No Paths Are Bound / Никакие запреты неведомы

В следующие несколько месяцев Хуа Чэн охотится за своим соперником в повязках. Осталось не так много мест, где он может спрятаться, и каждую ночь алый призрак посылает Эмина осматривать землю с небес. Красный глаз в рукояти сверкает как проклятая звезда, пока клинок летит сквозь ночь -увы, каждый раз возвращаясь ни с чем. Нет, Хуа Чэн вынужден охотиться за ним, как за зверем. Выслеживать по запаху. Расставлять ловушки. У него должно быть убежище — нужно просто найти его. Лес, растущий на Тунлу, и у подножия горы густой и изменчивый — Хуа Чэн не видит в этом ничего удивительного, так как теперь знает, что гора сама по себе тоже могущественный призрак. И хотя времена года идут своим чередом, погода всегда остается суровой. Завывание метелей сменяется проливными дождями. Лучшее на что можно надеяться - это дни, когда все вокруг окутывает туман, густой настолько, что не видно ничего дальше двух шагов. И с каждым днем Хуа Чэн убивает все больше призраков. Три сотни сокращаются до двух, а затем остается не больше семидесяти. А Печь все никак не закроется. Он расспрашивает Чжао Бэйтун о Горе — об Уюне. Она охотно готова поделиться своими знаниями о магии, боевых искусствах и создании духовного оружия, но умолкает, стоит ему спросить о ее доме. У Хуа Чэна нет на это времени. Однажды ночью он стоит на склоне Тунлу, вглядываясь в туман, и снег, недавно сошедший лавиной с вершины, хрустит под его ногами. Прошло уже восемь лет, как он спрыгнул с небес. Восемь долгих, бесполезных лет, полных мучительных размышлений. О том, где его возлюбленный. Все ли с ним хорошо? А может он напуган и одинок? Приглядывает ли кто-нибудь за ним? Поддерживает ли, если тот оступится, не давая упасть? Будит ли ночью, когда принца беспокоят кошмары? Эти мысли крутятся в голове постоянно. Гложут Хуа Чэна, постепенно изводя… вместе со страхом. А что, если… не сразу, но постепенно, под неумолимым течением времени, божество… забудет его? Забудет его совсем, и лишенный своего имени… Хуа Чэн так и останется неузнанным? Ему было нелегко, когда он был призрачным огоньком, неспособным ни на что, кроме того, чтобы летать рядом и шептать что-то время от времени. Когда он был Умином, Хуа Чэну кажется, что если бы Се Лянь не был настолько поглощен скорбью и страданиями, то мог бы осознать истину. Все это происходило, пока воспоминания о времени, что они провели вместе, были все еще свежи в его памяти. Но что, если пройдет пятьдесят лет? Или больше? Что будет, если в самом худшем случае, пройдет столетие, прежде чем он сможет найти принца? Что будет тогда? Погруженный в эти мысли, он смотрит в холодную туманную ночь, повторяя снова и снова. Ваше Высочество, Ваше Высочество, Ваше Высочество. Как же он поймет, что…? Хуа Чэн замирает. Пока они были вместе, принц успел научить его многим вещам. Истории, поэзии — Се Лянь даже пытался заниматься с ним каллиграфией, правда не имя возможности понять, научился ли мальчик чему-либо или нет. (Не научился). Стрельбе из лука, фехтованию. Бесчисленное количество навыков, которым нет цены, но было еще кое-что. Зрение — это далеко не все. По правде говоря, оно составляет лишь малую часть того, как люди на самом деле воспринимают мир. Хуа Чэн вглядывается в туманные склоны и вместо того, чтобы сощуриться, закрывает глаза и медленно втягивает в себя воздух. Ага. Вот оно. Духовные силы. Уже не осталось призраков настолько сильных, чтобы перебить запах свирепого духа. Он где-то там, и ветер безошибочно подтверждает его присутствие. Алый призрак хищно скалится. — Вот ты где. И, пробираясь по склону горы, задается вопросом. Большинство могущественных призраков здесь не бегают и не прячутся, даже если это в их интересах. И, учитывая, сколько всего их осталось, его противник в повязках уже не сможет как-то значительно изменить соотношение сил. Так почему же? Что он пытается сделать? Чем ближе подбирается Хуа Чэн к логову призрака, тем больше у него становится вопросов и все меньше ответов. Он предполагает, что у подножия Тунлу сейчас осталось где-то шестьдесят шесть призраков. Дюжина из них исчезла недавно, растворившись в ночи. Когда это произошло, Хуа Чэн решил, что это дело рук призрака в повязках — вполне в его духе подкарауливать таким образом оставшуюся добычу перед решающей схваткой. Это правда — но сейчас Хуа Чэн понимает, что он в то же время ошибался. Очень сильно. Призрак в повязках был не так-то прост. Он понимает это довольно быстро — исчезнувшие призраки не были убиты или поглощены. Хуа Чэн видит их сейчас, они висят на деревьях, словно жуткие украшения. Замотанные в окровавленные белые тряпки, со связанными руками и ногами. Неспособные двигаться или говорить — лишь слабо кричать. Их голоса приглушены, слова невозможно разобрать — но Хуа Чэн может сказать по тону, что они умоляют о спасении. Даже если это будет стоить им души. Он останавливается, разглядывая их. По вполне определенной причине, Хуа Чэну совершенно не нравится то, что они повешены. Это почти напоминает ему о собственной смерти. И о человеке, который был в ней повинен. Но это не то же самое. Эти призраки не были замучены, над ними не измывались и их повесили сюда не ради забавы. Они даже не стали пищей. Их… Морят голодом. Медленно, но верно. Но… почему? Что выиграет призрак, ослабив их, прежде чем поглотить? Это саморазрушительно и не имеет смысла. Он подбирается еще ближе, запах становится сильнее и странным образом еще более знакомым. Слышится плач. Не приглушенное всхлипывание — эти звуки издают не повешенные призраки. Плач почти человеческий, словно… Плачет ребенок. Наконец, запах становится настолько сильным, что щекочет нос — и, когда Хуа Чэн заходит в лес, туман внезапно рассеивается. Перед ним человек, с лицом почти полностью спрятанным под завязками. Он что-то роет. Рядом с ним лежит призрак — замотанный во все те же окровавленные тряпки, слабо всхлипывая, почти без духовных сил, истощенный настолько, что еле дышит, и Хуа Чэн понимает… Что человек в повязках… пытается похоронить его. Плач становится еще громче. Хуа Чэн подбирается ближе. Снег хрустит под подошвами его сапог, и кажется, призрак наконец осознает его присутствие и, сгорбившись, замирает над ямой, которую он рыл. —… Ты пришел убить меня? — хрипло шепчет он. Знакомый голос. Хуа Чэн, скрестив руки на груди, еле удерживается, чтобы не съязвить и холодно отвечает: — Ты уже мертв. Призрак в повязках молчит, не сводя глаз с неглубокой могилы. Белая ткань, пропитанная кровью, скрывает его полностью. —…Я думал, что это мог быть ты, — наконец бормочет он, еле удерживая в руках лопату. Плач становится еще громче, так, что Хуа Чэн, поморщившись, прикрывает одно ухо. — А кто еще? — ворчит он, полагая, что кроме них нет уже никого. Но затем понимает, что призрак имел в виду не это. «Я думал, что это мог быть ты». Хуа Чэн щурится, подходя ближе и гадая, кто же это на самом деле, что он делает и каким образом они могут быть знакомы. — Кто ты? Призрак медленно выпрямляется. Все так же зажав в руках лопату, он поворачивает голову. Лицо почти полностью скрыто, как и все остальное, но… Эти глаза кажутся знакомыми. И плач ребенка. Эта странная одержимость чем-то настолько бессмысленным и бесполезным… и внезапно Хуа Чэн понимает. Призрак в повязках, тот самый, что избегал Хуа Чэна и прятался от него последние восемь лет, скрываясь на горных склонах без всякой причины — не кто иной, как первый император Юнъань. Лан Ин. Невероятно. Спустя мгновение Хуа Чэн делает шаг назад, бормоча: — Я думал… Призрак смотрит на него странным пустым взглядом. — Я думал, ты упокоился с миром?! В конце концов, этот дурак добился чего хотел, не так ли? Сровнял Сяньлэ с землей. Вместо ответа Лан Ин задает свой вопрос. —… Где он? — хрипит бывший император, сжимая лопату дрожащими пальцами. — Белое Бедствие, где он?! — Его здесь нет, — холодно отвечает Хуа Чэн. — Он мертв. — Нет… — Лан Ин качает головой. Он медленно поворачивается к могиле — к той, которую рыл все это время. — Это неправильно. Хуа Чэн смотрит и наконец замечает. Кругом, насколько хватает взгляда, земля бугрится маленькими холмиками. … Сколько призраков он здесь похоронил? И почему? Лан Ин даже не поглотил их духовные силы — Хуа Чэн все еще чувствует их трепетание в воздухе. Запах теперь гораздо более тяжелый и удушливый. Столько ненависти, боли и гнева, это почти напоминает ему о… — Он обещал мне, — шепчет Лан Ин и Хуа Чэн понимает, что за ребенок плачет. —… И обманул тебя, помнишь? — сухо отрезает Хуа Чэн. В конце концов, принц объяснил Лан Ину это довольно ясно в ту ночь, перед тем как тот умер. — Может ты не уяснил этого до сих пор, но древние злобные духи не отличаются особенной честностью. — Ты просто пришел поиздеваться. — А, все-таки ты не можешь выкинуть какие-то вещи из головы, — отвечает Хуа Чэн, оглядывая его. — … К чему эти тряпки? Лан Ин наклоняет голову в сторону и поднимает перед собой руку, показывая на лицо. — Тебе должно быть это известно так же, как и мне. Его пальцы дрожат, и хватка на черенке лопаты ослабевает на мгновение, а затем он стискивает пальцы еще сильнее. — Это ты уничтожил мое тело, помнишь? Он отходит в сторону от подобия могилы. — Это ведь ты сжег мой дворец, когда вы закончили, помнишь? Император Юнъань делает еще шаг вперед, пошатываясь, словно учится ходить заново, и останавливается, прислоняясь к дереву. — Потребовалось время… много времени… — говорит он, глядя на Хуа Чэна сквозь повязки. — чтобы собрать… себя заново… Разумеется, он говорит не о восстановлении душевного равновесия. Он и вправду собирал себя по кускам. —… Зачем ты это делаешь? — спрашивает Хуа Чэн, вопросительно поднимая брови. Он не боится Лан Ина — нет, не так, как могло бы испугаться его большинство обычных людей. Но он недоумевает. Сам он вернулся по вполне определенной и ясной причине. Но вот Лан Ин… В этом мире для него ничего не осталось. Ни семьи. Ни дел, требующих завершения. Он победил своих врагов. Ему не за что цепляться. — Он… — Лан Ин поворачивается к могиле. — обещал. Низко опустив голову, одной рукой он подтягивает лежащего на земле призрака и сталкивает его в яму. — Умин, окажешь мне услугу? Алый призрак молчит, и Лан Ин тут же исправляет себя: — Прошу прощения, ты ведь теперь Хуа Чэн. Однако в ответ снова молчание. —… Ты можешь перестать убивать других призраков? — бормочет он, заталкивая духа поглубже и становясь у могилы на колени. Он загребает землю руками, забрасывая ей яму, словно маленькое животное, которое отчаянно пытается запастись едой перед долгой холодной зимой. — Они нужны мне. Хуа Чэн ошеломленно смотрит на него. — …Ты сошел с ума, — тихо говорит он. Может быть, Лан Ин всегда был сумасшедшим. По опыту Хуа Чэна, толпами люди следуют только за безумцами. Ни один человек в здравом уме не стал бы губить династию, подобную Сяньлэ. — Нет. Лан Ин хмурится. — Это то, что он велел мне сделать. Это не безумие, — бывший император качает головой. Его голос теперь звучит ровно, почти спокойно, несмотря на то, что призрак в могиле мычит в ужасе, понимая, что ему предстоит быть погребенным заживо. — Именно так. — … Что он сказал сделать? — Призвать, — шепчет Лан Ин. — Мне просто нужно сначала призвать… —… Поветрие Ликов? — напряженно спрашивает Хуа Чэн. — Так вот что ты пытаешься сделать?! — Это он так велел, — повторяет Лан Ин, прихлопывая землю руками и торопливо хороня призрака. — Мне нужно больше, — бормочет он, судорожно разравнивая землю бледными грязными и окровавленными пальцами. — Нужно еще немного гнева и злобы. Так что, если ты оставишь остальных в покое…! — Наследному принцу потребовалась целое поле убитых на войне душ, чтобы призвать Поветрие, — качает головой Хуа Чэн. — И ты считаешь, что эти жалкие призраки… И тут он осознает, что… Каким маленьким был призрак, которого только что похоронил Лан Ин. И холмики земли вокруг — тоже были совсем невысокими. Не все, но… Около тридцати точно. «Нас было вдвое больше… но сейчас…» Это было восемь лет назад, но он все еще помнит. И часто думает о тридцати сиротах, что погибли в пещере у горы Тунлу, прежде чем он смог спасти остальных. Дети. Лан Ин хоронил детей. —… Что ты сделал? —тихо и почти неверяще повторяет Хуа Чэн. Мало кому удавалось лишить алого призрака дара речи. Лан Ин поднимает голову, и кровь струится по его перевязанному лицу, а глаза широко распахнуты. — Он так велел! — кричит бывший император. — ЭТО ОН ТАК СКАЗАЛ! — ОН ОБМАНУЛ ТЕБЯ! — рычит Хуа Чэн в ответ, но Лан Ин замирает на мгновение, вспоминая слова Се Ляня, которые он сказал императору перед тем, как тот умер. «СКОЛЬКИМ ЕЩЕ ПРИДЕТСЯ УМЕРЕТЬ ИЗ-ЗА ТВОЕЙ ГЛУПОСТИ?» Плач становится еще громче. Когда Хуа Чэн поднимает голову, то видит еще одного призрака на дереве. Маленького и истощенного. Призрак мальчика, едва ли старше двух лет. Схватившись за голову, малыш плачет, раскачиваясь в стороны. —… Лан Ин, — говорит алый призрак. — Твой сын уже здесь. — Нет, нет, — протестует Лан Ин. — Так нельзя, — выпрямившись он, хватается за лопату. — Он не может оставаться таким. Но он таким и останется, чтобы Лан Ин не делал. Душа его сына очевидно могла бы покинуть этот мир уже давно и переродиться заново, не цепляясь за такое жалкое существование. Но это отец удерживает его здесь без согласия. Мальчику никогда не вырасти, как вырос Хуа Чэн после своей гибели. Он никогда не перестает плакать. Потому что для души, которую держат против воли, против естественного хода вещей… Такое существование невыносимо. Это жестоко. Чудовищно. — Я заключу его снова в свое тело, — шепчет бывший император, начиная рыть еще одну могилу. В этот раз яма побольше. — Получится лучше, чем в прошлый раз… — Лан Ин, у тебя больше нет тела, — замечает Хуа Чэн. Призрак тут же замирает. —… Где дух твоей жены? — спрашивает Хуа Чэн, оглядываясь вокруг. Ее нигде не видно. Только плачущий ребенок и пойманные призраки, ждущие бесславной кончины. — Ты позволил ей упокоиться с миром? Лан Ин качает головой, бормоча себе под нос. — Мне не хватало… — Чего? Призрак поднимает голову. — Мне не хватало, — объясняет он. — Ты убил слишком много… так что мне пришлось похоронить и ее. Воцаряется тишина, пока Хуа Чэн пытается осмыслить то, что сотворил Лан Ин. Всю тяжесть им содеянного. Всю исключительную чудовищность. — Она поймет, — бормочет Лан Ин. — Это для нашего мальчика. Она поймет. Он принимается лихорадочно копать, и плач — ох, Хуа Чэн был бы просто счастлив, если бы этот звук прекратился. — … Лан Ин, ты должен его отпустить, — тихо говорит он, подходя ближе. — Твой сын мучается. Бывший император кривит лицо. — ЭТО НЕ МОЯ ВИНА! — визжит призрак, выпрямляясь. — Я ПЫТАЛСЯ! Я СДЕЛАЛ ВСЕ, ЧТО МОГ, И ОН… А ЭТИ ПРОКЛЯТЫЕ ВЫРОДКИ ИЗ СЯНЬЛЭ НЕ СЛЫШАЛИ МЕНЯ! — Они… — ЭТО ИХ ВИНА! — кричит Лан Ин. — ЭТО ИХ РУК ДЕЛО! — Была засуха. — Но они… — кровавые слезы текут по его лицу, пока он снова принимается быстро копать дрожащими руками. — Даже не посмотрели в его сторону. Даже не помогли… — Он уже был мертв, — Хуа Чэн качает головой. — Что они могли сделать? Руки Лан Ина дрожат, затем он останавливается — и Хуа Чэн слышит, как он ясно говорит, словно на него снизошло осознание. — Это не имеет значения. Затем он поворачивается к Хуа Чэну, глядя прямо в глаза. — Дело не в том, что они не могли его вернуть к жизни. Суть не в этом. Слезы оставляют кровавые дорожки на его щеках, но Лан Ин не пытается их стереть. — Мой ребенок умер. И столько других детей еще умерло. И может они не могли с этим ничего поделать, но… — губы Лан Ина кривятся от боли, и в его взгляде мелькает отсвет праведного гнева, что вел его когда-то. — Они могли хотя бы обратить внимание. Увидеть. И сейчас, несмотря на все страдания, на которые этот человек обрек стольких людей из-за любви к погибшему сыну, обрек на гибель целое королевство… Хуа Чэн согласен с ним. Голос звучит устало. Алый призрак способен на многое и суров, но он всегда справедлив. — Да, Лан Ин, — понимающе бормочет Хуа Чэн. — Им следовало бы обратить внимание. Потому что нет ничего хуже, чем страдать — страдать по-настоящему, изо всех сил разбитого и истерзанного сердца — и понимать, что миру до этого нет дела. — Но ты все же должен отпустить его, — настаивает юноша. —…— призрак отворачивается, стискивая в руках лопату. — У тебя никогда не было детей, правда? Ты умер слишком молодым. И тот, кого он желал, был мужчиной, так что Хуа Чэн никогда не собирался заводить их, если бы дожил до зрелого возраста. — Ты знал своего отца? Алый призрак медлит с ответом. —…Нет, — наконец неохотно бросает он. Он немного помнит свою мать. Остались лишь смутные воспоминания, большинство довольно болезненные — а последнее, на самом деле, самое чудовищное, но ничего не помнит об отце. Его не было с ними, и мать Хуа Чэна редко о нем рассказывала. Разве только то, что он был солдатом или вроде того. Это то немногое, что помнит Хуа Чэн. Еще она говорила, что он похож на отца. Однако вместо того, чтобы уточнить чем именно он похож, она отмахивалась какими-то не совсем внятными описаниями. Что-то в духе — ты такой же сильный, и храбрый, и тому подобное. Когда Хун-эр был совсем маленьким, то верил в это. Он думал, что мать говорит ему правду — что его отец и правда был отважным воином, что сражается где-то далеко. Что он красивый и сильный… и что скоро вернется к ним. Теперь он знает, что в это не стоило верить. Мать все время выдумывала причины, почему отец не возвращается. Отговорки, чтобы подсластить горькую правду. Отец Хун-эра должно быть погиб или же просто бросил их. Матери, видимо, просто хотелось придумать маленькую красивую историю, которую было бы проще рассказывать и слушать. — Тогда тебе никогда не понять, — хрипит Лан Ин, спрыгивая в могилу и продолжая рыть. — Я не могу его отпустить! — Родители теряют детей каждый день, — вздыхает Хуа Чэн, наблюдая за его работой. — Но не поступают как ты. — ОНИ НЕ ЛЮБЯТ СВОИХ ДЕТЕЙ ТАК, КАК Я ЛЮБИЛ СВОЕГО СЫНА! — вопит Лан Ин и в ярости стискивает лопату так, что черенок крошится в пальцах. Он замирает на миг, смотрит перед собой и затем… кажется осознает. —… это ведь ты убил большинство призраков, верно? Затем бывший император медленно поворачивается к Хуа Чэну. — И все их силы… ты тоже поглотил, да? Хуа Чэн понимает, о чем думает Лан Ин, а могила, которую он рыл, пока они разговаривали, гораздо больше предыдущей. Достаточно большая, чтобы даже он мог в нее поместиться. —… Да, — кивает алый призрак. Часть его находит рассуждения Лан Ина совершенно нелепыми, а другая часть испытывает облегчение от того, что призрак наконец решил сражаться. — А теперь пошли, — говорит Хуа Чэн, поворачиваясь назад. — Куда? Хуа Чэн бросает на Лан Ина раздраженный взгляд. — В Печь. —…А, — Лан Ин хмурится, качая головой. — Я туда не пойду. Хуа Чэн, сделав несколько шагов, замирает. — О чем это ты? — Я не собираюсь становится Князем Демонов, — объясняет Лан Ин, потирая подбородок. — И никогда не хотел. —…— Юноша, повернув голову, недоуменно смотрит на призрака. — Тогда зачем ты сюда явился? — Здесь больше всего призраков и духов, — поясняет Лан Ин, оглядывая могильные насыпи. И, вглядевшись внимательнее, Хуа Чэн… Понимает, что насыпи не только на поляне. Почти вся долина у подножия Тунлу покрыта ими. Бесчисленное количество душ, напрасно убитых и зарытых в землю. И всему виной безумие одного человека. Его неспособность смириться и отпустить. — К тому же, — бормочет Лан Ин и делает один неуверенный шаг к Хуа Чэну, дергая головой, словно мышцы его еще не вполне слушаются. — Я не могу похоронить тебя здесь. Губы алого призрака кривит гневный оскал, а проклятая сабля угрожающе звенит в ножнах. — Никто и никогда меня не похоронит, — рычит Хуа Чэн, и глаз в рукояти Эмина зловеще сияет в ночи. — Но ты можешь пожертвовать собой и попытаться. Призрак останавливается, и Хуа Чэн поднимает саблю. — Ты ведь всегда так делаешь, правда, Лан Ин? Раздирать себя на части во имя своих целей, не понимая происходящего, пока не останется ничего. ЛЯЗГ! Эмин с хрустом врезается в руку Лан Ина, разрубая ее пополам. Она вяло катится по снегу, и поначалу Хуа Чэн думает, что схватка не займет много времени. Но затем он видит, как рука дергается, а затем ползет обратно к хозяину — видит, как Лан Ин поднимает ее — повязки, словно щупальца, тянутся к ней, и приматывают обратно к плечу. — Я же сказал тебе, — шепчет Лан Ин, — мне потребовалось много времени, — пошатываясь, словно больное животное, он начинает ковылять в сторону Хуа Чэна, — НО Я ВСЕ-ТАКИ СОБРАЛ СЕБЯ ПО ЧАСТЯМ ВОЕДИНО! Его глаза в ночи горят ярко-желтым светом, мерцая, словно огонек свечи. ЛЯЗГ! В этот раз сталь находит сталь, и искры летят от столкновения двух мечей, освещая темноту ночи. Это изнурительно. Сколько бы кусков не отрубил от него Хуа Чэн, и как бы быстро он не двигался — эти повязки постоянно продолжают подбирать отрубленное, приматывая их обратно. Они сражаются всю ночь — но солнце не восходит. Над Тунлу оно не восходило уже несколько месяцев и над этой землей начинает сгущаться вечная тьма. Чжао Бэйтун говорила, что солнце не взойдет, пока не появится новый Князь Демонов. Сейчас на небе сияет луна, освещая призраков опасным серебристым светом, пробивающимся через тяжелые облака. ЛЯЗГ! ЛЯЗГ! — Ты… — хрипло смеется Лан Ин, поднимаясь на ноги, — и вправду хорош! — запрокинув голову, он дышит ледяным воздухом, наблюдая как облачка пара, что вырываются из его рта, тут же замерзают. — НЕУДИВИТЕЛЬНО, ЧТО ВОИНОВ СЯНЬЛЭ БЫЛО ТАК ТЯЖЕЛО ОДОЛЕТЬ! Хуа Чэн пропускает похвалу мимо ушей, переступая по хрустящему снегу. Он был простым пехотинцем во время той войны. И далеко не тем, кто смог бы решить исход той битвы. В конце концов, когда война закончилась, ему было всего тринадцать. Но Лан Ин говорит о другом, разумеется — и алый призрак это знает. Преданность. Решительность. Хуа Чэн был и остается самым преданным из всех воинов Сяньлэ. И армия Сяньлэ была верна своему наследному принцу. Их верность была настолько беспримерной, что многие, кто не был свидетелем тех событий, не верили в это. Не верили в то, что столько людей считали за честь погибнуть в бою за наследного принца. — Есть разница, — отвечает юноша, — в том, чтобы сражаться за то, во что веришь, и сражаться за что-то из-за голода. Он сражался и за то, и за другое. Голод не вечен. Но вера — по крайней мере по опыту Хуа Чэна — способна пережить все. Она не исчезает, когда ты устал или сердит. Не растворяется в ночи, когда тебя одолевает грусть или тревога. Возможно, бывает так, что ты всеми забыт или заплутал… Но вера всегда рядом. И, когда юноша смотрит в глаза Лан Ина, то понимает, что… Бывший император Юнъань завидует ему. Кровь брызгает на девственно-белый снег, когда Эмин наносит очередной удар, отрубая несколько перевязанных пальцев призрака. Лан Ин улыбается, и бинты с руки тянутся к снегу. — Мы оба понимаем, что это бессмысленная трата времени, — бормочет он, пошатываясь шагая к Хуа Чэну. — Неважно сколько раз ты ранишь меня своей саблей — я никуда не денусь. Да. К сожалению, Хуа Чэн с подступающим отчаянием начинает понимать, что Эмин неспособен убить каждого встречного врага. Ну, сейчас он МОЖЕТ это сделать, однако просто порубить Лан Ина на куски недостаточно для победы. — Эмин, — рычит он, гневно хмуря брови. Сабля возвращается к нему и трепещет, словно извиняясь, но Хуа Чэну некогда церемониться. — Освободи остальных. По крайней мере, с этим оружие точно справится. В мгновение ока Эмин исчезает. Его лезвие сверкает между деревьев, быстро перерезая повязки и путы, что удерживают призраков — несколько из них взрослые, но к вящему неудовольствию Хуа Чэна большинство — это дети. Они барахтаются в снегу, и их слабые крики разносит ветер. — Папа! — Мне больно! Все они, конечно, уже мертвы, да… Но Лан Ин своими действиями лишь умножил их страдания. Заставил их мучиться. Часть его гадает, куда подевалась Чжао Бэйтун. Обычно она всегда наблюдала за его сражениями. Чтобы поругать его. Или сказать, что у него нет выдумки, и он ленится. Что ему следует стараться перехитрить врагов, а не действовать грубой силой. (Хуа Чэн всегда предпочитал последнее. Это занимало гораздо меньше времени и очень тешило его самолюбие). Но сейчас это явно бессмысленно — и ее отсутствие необъяснимо. В любом случае, у него нет времени на раздумья. Без Эмина он все еще может сражаться с Лан Ином, однако лишается своей главной защиты от атак соперника. Сейчас Хуа Чэн пытается отрывать повязки от его тела — однако это занимает слишком много времени. Он делает прыжок, взлетая в воздух на десять чжанов, и приземляется на дальнем склоне холма, однако все еще слышит плач и крики. — Т-ты где? — Я ничего не вижу! — А тот перевязанный человек снова за нами вернется?! Туман здесь еще гуще, так что даже свет луны еле-еле пробивается. Когда Хуа Чэн, сделав еще один прыжок, снова приземляется в снег, один из призрачных детей оказывается совсем рядом с ним — по личику ребенка текут крупные слезы, и он, дрожа, тянется к руке юноши. —Г-гэгэ, я… Я потерялся! Хуа Чэн открывает рот, чтобы ответить, но… — Шу?! — еще один голос доносится из-за деревьев и тумана, и мальчик, который ухватился за пальцы Хуа Чэна, всхлипывает, трепеща словно листик. — Бао! — хнычет он, вертя головой. — Это я! Г-где ты?! — Я не вижу тебя! Хуа Чэн сжимает пальцы мальчика. Это, кажется, напоминает мальчику, что рядом с ним кто-то есть, и он тут же испуганно смотрит на юношу. — И-извините, господин! Я п-просто потерялся! Алый призрак медленно наклоняет голову и внезапно осознает, что этот мальчик… Кажется, совсем не понимает, что он уже мертв. Пока еще не понимает. — Это твой гэгэ тебя зовет? — спрашивает Хуа Чэн, не совсем дружелюбно, как бы ему хотелось — у него не было способности, как у принца, разговаривать с детьми ласково, но все же голос его звучит достаточно мягко. Мальчик кивает, вытирая рукавом нос. —… — Хуа Чэн подхватывает его на руки, отчасти ожидая, что ребенок закричит от страха или начнет брыкаться — но тот, напротив, тут же обнимает его за шею, шмыгая носом. Словно понимая, что теперь он в безопасности. — Держись крепко, понял? Ребенок понимающе кивает, и Хуа Чэн взмывает в воздух, перескакивая с дерева на дерево, втягивая ноздрями воздух — пока не чует что-то похожее на запах мальчика, что у него на руках. Сладкий аромат, с легким привкусом корицы — так пахнут леденцы с зимней ярмарки. Когда они опускается на землю, мальчик, что стоит между деревьев — судя по всему, ему около девяти лет — вскрикнув от испуга, готов убежать, но его останавливает младший брат, который тянется к нему с рук Хуа Чэна. — БАО! Бао, это я! — кричит он, и старший останавливается. — Ш-шу?! Они бегут друг другу навстречу и обнимаются, и старший — Бао, сквозь слезы ругает Шу: — Я же говорил тебе не отпускать мою руку! — кричит он. — Нам нужно выбраться отсюда прежде, чем нас найдет тот перевязанный человек! — Я держал! — всхлипывает Шу. — И не отпускал! Затем он обнимает брата за шею. — Я не знаю, что случилось! Вот ты был тут, а потом раз — и куда-то исчез, и я тебя больше не видел! Алый призрак разворачивается, собираясь уходить, зная, что Лан Ин где-то здесь и сейчас ищет его… — Стой! — кричат оба мальчика, и старший хватает Хуа Чэна за руку. — Ты не можешь бросить нас здесь! Что если этот человек снова нас найдет?! Что если Шу снова отпустит мою руку?! — Я НЕ ОТПУСКАЛ! Почему ты мне не веришь? — Я не смогу его найти, я… я не хочу быть снова один! Что-то в этих словах заставляет Хуа Чэна замереть на месте. «Я не хочу снова быть один!» Когда-то он был знаком с человеком, которого тоже пугало одиночество. «Пожалуйста… не уходи!» Алый призрак поворачивается к детям. — Вы не хотите снова разлучиться? Оба перепуганных мальчика торопливо кивают и… Хуа Чэн, вздохнув, опускается перед ними на колени. — Дай мне руку, — шепчет призрак старшему — Бао. Он всхлипывает, но слушается и протягивает ее юноше. Хун-эр был себялюбивым ребенком, который вырос в такого же подростка, а сейчас Хуа Чэн — уже себялюбивый мужчина. Ему мало что принадлежало. Большая часть того, что он имел — ему дал самый дорогой для его сердца человек. Маленькие безделушки, которые кому-то показались бы мусором, для него были настоящими сокровищам. Он ни разу в жизни никому ничего не отдавал. Кроме принца — но с ним это не ощущалось потерей. Однако сейчас для него почти мучительно снимать красную нитку со своего безымянного пальца, чтобы повязать ее на палец Бао. На первый взгляд, она совершенно бесполезна. Но для Хуа Чэна это напоминание о том последнем дне, когда он был еще жив и сидел рядом с возлюбленным, подавая ему нити и наблюдая за его работой. О том, что случилось до ссоры — до последней ссоры в их жизни. —Эта вещь очень дорога для меня — тихо говорит он, крепко завязывая ее и делая знак Шу, чтобы тот протянул ему руку. — Постарайтесь не потерять ее до моего возвращения, понятно? Оба мальчика кивают, шмыгая носами и неуверенно переглядываясь между собой. — Очень…дорога? На губах призрака расцветает нежная улыбка, и взгляд вспыхивает — словно в бесконечном холоде ночи зажигается маленький огонек. — Она волшебная. Мальчики смотрят на него, разинув рты и благоговейно распахнув глаза. — Теперь идите вниз по склону. Сохраните нить, и тогда вы не потеряете друг друга. Понятно? Разумеется, раньше нить не была волшебной, но Хуа Чэн научился управлять своими духовными силами и использовать их за годы пребывания у Тунлу, и сейчас, поднимаясь на ноги, он напитал ее ими. — А теперь ступайте. Дети кивают, крепко держа друг друга за руки. — Да, господин! — Спасибо, гэгэ! Затем, повернувшись, они убегают прочь в туман. Алый призрак медленно оглядывается, холодный ветер пронизывает до костей. И когда он вдыхает воздух, то понимает. Лан Ин близко. Он не способен видеть сквозь туман, и это дает преимущество Хуа Чэну, который может находить его по запаху и устраивать засады, спрыгивая с верхушек деревьев. Срывая повязки и сдирая клыками куски плоти. Это кажется бесконечным — похоже, что Хуа Чэну не остается ничего, кроме как действовать именно так, медленно изводя соперника и дожидаясь, когда силы Лан Ина иссякнут окончательно. Трудно понять, сколько на это уйдет времени, и Хуа Чэн пытается придумать другой способ. Но на склонах горы Тунлу, на земле пропитанной злобой и отчаянием, произошло невиданное — алый призрак впервые совершил доброе дело, и, возможно, эти места никогда больше ничего подобного и не увидели бы, однако… Дети любят повторять увиденное. И пока они, спотыкаясь шли по склону, продираясь через упавшие деревья и кустарник, утопая в снегу, пытаясь пробраться через тьму и заросли, но упорно идя вниз… Нить не порвалась ни разу, оставаясь между ними целой и невредимой. — Эй! Слышится еще один голос — на этот раз маленькой девочки. Такой же маленькой и перепуганной, как и они. — Кто-нибудь может мне помочь? Я не могу найти свою маму! Мальчики останавливаются и переглядываются и когда Бао пытается потащить брата дальше, Шу упирается. — Погоди! — протестует младший, оглядываясь назад. — Она потерялась! — И что? — бурчит старший, качая головой. — Мы тоже потерялись, пошли давай! —… А вдруг ее тоже найдет тот перевязанный человек? — Это не мое дело! Шу дует губы и дергает нить, яростно глядя на брата. — Вот если бы красный гэгэ тоже так думал, я бы тебя никогда не нашел! Они смотрят друг на друга — один решительно, другой отчаянно, но… Все же потом идут на голос, крепко держась за нить, пока наконец не находят девочку, которая, всхлипывая стоит на коленях в снегу. Ее волосы, когда-то собранные в два аккуратных пучка на голове, теперь рассыпались по плечам и у маленького тряпичного зайчика, которого она прижимает к груди, нет одного уха. — Мама! — хнычет она, оглядываясь вокруг, одна, в темноте. — Г-где ты? Мне страшно! Я хочу домой! Она испуганно вскакивает на ноги, когда слышит приближающиеся шаги и уверена, что это перевязанный человек, который снова поймает ее и подвесит к дереву, а потом ей придется слушать, как он будет копать землю, чтобы… — Привет, — шепчет кто-то. Ребенок, как и она сама. — Как тебя зовут? У нее дрожат губы. — Яньлин! — выкрикивает девочка, всхлипывая и прижимая зайчика крепче к себе, отчаянно стараясь звучат уверенно и пугающе. — И-и я очень большая! Так что… держитесь подальше, иначе я вас раздавлю! — Мы не причиним тебе зла, честно! Когда они подходят ближе, то видят, что она врет — она совсем невысокая, однако никто из мальчиков и не думает ее стыдить за ложь. Они такие же маленькие и напуганные, как она. — Меня зовут Шу, — шепчет младший, — а это мой старший брат, Бао. — … Мне здесь не нравится, — так же шепотом отвечает Яньлин, широко раскрыв полные слез глаза. — Я хочу домой! — Я тоже, — признается Шу, подходя ближе. — Но все будет хорошо, обещаю! Она хныкает, качая головой. — А-а что, если тот перевязанный человек вернется?! Шу берет ее за руку. — Мы просто убежим раньше, чем он до нас доберется! Яньлинь мотает головой, стискивая зайчика. В этом нет смысла, она пыталась. — Я все время теряюсь, — ноет она. — Ничего не получится! — Получится, — подает голос старший, Бао, и в его голосе слышится раздражение. — Вот. Он выхватывает ее руку из пальцев Шу и… И тут она замечает красную нить, которая повязана на его пальце. — Видишь это? —…— Яньлинь кивает, уткнувшись носом в игрушку. Бао тянет за конец нити, и она каким-то образом растягивается, становясь длиннее. Он оборачивает нить вокруг пальца Янлинь и завязывает узелок. — Она волшебная. Девочка хмурится, недоверчиво сводя брови. — Нет, ты врешь! Это просто обычная нитка! — Ну нет! — возмущается Шу, скрестив руки на груди. — Мой гэгэ не врет и… нам ее подарил бог! —… — Яньлин переводит испуганный и недоверчивый взгляд с одного брата на другого. — Бог? Я не думала, что они здесь бывают. Она молилась Небесному Императору каждую ночь, с тех пор как перевязанный человек поймал и повесил ее на дерево. Никто не ответил на ее молитвы. Даже Бао не то, чтобы верит его словам но Шу, теперь уперев руки в бока продолжает очень серьезным тоном: — Он точно бог! Я был совсем один, прямо как ты и как ни старался, никак не мог найти своего брата — поэтому я молился! Очень сильно, изо всех сил! — и просияв добавляет. — И он пришел! И нашел моего гэгэ, и дал нам нить и сказал, что она волшебная! Так что если ты пойдешь с нами, то не потеряешься, и мы обязательно отсюда выберемся! — Шу снова протягивает свою маленькую ладошку девочке. — Или ты хочешь остаться здесь совсем одна? —… Нет, — признается Яньлин, качая головой. — Тогда пошли! — Шу тянет ее за собой и снег хрустит под его ногами. — Все что нам нужно делать, это идти вниз по склону! —… — девочка шмыгает носом, обнимая зайчика. Она устала и хочет домой. Но если здесь действительно есть бог и он на их стороне, что ж… Так гораздо проще быть храброй. Она пробирается вместе с ними, держась за красную нить изо всех сил и мысленно молится. Богу, которого она не знает и никогда не видела. «Не дай ему поймать меня» — шепчет она, следуя за своими новыми друзьями сквозь ночь, вздрагивая от каждого звука. — «Пожалуйста… Я буду очень хорошо себя вести, когда вернусь домой. Я буду заботиться о младшем брате. Я буду помогать маме с домашними делами даже если она не попросит. Просто… пожалуйста, не дай ему поймать меня!» По пути вниз Яньлин оказывается не единственным ребенком на склонах горы. Одного за другим, они находят все больше и больше других детей. Плачущих, одиноких и напуганных. Бао настаивает, что у них нет времени, но Шу всегда останавливает их. И каким-то образом нить, что дал им алый призрак, все никак не заканчивается. Она становится все длиннее и длиннее, соединяя детей в один строй, и к тому времени, когда они добираются до подножия, оказывается, что их не меньше нескольких десятков. Туман рассеивается, и дети переглядываются между собой. — Видишь? — Шу, просияв, сжимает руку Яньлин. — Я же говорил, что мы выберемся! — И все же, кто тебе дал эту нить? —Ммм… — Шу потирает подбородок, размышляя над ответом. — Он был ОГРОМНЫЙ! С одним глазом и в красном. Кто-нибудь знает такого бога? Дети умолкают, задумавшись, кто-то потирает затылок, пытаясь сообразить. Но никто не может припомнить ничего такого. Но пока они раздумывают над этим, ночь прорезает вспышка алого света, отчего дети вскрикивают, а затем разбегаются в разные стороны, завидев саблю. Затем Шу, увидев кто опустился на снег, радостно кричит: — Гэгэ! Часть детей замирает, отнимая руки от головы, когда видит, что Шу бежит к высокой фигуре и хватает алого призрака за рукав. — Мы спустились! У нас получилось! Хуа Чэн оглядывает толпу детей. Их должно быть почти семьдесят — больше, чем, по его мнению, вообще оставалось призраков на землях Тунлу. Почти все истощены и бледны. Большинство умерли от болезни или голода — и, кажется, никто из них не подозревает о своей смерти. К нему подбегает маленькая девочка. — Господин Бог! — кричит она, держа в руках тряпичную игрушку. — Как вас зовут? Мне подарили золотую пластинку на день рождения в прошлом году, я хочу отнести ее в один из ваших храмов! Хуа Чэн смотрит на нее сверху вниз, слегка наклонив голову. —… У меня нет храмов. —… Яньлин озабоченно хмурит брови. Об этом она не подумала. Шу хмыкает, скрестив руки. — Тогда я построю тебе храм! Как только вырасту! Знаешь, мой папа умеет строит всякое, он поможет! — Как тебя зовут? — повторяет Яньлин, снова дергая Хуа Чэна за рукав. — Я пока еще не умею ничего, но за нашей деревней есть яблоневый сад! Я сделаю храм у себя в комнате и буду приносить яблоки каждый день! — Я не бог, малышка. Никто из детей ему не верит. Наконец он отвечает: — Хуа Чэн. Так меня зовут. Яньлин смущенно улыбается призраку, обнимая игрушку двумя руками. — Спасибо тебе, Хуа Чэнджу! Этот титул звучит странно — в конце концов, Хуа Чэн не управляет здешними землями, но… В их глазах он вполне может казаться им. — Спасибо, Хуа Чэнджу! — кричат другие дети, наперегонки пускаясь к нему, чтобы поблагодарить. Наконец он поворачивается к Бао, протягивая руку. — Ну что, ты сберег нить, как я просил? Мальчик серьезно кивает. Он тянется и снимает нитку с пальца — за ним повторяют и другие, осторожно протягивая ее призраку, или же… Их богу, если вы спросите самих детей. — Оставайтесь здесь, — говорит он, завязывая нить на пальце. — Никуда не уходите, если не хотите снова потеряться. — Мы никуда не уйдем! — хором отвечают несколько из них, а Шу встревоженно смотрит на Хуа Чэна. — Хуа Чэнджу… а ты куда? На его макушку опускается большая ладонь, ероша волосы, этот молчаливый жест дает понять мальчику, что ему нужно оставаться на месте. Хуа Чэн же направляется обратно, вверх по склону и отвечает: — Убить призрака. Никто из детей не против. Они прекрасно знают, о ком говорит Хуа Чэн. Их объединяет общая ненависть к нему. Ненависть, живущая глубоко внутри каждого из них. Ее слишком для таких юных и маленьких существ. Но мир все равно научил их ненавидеть. Эмин в отчаянии. Хуа Чэн понимает это по тому, как клинок, разъяренный тем, что сейчас совершенно бесполезен, беспокойно дергается в ножнах. Алый призрак почти сочувствует своему оружию. В конце концов, Лан Ин довольно сложный соперник. За то время, что Хуа Чэну понадобится, чтобы измотать его… Лан Ин может сделать с ним то же самое. И хотя Хуа Чэн верит, что сможет одержать победу, ему не нравится неопределенность и… У него нет времени. Когда они сходятся в битве снова, перевязанный призрак разъярен еще больше, чем раньше. — ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛ?! — рычит он, когда их мечи сталкиваются с такой силой, что Эмин дрожит от усилий сдержать атаку призрака. — ТЫ ПОНИМАЕШЬ СКОЛЬКО ВРЕМЕНИ Я ПОТРАТИЛ, ЧТОБЫ ИХ СЛОВИТЬ?! Хуа Чэн стискивает зубы и прицеливается ногой в грудь Лан Ина. Затем бьет его с такой силой, что призрак отлетает назад на десяток чжанов, врезаясь в древний дуб, отчего ствол дерева раскалывается пополам. — ЭТО ДЕТИ! — кричит в ответ Хуа Чэн. — ТАКИЕ ЖЕ, КАК ТВОЙ СЫН! — ОНИ МЕРТВЫ! — воет Лан Ин. — КОМУ ЕСТЬ ДЕЛО ДО ТОГО, ЧТО Я С НИМИ ДЕЛАЮ СЕЙЧАС?! — Эмин рассекает добрую часть повязок, но все же этого недостаточно. — МЕРТВЫ! КАК И Я, КАК И ТЫ! — вопит он. — Так что все это не имеет значения и никому нет до этого дела, так почему бы ТЕБЕ ПРОСТО НЕ ИСЧЕЗНУТЬ?! Каким-то образом они вернулись к месту, где встретились. Посреди могильных насыпей стоят два призрака. Пустая могила еще не засыпана — ждет, когда один из них падет и обретет в ней свой покой. — Я не могу, — всхлипывает Лан Ин, хватаясь за лицо одной рукой и безвольно держа меч в другой. —… РАЗВЕ ТЫ НЕ ВИДИШЬ, ЧТО Я НЕ МОГУ? Хуа Чэн нападает снова и отрубает ему руку, глядя снова, как конечность извивается и дергается, собираясь вернуться к хозяину. И тут ему приходит в голову мысль, что возможно Лан Ин говорит правду. Что возможно он и сам хочет, однако его душа уже слишком проклята, чтобы обрести мир и упокоиться. И затем взглянув на нить у себя на руке у Хуа Чэна появляется идея. Пошевелить мозгами лучше, чем махать кулаками — это пришлось бы по вкусу Чжао Бэйтун. Она всегда предпочитала ум. —… Ты говоришь это серьезно? Лан Ин ковыляет к своей руке, двигаясь словно марионетка, когда Хуа Чэн задает вопрос. —… Что? — Той ночью, когда ты умер, — спокойно объясняет Хуа Чэн. — Ты назвал наследного принца своим другом. Ты и правда так думаешь? —… — бывший император смотрит на Хуа Чэна — взгляд холодный и осознанный, словно на мгновение туман безумия, окутывающий его разум рассеялся. — Да. Проклятие, что наложил на него Бай Усянь при жизни поглотило пожрало все, что было у Лан Ина. Его честь. Здравомыслие. Уничтожило благословение и удачливость, с которыми рождается каждый человек и обратило их в пепел. — Понятно, — отвечает Хуа Чэн и в мгновение ока оказывается перед Лан Ином, держа в руках его отрубленную конечность. — Тогда… ХРЯСЬ! Голова Лан Ина мотнулась в сторону, и позвоночник хрустит, когда… Хуа Чэн изо всех сил бьет императора Юнъань по лицу его собственно рукой, вертя ее между пальцев, словно дубинку. Он улыбается. Недоброй улыбкой. Не приветливой. Такую улыбку можно увидеть ночью в окне, когда ты не можешь никак проснуться от кошмара. Улыбкой зверя, готового поглотить тебя живьем. Так улыбается демон, когда ему удается украсть чью-либо душу. Широкая, зубастая улыбка. — Каждый друг Его Высочества и мой друг тоже, — мурлыкает он. Дружба Лан Ина была весьма своеобразной — жестокой и разрушительной. Хуа Чэн подумал, что будет весьма обидно не дать императору почувствовать вкус подобного отношения. Нить свисает с ладони словно кнут. Затем в мгновение ока, она обматывается вокруг отрубленной руки Лан Ина, молниеносно выхватывая ее и привязывая к ближайшему дереву. Повязки Лан Ина тянутся к ней, пытаясь освободить, но безуспешно. Нить слишком крепка. Хуа Чэн отрубает вторую руку. Она тоже теперь привязана к дереву. Затем ступня, голень и бедро. Это небыстрое дело — нужно суметь атаковать императора и уворачиваться от собственной растущей паутины из алых нитей, обжигающе горячих на ощупь. Лан Ин кажется не замечает — по крайней мере не сразу. Он использует повязки как конечности, передвигаясь по снегу, как хромой паук, пытаясь достать Хуа Чэна зубами. Но он сам угодил в паутину. И из нее не спастись. Он поднят в воздух — у него не осталось ни рук, ни ног, на горле красная нить, а вокруг на деревьях висят куски его тела. Совсем как призраки, которых он ловил, подвешивал, а затем хоронил. Разодранный на части, как те люди, что пострадали от проклятия, насланного его усилиями. Хуа Чэн тоже видел, как Белое Бедствие мучил его возлюбленного. Он учился — и усвоил один очень важный урок. Бай Усянь никого никогда не принуждал к чему-либо, а лишь помогал. Он обманывал, лгал и крал. Впрочем, изредка брал в руки оружие. Алый призрак не верит, что Поветрие Ликов, поразившее Сяньлэ в первый раз, было делом рук Безликого. Но даже если и так, то он не действовал в одиночку. Во всем был повинен Лан Ин. Хуа Чэн не знает как именно. У него нет доказательств, но он уверен. В глубине своего сердца, он знает. И вот снова, перед самым концом у Лан Ина случается еще одна вспышка прояснения. —… — он поднимает подбородок, почти не обращая внимания на то, что у него больше нет ни рук, ни ног, и вертит головой, оглядывая окрестности. —… Кто плачет? — шепчет призрак. Горький, полный боли и страха плач не прекращался никогда. — Умин, кто это? Кто это плачет?! Хуа Чэн смотрит на него, распятого, словно животное на бойне — и ему почти жаль бывшего императора. Он знает, что его возлюбленный тоже пожалел бы Лан Ина Такова суть принца. Он всегда был таким. В его сердце было место для ненависти, но умеренной. Но также он был способен на прощение. И на милосердие — если он считал его допустимым. Но они с принцем все же разные. Хуа Чэн не милосерден и не прощает. И не питает жалости к человеку, который сделал выбор по своей воле. — Это твой сын, — тихо отвечает призрак. — Он мучается. Лан Ин лихорадочно оглядывается, пытаясь найти его. —… Где? Ты должен отпустить меня, мне нужно… Красная нить на горле затягивается еще туже, так что теперь бывший император не может говорить. Хуа Чэн подходит ближе, останавливаясь под ним. — Твоему сыну повезло. Лан Ин, замерев, распахивает глаза. — Твоему сыну повезло, — продолжает Хуа Чэн, обхватывая пальцами ближайшую нить, — он умер так рано, а не вырос, воспитанный таким человеком как ты. Лицо Лан Ина искажается от ярости, и он вопит: — МОЯ СЕМЬЯ БЫЛА ПРОКЛЯТА…! Затем он замирает, понимая, насколько ослаб. И нити, что удерживали его части тела… Еще и поглощали духовные силы — медленно, но верно. — Ты и был проклятием своей семьи, — холодно отвечает Хуа Чэн. А затем… снова улыбается. Эта улыбка, нет, ухмылка, заставляет бывшего императора замереть от страха. Он давно его не испытывал. — Но не переживайте, Ваше Величество, — продолжает алый призрак, натягивая нить еще туже, отчего она начинает дрожать и звенеть, раскаленная добела. — Я позабочусь о вашем сыне как следует. Лан Ин бледнеет. —… что ты собираешься сделать? Хуа Чэн все так же улыбается. — Что хочу, то и сделаю. — УМИН! — кричит бывший император. — ХУА ЧЭН… ТЫ! ЕСЛИ ТОЛЬКО ПОСМЕЕШЬ… Я ВЕРНУСЬ ЗА ТОБОЙ! Я ПРОКЛЯНУ ТЕБЯ! ТЫ… Хуа Чэн кое-что усвоил за прошедший час. Он не знает, связано ли это с вознесением несколькими годами ранее или с тем, что у него прибавилось сил, но… Теперь алый призрак чувствует. Слышит. Молитвы, что ему возносят. Они наполняют его еще большей силой. Вместе с силами, поглощенными из Лан Ина, они текут внутри него, сворачиваясь в сияющее ядро, подобное звезде. И теперь он размышляет о том, что сказал Цзюнь У. Повелитель Огня. Этот титул никогда ему не принадлежал — Хуа Чэн не согласился на него. Но сейчас ему любопытно увидеть. Почувствовать, как это было бы, если бы он принял его. Он сжимает нить еще сильнее, так что она впивается в кожу, прорезая ее и кровь, стекая, пачкает снег. Хуа Чэн шепчет: — Гори. Каждый цунь нити тут же загорается, так яростно и ярко, что в небо взмывает огромный столп пламени — неистовый огненный вихрь, способный пожрать весь мир. Однако пламя не касается повелителя. Не смеет. Заложив руки за спину, Хуа Чэн наблюдает, как бывший император Юнъань превращается в пепел, который потом тоже сгорает в безжалостных языках пламени. Он не развеян. Не погребен на дне моря и не гниет в земле. Его просто больше нет. Пламя ревет и плач прекращается. Вот кем бы он мог стать, если бы не отвернулся от Небес — но сейчас он ощущает себя могущественнее чем любой небесный чиновник. Огонь гаснет и на лице Хуа Чэна танцуют красные отблески, отражаясь в зрачке. Затем, он вспоминает… Они все носят печать. Скованы одной цепью. Танцуют под одну дудку, протягивая руки в надежде поймать медяки, что милостиво бросает сверху владыка. Просто куклы. Маленькие комнатные собачки Небесного Императора. Хуа Чэн ни перед кем не становится на колени. Молится лишь одному богу. И не скован никакими цепями. Могильные курганы под его ногами стонут, словно понимая, что воздвигший их сумасшедший убийца теперь тоже уничтожен. Даже по меркам горы Тунлу это место проклято. Переполнено злобой и ненавистью настолько, что они почти ощутимы на вкус. Для свирепого призрака это нескончаемое пиршество. Однако Хуа Чэн идет прочь. Он медленно пробирается к краю поляны, а затем останавливается, вытянув руку. — Иди сюда. В воздухе чувствуется нерешительность, затем раздается всхлип, а потом… Ребенок, совсем еще малыш, тянется к руке Хуа Чэна и крепко держит за пальцы. Ему больше не больно. Они медленно спускаются к подножию горы, оставляя за собой могильные курганы и пустую могилу, выкопанную Лан Ином. Хуа Чэну до них нет дела. Пускай все там гниет и разлагается. Он не собирается наживаться на душах загубленных детей, выкраденных из могил сумасшедшим призраком в попытке пробудить проклятие. Когда они добираются до подножия горы, Хуа Чэна поджидает небольшая толпа его собственных верующих. Завидев его, дети прыгают и радостно кричат, потому что каждый из них знает: Призрака в повязках больше нет. — Хуа Чэнджу! Ты сделал это, Хуа Чэнджу! — кричат они, хлопая в ладоши. Хуа Чэн передает сына Лан Ина одному из призраков постарше, уже решив, что будет делать с ним потом, но пока оставляя на попечение другим. — Что мы сейчас будем делать? — спрашивает кто-то из детей, почесывая голову. — Да, а как мы вернемся домой? — хмурится Бао. — Мы даже не знаем, где находимся. Хуа Чэн открывает рот, чтобы ответить — сообщить детям ужасную правду, которая, конечно, лучше всякой лжи. — Вы… ГРОХОТ! Все замирают, разом повернув голову. Туман рассеивается окончательно. Тунлу пылает. Земля дрожит под их ногами — так сильно, что все падают, кроме Хуа Чэна, который смотрит на гору. —… Хуа Чэнджу? Глаз распахнут, а зрачок превратился в узкую щель. Время пришло. — Что происходит? Враги Хуа Чэна повержены. На полях Тунлу не осталось больше никого — кроме толпы маленьких, слабых детей. Когда-то здесь были миллионы духов, что клубились в долине, подобно туману. Сейчас остался только алый призрак. И гора должна это знать. Потому что Печь закрывается. Скоро на свет появится новый Князь Призраков. Прежде чем дети успевают спросить что-либо еще, алый призрак исчезает в мгновение ока — уносясь к жерлу вулкана, подобно подожженной стреле и пропадает внутри. Время пришло. Он врывается внутрь в самый последний момент и катится по каменному полу. Дело сделано. Хуа Чэн слегка дрожит — от избытка чувств, от усталости после схватки с Лан Ином и от создания нового духовного оружия. Но он все-таки добился своего. У него получилось. Один из десяти миллионов других призраков. Они были гораздо могущественнее и древнее его, но у него — сироты, без семьи и богатства и даже без имени все равно получилось. Эмин трепещет на его бедре и Хуа Чэн обхватывает пальцами рукоять сабли, медленно поглаживая ее. Дело сделано. Больше никаких битв. Никаких врагов. Печь не останется закрытой надолго, ведь внутри только один призрак. Какими бы не были препятствия, что мешали ему попасть сюда — он все их преодолел и они больше не имеют никакого значения. Возможно самое большее, ему придется подождать еще несколько месяцев. А затем он отправится на поиски принца. Хуа Чэн тянется свободной рукой к волосам, нащупывая косицу с вплетенной в нее алой бусиной и крепко сжимает ее в ладони. (Жди меня.) (Осталось совсем немного.) Он стискивает зубы от усталости и поднимается на ноги. (Я возвращаюсь домой.) Но стоит ему поднять взгляд, как он замирает. Алого призрака редко обманывает предчувствие — особенно дурное. Он всегда был таким. Наказание за то, что не посчастливилось родиться под проклятой звездой. И редко чему удивляется. Но сейчас Хуа Чэн ошибся. Битва не закончена — и он не один. В тишине слышатся медленные хлопки, что отражаются эхом от стен большой пещеры. — Отличная работа, мой мальчик. Полные, красные губы изгибаются в улыбке. — Ты стал сильнее. Посередине пещеры, высоко подняв голову и заложив руку за спину стоит… Чжао Бэйтун.