Волкодав

Ярпен поглядел на потирающего руки с злобным прищуром глаз трактирщика, на его обеспокоенную дочь, прижимавшую к себе поднос, на отсутствующее выражение лица поднявшегося с лавки ведьмака и нахмурился. — Не нравится мне это, — себе под нос пробурчал он, поглаживая бороду, — ой, не нравится. Парни, — ведьмак уже выходил к ожидавшим за дверями кметам, — я за ними пойду. А то ведьмак что-то сам не свой, кабы не случилось чего. Зиргин выждал, когда Волкодав уведет слегка группу кметов от дверей, и вышел следом, поглаживая обух топора. Улицы были странно пусты, видимо, половина мужиков в лес за ведьмаком пошли. Кто ж такой толпой ходит на выполненный заказ смотреть? Краснолюд хмуро припоминал, как от такого же молодого Койона шарахались люди. Тот тоже был, помнится, Котом, может, они с Волкодавом и знакомы. Одна Школа, как-никак. Да, Койон был ведьмаком, но ко всему он был молодым парнем с неплохим чувством юмора и кучей забавных историй, отличным фехтовальщиком и просто довольно приятным в общении типом. Это все можно было увидеть, если хоть на секунду перестать презрительно кривиться при виде желто-зеленых кошачьих глаз, но людям этого было не дано. Ярпену было искренне жаль товарища по оружию, который погиб под Бренной. Интересно, узнала ли его чародейка — тоненькая, хрупкая девчонка с красивым голоском — о его смерти? Узнали ли его собратья? Краснолюд уже вышел следом за группой людей за городские стены, размышляя, что надо бы Волкодаву рассказать о судьбе его собрата, чтобы Коты узнали, что один из них погиб на войне. Его отвлек звук впереди. — Погодите, — настороженно проговорил невидимый за деревьями Волкодав, — я слышал какой-то звук. Стойте. — Что ж за звук? — насмешливо поинтересовался один из кметов, — никак, волкодлак воскреснул, м, выродок? — Портал, — коротко ответил ведьмак. — Ты нам в уши не ссы, мутант, — угрожающе пробасил другой мужик, — не было, видать, никакого оборотня? Надуть вздумал? — Да тихо вы. Замолкните. — Шкни, бесовское отродье! — заорал первый, — не будем стоять столбами, браты! Щас перебьешь нас да и усвистишь с деньгами! Айда! Свистнула сталь — Ярпен кинулся вперед, продираясь через кусты, перехватил топор. — Вы что творите, сукины дети? — рявкнул он, но было уже поздно. Волкодава спасла реакция — широкий замах меча одного из кметов не разрубил его пополам в поясе, но кончик лезвия пропорол рубашку, оставив глубокую косую рану от нижних ребер справа до левого крыла тазовой кости. Кметы сами удивились и замерли — ведьмак успел шарахнуться назад, но не выхватил меч, только зажал ладонью живот. На молодом лице проступило такое невыносимое, детское совсем удивление, не спешившее смениться яростью, что смотреть на его лицо спокойно было невозможно — ведьмак показался совсем ребенком, высокий и гибкий подросток с кошачьими глазами, широко-широко распахнутыми от шока. Зиргин тоже застыл — он не думал никогда, что ведьмаки могут быть… детьми. Не представлял себе. Он думал, они все взрослые, возможно, старые, потрепанные жизнью мужики, у них не бывает такого удивления в широко раскрытых глазах цвета темного золота с расширенным от шока вертикальным зрачком, не бывает такого детского выражения лица. Святой огонь, подумал краснолюд, да ему же лет шестнадцать от силы. Он выполнил свою работу, он шел показать это, он услышал подозрительный звук, забеспокоился, предупредительно остановил кметов — чтобы его тут же попытались убить. Просто потому что он ведьмак. И им не важно, что это, возможно, его первый заказ, что он за него по-детски еще горд, что он мог бы хвалиться перед старшими братьями зимой тем, что избавил поселение от напасти, сделал так, что двоедушник не будет больше жрать людей. Им плевать, за кошачьи глаза они без тени сомнения могут убить вчерашнего ребенка. Могут убить — и сейчас убьют. В благодарность за спасение. Но пока эти мысли с огромной скоростью проносились в его голове, а кметы стояли в шоке, на импровизированную сцену вышло еще одно лицо. Видимо, чародей, открывший портал, который услышал ведьмак — долговязый, с плоским неприятным лицом и зализанными назад светлыми волосами, с холодным взглядом пустых серых глаз. — Приятно наконец увидеть тебя, Зеркало. Видимо, тут тебе не слишком рады, — магик обвел взглядом остолбеневших мужиков, неприятно улыбнулся. — Сарен, — прохрипел ведьмак, едва стоящий на ногах. — Пожалуй, избавлю их от твоего общества, — чародей одной рукой очертил сбоку от себя круг. Затрещало, открываясь, окно портала — Сарен с силой толкнул ведьмака в плечо, закидывая в портал вместе с сумкой с вещами, болтавшейся у Волкодава на плече, и шагнул следом. Портал закрылся. Зиргин сплюнул на землю, развернулся и начал продираться через кусты обратно. Видеть этих людей, изумленно переглядывающихся, было невыносимо, от одного взгляда на них начинало тошнить. — Ребяты! А тута и впрямь тварь какая-то лежит! — какой-то любопытный кмет все же вышел на соседнюю поляну, — и без головы! Краснолюд снова плюнул на землю. Вся эта история вызывала у него мерзкий привкус во рту, который срочно хотелось чем-нибудь залить.

***

две недели спустя

Накахара и Рампо исчезли вместе. Одной ночью — через шесть дней их проживания в «Рыжем Коте» впятером — под окна таверны пришли гули. Ведьмаки отправились проредить поголовье трупоедов, любопытный детектив сунулся на улицу, рыжий выскочил следом, чтобы не дать ему подохнуть на зубах тварей. В ночном вонючем воздухе затрепетало золотистое окно межмирового портала — Рампо схватил за шкирку Чую, пытавшегося порвать гулю пасть руками, и втроем они канули в другой мир. Трое ведьмаков методично добили остатки трупоедов, переглянулись — и разбрелись по углам таверны. К утру ни Накахара, ни Рампо не объявились — и на коротком совете Айден и Ламберт решили двигаться дальше к Синим Горам на зимовку. В конце концов, Саовина была еще вчера. Гезрас ждал. Ждал день, два, пять — никто не приезжал. Скверное, неприятное предчувствие поселилось в животе, заставляло хмуриться, нервно сжимать в кармане камень-якорь телепортационной сигиллы и цедить сквозь зубы ругательства. В конце концов он тоже оседлал коня и уехал. Но не в караван — не хотелось соваться к собратьям. Не хотелось видеть взгляд Брегена, в котором читалось бы «я же говорил, что это убьет ее». Это убило ее. Его ошибка убила ее. То, что он отпустил ее одну на растерзание пророчеству — убило ее. От этих мыслей становилось тошно. Вряд ли зимовка в Каэр Серене, Грифоньем Гнезде, спасет Кота от этих мыслей, но там никто не будет проговаривать их вслух, вторя внутреннему голосу. Кельдар, Хранитель Каэр Серена, старый Грифон раз в несколько лет приглашал его на зимовку, помня, что рыжий Кот был когда-то хорошо знаком с основателем Школы Грифона. Иногда Гезрас приезжал. Грифонов осталось слишком мало — их тоже раскидало по свету, тому и этому, и те, что зимовали, были, в большинстве своем, против присутствия чужака и не оставались в те зимы. Потому зима в Каэр Серен была пропастью одиночества в ледяной каменной крепости у моря. Но иногда именно это и было ему нужно.

***

— Ты в замке Стигга, — сказал Сарен, когда Лис очнулась. — Я слишком долго гонялся за тобой, — продолжил он, мерзко улыбаясь и указывая на тяжелые оковы, застегнутые на запястьях. — Но я опоздал, и тебя сделали мутанткой, — поморщился магик, глядя на искаженное болью бледное лицо. — И больше ты не Зеркало, — продолжил он, начиная ходить по тесной комнатке взад-вперед, — тебе изменили магическое поле. Ты не Зеркало и тем более не чародейка. Я не знаю, что с тобой теперь делать, нужна ли ты такая господину, и потому дождусь его. А пока ты будешь сидеть здесь. Или лежать, — он снова мерзко улыбнулся, — рана серьезная, и она еще до-олго не заживет, я позаботился об этом. Лис его почти не слышала — ей казалось, что кожу от нижних ребер до таза сдирают. Острая, жгучая боль не стремилась становиться ноющей и тянущей — будто раз за разом полосовали по одному и тому же месту сталью. Ни одна мысль не задерживалась в голове — она снова провалилась в вязкий бессознательный туман. Дни одна не считала, пока половину времени проводила без сознания. Вокруг был только холодный камень и тошнотворный, застоялый запах холода, прелой соломы, мокрой пыли и крови. Непрерывного сильного кровотечения не было, иначе она давно бы умерла — рана на животе не закрывалась и не заживала, но и не кровила непрерывно. Рубашка давно засохла в плотную корку на животе и боках. Сарен заходил время от времени — проверить, не откинулась ли добыча. Оставлял какую-то еду, которую она проглатывала, не жуя — организм пытался переборот заклинание и заживить рану и тратил на это уйму энергии, желудок просто прилип к позвоночнику от голода. Двигалась она минимально — чтобы не застоялась кровь и не образовались язвы, на большее сил не хватало, каждое движение лишь усиливало боль и сгущало в голове туман. Но организм ведьмака приспосабливается быстро. Боль не ушла, затрудняла движения, раздражала и подстегивала очнувшееся от онемения сознание. Мыслей в один момент становилось слишком много — и Лис сбегала от них в медитацию. Замок Стигга давил на сознание неподъемной тяжестью камня, ей казалось, что стены тихо шепчут, стонут, плачут и кричат так же, как плакали и кричали здесь будущие Коты. Казалось, все, кто умер тут на столе чародеев, в процессе мутаций или дальнейшего «поиска ошибок» так и остались бродить по коридорам. Сарен говорил, что она тоже останется тут. В вязком тумане она видела узкие, тесные каменные коридоры, тяжелые двери, провалы окон. Когда долгожданная ясность в голове наступила, она стала замечать за ним странности — магик был будто под чем-то, около носа она заметила белую пыль. Фисштех. Прелестно. Едкие, злые мысли витали вокруг. Лис успела много раз проклясть свою дурость и доверчивость, недалеких кметов с их предрассудками, двоедушника и снова свою доверчивость. События той ночи и утра, когда за ней пришел Сарен, душили, заставляли бессильно скалиться и тихо рычать. В один такой момент пришел магик. И тут же решил, что скалится она на него. От сильного пинка по ребрам она снова потеряла сознание — живот зажгло огнем. Какое время суток — понять было трудно. Окошко в комнатке, похожей на карцер, было под потолком — чтобы взглянуть туда, нужно было или сильно откинуть голову, или приподняться и оглянуться, что было совсем невозможно. По ее внутренним часам прошла где-то неделя. От мысли, что она опоздала в «Рыжего Кота» и Гезрас наверняка этим обеспокоен, стало дурно и душно. Ее сумки лежали в зале, в который нужно было подняться по лестнице и пройти по коридору шагов десять — она слышала, как там ходит магик. И там, не потухая, горел огонь. Огонь горел по всей Стигге — факелами, камином в зале и камином в одной из комнат сверху. Дни тянулись один за другим, одинаковые, как близнецы, окрашенные резкой, сковывающей движения болью и металлическим запахом крови, бегающим от наркотиков взглядом Сарена и его мгновенно вспыхивающим по любому поводу раздражением. Каждая такая вспышка оставалась синяком на теле. Он ждал некоего господина, но тот все не приходил — и магик нервничал. Нервничал, психовал и много говорил. Люди под фисштехом, видимо, очень говорливые. — Я вас, мутантов, до самого дна знаю. И Стиггу — до последнего камешка. Я сам работал тут какое-то время. Начиная с третьего поколения Котов, как сейчас помню, — магик блаженно улыбается, Лис давит в себе желание сплюнуть на пол металлический привкус крови — своей и чужой. Всех Котов, что тут умерли до нее. Чьи тени теперь скользили тут в дыме от потухшего фитилька свечи и танцевали в пыли в холодном осеннем солнечном луче. — А ты у нас седьмое или уже восьмое поколение, Зеркало? Изменяли эти криворукие мутанты формулу, не знаешь? — Сарен глумливо хихикнул, — судя по тому, что ты еще жива — не изменяли. Значит, семерочка… Они не сильно стабильнее первых, как мы не бились над формулой, ваши мутантские психи все равно остаются, хоть ножом их вырезай. А может, попробуем, а? Лис истерично рассмеялась — живот тут же свело от боли, но остановиться она не могла. Интересно, у нее получится, как у Гезраса, убить магика и сбежать с разрезом от горла до паха? Ей хотелось бы, чтобы получилось. Но, наверное, будет больно. От этого она рассмеялась еще сильнее — так, что чуть не вырубилась снова от рвущего кожу и мышцы острого нытья. Но Сарен вскрытие проводить был не намерен. — Начнем с рук. Подправим твою мутантскую шкуру. Пачкать руки сам он тоже не хотел — вручил ей ее же стилет. Лис тут же развернула предплечье внутренней стороной к себе. — Э, нет, так не покатит. Не строй тут самоубийство, все равно не сдохнешь. В общем-то, плевать. Сталь обожгла кожу, боль в предплечье объединилась с болью от живота и боков. — Хуже, чем уже есть, выродок стать не может. Так хоть приведем внутреннее и внешнее в равновесие. Господин все не приходил. А Сарен все расходился — наблюдал, как она день за днем приводит внешнее в соответствие с внутренним, но не давал сделать больше двух длинных разрезов за раз. А ее неожиданно отрезвляла новая боль. Лис чувствовала, что копящаяся истеричная злоба, не находящая выхода, придает ей сил. Почему бы не начать что-то делать? Да, она обездвижена и каждый вечер в полубессознательном состоянии, она, видимо, потихоньку сходит с ума, раз ей слышатся голоса всех убитых в Стигге Котов, которые шепчут, кричат и скулят, что им больно, им страшно, они сейчас умрут, магики создали их, чтобы убить. Дьявол кроется в мелочах. В том, что ей дает ее прекрасный слух — чародей не закрывает до конца двери. Пару вечеров подряд он видел за ними смутные тени. Проверить ее подделки на иллюзии он не счел нужным. Логично — кроме них, в замке ни единой живой души, а она, как он сам сказал, способностей лишена. Самоуверенность сыграла с ним дурную шутку. И фисштех тоже. За тенями пришел тихий шепот, скользивший в стоялом воздухе, когда он засыпал. Зачем вы убили нас? Мы ни в чем не были виноваты. Почему мы платим за ваши ошибки? Мы найдем вас всех. Когда Сарен перестал отмахиваться от них и начал просыпаться с криками, Лис начала улыбаться. Главное — заронить в сознание неуверенность. Крохотный кусочек сомнения. Потом эффект раскручивается. Чародей зажигал все больше огня, спасаясь от теней — она становилась все сильнее. Тени становились все сильнее, больше, непонятнее. Все более пугающими — они легкими, на грани слышимости шагами следовали за ним по пятам, они коротко отблескивали металлом за спиной, который раз за разом оказывался оковкой двери или держателем потухшего факела, ловящего блики огня факела в все сильнее дрожащих руках Сарена. Тени шептали на ухо, спрашивая, зачем, зачем, зачем, почему столько смертей, ради чего, за что? На ее ребрах и ногах появлялось все больше синяков от чужих сапог — но ее это не останавливало. Стигга никогда не была добра к своим обитателям. Лис чувствовала, как в воздухе крепнет потихоньку, день за днем, ночь за ночью запах страха — острого, животного страха перед темнотой, перед неизвестным и непонятным, перед своими грехами и ошибками. Чародей сорвался на визг, когда под его ногами проползла неторопливо огромная, блестящая черным хитином сороконожка. Она раз за разом повторяла песню-речитатив из другого, оставленного за спиной мира. По всей крепости расползались сороконожки — чудовищно реалистичные, разных размеров, черные, блестящие, стекочущие и шуршащие лапками, щелкающие жвалами. — Напиться бы да вином, на пол роняя звезды с неба по принципу домино — да-да-да-да… Тихий-тихий шепот в пустом карцере, насквозь пропахшем темнотой, кровью, болью, острым, выжигающим оставшиеся эмоции желанием мстить, стылой злобой и садистским удовольствием оттого, как все сильнее с каждым днем трясутся чужие руки, как быстрее и истеричнее колотится чужое сердце, как все затравленнее бегает взгляд серых светлых глаз, пустоту в которых заполняет животный страх. На тревожное состояние после приема наркотиков — бедтрип, как это называли, кажется, у нее на родине — наложить длинное, растянутое во времени ощущение надвигающегося непонятно чего, но непременно страшного. Это оказалось сложно — но не критично. Через неделю у магика ясно очертились синие круги под глазами, нос ярко покраснел. — Все, что хранит в себе темнота, не даст взлететь — и как ни хлопай ресницами — никогда… Сарену все яснее виделись в темноте отражающие свет кошачьи глаза. Хищные, наблюдающие за каждым шагом, ждущие, когда он оступится. — Ой, божечки! Екнуло сердечко, девчонка весь вечер со слезами поет о вечном… Лис уже и сама не знала, были десятки шуршащих лапками многоножек и тени погибших ведьмачат настоящими или нет. Знала только, что чародей тоже их видел — об этом ясно говорило то, как он вздрагивал от каждого шороха, исходящий от него запах страха. — О том, что так важно было беречь, на пальчике есть колечко, но время девчонки так скоротечно… Сознание реальности сдвигалось, искажалось, казалось — день исчез, солнце исчезло, луна растворилась в темноте, только пульсировал в коридорах и залах Стигги трепещущий огонь и скользили в темноте тени ведьмачат. Всех, кто так и не вышел на большак. Всех ошибок чародеев. И Сарена в том числе. — По стеклышкам разбитым босиком, и ей снятся паразиты и как в рамки заползают насекомые — в комнате пахнет табаком, она знает — в темноте есть то, что может проглатывать целиком… Шепот преследовал чародея везде, медленно подводил вязкую тревогу к черте, пересечь которую обратно тяжело. У Лис, раз за разом повторявшей шепотом отрывистые, ритмичные слова песни, сердце давно бухало тяжело и не в такт, срывалось, немели руки и ступни от боли, болело все тело — но она упрямо повторяла, улыбаясь, слушала тихий шорох лапок по камню, легчайшие шаги мальчишек с кошачьими глазами, крадущихся в темноте — и уже не знала, она ли их придумала или они всегда тут были. — Только тише! Не говорите вслух, там, где встанет шум — там тут же сядет Повелитель Мух и как только свет потухнет — то разинется скверна, девочка, там на кухне ползет моя милая сколопендра… Тени мальчишек с кошачьими глазами окружали Сарена — чародей истерично зажигал огонь, касовал файерболы, тратя энергию, которую ему тут было негде пополнить, истощая самого себя и этим ухудшая свое и без того плохое от злоупотребления фисштехом состояние. Чтобы увидеть отголосок движения, скрывающийся за поворотом, за прикрытой дверью, гулко скрипнувшей петлями, на лестнице — там, где тяжелые каменные ступени облизывала жадная густая темнота. — Ты ползи, моя сколопендра… К двадцатому дню ее нахождения в сознании слова въелись в голову, а Сарен был на грани нервного срыва. — Ползи, куда ползла, и не смотри назад… Ей уже было плевать, что правда, а что — ее галлюцинации от боли или от голода. Все, что она чувствовала — острое, разрывающее живот и облизывающее иссеченные предплечья нытье и удовлетворение каждый раз, когда в вязкой тишине пустого каменного замка раздавался крик в ответ на тихое шуршание и шепот. Магик пытался топтать сколопендр ногами, швырялся в них огненными шарами и молниями — юркие длинные тени с маленькими ножками тут же разбегались и растворялись в темноте, вились по стенам, шевелили жвалами и блестели крохотными черными глазками. Сверкали в темноте кошачьи глаза, он мог рассмотреть бледные детские лица — испуганные и озлобленные, равнодушные, вымазанные в крови и золе, скалящие зубы и издевательски щерящие крупные клычки. Вы убили нас. Вы заставили нас пройти через это. Больше ты никого не убьешь. Ты умрешь. Ты умрешь хуже, чем мы. — Нет! — в темный коридор полетел наспех созданный огненный шар и тут же с грохотом взорвался. Быстрые детские тени порскнули в разные стороны — ни одну рассмотреть толком не вышло, но Сарен был уверен, что у всех них тянется длинный, грубо зашитый разрез от горла до паха. — Провалитесь к черту, мутанты! — заорал он, быстро направился в большой зал, в котором ярко горел камин, громко и яростно топая. Лис ухмыльнулась. Время ее главного творения. Длинный испуганный вопль, кажется, заставил камни вздрогнуть. Большой зал Стигги был огромен, пусть потолок там был несколько ниже, чем в монументальном Каэр Морхене. Здоровенный гудящий пламенем камин заливал его тревожным оранжевым светом, бегали по каменным стенам золотистые огненные блики, гладили крупные серые шершавые блоки. Сарен зашел через дверь сбоку от очага, собирался от души впечатать ее в дверной косяк. Но не смог — он остолбенел, содрогнулся всем телом, когда волна леденящего ужаса прокатилась от затылка до пяток. По стене напротив стекала черная кровь, вязко блестевшая в свете огня. На стене напротив была растянута худая фигура — раскинутые руки, будто прибитые к камню, вытянутые вниз прямые ноги. Огонь мягко очерчивал каждую напряженно проступившую мышцу под бледной кожей, тонул в темной от крови ткани оборванных выше колена штанов, тени залегли под неподвижно проступающими ребрами. По стене были бессильно раскинуты крылья за спиной — серые, грязные, мокрые, топорщатся в разные стороны мягкие перья, медленно падают на пол, пух прилип к кровавым потекам. Голова существа с крыльями безвольно свесилась на грудь — в медовых спутанных волосах застряли блики огня. Он поднял голову — медленно, двинулись ребра, когда он сделал вдох, шевельнулись крылья, из длинного, грубо зашитого разреза вдоль тела посередине отделилась и медленно стекла вниз еще одна темная струйка крови. Темные кошачьи глаза холодно сверкнули, тут же находя магика напротив. Сарен заорал — громко, несдержанно, на одной ноте — и кинулся назад, в шуршащую тысячей ножек темноту, подальше от как-то затесавшегося к его личным призракам того, кто сумел сбежать, объединить Котов и повести их на штурм бывшего дома. Кто залил эти камни кровью чародеев — их создателей и убийц. Лис ухмылялась в своем карцере. Эта иллюзия — в этом случае она твердо знала, что это иллюзия, она слишком долго продумывала ее — удалась на славу. Она твердо знала, что Гезраса здесь нет, и что у него нет огромных серых крыльев, и что страшная длинная рана на теле давно зажила и зарубцевалась, но Сарену это уже не помогло. То, что она, наконец, отомстила, она поняла по пронзительному скрипу открывающегося на одном из верхних этажей окна. Этот звук, казалось, слегка притупил обжигающую кожу и мышцы, выворачивающую суставы боль во всем теле. Это стоило почти месяца заточения.