Волкодав

— Лис. Девушка, отрабатывавшая контроль фаерболов, обернулась, опуская руки. Трисс на мгновение испугалась — вокруг Лис летало пять сгустков пламени, высвобождение такого количества энергии могло окончиться взрывом — но шарики с тихим похрустыванием смялись, съежились и исчезли. Сила утекла в накопитель. Капля янтаря в металлических нитях, лежащая на столе, мягко засветилась и погасла. — Если хочешь, я могу сделать мазь, — чародейка протянула руку к полоске потемневшего по краям от времени узкого шрама на тонкой шее подопечной, но Лис мягким, плавным движением отстранилась, совсем незаметно, будто Трисс тянулась-тянулась и не дотянулась, не коснулись кожи пальцы, — от шрамов. Четырнадцатая с Холма перевела взгляд на ее руки — тонкие, но крепкие, увитые проступающими при движении узкими жгутами мышц и сухожилий, Лис всегда закатывала рукава за работой. Белая кожа исчерчена то там, то тут штрихами шрамиков и недавно подживших рубцов — следы от вскользь проехавшегося по коже лезвия меча. На правом предплечье — и на лопатке, как знала чародейка — шрамы от волчьих клыков, на икре — тонкие полосочки, оставшиеся в память о дне, когда девушка только попала в этот мир. Отметина от хирургического шва на плоском, подтянутом почти до впалости животе — несмываемое напоминание о стерильности. О чем она не знала — так это о тонком, давно и чисто зажившем шраме на бедре около ягодицы. Память о том, что своей самой теплой зимой Лис обязана простому стечению обстоятельств. — Не думаю, что хочу этого, — повела плечами девушка, слегка улыбаясь, — но спасибо за предложение. Выслушать рецепт было бы интересно. — Не хочешь? — растерялась Трисс. У нее не укладывалось в голове. Мазь от шрамов избавила бы достаточно симпатичную Лис от этих пугающих отметин, оставила бы только чистую, гладкую кожу — почти идеал. Какая женщина не хочет стать чуть красивее в своих глазах — к тому же бесплатно и не делая при этом абсолютно ничего? Трисс так и не опустилась до простых извинений за эти два дня, но совесть, которая, по утверждению всех вокруг, у чародеек атрофирована окончательно, все же пилила ее, точила червячком за необдуманные слова. Чародейка думала, что Лис ненавидит свои шрамы так же, как она сама. Боится их. Не хочет лишний раз на них смотреть. Ожоги Трисс были излечены почти начисто — только очень внимательный взгляд мог бы заметить истертые с идеальной кожи отметины. Но декольте она предпочитала больше не носить. А Лис не хотела от них избавляться. Кожа помнила осторожные прикосновения длинных пальцев к бедру, теплых губ — к шее. От одной мысли снова пробежали мелкие мурашки вдоль позвоночника и свернулось в животе тепло. — Да, не хочу и вижу, что ты меня не понимаешь. — Знаешь, и правда — не понимаю, — Трисс облокотилась поясницей о стол, глядя, как ее будущая подопечная легко уселась на столешницу рядом. Их отношения не сложились с самого начала. Ни как у подруг, ни как у наставницы с ученицей. Как дурно натянутая нить в ткани — то трещит, натягиваясь и почти разрываясь, то слабеет, вытягиваясь петлей и портя вид. Но обе были достаточно терпеливы и понимали, что им придется так или иначе взаимодействовать — потому что Лис, хотела она того или нет, в истории Цири получила важную роль. Потому что ей новые знания были нужны, как воздух — за два с половиной года она досуха выпила библиотеку Каэр Морхена, оставив напоследок только чародейские дневники и совсем невнятные записи. Потому что феномен Зеркал требовал изучения. И потому они говорили. Обе были расположены к диалогу, который мог помочь им понять друг друга. — Шрамы — это страх. Это напоминание о чем-то ужасном. О боли, о смерти. Хотеть их стереть — естественно, Лис. Они страшные, в конце концов. — Раны — страшные. А шрамы — всего лишь отметины на коже. Напоминание о том, что ты выжил и смог, — Лис слегка потерла пальцами шею, проводя подушечками по потемневшему следу, — они бывают и безобидными. У меня вот на коленке есть шрам, я только недавно вспомнила, откуда. Я была совсем маленькая, лет пять, и так бежала к маме, что не увидела камень и упала коленкой на стекло. А потом ревела на весь дом. Или вот на лодыжке с внутренней стороны. Это мы играли с мальчишками и я поскользнулась, порвала ремешок туфельки и ссадила сильно кожу, а брат только вздыхал и строго смотрел, когда обрабатывал. Или вот этот, — она провела пальцами по длинной тонкой отметине вдоль левого предплечья от выступающего локтя, — это я так неслась к Весемиру показать новый накопитель, который получился, что распорола локоть о торчащий край плохо смотанной проволоки и не заметила. Каждый из них — маленькая история. Грустная или веселая, страшная или смешная. Разница в том, как мы к ним относимся.

***

— Койон, у меня тут маленький вопрос возник, — Трисс подошла к сосредоточенно чистившему серебряный меч ведьмаку, очаровательно улыбаясь. Смело встретила прямой взгляд ярких желто-зеленых глаз — Койон тут же оторвался от своего занятия. В конце концов, если Весемир занял твердую позицию, может, он просто видел меньше, чем Кот, который знаком с Лис гораздо ближе? Трисс не видела ничего плохого в том, чтобы побольше разузнать о будущей подопечной. В конце концов, если она — не человек или не совсем человек, это может изменить многое. Дать подсказку к загадке природы слияния эфира с огнем, способностей к артефакторике, видений, к загадке ошарашивающе сильного телепатического дара или склонности к иллюзиям и внушению, которые Четырнадцатая с Холма испытала на себе — в тот вечер, когда она неосторожно задела Лис, ее ледяной волной окатил ужас от одного пристального, немигающего взгляда девушки, от ее неподвижной позы и тихого, шуршащего рассекающим воздух стальным клинком голоса. — Да, в чем дело? — Кот был умеренно доброжелателен и расслаблен, не глядя, провел кончиками пальцев по кровостоку, очертив руны, вытравленные на клинке. Мой блеск — путеводный огонь в темноте На всех серебряных ведьмачьих клинках были надписи про тьму и свет. — Скажи, — Трисс подобрала изумрудную юбку, присела рядом на скамейку, обдавая Кота запахом сахарных фруктов и сливочного ириса — ведьмак не изменился в лице, духи Трисс были довольно приятными, пусть и били по чувствительному носу приторной сладостью, — не замечал ты за Лис чего-то странного? Койон приподнял темную бровь, чуть повернув к ней лицо. Он недавно вернулся с зачистки — накеры свили гнездо в овраге почти под самыми стенами Каэр Морхена — и темные волосы еще не успели просохнуть до конца, вились кольцами на концах, собранные в слабый хвостик, едва достающий до седьмого позвонка. — Как-то нет. Может, конкретизируешь? — Даже не знаю, что конкретнее сказать, — Трисс в задумчивости провела пальцами по губам, глядя перед собой. И правда — что она ждала услышать? Что девушка прячет хвостик в штанине? Что у нее вылезают клыки? Что она скрывает острые уши под серебряными волосами? Тяжело искать черную кошку в темной комнате. Даже если она там есть. — Ты же тренируешь ее? Тебе не кажется, что у нее… ну, скажем, ненормальные реакции? Движения? Скорость, быть может? Кот смотрел на нее с легкой настороженностью и зарождающимся раздражением, но волю себе не давал — голос остался негромким и спокойным. — Она много работает над собой и готова часами заниматься. Такие усилия всегда вознаграждаются. В том числе изменившейся пластикой, ускорившимися реакциями. Много — не то слово. Лис упахивалась бы на тренировках до полусмерти, если бы ей давали. Но ведьмаков не устраивал расклад, где она день с утра до ночи, уставая и утомляясь, тренируется на последнем издыхании, а потом двое суток не может встать с постели. Потому время тренировок жестко контролировалось, в оставшиеся часы — гуляй в библиотеку или к Трисс. Лучший отдых — это смена вида деятельности. Хочешь — наоборот: наберись знаний, а потом перерабатывай их задним числом, оттачивая навыки владения мечом и телом. — До ведьмачьей скорости ей далеко, верно? Пристальный взгляд изумрудных глаз — Трисс пыталась подтолкнуть его к тому, что хотела услышать сама: что скорость, которую может развить Лис, для человека неестественна, что гибкие связки и суставы дают ей преимущество в бою, что тонкие мышцы, может, и уступают в силе, но компенсируют это растяжкой, которая для человека, всего два года назад взявшего в руки меч, кончилась бы разрывом мышечного волокна. — Нормальная скорость неплохо подготовленного человека, который старается, — Кот поднялся, — прости, мне пора проверить свою экипировку. Намечается следующая охота. Надеюсь, ты получила ответ на свой вопрос. Трисс недовольно поджала губы, глядя в спину удаляющемуся ведьмаку. Нет, не получила. Идиоту ясно, что ее только что отшили, причем довольно примитивно — Кот был достаточно раздражен, чтобы захотеть уйти от упрямо намекающих вопросов быстро и необязательно красиво. Дойдя до комнаты, Койон аккуратно прислонил серебряный меч в ножнах к стене в углу и опустился на стул. Потер ладонями щеки. Упрямство Трисс могло довести до ручки — тем более Кота, который знал, как болезненно Лис реагировала на любые намеки на свою возможно нечеловеческую природу, как это покрывало густой сетью трещин ее картину мира. Как она могла сделать какое-то особенно красивое, гибкое движение — например, подхватить, казалось, безнадежно падающую со стола пустую кружку, изогнувшись и вывернув руку — и, выпрямившись, застыть с растерянным выражением лица, пытаясь понять, как она это сделала — тело знало свои возможности лучше. Ведьмак помнил, как она в один из первых их вечеров в этой комнате, когда Эскель уже приехал, а Ламберт — еще нет, долго сидела, застыв, на кровати, а потом с безнадежной улыбкой спросила, принципиально ли ему делить постель именно с людьми. Дверь тихонечко приоткрылась. — Ты уже здесь? Кот устало откинул голову на спинку стула, расцепил скрещенные на груди руки. — Что случилось? — Лис зашла, задав второй вопрос, прикрыла дверь, мягко крадясь к столу. — Иди ко мне. Он слегка приподнял руки, разворачивая ладонями к ней — дважды повторять не требовалось: девушка удобно пристроилась на его коленях, положив ладони на плечи. С мягкой улыбкой провела пальцами от трапеции по шее вверх, погладила коротко скулы. — Устал на охоте? Ведьмак невнятно угукнул, что нельзя было однозначно интерпретировать ни как согласие, ни как отрицание, и толчком бросил голову с спинки стула вперед, чуть бодая ее в плечо и тут же утыкаясь носом в шею. Прохладные пальцы мягко сжали плечи, отпустили, снова сжали, сгоняя сковавшее мышцы напряжение. Койон тихо заурчал, чувствуя, как, наконец, разливается от плеч к солнечному сплетению знакомое легкое тепло от прохладных, расслабляющих прикосновений. Лис заулыбалась шире, снова ладонями провела по его шее с двух сторон. Мурлыканье она услышала в первый раз два с лишним года назад, в первый день здесь, и мягкий вибрирующий звук до сих пор был для нее каждый раз маленьким чудом.

***

После ужина Кот убрел в библиотеку — думать. Трисс забрала Лис читать очередной учебник, девушка была радостно оживленной — наконец, она процарапалась через основы и чародейка выдала ей книгу по артефакторике. До полуночи ее явно можно не ждать. Около стола сидел Эскель, задумчиво тер шрам на щеке, вчитываясь в текст. Койон почти упал на стул рядом — проскрипели по полу ножки, запрокинул голову, рассматривая высокий потолок. — Трисс? Эскель, как всегда — видел и знал все или почти все. Кот поморщился, как от головной боли, кивнул. — Я могу понять, почему тебя злят ее расспросы, — Волк не закрывал книгу, продолжал читать, но мыслями явно был не в тексте, — но Трисс — чародейка. Тихий шорох. Будто подол платья. Едва слышные шаги, мягко опускаются на камень пола каблуки — будто их обладательница крадется, не желая быть обнаруженной. — И, как чародейка, вероятно, заметила какие-то… отличия. Койон закрыл глаза, растекаясь по стулу. Эскель недоуменно поднял бровь, глядя уже на молодого собрата, а не в книгу. Кот знал, что Трисс здесь, но не хочет выдавать своего присутствия. Вероятно, накинула-таки полог тишины, сообразив, что слух ведьмаков острее. Эскель не заметил, а Койон успел услышать. И знал, что она услышит его ответ. — Да, — равнодушно глядя в потолок, отозвался он, — на чародейку Лис не очень похожа. Поднялся со стула, кивнул Эскелю, взмахом ладони показывая — тут лишние уши, у входа. И нырнул в проход между стеллажами ко второму, обычно — закрытому выходу, откуда через узкий коридорчик в стене можно пробраться в основные помещения. Смертельно хотелось спать и не думать. Но прогнать засевшую в голове пока что — смутной идеей, искрой, тенью будущего плана — мысль было тяжело. Она пробиралась даже в сон.

***

пять лет назад

Запах гари въедается в горло, забивает нос. Койон отчаянно кашляет, давя тошноту в горле. Зажимает рот и нос рукавом. Дурно подогнанная перевязь трет плечо через куртку — надо бы остановиться и подправить, но останавливаться нельзя. Не когда вокруг война. Первая Северная, чтоб ее. Два месяца назад взяли Цинтру. Черные двигались вглубь Севера со скоростью чумы, жгли поля и леса, деревни и села, брали города. Памятуя о давней связи Котов с нелюдями, которые теперь примкнули к нильфам и хозяйничали на трактах и в лесах, все вокруг объявили ведьмакам с кошачьим медальоном бойкот. Оставалось только убегать — дальше, быстрее, сбегать от кметов с вилами и вояк с мечами и арбалетами, не забывая уворачиваться от скоя’таэльских стрел. Если ничего не придумать сейчас — зимой придется подыхать от голода. Ни одного заказа за сорок три дня. Но серебряный меч не просыхал — на войну сбегается всякая мразь, от гулей до мантихор. У чудовищ голодных времен в ближайшее время не предвидится, особенно у трупоедов. При виде накера уже хотелось сплюнуть в гарь под ногами и уйти. Пешком, потому что коня подстрелили еще десять дней назад бандиты, почуявшие кровь не хуже падальщиков. На целую, нетронутую деревню он наткнулся через день после того, как доел последние запасы. Сумка стала настораживающе легкой. Кот спрятал медальон под рубашку. Деревне досаждала кикимора в заводи в полулиге на восток. Староста нервно тер ладони друг об друга, хмуря кустистые седые брови. По озлобленным, настороженным взглядам было понятно, что, во-первых, торговаться не имеет смысла, во-вторых, рассказывать о действии эликсиров, принятых на голодный желудок — тоже, в-третих — идти надо прямо сейчас. И он пошел — а потом долго выворачивался наизнанку в кустах, надсадно кашляя и шатаясь на подгибающихся ногах. Башку кикиморы до старосты Кот так и не дотащил — рухнул рядом на траву лицом вниз, не поборов головокружение, не то засыпая, не то теряя сознание. Кикимора его даже не задела, что характерно — неразбавленные эликсиры всегда сначала энергией пробегали по телу, действуя на порядок быстрее, но когда эффект сходил — все положительное крыла интоксикация, с которой ослабленный организм боролся с трудом, и чудовищная слабость. — Ба, неужто помер ведьмарь? — Цыц, Ката, не буди. Спит он. — Точно спит, ба? Сознание возвращалось постепенно — тело протестовало против одновременно жуткого обезвоживания, голода и отката от эликсиров. Первым вернулся слух — резанули уши два женских голоса: совсем детский, высокий и писклявый, и скрипучий, старый, когда-то, возможно, красивый. — Точно, точно, — проворчал старый голос, — молчи, Ката, не то проснется и отдерет тебя крапивой, как козу, шо спать не даешь. — А пошто так долго спать-то? — недоумевала невидимая пока девочка. Койон мученически застонал и повернулся набок, туда, где под закрытыми веками было потемнее, попытался зажать уши непослушными руками. — Глядь, Ката, сбудила! Ну-ка брысь отседова! — свистнула ткань — кажется, полотенце. Девочка тихо взвизгнула — и, видимо, не нашла ничего лучше, чем запрыгнуть с разбегу на ту же тахту, где валялся ведьмак. Кот попытался свернуться калачиком, чтобы унять режущую боль в животе и стук крови в висках. Девочка затихла — плечо защекотало от пристального взгляда. — Вот и сиди там, — заворчал старый голос, проскрипели половицы, отворилась дверь — вторая женщина вышла на улицу, пахнуло свежим воздухом с горьким привкусом гари. — Эй, — тихонько позвала Ката, — спишь? — Уже нет, — с трудом просипел ведьмак. На самом деле хорошо, что его, наконец, разбудили. Нигде нельзя задерживаться, неизвестно еще, сколько он так пролежал. — А как тебя звать? — Ката пошевелилась в ногах, усаживаясь поудобнее. Ведьмак вздохнул — самочувствие и ситуация не располагали к откровенностям с ребенком. — Котом зови. — Отчего — котом? — Койон попытался перевернуться на живот, но уперся плечом с стену — любопытный взгляд защекотал уже спину между лопаток. — Потому что. — А хвоста-то у тебя и нету, Кот. И уши человечьи. Ведьмак, имевший в прабабках одну чистокровную Aen Seidhe, усмехнулся в подушку. Человеческая кровь быстро затирает эльфийскую. — Нешто у тебя кошачий этот, как его бишь… — Медальон. — Да, да, вот. А дед Митро говорил, шо те ведьмари, которые с кошачьими, все без царя в голове как один, — беззаботно выдала Ката, судя по звуку — болтая ногами в воздухе, — а староста, Анкин дядя, сказал, шо ему до фени, с царем али без, тому как страховидла двух парней у воды сожрала. Кот, эй, Кот. — М? Говорить сил не было — все же рано ему еще подниматься. — А сколько тебе зим? Бабка Мирта сказывала, шо так и не скажешь, а я думаю — так не больше двадцати, как Тене, кузнецову сыну, шо женился тока три зимы назад. Койон мучительно поморщился, пытаясь вспомнить, сколько ему точно лет. — Тридцать восемь. — Брешешь, Кот. Не верю. Какие тридцать восемь? Бабке Мирте уж пятьдесят два, а она вон как говорит страшно. В домике бабки Мирты, куда его притащили неожиданно воспрявшие духом кметы, он провел еще три дня. Сделав внушительный крюк и все же успев добраться до каравана Дын Мав до снегов, после зимовки он решил наведаться снова в деревеньку, которая практически спасла ему жизнь осенью. И лучше бы не возвращался. Война пришла туда раньше — и он увидел только пепелище на месте деревеньки, название которой забыл. Закрутился, как собака, потерявшая след, дернулся к единственному уцелевшему дому — пепел еще теплел, где-то недалеко была опасность, но мимо дома бабки Мирты он не прошел бы. Хозяйки дома не оказалось — в углу кто-то тихо скулил. — Ката? Нечленораздельный выкрик, девочка, лицо которой затерлось за пять лет, забрыкалась, забиваясь глубже в угол, в тень. Горло резал запах острого ужаса — и мерзко обволакивающий, знакомый запах. Запах того, что сделали с девчонкой прошедшие здесь солдаты. Кот осторожно приблизился. В голову ударила, гулко стуча в висках, кровь. На деревянном, затоптанном полу сидела, сжимая ладонями разорванную грязную рубашку, Лис — такая же, как сейчас, явно не двенадцатилетка-Ката, огромными, покрасневшими от слез глазами глядя с ужасом снизу вверх. На худых белых запястьях багровели синяки, кровоподтеки на шее, на лодыжках — одна опасно опухла, длинные запекшиеся порезы на щеке и груди. Выкрик перешел снова в тихий скулеж. Ведьмак шарахнулся из дома — в солнечном сплетении будто провернули острый клинок.

***

Немного Нервно — Колыбельная на одной струне

Лис проснулась от прошивающей теплое тело рядом дрожи. Стояла глубокая зимняя ночь, горел, тихо потрескивая, огонь в камине. Девушка попыталась сфокусировать взгляд хоть на чем-то, перевернулась на другой бок, подтянув к себе ноги — кожи коснулась прохлада, одеяло с нее сползло. Проснулась она почти у края матраса — снова чуть не грохнулась с кровати. Койон отчаянно кусал губы во сне, лежа на боку к ней лицом — даже скупого света от камина было достаточно, чтобы различить болезненную гримасу. Лис тут же подтянулась повыше, накидывая обратно на себя и на ведьмака спихнутое в изножье покрывало, осторожно провела ладонью по теплому плечу, чувствуя пальцами лихорадочно-быстрые сокращения мышц. Разрезал тишину короткий, едва слышный замученный стон. Снова кошмар. Воспоминания — тоже шрамы, но увидеть их со стороны очень сложно. Притянула к груди тяжелую голову, одной рукой придерживая, второй — мягко гладя спину и плечи. Прижалась носом к темной макушке. Кот говорил, что его успокаивает, когда она принимается водить ладонями по его коже — сначала Лис постоянно спрашивала разрешения, вслух или взглядом, потом перестала, чувствуя, что он и правда не против. Плечи содрогнулись сильнее, напряглись. — Лис? — Я здесь, — дрожь, казалось, только усилилась, горячие руки судорожно обхватили, прижимая крепко к груди — Лис провела пальцами вдоль позвоночника, начала аккуратно потирать подушечками пальцев затылок, — все хорошо. Глубокий, неровный вздох. Она тихонько запела, почти шепотом, едва слышно. И пела-шептала, пока не прекратили быстро сокращаться тренированные мышцы под ладонью, пока не выровнялось дыхание, касающееся груди через ткань спальной рубашки. — И недалеко до рассвета, на стене расцветают тени птиц и растений, холмов, укрытых травой, и ты непременно сидишь в изножье моей постели… Кот коротко потерся щекой о ткань ее рубашки. Пение перешло в тихий речитатив. — Кирпич к кирпичу, плечом к плечу, я никогда больше не хочу идти домой чужой, немой, когда вокруг растет стена. Пока мы легки, пока честны, пока светлы — услышь меня…