***
Она была в замешательстве. Какая-то неумирающая часть отчаянно верила в то, что он жив. Жив. Он обнимал ее вчера ночью, и позавчера тоже — настоящий, живой, теплый. Говорил таким знакомым голосом, что перехватывало дыхание. От одного взгляда перехватывало. Другая, выросшая в этом мире, поднявшая голову в Каэр Морхене и Мариборе часть — разумная. рациональная, признающая магию как данное, часть, у тела которой были эльфийские уши и мозоли от тренировочного меча на ладонях, стучалась в висках, едва он пропадал из поля зрения. Та часть, что была ведьмаком, твердила, что она ошибается. Обманывается. Занимается не тем, чем нужно — выискивая в лесу следы двоедушника, рано или поздно в ночи она находила его. И тут же забывала обо всем. Ведьмак внутри указывал на нестыковки. Котенком ее называли пока только Гезрас и Айден. Койон всегда звал ее лисенком. Три года звал только так. Было в этом что-то, от чего она таяла. И она не обратила бы на эту крохотную деталь внимания, если бы она не была частью более крупной нестыковки. Полного отсутствия удивления. Лис знала, что она изменилась. Сильно изменилась. Глаза, уши, длина волос, пластика, в конце концов. Койон запомнил ее угасающей от неизвестной болезни девушкой — человеческой девушкой. Да, ее тренировали ведьмаки. Но такой же она стала только весной. Когда он погиб. Она видела, когда он погиб. Но все это просто вылетало из головы при взгляде на родные до линии черты. Она уже не обращала внимания на то, что он прикрывает глаза ресницами и — дойдя до этой мысли, Лис тяжело вздохнула и покраснела бы, если бы могла — и больше не раздевается. Хотя она была бы совсем не против еще раз провести пальцами по каждому шраму. Вторая, надеющаяся на что-то часть тут же находила, что сказать — раздеваться в лесу ночью плохая идея, когда тискаешься на расстеленном плаще, а все нестыковки в поведении — может быть, потерял память? Каждый теряет часть себя на войне. Она бы так чертовски не хотела его туда отпускать. Но она не знала. Койон не сказал ей, что сошел с Пути. И вот она встречает его. Уже неделю — каждую ночь встречает его в лесу. Лис точно знала, что ей ничего не подмешивали и что она не пила ни Белую, ни Черную Чайку. Она коротко хохотнула — решила бы, что двинулась с горя, что начала галлюцинировать, если бы не ныл слабо след от укуса между плечом и шеей. Она провела по нему пальцами, улыбаясь. Койон всегда, все три с половиной года был осторожен и аккуратен, даже когда выучил уже, казалось, ее тело до малейшей детали и коснулся каждого участка кожи. Он говорил, что четко знает, что она — не ведьмак, что она более хрупкая, что он боится навредить ей. Вид синяков на ее теле зимой поверг ее в шок. Зимой ее вообще практически на руках носили — и Лис признала, что она от этого в восторге. Видимо, свою осторожную часть он потерял вместе с памятью. Или просто она стала такой же, как он — ведьмаком. Больше размениваться на нежности не приходилось, а ночной лес не располагал к долгим прелюдиям. В этой грубости и резкости тоже была своя красота. И в коротких укусах, проходящих за два дня, и в синяках на ребрах. Высокий болевой порог не давал ей даже обратить внимания на эти маленькие трудности — она видела только результат, когда возвращалась к себе. Лис потерла ладонями щеки. Несколько месяцев воздержания явно оказали свой эффект. Но весной не хотелось видеть рядом с собой вообще никого. Летом — некого было видеть. Не Лео же. А теперь… Теперь кто-то был. За неделю она нашла много следов пиршества двоедушника. Любава была в ужасе от того, что творится в их тихом поселении в глуши, и порывалась рассказать старосте, но Лис тормозила ее — никто не знает, как люди отреагируют на то, что с ними годами бок о бок жило чудовище. Не поверят. Мутанту — не поверят. Сумасшедшей не поверят. Ей нужно убить чудовище и показать им результат.***
Новости все же были. Гезрас вытянул руку — когти сокола сомкнулись на кожаной обшивке наруча, хищная птица вытянула лапу, заглядывая в глаза умными желтыми глазами. — Ну-ка, что тут, — Кот ловко развязал крохотный узелок, высвобождая письмо, и сокол поставил лапу обратно, терпеливо сидя на наруче и ожидая момента, когда его покормят. — Почтовый ястреб? — поинтересовался стоящий рядом Накахара, косясь на птицу. — Это сокол, — на автомате поправил его Гезрас, разворачивая письмо одной рукой, — дрессированный. В общем-то, я знаю всего нескольких личностей, которые доставляют письма таким образом. И, — он заглянул в письмо, — да, это один из них. — Эльф? — снова спросил Чуя. Ведьмак оторвался от чтения и недоуменно поднял бровь. — Почему ты думаешь, что эльф? — Ну, — Чуя сделал странный жест ладонями, собирая их в лодочку, — эльфы — это же что-то с природой связанное. Дрессировать сокола — явно нелегкое дело. — Не только эльфы на это способны. — Тебе лучше знать, ты сам эльф, — в ответ на еще более удивленный взгляд Накахара закатил глаза, — да ладно, я не настолько тупой. Я видел твои уши. — Bloede, вот теперь я точно верю, что ты с родины Шон. Я полукровка. Полуэльф. — А, — Накахара снова скосил взгляд на острый кончик чужого уха, — ладно. У нее что, тоже была такая реакция? — Хуже. Но лучше, чем примерно у любого, кто понимает это, — Кот снова вернулся к письму, — уши потрогать не дам. — Да я и не хотел, в общем-то, — Чуя изучал внимательно читающего ведьмака, — а лучше — это… У вас тут полукровок не любят, что ли? Гезрас закатил глаза. Не любят — не те слова. Они не описывают всю гамму презрения, злости и чистой, детской ненависти, которые он получал от ровесников все детство. Не описывают детские крики «выродок ушастый» и синяки от камней и палок. Не описывают холодные взгляды взрослых ведьмаков и отстраненность матери, которая была вынуждена видеть свою ошибку в течение восьми лет. И за восемь лет ей, видимо, так осточертело на него смотреть, что она не протестовала, когда ненавидевший его чисто и зло отчим продал его чародеям из Стигги за горсть монет. Как давно это было. Как хорошо он это помнил. И прекрасно помнил, что когда он стал ведьмаком — легче не стало. Только в отличие от собратьев, которые были людьми когда-то, его не удивляли презрение и ненависть всех вокруг к мутантам. Он выучил этот урок до того, как попал на стол в подвалах замка. — Да. — Прости. Нет, спокойно дочитать ему явно не судьба. Ведьмак снова покосился на парня с удивлением и долей подозрения. Накахара прямо встретил взгляд темных кошачьих глаз — его кристально-чистые, ярко-синие радужки прорезали солнечные лучи. — За что? Чуя удивленно приподнял бровь. — За то, что касаюсь неприятных тем. Я не хотел. Гезрас тихо фыркнул. — Скажу тебе то же, что и ей. Хотел бы я после смерти попасть к вам на родину. — Не советую, — хмыкнул Чуя, — для вас там будет жутко громкое и вонючее место. И огромная куча людей. Просто невообразимое количество. — Как в Новиграде? — отстраненно поинтересовался ведьмак, вновь возвращаясь к письму. Чуя задумчиво потер щеку. — Нет, думаю, больше. В десятки, если не в сотни и тысячи раз. — Невозможно. — К сожалению, возможно. А почему хотел бы? — Интересно посмтреть на место, где никто не ходит с оружием, никого не вешают каждую неделю, учат всех детей, закон защищает от насилия и люди извиняются за то, что затрагивают неприятные темы. — Три из пяти пунктов неверно, — хмыкнул Чуя, — а в остальном… Хотя даже четыре. У меня, например, нет никакого образования. Фактически. Официально, конечно, есть, по бумагам я даже универститет закончил. А по факту учила меня моя наставница. Про последнее — ну, я считаю себя вежливым человеком и искренне не хочу становиться твоим врагом. Гезрас сметрил его еще одним внимательным взглядом. Чуя беззаботно рассматривал небо. — Трезвое решение. — Не в моем положении наживать себе сильных врагов. — Ты называл себя лучшим бойцом. Бахвалился? Накахара оторвался от созерцания небес и взглянул на стоящего рядом ведьмака. На шрам, рассекающий губу, на рукояти мечей над правым плечом, на сокола, сидящего на руке. — Ни капли. Я достаточно адекватно оцениваю свои силы. У меня есть козырь в рукаве. Но я в незнакомом месте и у меня есть цель. Легче не наживать себе врагов и не осложнять этим себе жизнь, если можно этого избежать. А ты мне кажешься сильным лидером. Тому, кто сначала сам неудачно пытался вести других за собой, а потом подчинялся восемь лет, прекрасно видно вожака. Это читалось по поведению Айдена — тот явно стал слегка спокойнее и раскованнее, по Ламберту, который был частью другой стаи и потому относился к чужому вожаку настороженно. По поведению самого Гезраса, по манере говорить и держать себя — во всем читался лидер. Хороший лидер. Возможно, такой же хороший, как Мори Огай. Как его Босс. — Ты достаточно проницателен для своего возраста. — Мне двадцать два года, из которых три я пытался быть лидером, а потом восемь — подчинялся командам. Я могу распознать, кто главный. — Совсем мальчишка. У вашего Босса нет никого старше, что ты стал лучшим бойцом? Накахара недовольно фыркнул. — У меня есть козырь в рукаве, — повторил он, — и меня упорно тренировали. Может, не так долго, как ведьмаков, но некоторый опыт имеется. Да, согласился про себя Гезрас, по шрамам заметно. — И что же это за козырь? Пару секунд Чуя прямо смотрел на него, будто прикидывал, стоит ли говорить Потом подобрал с земли камень, подкинул разок, взвешивая в ладони. Подбросил во второй раз. Камень завис в воздухе. — Телекинез? — с легким разочарованием поинтересовался Гезрас, — не такой уж сильный козырь. — Больше. Гравитация. Камень свистнул, на огромной скорости подлетая к дереву, и застрял в стволе. — Это слабая фома в способности. Сильную показать не могу — сам я себя не контролирую, а остановить меня никто не сможет. — А вот тут ты не прав, — высунулся из дверей Ламберт, — мелкая может. Она в первую зиму хлебнула Белой Чайки… — Это что? — потер шею Чуя. — Ведьмачий эликсир, расслабляющий сознание, — вместо Ламберта ответил Гезрас, спрятавший письмо в карман и слегка потирающий довольно курлыкнувшего сокола кончиком пальца по голове. — Их же нельзя людям. — Белую Чайку можно. Она, по сути, безвредна для людей. — Ладно, — вздохнул Чуя, — ну, глотнула, расслабила сознание. И что? Наловила волн из космоса? — Наловила какую-то хероту себе в тело, — буркнул Ламберт. Гезрас выразительно приподнял бровь, Чуя почесал затылок. — Заболела, что ли? — Стала сосудом для сущности, — поправил его Волк, — вот тут мы всей компанией перепугались, конечно. Я уже экзорцизмы стал вспоминать, а она вещать начала. — И что напредсказывала? — Предсказывала не она, — помрачнел Ламберт, — она просто говорила. Некое Арахабаки говорило ей и тюкнуло башкой о стену, чтобы вернуться. — А, зимой, которая осень у нас? Ты говорил. Помню эту зачистку. Мудак Дазай опоздал. — А «не она» напредсказывала ей то, из-за чего она сейчас ищет двоедушника? — поинтересовался Гезрас. Ламберт скривился. — Было всего четыре пророчества. Одно — когда она только приехала. Вот про тебя, — он ткнул пальцем в Чую, — там было, кстати. — Даже знать не хочу, что, учитывая, что там было мое старое прозвище. — То, из-за чего она чуть не наебнулась из окна, — процедил Ламберт, — еще два были Геральту и Койону. Навещали смерть от зубов. Нашему славному Белому Волку — от трех, Койону — от двух. — Только ваш славный Белый Волк еще носится по всему Континенту, пытаясь найти свою дочь, — проговорил Гезрас, глядя вдаль, — а Койон мертв. Тяжело было произнести имя. Имя влекло за собой череду воспоминаний, острым нытьем отдававших в солнечном сплетении. Черноволосый кучерявый мальчишка в повозке, кудри пахнут еще сладкими травами Испытания. Он же бултыхается в горном озере, в кристально-чистой воде, бестолково шлепая по поверхности ладонями и улыбаясь от уха до уха. Он же, но постарше — хвастается подстреленным оленем, Гаэтан треплет его по макушке. Молодой парень — засыпает в полуразрушенной комнате эльфских руин, в которых остановился на зиму караван. Его первая спячка. Через три года комната была уже вполне обитаема — а потом сожжена фанатиками, прознавшими о том, что Дын Марв остановился там. Потом он ушел на большак. И возвращался — раз в несколько лет обязательно возвращался, садился у костра, будто отошел на десять минут. Больше он не вернется. — А четвертое я не слышал, — завершил мысль Ламберт, — но было там что-то про несчастливую любовь. Сопли какие-то розовые. — И про двоедушника, — добавил задумчиво Гезрас, — и еще богиня знает про что. Кто-то слышал его целиком, кром нее? — Геральт, — тут же ответил Ламберт. Кот поморщился. — Его искать нет смысла. — Эскель слышал вроде. — Судя по тому, что никого с таким именем рядом нет, проще дождаться ее, — осторожно ввернул Чуя, — и я реально надеюсь, что мы говорим про одну и ту же девушку. — Она изменилась, — медленно произнес Гезрас, — даже за те полтора года, что я с ней знаком. Из юной, хрупкой девчонки с нечародейским именем и звонким голоском — в тихую, гаснущую от болезни девушку, потом — в нервную поначалу, но все более быструю, более ловкую, более опасную ведьмачку. Занятные метаморфозы, если подумать. — Не сомневаюсь, — легко согласился Чуя, — приспособленчество — одна из ее полезных черт. — А есть вредные? — поинтересовался Ламберт. — Судя по тому, что вы о них не знаете — она их не проявляла, — Накахара потер шею, — а так — да, есть. Ни в ком нет исключительно хороших черт. Например, она патологически мстительна. — Не замечал, — пожал плечами Гезрас. Хотя нет, замечал. Песенка про Макавити, которую она напевала долбаный месяц каждый раз, когда он появлялся в ее поле зрения. Он эти строки наизусть выучил. — Я знаю, о чем говорю, я три года с ней жил и потом раскапывал всю информацию о том, как она жила следующие три года. Однокласснику, который на спор хлопнул ее по жопе, она сломала нос. Парень до сих пор ее поминает совсем не добрым словом. Одноклассники искренне считали ее ведьмой и говорили, что если ее коснуться — потом месяц будут сниться самые жуткие кошмары. Да, в это Гезрас мог поверить. Односторонняя телепатия вполне может это организовать. — Или то, что она в упор не видит авторитетов. Сколько у нее дисциплинарных взысканий — я сбился считать. Она несколько раз была на грани исключения. — За драки? — За недисциплинированность. Точнее, по мнению ее учителей это была недисциплинированность. Она делала только то, что считала нужным, интересным и полезным. Ходить на уроки музыки и писать рефераты по истории в этот список явно не входило. И абсолютно не реагировала на педагогические советы. — Это что? — Это когда ты проебался, тебя волокут в кабинет директора, вызывают родителей или опекунов и там сначала объясняют им, что они не научили деточку манерам и поведению, а потом на тебя орут в двадцать глоток. Судя по тому, что одно ее имя вызывало у некоторых учителей нервный тик и непрекращаемый поток ругательств — впечатлила она их сильно. — Видимо, все, что она выучила здесь, она считала интересным и полезным, — пожал плечами Гезрас, — никогда не чувствовал необходимости орать на нее. — Да, на конюшне выпороть проще, — съязвил Ламберт. Чуя округлил глаза и в шоке уставился на спокойного Кота. — Это была необходимая мера. Она была не в себе. — Я не хочу этого знать, — проговорил Чуя, — и пока сделаю вид, что забыл. Так вот. Ну, я же говорил про приспособленчество. Там ее учили херне в основном климаксичные идиотки, сами не разбирающиеся в том, что они преподают. А вы как бы взрослые мужики с мечами, от которых явственно пахет пиздюлями. Я бы тоже десять раз подумал, прежде чем ставить слово поперек таким учителям. Если бы Лис присутствовала при этом разговоре, она подметила бы, что там не все, называющие себя учителями, хотели ими быть. Не все умели работать с детьми, но делали вид, что умеют. Не все знали и любили свой предмет и не все умели доносить сложные вещи. Здесь ситуация была другая. Ведьмаки учителями не были вообще. Но они были профессионалами и четко знали, что нужно выучить и отточить. И учили этому, пока оно не застывало на подкорке намертво — каждое движение, каждое слово. И то, что там учителя были чужими людьми, о которых она знала только имя и предмет и видела их несколько часов в день. А с ведьмаками она жила, ела за одним столом, чуть позже — охотилась, помогала, видела всю их жизнь такой, какая она есть. Они были друзьями, были стаей. Они помогали ей справиться со смертью Оды, с новым миром, с Испытание Травами и смертью Койона. И за это она была им преданна целиком, полностью и безоговорочно. — А что за птичка у тебя неожиданно завелась? — обратил внимание на сокола Ламберт. Гезрас снова потер птице клюв кончиком пальца — птица довольно курлыкнула и переступила с ноги на ногу, намекая, чтобы ее покормили. — Принесла приглашение от старого друга на зимовку. — Я думал, вы с ней отправитесь в караван, — Волк сплел руки на груди, показывая свое отношение к этому плану, — и еще думал, что ты не отпустишь ее на большак. Да, Гезрас тоже так думал. — То, что предсказано, должно свершиться, — медленно проговорил он, — думаю, пример Белого Волка научил вас этому. А что насчет зимовки… Посмотрим. Давненько не был в Грифоньем Гнезде.