No Paths Are Bound / Никакие запреты неведомы

Битвы в мире смертных — дело довольно быстрое. Две стороны сталкиваются до тех пор, пока кто-то не сдастся. Это вопрос нескольких дней, иногда недель, а в редких случаях и месяцев. Но не у подножия Тунлу. Здесь это тянется годами. Три года потребовалось на то, чтобы лишь немного сократить бесчисленные толпы призраков, что стремились попасть внутрь горы и все равно их остались еще тысячи. На четвертый год уже стало ясно, кто войдет в число возможных победителей. Три свирепых призрака. Остальные — пойдут в расход, как источник силы для них. Дух клинка, по имени Сяошэнь — опасный соперник в битве, однако не самый умный. Еще один, безымянный, весь в повязках, способный своим криком поставить на колени всех призраков на многие ли вокруг. И алый призрак, хозяин сабли Эмин. Свирепый дух — Хуа Чэн. Каждый из них занимает свое место на горе. Дух клинка стоит на вершине, завлекая криками всякого, кто осмелится приблизиться. Призрак в повязках прячется на склонах, убивая незадачливых мелких демонов и духов по одному. Но реже всех появляется алый призрак, который скрывается в недрах горы и блуждает по ее бесчисленным подземным пещерам. Время от времени ему на пути попадается отряд призраков, которых посылают, чтобы испытать его на прочность. Никто не возвращается назад живым, что только подогревает любопытство. — Они смеются над тобой. Чжао Бэйтун сидит в углу, аккуратно натачивая кинжал, зажатый между пальцев. — Они стали называть тебя сумасшедшим. Юноша не поворачивает головы. Он слишком сосредоточен на том, что сейчас перед ним. Самые первые его попытки выглядели ужасно. Поначалу в них даже было сложно кого-то узнать — но не от того, что тот самый образ померк в его сознании, нет. Хуа Чэн все так же ясно видит его перед собой, он живет на изнанке его век, утешая тоскующее сердце и неизменная мольба не покидает мысли… «Дождись меня». Это девятисотый образ. У лица, что смотрит на него, тонкие и изящные черты. Безмятежная улыбка, умиротворенный взгляд, волны шелковистых, безупречно уложенных волос. Тем не менее, ничего из этого не соответствует его воспоминаниям. — Ты тоже думаешь, что я сошел с ума? — не отводя взгляда, спрашивает Хуа Чэн. Демоница отвечает не сразу, лениво разглядывая его спину. Хуа Чэн стал выше с момента прибытия. Его тело медленно достигает расцвета, которого могло достичь, проживи он полноценную жизнь. Высокий, широкоплечий, с густой гривой черных волос. Мертвенно-бледная кожа, заостренные уши. В его чертах есть нечто почти кошачье — он словно тигр или пантера, что таятся в темных зарослях, готовые молниеносно схватить свою добычу. — Да, — бормочет она. — Но не в том смысле, что они. Любовь — это безумие, в конечном счете. Другие призраки, что скитаются в предгорьях Тунлу говорят, что алый демон сошел с ума. Что только безумец мог вырвать свой глаз, а затем добровольно спрыгнуть с Небес, отказавшись от их божественного дара. Только безумец может отказаться от битвы. Наблюдать за тем, как два других соперника набираются сил с каждым годом, и вместо того, чтобы сразиться с ними, скрываясь в подземелье и возиться с камнями. Но Чжао Бэйтун знает, что это далеко не пустая возня и не проявление безумия. — Ты должен отпустить это. Алый призрак не отвечает, все так же неподвижно замерев перед статуей, сцепив руки за спиной и пристально разглядывая свою работу — поэтому демонице приходится повторить еще раз. — Ты должен отпустить это, Хуа Чэн. Прошла почти половина десятилетия с тех пор, как он выбрал себе это имя. И ему редко доводилось слышать его из чьих-то уст. Мало у кого хватало смелости обращаться к нему напрямую, кроме его… знакомой. —… Тебе лучше не просить меня об этом, — глухо отвечает Хуа Чэн. Несмотря на то, как жестоко обходится этот мир с юношей, есть в нем одна черта, что остается неизменной. Чжао Бэйтун наблюдает за его неискоренимой преданностью богу войны в короне из цветов с нарастающим ужасом. Ей слишком хорошо известен вкус безумия, что рождается из любви к падшему божеству. И то, какие беды может навлечь подобная слепая преданность. — Я говорю не про него, — шепчет демоница. Она редко бывает добра к юноше, но сейчас решает немного смягчиться, и встав со своего места, медленно подходит к статуе, стуча каблуками по каменному полу. Шаги гулким эхом отражаются от стен. Чжао Бэйтун внимательно оглядывает статую принца. — Он выглядит так же? —… Да, — медленно кивая, соглашается Хуа Чэн. — Почти так же. Изящная рука с ухоженными ноготками гладит мраморную щеку — алый призрак не противится этому, пристально наблюдая за ее действиями. Чжао Бэйтун едва сдерживает улыбку. — Тебе не нужно забывать его, — вздыхает она, отнимая руку. — Я знаю, это необходимо. В конце концов, эта любовь, это бесконечное, почти безумное обожание и придает юноше сил. Придает решимости. — Тогда о чем ты говоришь? Она поворачивается к нему. В самом начале их знакомства, Хуа Чэн довольно смутно осознавал красоту Чжао Бэйтун, однако за столько лет тесного общения он очень хорошо изучил ее лицо. Маленькое овальное лицо, брови вразлет, точеные скулы. Ямочки, что появляются на щеках, когда она улыбается или огрызается — морщинка на лбу, когда хмурится. Ее глаза становятся кроваво-красными только когда она использует магию, обычно же, они сияют словно два прозрачных аметиста. А теперь оценивающе смотрят на него. — Ты мертв, Хуа Чэн, — тихо, но сурово говорит она. — И Умин мертв. И тот мальчик, которым ты был когда-то — тоже умер. Юноша медленно выгибает бровь — почти удивленно. — Я прекрасно осведомлен о всех своих смертях, Чжао Бэйтун. В конце концов, это мне пришлось их все пережить. Однако то, что она говорит потом, заставляет его замереть. — Но ты все еще оплакиваешь их, — она поднимает на него взгляд, сцепив руки за спиной, почти подражая позе Хуа Чэна. — И должен отпустить это. Пожалуй, это самое сложное в загробной жизни, хотя об этом никогда не говорят. Живые скорбят, да. Но они все же получают новый опыт. Строят новые отношения. Создают новые воспоминания. На это нужно время, но они все же живут дальше. Однако быть призраком само по себе означает неспособность отпустить что-либо. И никто не скорбит горше, чем призрак. Жизнь Хуа Чэна по большей части и не стоила скорби, если не считать последних лет. И все же, было то, чего он отчаянно хотел, хотя и знал, что никогда не получит. Людям снятся сны, они смотрят на сокровища, что за стеклом — и ничего из этого не могут ощутить и потрогать. «… Ты можешь сделать это еще раз?» Вспоминая, он задумчиво касается губ. В конце Хуа Чэн больше всего оплакивал не будущее, что было у него отнято. Не в первый и не во второй раз. Он знает, что вернется. Он всегда возвращается. «Поцелуешь меня снова?» «Поцелуешь меня так?» — Я скорблю не о них, — бормочет он. — Но в чем тогда дело? — спрашивает Чжао Бэйтун, нетерпеливо переступая с ноги на ногу и откидывая назад волосы. — Твой возлюбленный не может умереть, тебе это известно. И после молчания… — Мое имя. Хуа Чэн. Город Цветов. Конечно, в нем был особый смысл — но это не то имя, что известно его возлюбленному. Не этим именем звал его принц так часто, когда был одинок. «Хун-эр!» Когда он был нужен Его Высочеству. «Хун-эр, это ты?» «Пожалуйста… ответь мне!» Он отнимает пальцы от губ и касается пустой глазницы. В юности, Хун-эру казалось что он понимает — что значит быть проклятым. Считал, что быть ненавидимым всем миром — и есть настоящее страдание. Он ошибался. Ему пришлось испытать нечто гораздо хуже. Наивысшее страдание — самое худшее, что может испытать человек — это наблюдать за тем, как страдает тот, кто тебе дорог и не иметь возможности хоть как-то ему помочь. Это и есть ад. С тех пор, как Хуа Чэн умер в первый раз, он пребывает в аду. —… Кто-то украл мое имя, — шепчет он. Чжао Бэйтун молчит, выражение ее лица нечитаемо, а когда все же решается заговорить, то голос ее звучит тихо и горько. — А кто из нас не терял своего имени? Хуа Чэн резко оборачивается, но вместо пояснений демоница лишь поднимает голову выше. — Тебе никогда не обрести мощь, если не сможешь это отпустить, — говорит она, поворачиваясь на каблуках. — Ты знаешь почему имена призраков обладают такой силой? Алый призрак качает головой. — Они не дают людям забыть о нас. Выходя из пещеры, она снова обращается к нему. — Люди могут и не знать, с каким именем ты родился, они узнают только то имя, что ты выбрал себя сам. Сделай так, чтобы они запомнили его хорошенько. — Но что насчет того, кто помнит меня? — тихо спрашивает Хуа Чэн. — Что с ним? Чжао Бэйтун останавливается у выхода из пещеры и пряди темных волос обрамляют ее бледное лицо. — Люди любят не имена, — напоминает она ему, — а тех, кто их носит. Это звучит так просто. И если возлюбленный смог бы узнать его каким-то другим образом, то возможно имя не было бы столь существенной вещью. Но принц не может узнать его по лицу. Или по голосу. После той выходки Бай Усяня, Хуа Чэн сомневается, что бог поверит ему, даже если он явится перед ним в своем прежнем обличии. Принц подумает, что это очередная пытка. Призрак размышляет, что возможно Бай Усянь поступил так намеренно. Но Хуа Чэн также понимает, что Чжао Бэйтун права. Что если он так и будет оставаться здесь внутри пещеры и пестовать скорбь по утраченному, то никогда не покинет это место. Так не пойдет. Он делает медленный вдох и выдох, а затем следует за ней. Боковым зрением он замечает серебряную вспышку, что пролетает мимо, следуя за своей хозяйкой. Хуа Чэн тянет руку чтобы поймать призрачную бабочку за крылышки — но, как всегда, создание легко ускользает. — Это духи? — спрашивает он, наблюдая за другими бабочками. Чжао Бэйтун кривит губы в горькой улыбке, руки все так же сцеплены за спиной, а плечи выпрямлены, пока она шагает вперед. Есть в ней что-то почти царственное — и Хуа Чэн ловит себя на том, что неосознанно подражает ей. — Что тебе подсказывает чутье? Он хмурится и закрывает глаз, и медленно втягивает воздух, пытаясь сосредоточиться на ощущениях. Хуа Чэн чувствует духовные силы, но они исходят от них — двух могущественных существ — и больше ничего. —… Они, кажется, связаны с тобой, — бормочет он. — Но я не понимаю как. Ее улыбка становится шире и на щеках появляются ямочки. — Подумай хорошенько, юное создание. Она частенько называет его так «мой мальчик», «юное создание» — словно он не взрослый мужчина, что на целую голову выше нее. —… Они созданы из духовных сил? — Почти угадал, — отвечает Чжао Бэйтун, перебрасывая прядь волос за плечо, — но не совсем. Хуа Чэн думает, разглядывая рой бабочек — кажется, они вечно крутятся возле нее, но иногда, словно послушные ее воле, исчезают. — … Это духовное оружие? — вот теперь она кажется довольной. — То есть ты можешь быть наблюдательным и пошевелить мозгами, когда захочешь, не так ли? — хмыкает Чжао Бэйтун, заметив, как Хуа Чэн закатывает глаза. — Да, так и есть. Хуа Чэн разглядывает их со смешанным чувством восхищения. Ему всегда нравились красивые вещи — но эти создания ощущаются как… Нечто важное. Что-то внутри отзывается на них. — Как ты их создала? Это один из немногих вопросов, на которые она, похоже, отказывается отвечать, сколько бы раз он ни спрашивал. На все остальные она намекнет, как ему найти ответ самому. Но не на этот. Однако сейчас есть и другие дела. Впервые за несколько лет он чувствует дыхание ветра на своем лице. Слабые лучи солнца, что пробиваются через тучи и пепел. Здесь никогда не бывает тепло. Жар исходит только из недр горы. Эмин на его бедре дребезжит в ножнах. Хуа Чэн задумчиво поглаживает рукоять сабли. — Ты заскучал? — спрашивает он и чувствует, как сабля трепещет в ответ. — … Проголодался? Алый глаз в рукояти взволнованно крутится и Чжао Бэйтун останавливается, прислоняясь к стволу дерева. — Ты не кормил беднягу годами, — говорит она, вертя между пальцев прядь волос. — Какой жестокий хозяин. Хуа Чэн закатывает глаза. Клинок был выкован из той части его существа, от которой он всегда хотел избавиться. Он не испытывает к нему никакой симпатии. — Ничего, выживет. — Духовное оружие, — несколько осуждающе начинает Чжао Бэйтун, — как и любое другое, может заржаветь и затупиться, если им не пользоваться. И клинок, выкованный из крови, нужно кормить, иначе он не будет служить тебе как следует. Хуа Чэн вздыхает, раздраженно щелкая Эмина по рукояти. Клинок трепещет — почти извинительно. Сколько хлопот. — По случайному совпадению, — продолжает демоница, переводя взгляд на вершину горы, — у тебя есть прекрасная возможность устроить ему роскошное пиршество. Хуа Чэн следует за ее взглядом — туда, где на горе, завывая и гогоча, сидит Сяошэнь. Нахальное создание. Пустозвон, который зовет всех потягаться с ним. Похваляется своими силами и утверждает, что способен навести ужас на любое существо. Хуа Чэн утомленно вздыхает. На самом деле, это напоминает ему кое-кого. Ци Жуна, если тот, конечно, все еще в этом мире — кто знает, в каких целях его мог использовать тот торговец. Хуа Чэн намерен выяснить это, когда выберется отсюда. — Сяошэнь, — говорит он, и ему даже не нужно повышать голос, чтобы призрак клинка тут же посмотрел на него безумными глазами. С вершины горы доносится хохот, что сотрясает все вокруг, подобно грому. — А, АЛЫЙ ПРИЗРАК! — хрипит он, вращая сверкающими красными зрачками. — МЕЛКИЙ КРЫСЕНОК НАКОНЕЦ ВЫБРАЛСЯ ИЗ СВОЕЙ НОРЫ! Это звучит забавно, потому что самого Сяошэня едва ли можно назвать высоким. — Если я крысенок, — размышляет вслух Хуа Чэн, поднимаясь по горе с такой же царственной осанкой, сцепив руки за спиной. — А ты тогда кто? Дух клинка сияет неровной улыбкой и выпячивает грудь. — Я…! Хуа Чэн перебивает его, утомленно цокая: — Надеюсь ты не собирался сказать что-то позорное в духе «А я тогда лев!» Сяошэнь умолкает, захлопнув рот. Он может казаться взрослым, даже древним — и таковым, по сути, и является — однако ведет себя как неразумное дитя. — Ты — лев? — хмыкает алый призрак. — Это просто смешно. Ты больше похож… — он усмехается и продолжает, — на маленькую злобную мартышку, которая торчит на дереве, орет и бросается гнилыми фруктами в прохожих, только чтобы обратить на себя внимание Дух клинка начинает трястись от гнева. — ДА КТО ТЫ ТАКОЙ ЧТОБЫ ТАК СО МНОЙ РАЗГОВАРИВАТЬ?! — визжит Сяошэнь, спрыгивая с вершины и шагая вниз, так что земля под его ногами дрожит и идет трещинами. — Вот и обед, — вздыхает Хуа Чэн, постукивая пальцами по рукояти Эмина. — Хотя времени потребуется чуть больше, чем я ожидал. Он с некоторым интересом наблюдает за тем, как Сяошэнь несется вниз по склону и говорит: — Ты не можешь бежать побыстрее? Видишь ли, я пока еще только разминаюсь, а твои ножки, наверное, совсем коротенькие. К тому же я давненько не ел как следует. — УБЛЮДИНА! — взвизгивает Сяошэнь. — МЕЛКИЙ МЕРЗКИЙ ТАРАКАН! — затем, упав на четвереньки бежит, словно дикий зверь, — ДА КТО ТЫ ТАКОЙ? ДА КАК ТЫ СМЕЕШЬ ТАК СО МНОЙ РАЗГОВАРИВАТЬ, Я ВЕДЬ ПОВЕЛИТЕЛЬ ПРИ… Слова застревают в глотке, когда его поднимают в воздух и Сяошэнь дрыгает всеми конечностями. — Что? — спрашивает Хуа Чэн, разглядывая духа клинка, что воет и трепыхается в его руках. — Как ты себя сейчас назвал? Сяошэнь наливается краской, становясь пурпурным от злости и его руки превращаются в клинки, но прежде, чем он успевает замахнуться… Движением руки Хуа Чэн швыряет его так, что Сяошэнь, кувыркаясь, летит вниз по склону, сшибая на своем пути валуны, деревья и случайно заплутавших призраков и наконец врезается в землю с гулким… ГРОХОТОМ. — Мои извинения, ваше величество, —усмехается Хуа Чэн, медленно спускаясь вниз, пока Сяошэнь визжит, пытаясь выбраться из ямы, что образовалась от его падения. — Я не собирался отшвыривать вас так далеко, думал, что вы более увесистый пустозвон. Одно дело швыряться духом клинка. Это конечно унизительно для Сяошэня — и весьма забавно для Хуа Чэна, но серьезного урона все же не наносит. Им придется решить этот спор в бою. И тут у Сяошэня — ожившего клинка— есть несомненное преимущество. Но, как и было сказано ранее, Эмин, как и его хозяин, любит, когда ему бросают вызов. ЛЯЗГ! СКРЕЖЕТ! ГРОХОТ! Каждая часть тела духа клинка может превратиться в оружие, и атаковать во всех направлениях, сталкиваясь с саблей снова и снова. Каждый они рассыпают снопы искр и небо вспыхивает, как во время грозы и грохочет. Это похоже на схватку двух могущественных божеств — но для Чжао Бэйтун, что сидит неподалеку на дереве, это всего лишь сценка из любительской театральной постановки. — Ты тут выглядишь неуклюже, — говорит она. — Лучше Эмину позволить сражаться самостоятельно, — разрезав острым ногтем яблоко, она подбрасывает кусочек вверх и ловит его острыми зубами. — Кажется, кто-то говорил, что тебе больше подходит сабля? Хуа Чэна не впечатляют ее слова. Ему не нравится, что кто-то относится к нему снисходительно, пока он сам явно пытается быть снисходительным к кому-то другому. — И что? — Ты когда-нибудь спрашивал этого человека, ПОЧЕМУ тебе больше подходит сабля? Если говорить начистоту, то он тогда, еще совсем юный, был слишком счастлив, от того, что его похвалил искусный мечник, кумир и бог — но что важнее всего, его первая и единственная любовь — и взволнован, чтобы задавать какие-то вопросы. Чжао Бэйтун цокает языком, жуя очередной кусок. — Влюбленный дурачок. Сяошэнь визгливо хохочет, его руки превращаются в два широких клинка и бешено вращая ими над головой, он несется вперед, выкрикивая: — ХА! Алый призрак даже не знает, как пользоваться собственным оружием?! Глупец, ГЛУПЕЦ! — завывает дух. Ты — ТЫ САМ МАРТЫШКА! Хуа Чэн лишь раздраженно морщится. — Да, — соглашается Чжао Бэйтун и когда она обращается к Сяошэню, голос ее звучит сладко и вкрадчиво. — Но ты-то владеешь саблей гораздо лучше, не так ли? Как любой другой человек, дух краснеет от похвалы красивой женщины и гордо выпячивает грудь, прикладывая лезвия к щекам. — Я отлично владею любыми клинками! — хвастливо каркает он. — Я лучший! Самый сильный, самый могущественный, СЯОШЭНЬ…! — Тогда почему бы тебе не блеснуть мастерством? — сухо перебивает его Чжао Бэйтун, хрустя очередным кусочком. Дух клинка конечно же не может ей отказать. Он даже пытается придать себе изящества, превращая одну руку в саблю такого же размера и формы, как и Эмин и, к удивлению, Хуа Чэна, становится чуть выше. (Конечно, алый призрак в ответ тоже становится выше). Демоница насмешливо хмыкает. — Как дети малые. Но сейчас битва из слепой и бездумной, становится… Поучительной. Познавательной. — Ты видишь, что он сейчас делает? — объясняет Чжао Бэйтун, свесив одну ногу с ветки и лениво покачивая ей. — Он не делает колющие движения, изгиб сабли не предполагает таких ударов… Сяошэнь, разумеется, воспринимает это как похвалу, думая, что она насмехается над Хуа Чэном и не понимая, что его самого, в лучшем случае, используют как обучающее пособие. — Сабля предназначена для ближнего боя. Хуа Чэн наблюдает за тем, как двигается дух клинка и постепенно начинает понимать. Обычные мечи — это оружие пеших солдат и именно с такими он и тренировался в армии Сяньлэ. Два основных навыка любого мечника — это выпад и отражение. Часто со стороны это выглядит грубо и неуклюже, хотя в исполнении опытного мастера, например наследного принца, эти движения превращались в танец, а клинок казался продолжением руки. Но с саблей дело обстоит иначе. Как объясняют Чжао Бэйтун и чудище Сяошэнь, сабля — оружие разбойников и налетчиков, и часто требует более широких, менее выверенных движений. Нужны легкие ноги, способность ловко передвигаться вокруг противника, нанося быстрые удары клинком — и отклонять атаки, а не отражать их. Такой стиль боя изначально заложен в Эмина и он способен биться самостоятельно без хозяина, но… Чем больше Хуа Чэн слушает, тем больше понимает, постепенно приспосабливается к своему оружию, беря саблю в руки, повторяя боевые формы и движения — и его атаки становятся все более опасными. И все это время, Сяошэнь визжит и хохочет, не осознавая, что он своими руками роет себе могилу. — Неуклюжее маленькое чудовище! Не может сражаться без подсказок госпожи Бэйтун! Позор! Стыдоба! И ты еще называешь себя…! ХРЯСЬ! Сабля на левой руке Сяошеня ломается пополам и падает на землю, рассыпаясь на осколки, оставляя его с отвисшей челюстью и ошарашенной рожей. — Ты… ТЫ СЛОМАЛ МНЕ РУКУ! — разгневанно верещит дух, бросая на Хуа Чэна яростный взгляд, словно обиженный ребенок, который думал, что все это глупая игра. — КАК ТЫ ПОСМЕЛ! МОЯ ИДЕАЛЬНО ВЫКОВАННАЯ РУКА! — воет он, кривя лицо от досады и тут же бросается в атаку, размахивая целой рукой. Но сейчас удача уже не на его стороне — он медленно проигрывает и толпы призраков, что наблюдают за их схваткой, взволнованно шипят. Через короткое время алый призрак лишает его одной ноги, затем другой руки — Эмин двигается быстрее молнии и разит без промаха, жестокий и ненасытный, словно акула, почуявшая кровь. Наконец дух клинка падает на колени и дрожа кричит: — НЕСПРАВЕДЛИВО! Он мотает головой и серебристые волосы липнут к его лицу. — ОНА ОБМАНУЛА МЕНЯ! МЕРЗКАЯ ВЕДЬМА! Я ПОРУБЛЮ ТЕБЯ НА КУСОЧКИ! — вопит Сяошэнь, обращаясь к Чжао Бэйтун. Она лишь улыбается, слегка обнажая острые клыки, и зрачки становятся узкими — змеиными. — Ты думаешь здесь, на Тунлу есть место справедливости? Прежде чем Сяошэнь успевает ответить, Хуа Чэн хватает его за горло, вынуждая духа посмотреть на него и стискивает пальцы с такой силой, что глаза лезут из глазниц. — ТЫ… ТЫ НЕ МОЖЕШЬ! — хрипит дух клинка. — Я… Я ДОБРАЛСЯ…ЭТО Я ДОСТОПОЧТЕННЫЙ…. КНЯЗЬ ДЕМОНОВ! — Да? — холодно спрашивает Хуа Чэн сжимая пальцы, так что Сяошэнь дрожит еще сильнее. Кости начинают хрустеть и ломаться. — Тогда поздравляю, господин — пришло время короновать тебя! Но вместо того, чтобы получить корону, Сяошэнь лишается головы. Она начисто оторвана от тела и кровь толчками струится из раны, с шипением капая на землю. Хуа Чэн держит голову перед собой, вглядываясь в лицо, навсегда застывшее в маске ужаса и негодования. Он кривит губы. Просто маленькая злобная мартышка. — Эмин, — зовет Хуа Чэн и у него перехватывает дух, когда он чувствует потоки духовных сил, что вливаются в его тело, — твой обед. Глаз на рукояти сверкает голодом и клинок исчезает в вспышке серебра, с удовольствием превращая тело призрака в кровавое месиво. Пока Эмин пирует, Хуа Чэн медленно вдыхает воздух, смакуя ощущение притока сил и обретенной мощи. Сяошэнь убил на этой горе призраков больше, чем кто-либо и в отличие от других своих побед, сейчас Хуа Чэн поглощает невероятное количество сил единым духом. Есть нечто почти обманчивое в названии «свирепый» для обозначения силы призрака. По сути, он означает любого достаточно сильного призрака, кто еще не прошел испытание Печью, что приводит к большому разбросу сил среди нежити этого уровня. Любой из них способен уничтожить город, да, но с некоторыми под силу справиться и обычному заклинателю, не прибегая к помощи Небес. Некоторые, как Сяошэнь, раньше убивали и небожителей — для этого не потребовалось даже пройти испытания Печью. Трех богов войны, если быть точнее. Хуа Чэн ощущает, как силы от этих убийств тоже вливаются в его тело и в сравнении с той мощью, что он получил при вознесении, это кажется… Почти сокрушительным количеством. Он улыбается, отбрасывая голову духа в сторону. Смешно. И только потом он замечает это — на земле. Небольшой кусочек тонко выделанной кожи, которой видимо была обтянута рукоять клинка, которым был Сяошэнь до того, как ожил. —… — Хуа Чэн наклоняется, чтобы взять ее и чувствует кончиками пальцев слабое биение. Духовные силы. Изумлению Чжао Бэйтун нет предела, когда юноша делает из останков своего соперника повязку на глаз. Оскорблять внешность человека, чтобы потом провести вечность прикрывая его глаз. Со стороны Хуа Чэна поступить так с ним возможно немного мелочно, но довольно умно. — Ну и как? Алый призрак наклоняет голову, и теперь с духовным артефактом на лице (тем, что в течение многих столетий многие будут принимать за обычную повязку) — его правый глаз больше не слеп. В конце концов, Хуа Чэн не уничтожил его. Он стал частью чего-то гораздо более полезного. Но теперь, с этим духовным артефактом, Хуа Чэн способен видеть через око, что на рукояти Эмина. Нужно немного приспособиться и научиться разделять то, что видят два глаза, так чтобы это не помешало ему. Но когда он привыкает к этому, то сабля перестает быть обычным клинком. —… Тяжело, — наконец отвечает юноша, разминая плечи. — Но так гораздо лучше. Чжао Бэйтун кивает, наблюдая как он завязывает повязку и теперь вопрос возникает у Хуа Чэна. — Почему ты мне помогаешь? В конце концов, раньше он мог просто думать, что ей скучно. Она следовала за ним с места на место, иногда укоряя его за глупость, но в целом часто оставалась наблюдателем. Сегодня же, все это ощущалось как… урок. И это еще один вопрос, на который Чжао Бэйтун отказывается отвечать, просто отмахиваясь от него отговорками в духе, что не хотела видеть новым князем демонов хвастливого пустозвона. Но почему ее это заботит? Она ведь никогда не покинет это место. Кто бы ни стал новым князем, это не угрожает ее власти. Хуа Чэн спрашивает ее — снова и снова — но она не отвечает. Смерть Сяошэня волной прокатывается по мертвому королевству Уюн, сотрясая оставшиеся полчища призраков. Остается всего двое, кто может выйти из Печи новым князем демонов. Хуа Чэн, алый призрак, хозяин Эмина и… Призрак в повязках, что прячется на лесистых склонах Тунлу. Проходит пять лет, шесть, семь. Армии призраков, что все еще остаются на полях в предгорьях Тунлу, редеют. В начале их было около десяти миллионов, затем остается меньше десяти тысяч. А сейчас всего лишь несколько сотен. Медленно, но, верно, они исчезают один за другим — сраженные при дневном свете проклятой саблей Хуа Чэна, или пропадая без вести ночами, оказавшись во власти призрака в повязках. — … Знаешь, — голос Чжао Бэйтун звучит почти… ласково. — Я не то, чтобы собираюсь подвергать сомнению то, что ты делаешь, но… — наклонив голову, она рассматривает статую, что стоит перед ней. — Мне кажется… или на твоих творениях… все меньше и меньше одежды? — Протянув руку, она легонько тыкает пальцем в мраморную грудь. Хуа Чэн бросает на нее тяжелый взгляд, и она делает примирительный жест. — Если тебя так рассердил мой простой вопрос, это говорит скорее о нечистой совести… — Он должен был уже появиться, — перебивает Хуа Чэн, не расположенный к дружеским поддразниваниям. Разумеется, она сразу понимает, о чем идет речь. Призрак в повязках остается его единственным соперником в борьбе за титул князя демонов, но каждый раз, когда Хуа Чэн заходит внутрь горы и ждет его появления — тот не приходит Гора должна закрыться, запечатывая внутри себя последних участников. — Поглотив Сяошэня, ты изменил соотношение сил, — говорит Чжао Бэйтун медленно отнимая руки от (крайне тщательно) вытесанной из мрамора груди. — Вероятно он хочет уравнять их перед решающей схваткой. Однако учитывая, как мало осталось снаружи призраков, это едва ли возможно. И то, что гора никак не закрывается, говорит о том, что назревает нечто большее, чем просто битва. — Это всегда тянется так долго? — раздраженно цедит Хуа Чэн. Чжао Бэйтун отвечает не сразу, но когда все же подает голос, то он звучит… весьма неопределенно. — Обычно гораздо дольше, — шепчет она. —Помню однажды это продолжалось лет пятьдесят, прежде чем все призраки были уничтожены и последние избранные вошли внутрь. Хуа Чэн напрягается. У него нет столько времени. С тех пор как окрестности горы запечатались сами собой семь лет назад, нет никакой возможности связаться с внешним миром. Выяснить, как там обстоят дела. Узнать, что с принцем. Найти его. Он должен быть в безопасности — а если бы с ним что –то случилось, то Хуа Чэн узнал бы об этом. Несмотря на все происходящее, он знает, что принц будет защищать его прах до конца. А если бы он погиб сам — то и прах Хуа Чэна скорее всего тоже был бы уничтожен. Значит, где бы ни был принц, он жив. Но для него… Быть живым… подразумевает страдания. Или одиночество. Или еще какие-нибудь несчастья. И пока алый призрак заперт здесь… Он не может позаботиться о нем. Никак. Нет…нет. У Хуа Чэна нет пятидесяти лет. — Но нас осталось только двое, — бормочет он. Вокруг Тунлу бродит где-то около трех сотен призраков, но сильнейших только двое. Печь должна начать закрываться, принуждая Хуа Чэна и его соперника поскорее попасть внутрь. Но все же дремлющий вулкан все так же недвижим, с тех пор как его окрестности были запечатаны — лишь изредка из недр доносится глухой гул. —… Печь закроется, когда будут соблюдены все условия, — отвечает Чжао Бэйтун. — Не стоит думать, что это простое природное явление. Хуа Чэн поворачивается к ней, вопросительно поднимая бровь и она напоминает ему о том, что он знал, но почти забыл. — Помнишь, как здесь бродили горы, прежде чем окрестности были запечатаны? — вытягивая ноги, она садится, на каменную скамью, которую Хуа Чэн вырезал для одной из своих недавних работ. Скорее всего в окончательном виде все это будет выглядеть крайне непристойно, если он предполагает, что статуя будет лежать…. Спустя мгновение, алый призрак кивает. — Это древние духи, — объясняет она и взгляд внезапно наполняется… особенной грустью, причину которой Хуа Чэн не в силах понять. — с Тунлу то же самое. Юноша оглядывает пещеру. — Это место…живое? Чжао Бэйтун кивает, разглядывая свои вытянутые ноги. — Согласно легендам, когда-то это были четыре друга, — шепчет она еле слышно, но Хуа Чэн прекрасно понимает каждое слово. — Все они служили высшей цели. — …Созданию Повелителей Призраков? — сухо спрашивает Хуа Чэн, и она закатывает глаза. — …служили одному богу, глупый ты бесенок, — бормочет Чжао Бэйтун, отводя взгляд. — В те времена не было никаких повелителей призраков. Юноша молча наблюдает за ней, вспоминая о двух вещах, что он как-то позабыл за последние несколько лет. Во-первых, королевство Уюн было домом Чжао Бэйтун, когда она была еще жива. И когда демоница говорит об этих духах… То ему кажется, что она знала их, когда они еще были людьми. А во-вторых, как он выяснил, единственный бог, которому поклонялись жители королевства, это… —… Ты говоришь, что они были на службе у наследного принца Уюна? — спрашивает Хуа Чэн, подмечая как Чжао Бэйтун слегка бледнеет, хотя в ее теле давно не осталось ни капли крови. — Да, — отвечает она, поднимаясь на ноги. — Служили ему до самого конца. И сколько бы не расспрашивал об этом дальше Хуа Чэн — Чжао Бэйтун не дает больше никаких ответов.