Волкодав

Лис кожей чувствовала неотвратимо наступающий конфликт. Причины и следствия были ей ясны, как день — парень из деревни, которую вырезали скоя’таэли, просто физически не переносил ничего остроухого в радиусе пары лиг. А в пределах одной крепости остроухих было даже двое, что его нервировало. И если Гезрас его просто игнорировал, то она решила показать Лео, что он ошибся на ее счет и она не опасна. Не вышло. Парень с завидным упорством не замечал ни осторожных улыбок, ни предложений помощи — на вопрос, не хочет ли он сходить собрать земляники в лес, он только фыркнул и сказал поискать идиотов в соседней деревне. Это обижало. Лис решила последовать примеру рыжего Кота и просто не трогать парня. Не хочет и ладно, вольному — воля. Постаралась пореже встречаться с ним случайно, после — начала буквально избегать его, пересекаясь только на приемах пищи. Дошло до того, что Лео спокойно ходил по двору, а она перелезала по стенам и лесенкам в окна крепости, чтобы не столкнуться с ним в дверях. Ссор не хотелось. Но он будто нарочно стремился к конфликту — усмехался, подмечая ее старания, тем не менее — молчал какое-то время. Недолгое. — Эй, остроухая. Медитировавшая у стены Лис раскрыла глаза и приподняла голову. Лео стоял в трех шагах, скрестив руки на груди, и сверлил ее оценивающим взглядом серых глаз. Светлых и прозрачных — неприязнь в них читалась легко. — Чего? Лис в ответ начала его рассматривать — лет пятнадцать, уже широкие плечи, ростом чуть ниже ее, но еще вытянется, короткий ежик русых волос, светлые брови. — Весемир сказал, ты уже почти ведьмак. Где ж твой медальон? Что-то неприятно потянуло в груди. Медальон Койона пока лежал в ее комнате. Медальон Школы Кота. Едва ли Гезрас показывал Лео свой. Так что парень, скорее всего, и не подозревает, что сейчас не только Волки живут в Каэр Морхене. — Я еще не прошла Испытание Медальона и не могу его носить. — А у тебя именной? Как у Эскеля? — Лео усмехнулся, знал, что это невозможно, что новых медальонов не делают уже лет пятьдесят, просто не для кого, — или чей-то себе присвоила? Все. Такие провокации она терпеть была не намерена — поднялась, прожигая парня взглядом. И приподняла бровь, заметив Эскеля, который грозно сдвинул брови, подходя к ничего не подозревающему Лео со спины. Обернуться новоиспеченный ученик не успел — тяжелая ладонь опустилась ему на плечо. — Что за допрос, Лео? Веди себя уважительно по отношению к старшим. Лис не нуждалась в защите от Эскеля, независимо прошла мимо, направляясь в крепость. Лео громко фыркнул. — Было бы кого уважать. Девушка чувствовала, как Эскель начинает злиться. Но решила не подходить, потому что если она начнет сейчас успокаивать взрослого ведьмака — парень посчитает это унижением. Чтобы девка, к которой он испытывает в лучшем случае презрение, заступалась за него? Он охотнее съест свой деревянный меч. — Три круга по Мучильне, — вынес приговор Эскель, — сейчас. И больше не достаешь ее. — За что? — возмутился парень. Лис прошмыгнула в приоткрытую дверь, желая только забиться в угол и не становиться объектом такой концентрированной, а главное — незаслуженной, с ее точки зрения, ненависти. Вряд ли Эскель понимал, что только усугубляет ситуацию наказанием. Девушка поднялась по лестнице на самый верх жилой башни, постучала. С тех пор, как она была тут в первый раз, комната изменилась. Тогда тут жила Трисс — и Лис не очень нравилось, как круглую комнату насквозь пронизывают холодные солнечные лучи, как свистит за окнами ветер, настораживал ее размер и нервировало большое количество вещей магички. Сейчас тут обитал Кот и комната несколько преобразилась. Вещей у него почти не было — небольшая дорожная сумка и оружие, сложенные сбоку от кровати, на полу стопками стояли книги из библиотеки, взятые почитать или для занятий с ней, на кровати вечно творился бедлам из скомканных одеял и раскиданных подушек. Он задвинул тяжелые портьеры — в комнате стоял рыжеватый от света камина полумрак, пахло горящим деревом и им самим и всегда было жарко натоплено. Теперь, когда здесь стало тихо и темновато, ей нравилось здесь находиться. — Что, волчонок продолжает тебя третировать? Гезрас сидел на полу у камина с книгой и поднял голову, едва услышал, как открылась дверь. Лис уселась на шкуре рядом, глядя в огонь. — Пытается, я бы сказала. — Я все жду, когда ты, наконец, перестанешь терпеть и прищемишь ему хвост, — Кот опустил взгляд обратно в книгу. Девушка пожала плечами. — Зачем? Чтобы он еще больше меня ненавидел? — Он и так достаточно тебя ненавидит. И знаешь, за что? — Гезрас снова отвлекся от текста, взгляд темных кошачьих глаз остановился на ее лице, — ни за что. Просто потому что у тебя теперь другая форма ушей. Приедь он на полгода раньше — вы могли бы подружиться. И подружились бы, зная тебя. А так тебе приходится терпеть его выходки и провокации. — К чему ты ведешь? — Лис смотрела, как он изгибает губы в однобокой ухмылке — горькой и злой, синие тени очертили вертикальный старый шрам. — К тому, что так к тебе и будут относиться, едва ты выйдешь за эти стены. Именно так и никак иначе. Тебя будут ненавидеть ни за что. Всем плевать, сколько хорошего ты для них сделаешь, плевать на твои мысли и мотивы, плевать на твою жизнь. Будь к этому готова. Считай это тренировкой. Лис обняла руками колени и положила на них подбородок. Каждое слово врезалось в сознание, расползалось по груди мерзкой холодной вязкостью, вставало в горле комком. Она знала, что это правда. Так они и живут. Заказ за заказом, год за годом. Ненавидимые всеми и гонимые отовсюду. Немудрено, что маленькая девочка, человек, почти чародейка, которая относится к ним с теплом, стала для ведьмаков шоком. Теплая рука легла на затылок, пальцы взъерошили короткие серебристые волосы. — Привыкай, Шон. Учись игнорировать и давать сдачи, учись ненавидеть и презирать в ответ. Ты не сможешь достучаться до каждого, ты вообще ни до кого не достучишься. Не пытайся согреть всех, ты сгоришь. Тебя убьют, если ты будешь открываться всем. Ударят в спину. Предадут. По-другому не бывает. Ты не на своем Острове Вишен, ты в этом проклятом мире, и ты ничего не добьешься добром. Свою жизнь нужно выгрызать силой. Перестань быть маленькой наивной девочкой. Теперь ты ведьмачка, и если ты не ожесточишься — тебя раздавят. Волки со всем их благородством, я — мы все оказали тебе медвежью услугу, не научив ненавидеть. Раньше, — короткий смешок, — ты научилась бы этому раньше, чем фехтованию и чтению. Наставники ведьмаков в совершенстве владели техникой обучения ненависти. Ей хотелось закричать, что ненависть ничего не решает, что насилие порождает насилие, что это неправильно, что так не работает. Что помочь всем можно только в случае, если все будут понемногу помогать друг другу. Что ее так учили, так воспитывали. Но это и в ее мире не работало. Ничего не мешало ее ровесникам ненавидеть ее за то, что она была полукровкой. Ничего не мешало взрослым подначивать ее одноклассников, натравливать на умную девочку, но — увы — бывшую беспризорницу. Тогда она умела ненавидеть. От души, которой нет. Но четыре с половиной года в обществе ведьмаков, которые в ней души не чаяли, разглядев в ней тепло, которое она им беззаветно отдавала, заставляли ее искренне не хотеть ссориться с еще одним ведьмачонком. Лис так не хотелось признавать правоту Гезраса. Но она понимала, что — да, так это и работает. Она не сможет помочь всем. Нужно снова научиться делить мир хотя бы на своих и чужих. Хотя бы на черное и белое, на тех, кому можно доверять, и всех остальных. — Ваши наставники, — тихо сказала она, — калечили детей морально и физически. Короткий смешок. — Зато мы выжили. — Слишком, — Лис с трудом сглотнула, давя дрожь в плечах, — слишком большая цена. Теплая рука легла на плечи, притянула — она доверчиво прижалась к чужому боку, прерывисто дыша. Закрыла глаза. Хотелось спрятаться. Сказать, что ей страшно, она не хочет, она боится — даже не чудовищ, которые могут ее убить, боится простой человеческой ненависти. Того, что давно должно было стать привычкой, того, чего и в ее мире было хоть отбавляй. — Наивный котенок, — ведьмак повернул голову, носом коснулся серебристых волос, — наши жизни не стоили и не стоят ничего. Ведьмаками становятся только дети, которых предали собственные родители — продали за бесценок чародеям или отдали в плату за работу ведьмакам. Потом, если ты выживаешь и выходишь на большак — ты сам назначаешь своей жизни цену. Цену, которую тебе уплатят за заказ, который может стать последним. Им ни к чему твое тепло. Не трать его на них. Никто этого не оценит. Этот волчонок тоже не оценит — отвечай ему взаимностью, ты сама говорила, что просто копируешь поведение других. Научись быть жестокой. Это поможет тебе выжить. Именно поэтому нас пытались сделать бесчувственными — но прокололись, как свойственно самонадеянным чародеям. Запомни, что выживает сильнейший. — Выживает сильнейший, — вспомнила песню Лис, — но побеждает неваляшка. — Что ты имеешь в виду? Лис уперлась лбом в теплый бок. Плечи слегка дрожали. — Что нужно уметь выбирать друзей. Я не хочу, — она вздохнула, — не хочу ожесточаться совсем. Просто мне нужно понять, что не все — свои. Не все — стая. Стае можно нести тепло, чужим оно не нужно. Вы все — моя стая, и я не хочу менять свое отношение к вам. К тому же Эскель говорил, что до того, как тут появились новые лица, тут было довольно уныло, — Кот тихо хмыкнул ей в волосы, — серьезно. Я хочу быть кому-то теплом, которого не хватало. Теперь осталось только привыкнуть, что не все, кто меня окружают — свои. — Знаешь, — медленно проговорил Геззрас, — я не могу сейчас сказать, как к тебе отнесутся другие Коты. Но если ты с ними поладишь — ты найдешь такую стаю, которая тебе и не снилась. Для нас обычно стоять друг за друга горой, мы выжили благодаря этому. Да, ты не проходила мутации в Стигге и не участвовала в ее осаде, тебя не изгнали из другой Школы, но если ты сможешь стать своей в караване, стать им всем сестрой — тебя будут любить так, как не любил никто. Никто так не борется за тепло, как те, кто привык видеть от всего мира только злобу и ненависть. Пантеру, единственную женщину-Кота, выжившую и сбежавшую с моей помощью, все просто обожали. Хорошая была девчонка. И умерла от своей доброты. Не бери с нее пример, Шонноль. Не умирай.

***

Чуя настороженно оглядывался. Ведьмаки пустили коней шагом, рыжий быстро переставлял ноги рядом. Влезть на животное он отказался. Ему все казалось, что кто-то смотрит. Чья-то тень мелькает в кустах. Чуя проклинал свою мнительность и паранойю — ну кто будет пасти их в чертовом лесу? Кому это нахрен надо — идти за ними? Кому они интересны? И все же. — Мне кажется, или за нами следят? — тихо спросил рыжий у Айдена, который вел коня неспешным шагом рядом с ним. Кот коротко огляделся. — Возможно. Даже очень вероятно. — Кто? — чуть не подавился воздухом Чуя. — Белки, — ведьмак заправил за уши длинные светлые пряди, убирая их с лица, и выглядел в целом настороженным. — Какие, нахрен, белки? — Глазастенькие. С хвостиком, — ехидно ответил чей-то голос из кустов, — тпр-р-ру. Дюже ты приметливый, d'hoine. Из кустов выбрался невысокий, кряжистый, очень заросший русой курчавой бородой мужик. Черные глазки блестели над бородой по бокам от носа картошкой, внимательно глядя на путников. Чуя не знал, чему удивляться больше — перелатанному и переправленному арбалету в руках мужичка или тому, что ведьмаки одновременно потянули поводья, понукая лошадей остановиться. — Что происходит? — недоуменно нахмурившись, спросил рыжий. Ламберт раздраженно махнул ему рукой — заткнись, мол. Мужичок пристально рассматривал его маленькими черными глазками. — Что, ребенка ведете, vatt'ghern? — Ты где ре… — начал было Чуя, но Айден ловко зажал ему рот ладонью в перчатке. Рыжий так удивился, что не додумался отшагнуть и договорить — широко распахнул синие глаза, глядя на непонятную «белку». — Сопровождаем. — Что ж вы в леса забрались-то? — говорил мужичок весело, но заряженный арбалет переводил с одного всадника на второго. — Так быстрее. — Дол Блатанна далеко, — вмешался Ламберт, — чего вы тут забыли? — У меня к вам такой же вопрос. Что d'hoine забыл в лесу скоя’таэлей? — Мы можем развернуться, — медленно и спокойно проговорил Айден, — и пойти другой дорогой. Мужичок весело осклабился. — Не можете. Слезайте с лошадей. И без ведьмачьих сцен, обойдемся переговорами и мирным бартером. Не бойтесь, мечи ваши ведьмачьи мы трогать не станем. — Что на что меняем? — Чуя все-таки шагнул назад — Айден попытался схватить его за плащ, чтобы заставить замолчать, но такой наглый гоп-стоп поднял в рыжем волну злости. — Ваши манатки на ваши жизни. Не брыкайся, человечек, не советую — у нас нервные лучники, — хохотнул мужичок, — мало ль, у кого пальцы с тетивы соскользнут. — Я тоже сегодня что-то дохуя нервный, уважаемый, — процедил Чуя, игнорируя удивлённые взгляды ведьмаков, — и выдавать тыщу сто двадцать пять последних китайских предупреждений не намерен. Отвалите нахрен. — Заткнись, рыжий, — процедил Ламберт, — нас из-за тебя сейчас в ежей превратят. — А его первым, все равно с него брать нечего, — улыбнулся в бороду мужичок. Тут же все ускорилось — Айден качнулся вбок, сложил пальцы — замерцала сфера Квена, одновременно мужичок направил арбалет в грудь Чуе, щелкнул механизм, тренькнула тетива, запело оперение стрелы. Сферы Квена не хватило — Чуя рванулся вперед, ведьмак попытался ухватить его за плащ и оттащить назад, но пальцы схватили воздух. Рыжий не попал под щит. Арбалетный болт разрезал воздух. И застыл в воздухе, едва коснувшись острием наконечника ткани плаща на его груди. Замер, трепеща в воздухе — Чуя видел, как округляются глаза «белки». — A d'yabel aep… — Я предупреждал. Он легко поймал рукой зависший болт, развернул, приложив ладонь к оперению — и толчком отправил его в короткий полет. Пущенный на огромной скорости, он без проблем пробил чужую короткую шею насквозь. — Блядь! — ведьмаки снова сложили каждый по Квену, захватившему лошадей — застучали о магический щит стены. Чуя своим родным приемом — тем же, которым научился останавливать пули — заметался, запрыгал, легко тормозя стрелы в воздухе. Ни одна не достигла цели — зависли, будто подвешенные на тонких ниточках. Задрожали. И ринулись обратно. По воплям боли вычисляя лучников — стрелы летели во все стороны равномерно — рыжий по одному способностью сшибал деревья с «белками» оземь ударами ног, засунув от греха руки в карманы. Такие перерасходы способности могут спровоцировать активацию Порчи. Что станет для него последней активацией Порчи. Потому что никто его не остановит. Голоса что-то заорали — оставшиеся «белки», видать, решили отступить. — Валим, — Чую за шкирку вздернул на Тучу Ламберт, усаживая в седло боком перед собой, — валим так быстро, как только можем, их сейчас толпа набежит. Помог, блять, спасибо тебе огромное, рыжий, ты просто мастер переговоров. — Что это вообще за нахрен? — Белки, — конь Айдена шел бок о бок с Тучей резвым галопом, — или скоя’таэли на Старшей Речи. — Охотники? — пытался понять Чуя. — Партизаны, — коротко ответил Ламберт. Рыжему было неудобно — его мотало из стороны в сторону, он вцепился в луку седла, одновременно способностью уменьшая свой вес, чтобы Туче было легче нести их вдвоем, и чувствуя, как чужая рука больно впивается в ребра. — Махновцы, блять. Кто так партизанит? — Эльфы. — Остроухие партизаны. Еще лучше. Чего они хотят-то? Власти, славы, денег и женщин? — Они хотят хотя бы кусок земли себе, — отозвался Айден, практически прижавшийся к шее своего коня, — и чтобы их не вешали за острые уши. А краснолюдов — за низкий рост. «Нелюдей на шибеницы» — такие девизы ходят по Северным королевствам. — А мы, к слову, тоже нелюди, — буркнул Ламберт, — и нас тоже могут повесить по малейшему подозрению. — И успешно вешают, — мрачно добавил Кот, — тех, кто не утек из темницы и не оправдался. Или не дал взятку начальнику стражи. — Как тут все запущено, — задумчиво подметил Чуя, — прям как у нас. — Так у вас же нелюдей нет. — У нас людям от людей достается. Лес кончился через полчаса галопа, отбившего рыжему все места. Отъехав еще лигу, решили остановиться на привал — лошадям нужно было отдохнуть после такого марш-броска. — А все-таки, — пристально смотрел на рыжего, потирающего бедра, Айден, — кто ты такой? Ты смог остановить стрелы. — Я пули успеваю останавливать, что мне стрелы, — поморщился Чуя. — Он бог, — вместо него внезапно ответил Ламберт. Кот повернул к нему голову, какое-то время молча смотрел на сосредоточенно расседлывающего Тучу друга, выразительно покрутил пальцем у виска. — Друг, ты совсем крышей поехал? Какой бог? Где? — Вот этот рыжий говорливый пиздюк, из-за которого нас чуть не пришили — бог. — Сам ты пиздюк, — огрызнулся раздраженный Чуя, — на сколько ты меня старше? На семь лет? На десять? — А сколько тебе? — невинно поинтересовался Кот. — Двадцать два. — А мне, — стащил седло с конской спины Ламберт, — почти семьдесят. — Гонишь, — уверенно ответил Чуя, — я что, людей в семьдесят не видел? Не настолько я тупой, чтоб поверить в это. — А мы и не люди, — хмыкнул Айден, жуя травинку. — И что с того? — Возраст, на который выглядят ведьмаки, которые были людьми, — начал лениво объяснять блондин, — можешь смело умножать на два или два с половиной. Если они были полукровками — на пять. Если квартеронами, как я — на три или четыре. Вот на сколько я выгляжу? Чуя прищурился. — Где-то на тридцать — тридцать два. — Мне восемьдесят четыре. Примерно. Плюс-минус год — я плохо помню свое детство. — Неудивительно, — пораженно подметил Чуя, — столько-то жить. Если вы меня сейчас наебываете… — Зачем? — приподнял брови Кот, — нет смысла врать. И тебе, кстати, тоже. — А я и не вру, — рыжий сел по-турецки, — я и правда сосуд для бога. Такие дела. — И для какого же? — полюбопытствовал ведьмак. — Не допер еще? — ехидно спросил Ламберт, — разрушения, конечно. — Ты-то откуда в курсе? — вылупился на него Чуя. Ведьмак пожал плечами, невозмутимо отвернувшись к лошадям и проводя ладонью по шее Тучи. — Оттуда же, откуда и про прозвище. Лис рассказала. Был, знаешь ли, один момент первой зимой, когда она временно перетянула твое дорогое содержимое к себе, чтоб ты не сдох. Вот тогда мы напряглись, конечно. Неприятно было. Рыжий удивленно замолк, перебирая в памяти случаи, когда он использовал Порчу. Первой зимой? Той зимой крупных драк не было. Была одна осенью, как раз пара недель прошла, как Сакура пропала, а Дазай исчез с горизонта. Его отправили на зачистку. Кажется, Дазай тогда едва успел. Или нет? — А с кем мы там не поделили — она не сказала? — Какая-то ваша местная шваль. Наемники, — припомнил Ламберт. — Эс-эс-джи. Да, помню этот случай. — Когда Неполноценный опоздал? — Ах он еще и опоздал, — пробурчал Чуя, — скот бинтованый. Это она меня спасла, выходит? — Выходит, что так. Жаль, котяру не спасла, — прищурился на солнышко Ламберт. Айден помрачнел, кивнул. Чуя перевел взгляд с одного на другого. — Какого котяру? — Полюбовника своего, — все же ответил Ламберт, — тоже ведьмака. Рыжий медленно моргнул. Все оказалось еще интереснее, чем он думал. А жизнь Сакуры здесь — еще насыщеннее. Он уже не был так уверен, что она решит уйти с ним. Он не знал, захочет ли она уйти из этой бумажной фантазии в реальный мир, где у нее не было никого и ничего. Айден, прищурившись, рассматривал его, будто знал эти мысли и хотел сказать — вот видишь, я же говорил, что ее дом теперь здесь. Думать о том, какой она стала в этом мире, в махровом средневековье, одна — не хотелось. Страшно было представить, что с ней могли сделать. Кем она могла оказаться теперь. Вдруг — больше не той мягкой и милой девочкой, которая рвалась всех утешать, защищать и всячески обхаживать? Больше не Седьмой из Овец — талисманом и защитницей, не лисенком Одасаку — любимой младшей сестрой, а снова белой и сумасшедшей, как ее называли в школе, или оборванкой и приблудой? Плевать, мысленно оборвал себя рыжий. Надо сначала встретиться с ней, нет смысла гонять эти мысли по кругу.