Много лет назад
Маленький кусочек тени наблюдал за домом уже три дня. С тех пор, как мальчик заболел. Местные дети разок приняли его за щенка, но он смог сбежать — он должен был смотреть. Он должен был скопировать все в точности — но он успел только увидеть, как мальчишка с ворохом черных кудрей, жмурясь от яркого солнца, забежал в дом, где его уже ждала на пороге мать — красивая высокая женщина в зеленом платье. Он увидел лицо, он видел походку и слышал голос — ему было достаточно. За три дня он понял, что ребенок похож на мать — значит, это будет легче, чем он думал. Такие, как он, для второй ипостаси всегда выбирали тех, кому суждено уйти. Более человечные собратья говорили несмышленому щенку, что так они облегчают страдания тех, кто потерял близких. Что их существование — симбиоз, что люди сами призывают их, отказываясь верить в смерть. Он еще не был человечен. Но скоро станет. Когда пришел ведьмак, он насторожился. Ночь прошла в нервическом ожидании, но наутро все обернулось как нельзя лучше — мальчишка, сонно щурясь, запрыгнул в седло перед ведьмаком. Он тихо тявкнул и убежал за городскую стену. Девять дней носился по лесам, стараясь привыкнуть к новому телу и поведению, прыгал и смеялся, сверкая желто-зелеными глазами — такими же, как у красивой высокой женщины в зеленом платье, которую он теперь будет называть мамой. Двоедушник украл очередную жизнь. Но кому какое дело, если он получит свою порцию заботы, а несчастная женщина, потерявшая сына — обретет его вновь? — Привет, мам. Высокая женщина в зеленом платье осунулась, будто похудела разом от горя за девять дней — сильнее проступили скулы, красивая золотистая кожа будто побледнела. Она пахла приятными ароматическими травами и свежей тканью, она смотрела на него огромными, широко распахнутыми от удивления желто-зелеными глазами. — Койон? Чумазый мальчишка смешливо сощурился, тряхнул черными кудряшками, прилипшими ко лбу, размазал ладошкой грязь на щеке. — Вот видишь, я вернулся! — Ты сбежал? — она испуганно шагнула вперед, не веря, притянула его к себе, прижала голову к своему животу, взлохматила черные кудри, — Мелителе, он же будет искать тебя, он же… — Он умер, мам. Никто меня больше не заберет. Ему не было дела до жизни ведьмака и его прототипа. Настоящий Койон, скорее всего, не доживет и до весны. Теперь он — Койон, сын Илиннинель из Повисса. Он получил имя от матери. Он украл чужую жизнь, оставив свою на изнанке. Изнанка иногда прорывалась. — Солнце, где ты был? Он провел ладонью по лбу, откидывая с ярких желто-зеленых глаз черные кудри, и дурашливо улыбнулся. — Играл с ребятами. — До темноты? — она беспокойно встала, взяла его за ладонь, — беги отмываться. Иль не могла смотреть покойно в свои глаза на лице, так похожем на лицо сына. Прошел год, как в их дом в несчастливый день забрел ведьмак. Мать, едва не потерявшая ребенка, не хотела даже думать о том, что же произошло за те девять дней, что она провела в полубреду, поверив в то, что ее мальчик никогда больше может не вернуться домой. Иль не могла и не хотела видеть ложь в этих глазах. За полтора года она почти забыла, что у ее сына были темно-серые глаза. Это было так неважно — главное, что он был тут, он бегал по лестнице, звонко смеясь, и стал чуть чаще сматываться на улицу и возвращаться по уши в грязи. Двоедушник улыбался, плеская в лицо водой. Вот его смысл, его Предназначение — получить чужую жизнь, заботу, предназначенную другому. Любовь, предназначенную другому.***
Он улыбался, шагая по лесу. За тридцать пять лет он вжился в чужую шкуру, сделав ее своей. Он правда верил, что всю жизнь у него были эти желто-зеленые глаза, необычно яркие на загорелом лице, эта мальчишеская улыбка и темные вьющиеся волосы. Он один раз случайно пересекся с оригиналом. Два с половиной года назад совершенно случайно забрел в таверну где-то на севере Каэдвена — кажется, тот городок звался Аэд Гинваэль — и трактирщик нервно заявил ему, что пришел некий краснолюд-кузнец, осведомился о вещах его и милсдарыни Лисицы. Он тогда не подал вида — сказал что-то отвлеченное и тут же смылся из города. Если настоящий Койон все же был жив тогда — значит, он стал ведьмаком, и ничего хорошего такая встреча двоедушнику не сулила. А теперь оказывается, что его оригинал умер. Двоедушник ухмыльнулся и пнул ветку. Ночная темнота жила кучей звуков, кучей запахов, но он чувствовал, куда ведет след ведьмачки. Эта встреча стала неожиданным бонусом. Его оригинал умудрился влюбить в себя ведьмачку — вообще первую женщину-ведьмака, которую двоедушник видел в своей жизни. И он был готов поручиться, что настоящий Койон сам был от нее без ума. Да, девушка, которая вынуждена выдавать себя за мужчину, это странно, но когда она являла свое истинное лицо — это было очаровательно. Она так мило кидалась обнимать его каждый раз, так заглядывала в лицо, которое он предусмотрительно старался прятать в тени. Так мило не замечала обычные, не кошачьи глаза в ночной темноте. Ей внушить, что он — оригинал, а не копия, было даже проще, чем матери ведьмака. Мать-то в конечном счете догадалась, а девчонка водила саму себя за нос уже девять дней. Девять ночей прекрасно проведенного времени. Сегодня будет десятая. Сегодня будет охота. Он различил в прозрачном лунном свете высокую худую фигуру. Она двигалась бесшумно, словно призрак, скользит изящно очерченный силуэт между черных росчерков ветвей и пятен листьев. Двоедушник слышал мельком про ведьмачьи Школы, что не все они одинаковые, что если медальон у мутанта на шее в виде клювастой головы — значит, ему вбили в головы рыцарские какие-то добродетели, но за платой он все равно придет, если в виде скалящейся морды волка — людей не тронет и проклятого постарается расколдовать, а не убить. Если в виде морды кота — что ж. Бегите. Они страшны в гневе. Но если вы, скажем, хотите, чтобы кто-то исчез из вашей жизни — можете предлагать им заказ, только не забудьте заплатить, иначе исчезнете следом. И попалась двоедушнику — вот удача — именно Кошка. Как ее зовут — она не сказала, думала, что он знает, ведь оригинал знал. И он не стал придумывать лишнего — раз Кошка, значит, будет котенком. Ласково и усыпит бдительность. — Привет, котенок. Ведьмачка подняла голову — до этого она пристально изучала волчьи следы на земле, отпечатавшиеся в грязи. И пелена спала. За мужчину ее принять было уже невозможно — сосредоточенно сдвинуты темные брови, сжаты бескровные губы, белоснежная кожа светится в отблесках яркой полной луны, равнодушно смотревшей с неба, бегают белые искорки по металлическим застежкам легкого доспеха. — Привет. Он широко улыбнулся, подходя ближе, почти нависая над ней. Охотница на чудовищ стала жертвой. Какая ужасная ирония. Какая странная насмешка судьбы — она тонкая, хрупкая, худенькая, высокая, приподнимает голову, глядя снизу вверх огромными глазами, расширившийся до круглого зрачок в которых отражает яркий лунный свет. Серебряные волосы собраны в хвост, над правым плечом рукояти двух мечей — для него они безопасны. Для него она безопасна. Она уже в ловушке. Поэтому двоедушник спокойно приближается вплотную, медленно, наслаждаясь каждым движением, одну за одной расстегивает застежки ее безрукавки, вкрадчиво пробирается ладонями под нее, туда, где от ее кожи его пальцы отделяет только тонкая рубашка. Или не только. Подушечки пальцев нащупывают тонкие твердые ножны, кожаные ремешки, на которых они крепятся — двоедушник улыбается по-волчьи, склонив голову к плечу. — Носишь с собой ножик на случай, если мечи будут далеко? Чужое лицо застыло в непроницаемую маску, замерло, облитое лунным светом — только горят глаза. — Никакой случай нельзя отбрасывать. Он уже почти скалится — лунный свет греет кожу, щекочет десны, ноет в кончиках пальцев. Ведьмачка, не отрываясь, смотрит в его лицо, видит незнакомый, чужой, хищный оскал. Видит — но не хочет верить. Не может. Замерла на грани между тем, чтобы продолжать обманываться, и крушением хрупкой надежды, маленького кусочка рая на девять дней. Изнанка прорывается — острые когти вкрадчиво касаются ткани рубашки под безрукавкой и тут же рвут ее, впиваются в кожу. Охота началась. Его проблема была в том, что он никогда не сталкивался с ведьмаками. Она тут же рванулась назад, не заботясь о целостности своих боков — по четыре глубокие кровавые царапины с каждой стороны вдоль нижних ребер до живота. Двоедушник зарычал, тряхнул головой, запуская превращение — захрустели кости, защелкали суставы. Но времени на эффектное превращение ему не дали. В прошлые разы люди просто застывали от ужаса, глядя, как их сосед меняет человеческую кожу на волчью шкуру. Ведьмаков отучают бояться. Поэтому она отскочила и тут же выхватила серебряный меч. Она тоже знала, что в ночь полнолуния двоедушник выйдет на охоту. На нее или на местных — было не важно. Она не думала, что на нее. Эмоции, мысли — все замерло, все отошло на задний план, пока шел бой. Она думала только категориями движений, впаянных в мышцы, и простой стратегии — не дать завершить превращение, быстро атаковать, уворачиваться от зубов. Царапины на боках ныли, но это были именно что царапины — ничего серьезного, хотя шрамы останутся. Двоедушник не рассчитывал на сопротивление. Он рычал от ярости, пытаясь когтями блокировать удары и выиграть себе время на превращение — драться в промежуточной форме неудобно, серебро иссекло ладони, обжигая, царапнуло по боку. Она не настроена была шутить. Надежда на то, что ее остановит его украденная внешность, стремительно таяла. Двоедушник оглушительно рявкнул, клацнул зубами, махнул рукой, когтями рассекая чужое так некстати оголенное плечо — край короткого рукава рубашки окрасился кровью. Но его это не спасло. Бой не ожидавшего сопротивления разленившегося монстра и напившейся эликсиров ведьмачки не мог длиться долго. Десять минут поскакав по поляне, уворачиваясь от когтей и зубов и рассеивая внимание двоедушника ложными финтами, она быстрым, простым и яростным движением толкнула меч вперед, чувствуя, как сталь и серебро пробили мышцы, царапнули по кости. На руки, держащие рукоять, надавила тяжесть, выворачивающая запястья. Она рванула меч на себя — двоедушник, бестолково разевая наполовину волчью пасть, попытался ладонью закрыть аккуратный разрез напротив сердца, но острая кромка уже секанула по запястью, филигранно рассекая сухожилия. Он отступил — теперь ведьмачка загоняла его в угол, а не он ее, быстрый взмах — зверь обреченно взвыл: серебряный меч рассек трапецевидную мышцу и задел артерию. Двоедушник рухнул на землю, с хрустом обломав несколько веток кустарника рядом. Быстро гаснущим слухом он ловил слегка сбитое дыхание ведьмачки. Эту охоту он проиграл. Она дождалась, пока не стихнет чужое отрывистое сердцебиение, пока не замрет дыхание — стояла, не двигаясь и сжимая в ладони рукоять меча. И только когда ночная тишина, нарушенная их боем, установилась вновь — тогда она позволила себе упереть меч в землю и сползти на колени рядом. Острое лезвие погрузилось почти на ладонь, трава, черная в темноте, заблестела каплями быстро высыхающей крови. Лис положила обе ладони на гарду, уперлась лбом в рукоять, кусая отчаянно губы. Это был обман. Койон и вправду мертв. А она так не хотела в это верить, что чуть не отправилась за ним следом. Не знала бы, что двоедушник выйдет охотиться в полнолуние, не напилась бы эликсиров, забыла бы мечи, поддалась бы ему, как в прошлые разы — уже лежала бы с перегрызенным горлом. Страшно оттого, что у него было девять ночей на то, чтобы ее убить. Девять ночей, когда она была беззащитна, когда не оказала бы сопротивления, потому что сама себя обманывала. Но он заигрался — и на десятую ночь она уже не была беззащитна. Лис пыталась сдержать крупную дрожь, бьющую плечи, и старалась не смотреть на что-то большое, покрытое черной волчьей шерстью, с испачканными в крови когтями и искривленным незавершенной трансформацией лицом, в котором угадывались родные черты. Силы ее стремительно оставляли, грудь стиснуло ледяным обручем. Она стояла на коленях на земле, опираясь на свой меч, пока небо не начало сереть с востока. Но рассвет отчаяние не смыл. «Волчий хвост обернет горло, волчьи когти порвут бока — ты и не заметишь, пока всю себя ему снова не отдашь. Своими руками убьешь предназначенным серебром свое сердце в чужих руках.» — Черт, — Лис нервно хихикнула, облизнула сухие губы. Она уже успела представить, как рад будет Гезрас, как Айден снова начнет его дразнить котенком, как они будут вечерами тренироваться, как во вторую зиму. Как трое Котов представят ее каравану, как все будет хорошо, снова хорошо. Не будет. Койон мертв, а того, кто украл его жизнь и девять ночей, она убила сама. По поляне в стылом рассветном свете стелился душащий, металлический запах крови, звериной шерсти и травяного сока. Звенел хриплый, нервный смех, который разлился бы слезами и истерикой, если бы она еще могла плакать. — Волкодавам иной судьбы не дано, да? А не пойти бы вам… Нервные смешки сменились истерическим хохотом. Волкодавам, да? Ирония, надо же. Когда только появилась здесь — с одичавшими собаками расправлялась, потом — с волками, обезумевшими от зимнего голода, теперь — двоедушник. Трясущимися руками опустила меч на чужую вывернутую под неестественным углом шею — но тащить с собой голову у нее не хватило моральных сил.***
— Ну-ка все в тепло! Сейчас отожремся а и дальше поедем! Краснолюды и не думали ослушаться Ярпена — и живо начали утрамбовываться в небольшую таверну. — Хозяин! — на весь зальчик заорал Ярпен, чтоб его уж точно услышали, — еды нам и выпить! — Да откуда ж нам знать, угрохал ты его али нет! — заорал в углу какой-то мужик, с грохотом опустив кулаки на деревянный стол, — мож, отпустил ты его, а он щас ренеге… регене… вылечится, короче, и снова давай людей жрать! Не будет оплаты без головы! Краснолюды даже поутихли. — Так иди и возьми голову, — в тишине тягучий, бархатно-низкий голос завибрировал злостью — Ярпену подумалось, что мужик, который только что орал про оплату и голову, сейчас, должно быть, трясется от страха, — поляна в получасе ходьбы к северо-западу, не заплутаешь. — А коли он жив — да и сожрет нас с потрохами! — уже как-то жалобно взвизгнул мужик. — Поверь мне, отрубленную голову не регенерирует никто. Даже двоедушник. — Пропади ты пропадом, выродок ведьмачий, — нервный мужик злобно сплюнул, — не будет денег, пока голову не увижу. — Никак, тут ведьмак объявился? — хохотнул один из краснолюдов, подмигивая подошедшей к ним дочке корчмаря. — Явился, милсдари, явился, — закивала девушка, — с десять дней уж тут. Седой, страшенный, глаза — что твои угли, и морда оскаленная на цепочке. А у нас, милсдари, волколак повадился людей жрать в лесу, как отъедут в город. Долго ведьмак его искал, да нашел, видать, этой ночью-то, — она говорила, споро расставляя тарелки с едой, краснолюды загомонили, потянулись к тарелкам и кружкам. — Седой? — воскликнул Ярпен, вскакивая, — морда? То ж друг мой! Эх, ребяты, как думаете, споро нам будет с ведьмаком-то по лесам идти? Краснолюды согласно загалдели. Зиргин спрыгнул со скамьи, локтями расталкивая люд, чтоб добраться до ведьмака, который как раз условился с нервным мужиком, что проводит его людей до тела волколака. — Геральт! — воскликнул краснолюд, пробивая себе дорогу к его столу, — дружище! Сколько лет, сколько зим! Оттолкнув нервного мужика, он взглянул на ведьмака — и опешил. Ведьмак, безусловно, был седым — белые пряди, неаккуратно завязанные на затылке в короткий хвост, спадали на темно-золотые глаза. И морда на цепочке болталась на груди поверх черной рубахи — но не волчья, а кошачья, зло сверкают темно-рыжие камешки-глаза. Ведьмак был молод — был бы он человеком, Ярпен не дал бы ему и двадцати зим. На бледном, скуластом лице не было ни единого шрама, длинную шею обрамлял воротник рубахи, руки, лежащие на столе, были крепкими и наверняка сильными, но худыми и узкими — торчали, натягивая кожу, запястные косточки. Ведьмак был худощав и довольно узкоплеч по сравнению с тумбообразным краснолюдом и здоровым деревенским мужиком рядом. Ведьмак растянул губы в улыбке — движение было будто вымученным, улыбка вышла острой, как лезвие. — Я не Геральт, — он тихо рассмеялся — тем самым урчащим смехом, присущим ведьмакам, — но я хорошо с ним знаком. — Ярпен Зиргин, — гордо выпятил грудь краснолюд, представляясь, — а тебя как звать? — Волкодавом, — в темно-золотых глазах блеснули искорки смеха, — вам, никак, помощь ведьмака нужна? Или просто со старым другом поболтать хотели? — Не отказался бы я поболтать с этой сволочью желтоглазой, — согласился краснолюд, — но помощь нам тоже нужна. Обоз сопроводить бы, чтоб лесами двигаться было сподручнее. А то как ни заляжем на ночлег — все ждем, когда гуль за задницу укусит. Движемся на юг, оплатой уж не обидим. Ведьмак рассмеяся — неожиданно приятным, вибрирующим смехом. — Договорились. Мне туда же, но, думаю, ближе, чем вам. С завтра выдвигаетесь? — Ярпен закивал, — я вечером эту рвань свожу полюбоваться на дохлого двоедушника, оплату заберу и присоединюсь к вам. — Ежели твой волколак жив окажется, — сплюнул на пол нервный мужик, — лучше б тебе сегодня выдвинуться, выродок ведьмачий. — Рот закрой, — посоветовал ему ведьмак, — яд на меня не действует. А то подавишься еще. Волкодав глотнул из кружки и скривился. — Айда к нам, — предложил краснолюд, — познакомлю тебя с ребятами. От твоей мины скоро пойло в кружке плесенью покроется — этим вы с Геральтом страсть как похожи, скажу я тебе. С бабой поссорился, никак? — Ага, — равнодушно отозвался Волкодав, — только расплевался с одной. — Нашел печаль, — расхохотался Ярпен, не дотягиваясь до плеч поднявшегося ведьмака, обхватил одной рукой по-приятельски за тощую талию, — бабы — они есть, были и будут! Вона как дочка трактирщика на тебя глазеет — авось, ночевать уж не с нами будешь! Ведьмак взглянул на девушку, примостившуюся у стойки рядом с отцом — она залилась сочным румянцем, опустила глаза в пол. Волкодав фыркнул, пробормотал, что на ближайший месяц женщин ему видеть не хочется. Краснолюд захохотал. — Парни! — наконец, подошли они к двум сдвинутым столам, оккупированным краснолюдским отрядом, — то не Белый Волк оказался, но, я уверен, не хуже! Сопровождать нас согласился! Потеснитесь, места Волкодаву! На плечи ведьмаку со всех сторон посыпались удары крепкими ладонями, приветствия и имена. В руки сунули кружку с чем-то крепким. — За удачу — пусть она сопровождает нас в дороге! — громогласно объявил тост Зиргин и тут же сплюнул, чтоб не спугнуть фортуну. Кружки столкнулись в центре стола — ведьмак тоже охотно глотнул из своей, видимо, напиться входило в его планы на вечер. — За что ж тебе такое прозвание дали, а, ведьмак? — поинтересовался сидящий справа краснолюд с пегой бородкой. Волкодав допил, поморщился, схватился за подсунутую под нос тарелку, заел куском жареного мяса. — Я как учился, в лес один раз сбежал, — проговорил он, берясь за кружку, в которую чья-то щедрая рука уже подливала махакамской самогонки, — и на стаю волчью наткнулся. Утром меня нашли потом — меч сломал и вырубился, а волков всех перебил, которые напали на меня. — Хор-рош, — краснолюд с оттяжкой хлопнул его по плечу, глядя на ведьмака с искренней симпатией, — ну, за мечи наши, топоры да секиры, чтоб не ломались они никогда! Снова стукнулись кружки. Где-то через час, как стало садиться солнце, ведьмак попытался уйти, пошатываясь, показывать местным результаты своей работы. От предложения краснолюдов показать все с утра — «ты в доску, ведьмак, одумайся, в лесу грохнешься да и уснешь там!» — он только отмахнулся, заметив, что смотреть на дохлого двоедушника трезвым ему неохота, но все же сдался, а краснолюды втолковали недовольному мужику и злобно сплевывавшему на землю трактирщику, что человеку, то есть ведьмаку, отдых нужен, потому как работа у него нервная. Когда вся братия двинулась спать в одной огромной комнате, снятой в той же таверне, Волкодав сначала свернул вбок, к комнатам поменьше, где и ночевал последние дни. Двадцать минут там шуршало и брякало, наконец, собрав вещи — сумку, в которой что-то мелодично позванивало при движении, куртку с капюшоном и неизменных два меча в ножнах — заявился в общую комнату. Краснолюды уже почти улеглись, уступив ведьмаку одну узкую кровать из шести. Под утро Волкодав свалился с кровати на спящих на полу краснолюдов, вызвав взрыв брани и перебудив всех. Ярпен, бывший во всем этом балагане за главного, почесал бороду и решил, что раз уж проснулись — можно позавтракать и двинуться в путь. Обруганный спросонья ведьмак, мучащийся похмельем, нацепил со второй попытки оба меча за спину, сонно моргая, кинул куртку поверх сумки — и двинулся вниз вслед за шумной низкорослой компанией, отчаянно зевая. Мрачный трактирщик косился, но ждал, когда подойдет люд, чтобы вместе с доверенными мужиками идти смотреть на двоедушника, в которого никто из них и не верил. — Лидка, — процедил он, дернув дочь за рукав, — не смей на выродка глазеть. — Но папа, — девушка прижала к груди поднос и надула губы, заправила за ушко светлую прядь, выбившуюся из косы, а серые глаза нет-нет да и возвращались к худощавой фигуре, — он же убил двоедушника! — Не было никакого двоедушника, — свистящим шепотом оборвал ее отец, — обмануть нас вздумал мутант. Насвистел в уши, а ты и рада слушать. — Но люди пропадали… — Уезжали они и не думали вернуться, потому что предатели и не хотят на родной земле жить, — он стукнул кулаком по стойке. За шумом, создаваемым компанией краснолюдов, его никто не слышал, кроме дочери. — Потому мы сейчас с мужиками пойдем смотреть, что он за волкодлака выдает, и ежели он нас обманул… Несдобровать ему. Но людей надо побольше, а то перебьет нас мутант — и сбежит с деньгами. С деньгами моей сестры! Не бывать такому. Вздумал наживаться на сумасшедшей, которая дочь потеряла… Злобный взгляд сверлил спину ведьмака. Перед дверями неторопливо собирался народ — уже стояли и переговаривались вполголоса пять человек.