***
— Шевели лапами, мерзавка! И не размахивай так локтями, иначе рано или поздно тебе их откусят! — Ламберт! — Трисс зло сдвинула брови, направляясь к расслабленно стоящему у стены ведьмаку, Цири хвостиком последовала за ней, косясь на отрабатывающую пируэты на Маятнике Лис, — ты слишком… Ты не мальчишку тренируешь! — Отвянь, Меригольд, — отмахнулся от нее, даже не взглянув, Ламберт, — шибчей, мерзавка, кому говорю! — снова заорал он в сторону тренирующейся Лис, — ползаешь, как беременная краснолюдка, упаси, Мелителе! Задолбалась — сальто и через десять минут лезешь обратно! Лис без лишних слов спрыгнула с Маятника, крутнув заднее сальто и не выпуская деревянный тренировочный меч из руки. Приблизилась к стоящей у стене компании. — Сейчас тебе проебет разве что слепоглухонемой без рук, — ехидно оценил ее старания молодой ведьмак, — сопишь, как медведь в спячке. Лис зло сверкнула глазами, оскалилась — и неожиданно зашипела, приоткрыв рот и прижав корень языка к небу. Звук получился не змеиный «ш-ш-ш-ш», а сдавленный, раздраженный, кошачий «кх-х-х-х». Вот-вот прижмет острые треугольные уши к голове и встопорщит чувствительные вибриссы. — Ты меня не пугай, — не впечатлился Ламберт, — я и так пужалый. Вдох-выдох — и ползи обратно. Утопцы на озере сдохнут от смеха, когда ты к ним припрешься. Трисс удивленно приподняла брови — за день своего пребывания в Каэр Морхене она не успела изучить богатую палитру звуков, которые умела издавать Лис. Начиная от скрипения во время зевка и неопределенных звуков слабого протеста и до воя, похожего на волчий, как две ночи в снегопад. Начинался вечер, Цири уже оттаяла, ходила за чародейкой хвостиком, явно впечатленная парой несложных фокусов вроде уборки несколькими жестами, которые Трисс ей показала. Маленькая княжна оказалась той еще болтушкой, но чародейка с удовольствием ее слушала — помимо гордости за то, что смогла так быстро понравиться маленькой девочке, Трисс надеялась узнать что-то о ведьмачьих секретах, которые от нее упорно прятали. Лис же вела себя совсем по-другому. Девочка и говорила совсем мало — в присутствии чародейки она отвечала односложно, короткими, рваными фразами. Трисс списала это на плохое знание языка. Цири тихо захихикала в ладошку. Вечером Лис пришла к чародейке, когда та уже укладывалась спать. — Я могу войти? — Да, конечно, — Трисс с трудом сдержала вздох разочарования. Она думала, что стучит Геральт, и ждала его. Но седой ведьмак все не приходил. — Если ты по поводу своих тренировок, то я прямо завтра пойду и вправлю этим черствым мужикам мозги на место, — поджала губы Трисс, возобновляя расчесывание волос. — Не вправляй. — Что? Трисс недоуменно взглянула на нее в зеркало, держа гребень в воздухе. Лис смотрела прямо, чуть склонив голову — на тонких плечах накинута темно-синяя мужская куртка с затейливой серебристой вышивкой по вороту и подолу, седые волосы заплетены в домашнюю косу — на тренировки она заплетала два «колоска», как назвала эту прическу Цири. Девочка была высоковатой для своего возраста, даже чуть выше Трисс, что чародейка приметила еще в первую их встречу в Вызиме, и, кажется, даже подросла за эти два месяца. Или просто начала расправлять плечи, выпрямив спину. Длинная, нескладная, как щенок, под белой рубашкой — ни намека на грудь, бедра узкие, будто и не девочка вовсе. — Не вправляй, — повторила Лис, — по крайней мере, в отношении меня. — Но позволь, их методы переходят все границы… — Трисс. Я сама попросила Ламберта меня тренировать. — Зачем? — упорно не понимала чародейка, — неужели тебе нравится, когда тебе так грубят? Этот придурок… — Трисс, — снова негромко оборвала ее гневную реплику девочка, — я попросила именно его, потому что остальные меня жалеют. Немного, но жалеют. Меня нельзя жалеть. От этого зависит, выживу я или нет. С меня можно и нужно спускать три шкуры, но Геральт все еще чувствует себя виноватым передо мной за свою нетактичность, хотя было это давно, а Койон и Эскель меня слишком любят, чтобы спускать семь потов на тренировке с мечом. Эскель тренирует с Геральтом Цири. Койон тренирует нас с ней в акробатике. Я сама попросила Ламберта и ни разу не пожалела. — Как скажешь, — растерянно ответила чародейка и вернулась к расчесыванию своих кудрей, — но я все равно не понимаю, что ты в этом находишь. — В тренировках — своеобразное удовольствие. — А в Ламберте? — хиро улыбнулась Трисс. Девочка ни на минуту не смутилась. — Он грубый, но судит справедливо. Я могу лучше и буду лучше. — Чем-то напоминает ректора Аретузы, — вздохнула Трисс, — чародейской школы для девочек. Но госпожа Тиссая никогда не опускалась до такой… мерзкой лексики. — Я привыкла, — скупо улыбнулась ей Лис, — спокойной ночи. — Спокойной ночи. Трисс тихо фыркнула, глядя в зеркало на свое отражение. Вот и Лис разговорилась, и ради чего? Ради этого противного ведьмака? Чародейка вздернула бровь, с удовольствием наблюдая в зеркале свое нарочито удивленное выражение лица. За этот день она заставала Лис со всеми, пожалуй, кроме Геральта — Эскель и Койон, как, оказывается, звали незнакомого ей темноволосого ведьмака с молодым подвижным лицом, объясняли по очереди ей бестиарий до обеда в большом зале, потом девочка о чем-то тихо беседовала с Весемиром, замолкнув, едва Трисс с Цири появились в ее поле зрения, и снова сбежала на тренировку с Ламбертом. Девушка вздохнула. Ей нужно было как следует выспаться после тяжелого пути сюда. На следующий день в большом зале чародейка навела переполох. Лис, спускавшаяся из арсенала с привычным деревянным мечом, застала любопытнейшую картину, которая заставила ее замереть на нижней ступеньке: гневно уперевшая руки в бока Трисс отчитывала смущенных ведьмаков, как мальчишек. Даже Ламберт молчал, насупившись. — Лис! — в порыве праведного гнева обернулась к ней чародейка, — ладно они! Но ты! Неужели ты не заметила! — Не заметила что? — с любопытством уточнила Лис, ступая с нижней ступеньки в зал и склонив голову к плечу. — Не заметила состояния Цири! Ты же тоже девочка! — Что именно я должна была заметить? Она больна? — Не придуривайся! — топнула ногой Трисс, Лис только удивленно приподняла бровь, в упор не видя, что так злит чародейку, — ты старше нее, у тебя наверняка уже были… особенные дни! — Нет, — спокойно обломала ее Лис, — не было и не будет. — Почему? — Трисс непонимающе нахмурилась, — я, конечно, понимаю, что организмы бывают разные, но четырнадцать лет… — Я стерильна. Года четыре уже. Пять пар глаз удивленно округлились — ведьмаки синхронно оторвали взгляды от стола и перевели их на спокойно стоящую у колонны девочку. — А… почему ты так думаешь? — осторожно поинтересовалась чародейка. Лис фыркнула. — Я не думаю, Трисс, я знаю. — Этого нельзя знать наверняка, если ты не чародейка, — опровергла ее завление рыжая, — и то остается шанс… Лис подошла ближе, чуть приподняв правую бровь, и спокойно задрала подол рубашки до нижних ребер рукой, в которой держала рукоять деревянного меча. Указательным пальцем свободной правой руки прочертила тонкую полоску рубца, пересекающего плоский живот на два пальца ниже пупка. — Операция была. — Я не понимаю, — Трисс перевела взгляд обратно на спокойное лицо Лис, которая уже отпустила свою рубашку, скрывая обратно живот, — такую опреацию делают выпускницам Аретузы, и то магически, а не такими… варварскими методами. Но ты говорила, что в вашем мире нет чародеев, значит, нет и причины для подобного вмешательства… — Я болела, — пояснила Лис, — еще когда на улице жила. Но игнорировала. Синдром цыганского ребенка. — Какого ребенка? — окончательно испугался Койон. — Цыганского. Мой организм знает, что мне плевать, что у него там происходит, и справляется как-то сам. И справлялся несколько месяцев. Потом я один раз застудилась — и все. Молчала, пока могла сама вставать с кровати. Брат очень ругался, когда узнал, отвез к лекарям. А там я начала задавать вопросы, которые задавать вообще никогда нельзя, и все. — Какие такие вопросы? — уточнила окончательно запутавшаяся Трисс. Лис вздохнула. — Там, откуда я, перед серьезными хирургическими вмешательствами ставят наркоз. Искусственный сон. Не магически, химическими методами. И вот перед наркозом я лежу, страшно, рядом крутятся в палате врачи — двое. Один, который хирург, ждет, когда тот, который ставит этот самый наркоз, меня уколет. Я и спрашиваю — а оно надолго вообще? Оба тяжело вздыхают и говорят, что да, вот теперь мы с тобой точно долго провозимся. Молчи лучше. Я молчать не могу, нервничаю, и решаю пошутить, надеюсь, говорю, что не помру я тут у вас на столе. Оба сразу руками замахали, спрашивают, вот зачем я говорю то, что говорить вообще прям нельзя, плохая примета? Так бы разрезали, плюнули и обратно зашили, а так сто пудов внутри какая-то хрень неприятная найдется. Хрень нашлась. Я лишилась части своего драгоценного внутреннего мира, а двум лекарям и брату прибавилось седых волос. Лис помолчала. Ведьмаки, казалось, окончательно растеряли цензурные слова, а выражаться нецензурно им мешало общество взнервленной чародейки. — А насчет Цири я, правда, не заметила. Мне она не жаловалась, — подвела итог девочка. — Нам тоже, — осторожно ввернул Геральт. — Неудивительно, — ядовито отозвалась Трисс, оборачиваясь обратно.***
— Лис, ты странно себя ведешь в последнее время. Девочка подняла голову, отрывая взгляд от книги и глядя на вошедшего Весемира. Чародейка гостила в Каэр Морхене уже неделю, активно занимаясь с Цири — княжна под ее руководством вместе с Лис начала изучать Старшую Речь, язык эльфов, и по чуть-чуть учиться магии. И если Цири вела себя с чародейкой даже ласковее и доверительнее, чем с ведьмаками, то Лис делала ровно наоборот — все время, когда не было занятий Старшей Речью, она старалась не попадаться чародейке на глаза, мало говорила в ее присутствии, на завтраках и ужинах садилась между Ламбертом и Койоном. Старый ведьмак опустился в свое кресло, проницательно глядя на Лис. Та лишь передернула плечами — она сразу поняла, о чем идет речь. — Чем тебе Трисс не угодила? — улыбнулся ей Весемир, — я знаю ее долго, она — замечательная девушка. А ты будто ее избегаешь. — Избегаю, — согласилась Лис, — не знаю, почему. Что-то меня настораживает. Например, то, что она явно имеет какие-то виды на Геральта. Весемир коротко хохотнул. — Ревнуешь? — хитро спросил он. — Опасаюсь. У нее ничего не получится, и она переключится на кого-то другого. А до весны далеко. Не считаю себя любителем любовных драм в изолированных местах. — Вот так дела. Интересно. Но Трисс заметила, что она тебе не нравится. — Не говори ей, что я сказала. Пожалуйста. — Да ради Мелителе, не буду. Сами разбирайтесь. Она тебя звала, кстати, хотела что-то спросить. — Хорошо, — Лис заложила страницу, на которой остановилась, сложенным листком пергамента, оставила книгу на столе. Вышла из библиотеки, оправляя на плечах темно-синюю куртку. Трисс сидела в неизвестно откуда взявшемся кресле в одном из бесчисленных залов среднего размера, разбросанных по Каэр Морхену. В камине ярко горел огонь. Цири пристроилась на полу на мягком ковре. — Привет, Лис, — чародейка мягко ей улыбнулась, девочка коротко кивнула, — как у. тебя обстоят дела с твоими иллюзиями? — Не тренировалась, — Лис села рядом с Цири на пол, размяла пальцы, — напомнишь формулу?***
Прошла еще неделя. Время, которое до этого Лис заполняла, прячась в библиотеке или в своей комнате, стало тратиться на отработку иллюзий. Чародейка констатировала ее практически абсолютную бездарность во всех областях магии, исключая те самые иллюзии, телепатию и, как ни странно, артефакторию — Лис сходу смогла из беспорядочно раскиданной по ковру кучи бижутерии и настоящих дорогих украшений выбрать заряженные магией серьги, две подвески и тонкий медный браслет. Цири, которой Трисс не давала сложных заклинаний намеренно, уделяя большое внимание истории магии и прочим малоинтересным и слабо относящимся к практике вещам, восторженно наблюдала за упражнениями названой сестры. Отловив однажды в большом зале Эскеля, они с двух фронтов насели на него, выспрашивая о вивернах: ведьмак еле отбрехался, и все жильцы крепости могли около двадцати минут созерцать громогласно воющее творение Лис, вытягивающее иллюзорный хвост и щерящее недетские клыки. Ламберт внес пару замечаний, тут же претворенных в жизнь, и виверна стала совсем реалистичной. Истории Лис, спонтанно рассказываемые через вечер у камина после ужина, начали обрастать демонстрациями. Цири на занятии потребовала новую сказку. — А расскажи что-нибудь страшное, — с горящими глазами попросила княжна, заглядывая снизу вверх в лицо Лис. — И покажи, — добавила Трисс, запахивая поплотнее шерстяную шаль и устраиваясь в кресле. — Значит, страшную историю, — Лис показушно задумалась, пытаясь спрятать широкую улыбку, отчего на ее левой щечке появилась глубокая изогнутая ямочка. Дверь открылась. — Кажется, я услышал слово «история», — Койон заглянул, приветливо улыбнулся Трисс, подмигнул девочкам, — дамы, разрешите составить вам компанию? — Ты тоже хочешь ужасненько страшную историю? — Цири села на полу подле кресла чародейки, та запустила пальцы в пепельные волосы девочки, поглаживая ее по голове. Койон тоже сделал вид, что задумался, весело глядя на поднявшуюся на ноги Лис. — Только если она будет не сильно страшной, — наконец, решил он и уселся рядом с Цири на полу. — Никогда ее не боялась, — негромко начала Лис, неслышно прохаживаясь перед ними в большой пустой комнате — босая, в длинной белой рубашке и черных штанах, с незамысловатой косой, лежащей на спине, — но все почему-то считают, что это очень страшная история. Итак, — она сцепила руки в замок перед собой, легко шагая вперед и глядя в высокое, пыльное окно, — небольшое отступление: в одной из религий моей родины после смерти человека принято читать определенные тексты над телом — молитвы и службы. А сама история началась давным-давно… Только услышав просьбу Цири, Лис решила, что перескажет в вольной форме «Вия», которого читала в школьной библиотеке. Отсутствием воображения она никогда не страдала — и скоро свет камина будто приглушился тяжелой, темной, давящей атмосферой, около нее появились иллюзии — столики с большим количеством оплавленных, разной высоты свечей, огромный стол, на котором стоял живописный гроб с мертвой панночкой и белыми лилиями. Панночка не шевелилась, когда Лис размеренно, с нужными интонациями рассказывала, как Хому заставили читать заупокойную три ночи — появился и бледный, трясущийся Хома, сжимающий в руках потрепанную книгу. Огляделся, перекрестился, начал читать вслух — Лис в унисон повторяла за ним по памяти начала молитв. Панночка зашевелилась, вытянула руки — Цири взвизгнула, вцепилась в рукав восторженно глядящего представление Койона. Трисс коротко вздохнула, когда панночка повернула к ним голову с невидящими черными глазами, а Лис сделала эффектную паузу в повествовании, оказавшись по другую сторону гроба от них, и так же внимательно наблюдала за реакцией, держа безразличное выражение лица. Чародейке на мгновение и впрямь стало жутко — но девочка снова двинулась вокруг стола, продолжая говорить, а бледная панночка деревянно поднялась из гроба. Черные косы, перевитые стеблями белых лилий, упали на белую рубаху в пол, вытянутые руки с скрюченными пальцами потянулись к Хоме. Трясущийся Хома обвел себя мелом — и панночка завыла. — Не ви-и-и-ижу, — стенала иллюзия, бродя вокруг вжавшегося в пол внутри мелового круга Хомы. Лис равнодушно взглянула на нее. — И запел петух раз, второй, третий… Сбоку раздался крик петуха — панночка взвыла и бросилась обратно в гроб, с грохотом взлетела и рухнула сверху тяжелая крышка. — И на вторую ночь пришел Хома читать заупокойную по ведьме. Затрещало, загрохотало — наученный опытом Хома споро обвел вокруг себя круг мелом, перекрестился трижды, начал читать. Гроб оторвался от стола, взлетел — и начал выписывать круги под потолком, то снижаясь, то поднимаясь под высокие своды, пролетел прямо перед лицами шарахнувшихся зрителей. Панночка выла и царапала крышку изнутри. Гроб направился к дверному проему, будто иллюзия собиралась протаранить стену. Дверь распахнулась. Ошарашенный одновременно и звуком, и видом Эскель успел заметить только испуганно обернувшуюся к нему Лис — и перехватил меч, который сжимал в руке, кидаясь вперед, едва не опрокинул ее на пол, одним ударом рассекая шею иллюзии Хомы. Все наваждения рассеялись мигом, растаяли. В комнате сидела в кресле напугавшаяся Трисс, прижимая ладони к груди, Койон и Цири, с одинаковым восторгом смотревшие на прервавшего представление вооружённого Эскеля как на деталь сюжета, за спиной припавшего к полу и вскинувшего серебряный меч ведьмака уселась на пол Лис. — Эскель, это была иллюзия, — тонкие пальцы опустились на плечо, слегка сжали, — я тренировалась. Не думала, что кто-то еще зайдет к нам, прости. — Черт возьми, — ведьмак раздраженно отбросил клинок в сторону, сел на пол, — вот так и иди мимо ваших тренировок меч наточить. Я уже думал, вас тут убивают. — Это была ужасненько страшная история, — уверила его Цири, усаживаясь справа от него, — как я Лис и просила. Эскель почувствовал, как Койон бесшумно поднялся с пола, подкрадываясь к девочкам сзади, но злорадно решил, что раз его напугали «страшной историей», то и девочек теперь можно немножко напугать в воспитательных целях. Потому что иллюзиями их было явно не взять — обе сидели совершенно спокойно, Цири — справа от него, Лис — сзади. Койон приложил палец к губам, прося нахмурившуюся Трисс молчать, подкрался к девочкам сзади по дуге — благо, Лис закрыла глаза, устав от представления, а Цири глядела на Эскеля, отвернувшись. Неслышно подобрался, присел на корточки, вытянул руки. — Отдай мое сердце! — заорал он, хватая Лис за бока. Девочки пронзительно завизжали, Лис дернулась назад, повалив его на пол и едва не пнув Эскеля, забарахталась, бестолково пытаясь выбраться из цепких ведьмачьих рук. Цири подпрыгнула, развернулась — и захохотала, усаживаясь обратно. Бьющаяся раненой птицей в руках Койона Лис тоже разглядела, кто ее держит — и звонко рассмеялась, падая на лежащего ничком посмеивающегося ведьмака, разжавшего хватку на ее боках, лицом в его грудь. Эскель обернулся через плечо, довольно улыбаясь. Даже Трисс вздохнула, пытаясь удерживать осуждение на лице, но не смогла и заулыбалась. Лис оказалась прекрасной рассказчицей. Сначала она некоторое время думала, подбирая слова, после всегда поднималась на ноги, начинала неторопливо прохаживаться из стороны в сторону. Говорила она обычно тихо, что заставляло слушателей невольно замолкать, ловя каждое слово, которое цеплялось за предыдущее, как звено ювелирной цепочки, раскручиваясь в картинку. Выдерживать эффектные паузы у нее получалось очень весомо — даже непоседливая Цири замолкала, не решаясь прерывать ее вопросами. Трисс с удовольствием внимала новой истории, будь то сказка или рассуждение. Обычно к ним присоединялся и Койон, остальные ведьмаки — от случая к случаю. Чародейка поначалу относилась к нему с легкой настороженностью — само наличие ведьмака Школы Кота в стенах Каэр Морхена вызывало у нее некоторые вопросы — но после сдалась. Более живого и естественного ведьмака она не встречала никогда раньше. Кот веселился, как мальчишка, вместе с Цири, когда Лис рассказывала что-то смешное — Трисс впервые услышала, как смеются ведьмаки. И ей понравилось. Это были не хриплые, ехидные смешки Ламберта или тихие хмыки Эскеля, это был настоящий смех — негромкий, мягкий, урчащий. Глядя на них сейчас — на довольную Цири, усмехающегося самым уголком губ Эскеля и совсем молодое, чуть загорелое, с тонкими чертами, едва заметными шрамиками-оспинками и широкой мальчишеской улыбкой лицо Койона — она поймала себя на мысли, что девочки, кажется, умудрились найти себе семью в этой угрюмой и холодной крепости. Лис поднялась на ноги, отряхивая рубашку, и украдкой показала улыбающемуся Коту язык. Койон показал ей язык в ответ, лежа плашмя на полу. Цири захихикала. — А в твоей сказке тоже появляется ведьмак? — с горящими от любопытства зелеными глазами жадно спросила княжна. — Нет, не появляется, — фыркнула Лис, — в моей сказке панночка кричит «ко мне, упыри, ко мне, вурдалаки» и на третью ночь Хома стал абсолютно седой. «И умер», не стала договаривать она. — Как Геральт? — уточнила княжна, — и как ты? — Да, как Геральт и как я. — Значит, тебя тоже панночка напугала? — подтянула колени к груди Цири, снизу вверх глядя на Лис. — Не помню, — пожала плечами та, отбрасывая с плеча за спину толстую седую косу.