Волкодав

К закату Лис не вернулась, как не вернулась и на следующее утро. За завтраком ведьмаки нервно переглядывались, вслушиваясь, ждали усталых легких шагов, звона брошенного в угол меча. Замок молчал. Ламберт поднялся, ударяя обеими ладонями о стол, привлекая к себе внимание. — Надо поискать паршивку, пока она во что-то не влипла. Дождавшись согласных кивков, он сел обратно, и трое оставшихся ведьмаков — Весемир отказался от поисков в лесу, сославшись на возраст — принялись обсуждать план действий. Меньше получаса прошло с тех пор, как они вышли за ворота: Койон и Эскель — пешком и в лес, Ламберт — верхом и сразу к хижине. Он чувствовал, что девочка сбежала туда, он сам показал ей это место. Укромное местечко у озера было похоже на поле маленькой битвы. Земля взрыта, тут и там на свежей, ярко-зеленой траве лежали брызги высыхающей крови. Ведьмак слетел с седла, прикидывая, что от момента драки прошло не больше сорока минут. На земле неподвижно лежали четыре волка. Грязно-серые, худые, отощавшие с зимы — и, несомненно, мертвые. Сломанный тренировочный меч блестел в траве перемазанным в крови лезвием. Лис лежала неподвижно на животе — на спине и правом предплечье темнела засохшая кровь. Ламберт вслух высказал все, что думает, не стесняясь в выражениях, пока подбегал к ней. Молча и споро нащупал пульс, бегло оглядел разорванную лопатку и предплечье, наскоро перетянул чужую спину и тонкую руку поверх одежды оторванными от ее рубашки полосами ткани, чтобы девочка не истекла кровью, пока он будет ее везти. Дотащил до седла, усадил осторожно — конь нервно перебрал ногами, почувствовав запах крови — Ламберт сложил пальцы в Знак Аксия, успокаивая животное, и запрыгнул в седло сам. Прижал одной рукой бессознательную девочку к груди, левым боком, чтобы не тревожить израненную правую руку и спину — и погнал по тропке обратно через лес. На скаку сложил пальцы руки, которой держал Лис, в успокаивающий Знак, чтобы конь не скинул их, испугавшись, и во всю мощь легких заорал: — Эскель! Койон! Нашел, двигайтесь обратно! — Цела? — откуда-то слева проорал Эскель. — Ранена! Двигайтесь обратно! Лис зашевелилась, пришла в себя от тряски, но не издала ни звука — только слегка пошевелила пальцами раненой руки и глубоко вдохнула, задержав дыхание. — Уже почти у замка, — не отрывая взгляда от дороги, бросил Ламберт, хмурясь, — влипла ты все-таки в какое-то дерьмо, паршивка. Белая голова безжизненно упала ему на плечо — девочка снова потеряла сознание. Ведьмак влетел во двор, распахнув ворота Знаком прямо перед конской мордой, соскочил из седла, перехватил ребенка на руки и вихрем ворвался в большой зал. — Что случилось? — Весемир направился вслед за несущимся вниз по каменной лестнице ведьмаком. Во дворе уже грохотали шаги прибежавших обратно. — Похоже, с волками сцепилась, мерзавка, — прорычал Ламберт, ударом ноги распахивая дверь в комнату рядом с купальней — маленькое, неприметное помещение без окон, из мебели — деревянный топчан с тонким матрасом, шкаф, столик да табурет. Комната когда-то служила перевязочной для юных ведьмаков, теперь тут хранили целебные травы и компоненты для эликсиров. — Геройствовала, мать ее, курву, три раза за ногу, — рычал он, неожиданно аккуратно кладя хрупкое тело на левый бок, лицом к стене, распахнул дверцы шкафа резким движением рук, не прекращая выплевывать ругательства, — благородные мы такие, сука, до костей, вся в Геральта идет… Зазвенели колбочки и бутылочки, зашуршали свертки с травами, которые он перебирал. Весемир за его спиной подошел к лежащей без сознания Лис, бегло осмотрел спину и руку. — Граненый флакон, бумажный сверток с нижней полки, керамическую банку с цветком на крышке, — перечислил он то, что надо достать из шкафа, — чистую воду и чистую ткань. Я пойду за водой и тканью. Ламберт глухо рыкнул, загребая из шкафа все названное, поставил на низкий столик рядом с топчаном. За Весемиром закрылась дверь, в коридоре раздался его голос, успокаивающий двух других ведьмаков и призывающий не заходить и не мешаться под ногами — одного перевязывающего достаточно. В голове Ламберта пульсировала злость — чистая, яркая злоба на чертову судьбу, свалившую на двух одиноких девчонок слишком тяжелый груз, на блядские предсказания, которые ранят сильнее, чем помогают, на подростковую импульсивность одной маленькой мерзавки, на гребаных волков, которых перебить давно надо было. В голове Ламберта пульсировала злость — но руки были спокойны и аккуратны, пока он вынутым из-за пояса коротким ножом вспарывал ткань чужой рубахи, пропитавшейся кровью, осторожно отрывал рукав ниже локтя, рассекал ткань на спине по бокам от разорванной лопатки. Дверь открылась, на стол сбоку от него поставили миску с чистой теплой водой и положили ворох ткани на перевязки. Он не видел, кто вошел, но почувствовал — Койон. Ведьмак другой школы. Моложе самого Ламберта, а он был самым молодым из выживших Волков. Койон с явным сожалением посмотрел на лежащую Лис, наверняка закрыл глаза. На грани ведьмачьего слуха произнес — «я мог бы ее остановить». И вышел, прикрыв дверь. — Меня не ебет, что ты мог бы, — едва слышно прорычал самый молодой из Волков, окуная одну из тряпиц в воду. Обработка ран заняла не так много времени, хотя девчонке крепко досталось — перевязывая, Ламберт прикинул, вспомнив поляну, что она могла с налету убить двоих и ранить еще одного, меч треснул, девчонка испугалась, не удержала равновесия, рухнув на колени, раненый волк достал ее со спины, вцепившись в лопатку, она добила его, доломав меч. После в ведущую руку вцепился второй — и она наверняка перехватила меч в левую, не такую тренированную, и перерезала зверю горло осколком клинка. Откинула его от себя — и рухнула лицом в траву. — Мерзавка, — проговорил он почти ласково, осторожно заматывая повязку на худенькой руке. Когда он в самую темную ночь января тупо смотрел в окно, на огромую, такую близкую в горах полную луну, Лис подкралась почти незаметно — но чуткий ведьмачий слух все равно уловил легкие шаги. Присела рядом, тоже начала смотреть в окно. Неожиданно ткнула пальцем в небо — и спросила, что это за созвездие. Настроения обругать девчонку и отправить спать тогда у Ламберта не было. Он начал рассказывать. Распахнул окно, чтобы было лучше видно небо — около огромной, одинокой луны распускались крохотными точками мириады звёзд на черном бархате неба. У нее мгновенно замерзли руки, и она грела тонкие холодные пальцы о горячую ладонь ведьмака, пока вторая его рука плавно жестикулировала, описывая контуры созвездий. Таких прикосновений в его жизни почти не было — доверчивых и невинных, чистых, не оставляющих после себя ни липкого пота, ни грязи, ни ран и спекшейся крови — только легкий запах лавандового масла. — Храбрый Лисенок из Волчьего Логова. За дверью никого не было, Лис была без сознания. Мгновения слабости не видел никто, тихий шепот не коснулся ничьих ушей. Он мог на миг опустить непробиваемую стену сарказма, яда, грязных ругательств, тихо благодаря за давние легкие прикосновения, не значившие абсолютно ничего, кроме доверия и желания разбавить, облегчить чужое одиночество. «Она могла бы лечить души», сказал во время ее случайного транса бог разрушения. Такие старые, фундаментальные сущности не лгут, не могут и не умеют. — Лисенок, который действительно лечит души. Она была одинока, как Цири, как он сам, как любой ведьмак здесь. Беспросветно одинока. Но она не стремилась заполнить свое одиночество другими, истощая их. Она не жалась испуганно в слепых поисках защиты, не бежала за успокоением по ночам после кошмаров. Она старалась защитить себя сама — плохо, неумело, как могла. И дарила успокоение другим — чисто и беззаветно. Но иногда даже ей нужна была помощь. Самый молодой из выживших Волков затянул поседний узел на повязке, мягкими прикосновениями пальцев проверил, плотно ли ткань прилегает к ранам. Усмехнулся — не ядовито, саркастично или плотоядно, а так, как не мог себе позволить усмехаться обычно. — Думаю, это можно считать боевым крещением. Потрепал седые волосы на чужом виске, слыша за дверью неуверенные шаги. Идущий остановился около двери, потоптался с минуту — и ушел обратно. Лис зашевелилась. Вздрогнула, сжалась в комочек от боли, но не издала ни звука. Стоящий за ее спиной Ламберт увидел болезненную гримаску, блеск сбежавшей по бледной щеке слезинки. — Ш-ш-ш. Подожди, — горячая ладонь на мгновение легла снова на беленькую головку — и он отошел обратно к шкафу, зарылся в него, зазвенел склянками и баночками, — черт побери, я нихрена не смыслю в человеческих зельях. Ты знаешь что-нибудь, что может унять боль? — Из трав — нет, — тихий голос звучал почти ровно, но обернувшийся вновь ведьмак видел, как судорожно, рвано двигаются чужие ребра, через боль в лопатке стараясь наполнить легкие кислородом. — Ебена мать, — отреагировал он, — двигаться можешь? — Десять минут, — прерывисто прозвучал тихий ответ, — десять минут — и я смогу встать. Ламберт кивнул — и осторожно вышел. Четко отведённое время давало понять, что эти десять минут ей нужны, чтобы самой справиться с болью. Привыкнуть. Пролить просящиеся наружу слезы. Ровно через десять минут дверь отворил Койон. Лис уже сидела на топчане, свесив ноги и прижимая осторожно правую руку к животу. Подняла глаза — и снова опустила. Виновато. — Я немного смыслю в зельях, которые подходят для людей, — мягким, спокойным тоном пояснил он свое появление, — сейчас намешаю тебе что-нибудь. — Койон. Лис снова подняла лицо, глядя прямо в необычно яркие для ведьмака, желтые с прозеленью глаза. — Прости меня. Я была очень не права и мне жаль, что я наговорила тебе всякого. Я виновата перед тобой. — Брось, — ведьмак легонько хмыкнул, присел на корточки, так, что его лицо оказалось чуть ниже лица девочки, — ты была очень расстроена пророчеством Цири и, в силу возраста, максималистична, — тёплые пальцы слегка потрепали ее по бледной щечке, Лис шмыгнула носом, — я тебя не виню. Мы все на нервах. Горячая ладонь опустилась на макушку, слегка пригладила белые волосы — и Лис поверила. Мгновенно. Она верила ему с первого дня в Каэр Морхене. Ведьмак поднялся, зашуршал пакетиками с травами, высыпал несколько щепоток в ступку, принялся их перетирать. Пересыпал порошок в глиняную кружку, залил водой из флакона, который принес с собой, закопался снова в шкаф, пригнувшись, выудил оттуда спиртовку, зажег Знаком, установил кружку на креплениях. — Даже если занудствовать и твердить, что пророчества не могут врать, — негромко начал он, — и если пророчество говорит, что ты рождена без души, то я готов поставить жалование за гнездо виверн на то, что ты обрела ее за свои года. А если ты отдашь сердце кому-то и потеряешь его, — ведьмак обернулся, ловя взглядом глаза внимательно слушавшей каждое слово девочки, — мы поможем тебе его найти вновь. Всегда поможем. Лис улыбнулась — благодарно и весело. Ей было тепло. И слишком спокойно для человека с разодранной волчьими клыками рукой и спиной. — Знаешь, — начала она, — в одной детской книге, которую я читала, был злой волшебник, который очень боялся умереть. Чтобы этого не произошло, он расщепил свою душу на несколько частей — и вложил их в предметы. Пока был цел хоть один из них — он был жив. Если я сделаю так же — отдам свое сердце нескольким людям… В пророчестве сказано, что их будет семь… — Тебе даже не нужно будет проводить кропотливые ритуалы, — рассмеялся тихо Койон, снова присаживаясь перед ней на корточки, — я уверен, что наши сердца уже в твоих руках и руках Цири. Вы обе — наши храбрые волчата. Лис тихо шмыгнула носом. Ведьмак снова отвернулся, снял с огня кружку с отваром, одну за другой положил туда две ложки меда из неизвестно откуда взявшейся рядом баночки, тщательно перемешал. — Пей. Посидеть с тобой? — Не надо, — Лис помрачнела, — сейчас я допью, выйду отсюда наверх — и все по очереди будут меня отчитывать. Все сегодня не слава богу, не хочу еще больше тебя отвлекать. — Я сегодня ничем таким не занят, — урчаще рассмеялся Койон, одной рукой осторожно притягивая к себе девочку за левый бок, на несколько секунд прижался щекой к серебристым волосам, — но сейчас займусь. Наблюдать за публичной поркой — явно не мое любимое дело. Лис мрачно кивнула, подняла подбородок, ластясь макушкой к чужой щеке. Койон тихо вышел — и она снова осталась одна. Поболтала ногами, понюхала отвар в кружке, поморщилась, но начала пить. Боль действительно начала отпускать через пару минут. Девочка допила одним глотком горчащие прохладные остатки на дне глиняной кружки, осторожно встала на ноги, вздохнула, ставя кружку на столик, и тоже потихоньку вышла из комнаты. Мрачный как грозовая туча Весемир сидел за длинным столом в одиночестве. Лис подошла, покаянно склонив голову и кожей чувствуя тяжелый взгляд старого ведьмака. — Весемир, — тихо начала она, прокашлялась, услышав, как захрипел внезапно голос, — я виновата в произошедшем и мне очень жаль. Такого больше не повторится. — Дитя мое, — его голос был отстраненным и печальным, — ты переоценила свои силы. Очень печально, что ты не в состоянии понять пределы своих возможностей, — Лис склонила голову еще ниже, глаза начало предательски жечь, — если бы мы не кинулись тебя искать, ты была бы, скорее всего, мертва. Моя вина в этом тоже есть — я не смог донести до тебя, как важна для ведьмака выдержка и холодный разум. Поэтому наказание будет смягчено. Две недели, пока не заживут раны, ты не будешь покидать пределы стен замка. Даже во двор. Я продолжу учить тебя теории, и в силу своих возможностей ты будешь помогать на кухне. А после время твоих тренировок будет удвоено. Настало время учить тебя серьёзно, — Лис подняла голову, Весемир смотрел строго и печально, — отправляйся к Эскелю, помоги ему с обедом. Девочка снова склонила голову. Развернулась — и вышла из залы, прикрыв за собой дверь. Эскель на кухне суетился около горшков и казанов, подглядывая время от времени в книгу. — Привет. Рад, что ты очнулась. Лис кивнула, села на лавку. — Нужна в чем-то помощь? Ведьмак иронично взглянул на бинты, обвивающие ее правую руку. — Разве что в компании. Кстати, — он отошел в угол, — держи. Носи всегда при себе. Лис осторожно взяла левой рукой протянутый стилет в тонких кожаных ножнах. Зажав ножны между колен, вытащила клинок — по наточенному металлу пробежал блик от огня. — Спасибо. Взвесила стилет в ладони. Оружие было легким, тонким и изящным, с узким лезвием и оплетенной кожей и серебряными нитями рукоятью. Эскель снова отвернулся к готовящейся еде, деловито приподнимал крышки, перемешивал, снимал с огня и ставил на огонь, листал книгу. Лис не отсвечивала, сидела молча на своей скамейке. — Скажи, почему ты убежала? Короткий обмен взглядами — золотистые ведьмачьи глаза нашли в теплом полумраке кухни каре-зеленые. Девочка левой рукой игралась с легким стилетом, слегка подкидывая его и ловя кончиками пальцев то за лезвие, то за рукоять. — Я была очень расстроена, — легкое движение кистью — стилет подлетел, перевернулся, тонкие пальцы сомкнулись на клинке у самого острия, — я привыкла переживать такие моменты в одиночестве. В замке вы бы меня быстро нашли. — Не думал, что у тебя есть такая привычка, — хмыкнул Эскель, листая книгу с рецептами, — у кого угодно, но не у тебя. Это же Лис, которая шла к компании, как первобытная кошка — к огню: с опаской, но не в силах противостоять искушению. Лис, которая обожала приходить в чужие комнаты, когда посчитает нужным, и стучать всегда только один раз, так, что думаешь потом — не померещилось ли? Она убегала и пряталась, только чтобы защитить Цири от своих видений, которые та могла случайно ухватить. — Так сложилось. Ему показалось, что Лис больше ничего не скажет, но острый взгляд обжег спину. — Так сложилось, что я почти всегда была везде за старшую. Сначала в Воронке. Казалось бы, там было много детей старше, но вся мелкотня чуть что бежала ко мне. Перевязать разбитую коленку, вытереть сопли, разнять драчунов, утешить после плохого сна. Им не к кому было идти — никого, кроме нас, у нас не было. Мы все были детьми, всем нам время от времени нужна была утешение от того, кто старше. А я лучше всех из Овец пела колыбельные. Потом Овец не стало, меня подобрал Одасаку, — Лис было легче говорить от того, что она не видела лица Эскеля — он отвернулся к готовящейся еде, но внимательно слушал, — и какое-то время я была там одна. Жила у него дома. Но он был всегда занят, сутками пропадал на заданиях, я не хотела грузить его своими проблемами. А после один за другим появились мальчишки, я пошла в школу, и мы уехали жить к его другу, который держал… ну, что-то вроде таверны. И снова я была за старшую. Сделать с ними уроки, объяснить Коскэ, что тягать девочек за косы — не лучший способ подружиться, помочь Кацуми с рисунком. Я знала, что если я буду грустить или злиться при них — это их расстроит. И я старалась держать свои эмоции под контролем — или оставаться в одиночестве, когда это невозможно. Эту привычку тяжело искоренить. — Ты права, — после небольшой паузы ответил ведьмак, снова оборачиваясь к ней, — такие вещи не забываются. Эскель разглядывал ребенка, будто видел ее в первый раз. Лис продолжала подкидывать и ловить стилет, опустив взгляд на остро наточенное лезвие. Мягкие серебристые волосы слегка растрепались, коса лежала на плече, сбегала белой змеей до талии. Чуть приподнятый носик, темные дуги бровей, тени от длинных ресниц легли на кожу. По бледным, еще по-детски слегка пухлым щекам скользят теплые блики огня. Проступают в неверном свете тени скул, уже видно, что пройдет еще немного времени — и мягкая округлость щечек, скорее всего, исчезнет, личико станет пятиугольным, скулы заострятся под стать ровной линии челюсти. Она станет красива — живой и опасной, ранящей красотой. На тонкой шейке слева — потемневший от времени узкий шрам. Под острыми косточками ключиц залегли глубокие синие тени, худенькое, будто искусно выточенное запястье непрерывно движется, подкидывая стилет вверх и ловя. Смыкаются на посеребренной стали тонкие пальцы. Приподнялись длинные черные ресницы. Взгляд зеленых глаз с карей звездой вокруг зрачка столкнулся с взглядом золотистых ведьмачих глаз. Эскель дернулся, стремясь стряхнуть с этого лица тень своих воспоминаний о другом лице, чем-то неуловимо похожем, но другом, совсем другом. Стилет выпал из тонких пальцев и с металлическим звоном упал на каменный пол. — Эскель, что с тобой? Совсем другая форма губ. Не тонкие и длинные, более округлые, форма чуть правильнее, как на портретах прекрасных незнакомок. Лис широко распахнула глаза, подскочила, заглядывая в лицо, холодными пальцами сжала чужую руку. — Что случилось? На тебе лица нет. Ведьмак медленно выдохнул, глядя в обеспокоенные, доверчиво распахнутые зеленые глаза с карей звездой вокруг зрачка. Слегка улыбнулся, свободной рукой потрепал ее по волосам — серого, в седину природных брюнетов цвета, не пшеничных, гладких, не пушащихся под пальцами, длинных, не лежащих растрепанной короткой копной вокруг лица. — Все хорошо, Лис. Правда. Просто вспомнил, — холодные пальчики снова слегка сжали ладонь, ободряя, — вспомнил женщину, которой принадлежал этот стилет. Я не ошибся, отдав его тебе. Девочка обеспокоенно вглядывалась в вновь потеплевшие глаза с чуть расширившимся в полумраке кошачьим зрачком. Тень Дейдры ушла. — Хорошо, — она коротко прижалась щекой к чужому плечу, выпустила горячую ладонь, села обратно. Подобрала с трудом стилет, скривившись от боли, убрала клинок в тонкие кожаные ножны. Не задала ни единого вопроса — природная чуткость шептала, что от приятных воспоминаний, которыми легко делиться, лица так не искажаются старой болью. Эскель неловко потер шрам на щеке, чертыхнулся тихо, поймав себя на этом действии, и вновь вернулся к готовке.