***
Выйти из комнаты было страшно. Она каждую ступеньку на лестнице из грубых каменных блоков, каждый шаг по холодному даже через тонкую подошву сапог полу чувствовала, как шевелится у горла что-то дрожащее и неприятно-теплое, обвивает шею, спускается по ребрам, заставляя сердце биться чаще, каждый шаг давался с трудом. Лис за две с половиной недели оправилась достаточно, чтобы начать передвигаться, пусть живот и руки еще не зажили до конца, а слабость продолжала донимать. Она знала, что никого нового не встретит — семнадцать дней назад вернулся Маэв, но она с ним не встречалась — он не поднимался в «кошачью» комнату, а с Кельдаром она уже виделась и, судя по всему, произвела на старого Грифона не самое плохое впечатление. И все равно дрожащий комок никак не желал рассасываться, истощая внимание и без того небольшие силы. Постоянное напряжение напоминало о себе дрожью, рассыпающейся по позвоночнику от затылка вниз, едва слышался какой-то резкий звук, нервным подергиванием острых ушей, едва заметным тремором и непроходящим отпечатком усталости на лице — темными кругами под глазами, ранками на обветрившихся, воспаленных губах. Лис радовалась про себя, что в зоне ее доступности не было ни одного зеркала — она не хотела знать, насколько больное и неприятное зрелище она из себя представляет. Она еще помнила, как с удовольствием крутилась перед огромным зеркалом в доме Трисс полтора года назад, весной, примеряя какие-то наряды и тщетно пытаясь найти хоть каплю женственности, об отсутствии которой у ученицы так вздыхала Трисс. Женственность у нее непременно была, хоть какая-то — в тот год она могла себе позволить не быть бойцом, то, что ведьмаков не было рядом постоянно, в конце концов расслабило ее, мнимая безопасность расслабила ее, выпустила на волю что-то спокойное и мудрое, помогавшее тщательно высчитывать артефакты и работать в госпитале. Сейчас все это сгорело, выжжено железом — никакого спокойствия, никакой мягкости, никогда. И ее тело соответствовало содержанию — острое, болезненно исхудавшее в заточении, нервные руки, настороженный взгляд и растрепанная мальчишеская стрижка сменили осторожную плавность неторопливых движений, длинные текучие косы и спокойствие в глазах. Неудивительно, что Маэв ее не узнал. Кельдар, конечно, сказал бывшему ученику, что в крепости будут зимовать двое Котов — уже знакомый им Гезрас и его раненый котенок. Ведьмак скрипнул зубами, но спорить с Хранителем не стал. А когда котенок все же выздоровел достаточно, чтобы спуститься вниз, Грифон впился в него внимательным взглядом. Котенок выглядел так, будто подрался со сворой дворовых собак и чудом выжил. Разве что острое ухо не порвано. Резкие, выразительные, женственные черты лица Маэва не смутили — котенок явно был эльфом, у них такое встречается. Грифон видел не так много эльфов, чтобы заметить отличия в строении лицевой части черепа и челюсти. Высокий и весь будто дерганый, нервный, резкие движения — тот постоянно оглядывался на наставника, пока шел рядом с ним по коридору в большой зал. Короткие, сероватые вихры, оставленная длинной челка частично убрана за уши, частично падает на лоб и огромные, темно-золотые глаза с вертикальным кошачьим зрачком. Было в нем что-то неуловимо знакомое — в чертах лица и длинных пальцах — но Маэв не мог припомнить, встречался ли ему в последние годы на Пути эльфеныш с седыми волосами. Узнавание на смутно знакомом лице его слегка насторожило, покусанные губы сложились в слабую, но приятную улыбку. — Привет. Голос — тихий, немного неуверенный, но красивый, певучий, взрослый, женский — чем-то отозвался с правой стороны тела, которая прекрасно помнила мариборский госпиталь. И сразу стали очевидны женственные резковатые черты лица, седые волосы и узнавание. — Ангел? Ну и ну, — ведьмак запустил пальцы в бороду, — вот так история… значит, Школа Кота? Ведьмачка снова едва заметно улыбнулась, Маэв покачал головой. — Если расскажу кому, что меня в военном госпитале Кошка лечила — и не поверит никто… черт, рад тебя видеть, ангел. — Я тоже рада, Маэв. Гезрас тактично решил оставить их поговорить и ушел в библиотеку, Кельдар еще не спускался — Лис и Маэв проболтали до обеда. Грифону было интересно, где она умудрилась так травмироваться — о ее принадлежности к Котам и предыстории до их встречи в госпитале он предпочел ничего не знать. Рассказ о деревне с двоедушником, детали вроде внешности которого были ведьмачкой сознательно опущены, поднял в Грифоне волну гнева — тот ругался на чем свет стоит, потрясая единственным кулаком под тихие смешки Лис.***
Когда выпал первый снег, Лис сидела в библиотеке и смотрела в окно, кутаясь в утащенное из комнаты одеяло. Около моря было просто зверски холодно, но белые комочки снега красиво летели, подгоняемые соленым ветром, на фоне светло-серого неба, чтобы сразу раствориться в черно-серой блестящей воде. Она насторожилась, когда услышала в коридоре шаги — незнакомая поступь, легкая, побрякивающая железом. В двери зашел ведьмак — молодой, высокий, в мокром плаще поверх цельного панциря Грифонов. Откинул с лица мокрую русую челку, щуря глаза. — Еще один Кот? Кельдар, серьезно? Давайте тогда уже не мелочиться — пусть всем караваном въезжают! — возмущенно заорал молодой ведьмак, обернувшись обратно в коридор. Чем и воспользовалась Лис — когда незнакомый Грифон повернулся обратно, ее уже и след простыл. Она уже благодарила строителей Каэр Серена за то, что они предусмотрели несколько выходов из библиотеки, пробираясь каким-то узким коридором подальше от громкого и злого голоса с колотящимся под горлом сердцем. Острое ощущение, что им тут не рады, раньше приглушавшееся спокойствием Кельдара, тревожно всколыхнулось вновь, холодом поползло по рукам и позвоночнику, застучало в висках. — Успокойся, Андре, — осадил его бывший наставник, — милсдарыня Шон — ученица Гезраса, была сильно ранена и останется здесь до весны по законам гостеприимства и моему решению. — Еще и девка, — поморщился Андре, — этот рыжий… — Цыц. Я исполняю волю своего наставника и основателя Школы Грифона, отраженную в наших принципах, а именно — не отказываю в приюте тем, кто в этом нуждается, — прокаркал старый Грифон, — а ты не в том возрасте, чтобы оспаривать основные догматы нашей Школы. Андре, может, и хотел бы возразить, но не стал — развернулся и ушел в бывшую комнату одного из чародеев, позвякивая неснятой броней. Он вернулся в Грифонье Гнездо под самый снегопад и уже не имел возможности уехать обратно и искать другое место для зимовки. Молодой ведьмак еще застал времена, когда холодная и пустая крепость у моря на самом деле напоминала гнездо, и никаких чужаков тут не было — до тех пор, пока на Каэр Серен не напали. Лис поднялась в комнату с полным нежеланием выходить оттуда до весны. Она знала, что не получится, но обострившееся, болезненно-яркое восприятие окружающего мира, когда каждая эмоция клыками впивается в сердце, заставляла желать спрятаться в темный угол, с головой накрыться одеялом и больше никогда оттуда не вылезать. — У тебя опять такой взгляд, как будто ты сейчас разрыдаешься. Старшая речь, тягучие гласные, грассирование, плавные, бархатные интонации чужого голоса чуть ослабили хватку тревоги, Лис вздохнула спокойнее, по-прежнему кутаясь в одеяло и молча глядя на Гезраса. Рыжий Кот оторвался от очередной книги и смотрел на нее в ответ, пока девушка пыталась быстро прикинуть, не разозлит ли она его, если сейчас свернется калачиком у него под боком. — Позволю себе напомнить — плакать ты не можешь, — продолжил он, вздохнул, когда пауза затянулась, — да не смотри ты на меня так, ради Девы Полей, у меня такое чувство, будто я у ребенка любимую игрушку забрал. Что ты хочешь? На ручки? Лис шмыгнула носом и заулыбалась. Она была рада, возможно, слишком рада тому факту, что Кот до нее имел дело с ведьмачатами Школы Кота. В отличие от Весемира, который совсем не понимал смысла ее стремления прижаться к чьему-то боку и просто потакал ей из сентиментальности, видя в ней частично ученицу, а частично — что-то вроде внучки, Гезрас знал, что иногда котятам важно просто кого-то чувствовать рядом. Он был строгим и требовательным наставником, который не гнушался пользоваться сомнительными методами обучения — у Лис на шее который день не могли пройти синяки от его пальцев из-за ежедневных «тренировок» по задержке дыхания — но в то же время признавал важность эмоциональной близости и не избегал ее. Лис, пожалуй, могла понять, почему Койон вырос таким, каким вырос, у него под крылом. — Я тяжелая. Кот тяжело вздохнул. — Для своего роста ты весишь меньше, чем должна. Логично, учитывая, где ты провела месяц и как ты его провела. Тренировать тебя пока смысла нет, ты слишком слаба, учить что-то ты в таком нервном состоянии не сможешь. Что еще с тобой делать? Сказку рассказать? — Я могу и так посидеть, — она быстренько скинула сапоги, выползла из одеяльного кокона, накидывая теплую ткань сверху на себя, и примостилась полулежа под теплым боком. — Ага, как же. Что случилось? Она могла бы сделать вид, что без понятия, о чем он говорит, но смысла в этом не было — проницательный взгляд темных кошачьих глаз уже выцепил ее повышенный уровень настороженности и пришибленность. — Приехал еще один Грифон, — тихо сказала Лис, — молодой. Ругался. — Чем ты ему насолить успела? — лежащая на ее плечах рука автоматически начала трепать ткань одеяла, натянутого по шею. Лис поморщилась. — Своим существованием. — Понятно, — Гезрас выдержал паузу, глядя в камин, — да не трясись же ты так, Шон. Он, во-первых, ничего тебе не сделает, пока здесь я и Кельдар. Во-вторых, даже если попытается — у тебя тоже есть два меча. Хватит дрожать, как мышь. Окрепнешь — начнем тренировки, мне не нравится твой настрой. Мне кажется, ты забыла, с какой стороны держать оружие. — Я помню, — буркнула Лис. — Что ж тогда боишься? — удивился Кот. — Я не боюсь, — она поерзала, легла щекой на чужие ребра, вздохнула, формулируя мысль, — мне просто не нравится знать, что я кого-то раздражаю и ничего не могу с этим сделать. — Привыкай. Ты всегда будешь кому-то не нравиться, ты почти ведьмак Школы Кота, ты выглядишь, как эльфка, ты женщина, в конце концов. С другой стороны — а какая тебе разница, нравишься ты кому-то или нет? В чем тебе смысл кому-то нравиться? Ты делаешь свою работу и зарабатываешь деньги, тебе ли не все равно, что там о тебе думают? А для тех, кто слишком громко думает, у тебя есть два меча, ножи и арбалет. — Зачем кидаться сразу в драку, если можно просто игнорировать, пока они только говорят? Гезрас повернул голову, сверху вниз глядя на вихрастую серебристую макушку. — Всем бы Котам такие мысли. Выдержка у тебя есть — это хорошо. Хотя бы на словах есть. Но есть и страх, причем страх плохой, мешающий. Над ним надо работать, — задумчиво, больше сам себе сказал он, — не забывай, что ты больше не беззащитная девчонка — ученица чародейки. Ты вооружена и умеешь этим пользоваться. Запомни. — Я и ученицей не беззащитной была, — припомнила Лис свое бесславное похищение. — А теперь ты должна защищаться еще лучше. Надо закрепить эту мысль, — с интонацией «потом подумаю над этим» проговорил ведьмак.***
Лис прекрасно знала о своей повышенной тяге к прикосновениям. Знала и о том, что она повышенная, и о том, что не всем нравится, когда их касаются постоянно и в таких количествах. Но никогда не имела с этим особых проблем — да, время от времени ей остро не хватало прикосновений, и она почти лезла на стены, но она понимала существование личных границ и постоянно спрашивала, можно ли — до того, что ей говорили «делай уже, что хочешь, и прекрати спрашивать». И всегда, если она с кем-то засыпала и просыпалась посреди ночи от чужого кошмара, у нее был всего один волшебный способ — обнять. С детьми в Овцах работало безотказно, с младшими братьями, если вдруг кто-то просыпался среди ночи в слезах, с Цири, которой она пела колыбельные, чтобы рыцарь в шлеме с крыльями исчез. С Койоном, в конце концов — тот ее после плохих снов не выпускал до утра. Поэтому, проснувшись посреди ночи от чужого хриплого, сбивчивого шепота и болезненного вздоха, она без задней мысли потянулась к источнику звука — и почти успела прижаться лбом к чужой спине. До того, как ее рывком перевернули на спину, заблокировав руки. Тяжесть чужого тела вдавила в перину и одеяло, не давая двинуться, сверкнули в темноте отражающие свет огня, горящего в камине, кошачьи зрачки. Ей показалось, что во второй руке, не сжимавшей ее запястья, сверкнул металл лезвия. Но она даже испугаться не успела — тяжесть тут же исчезла, ведьмак сразу оказался в локте от нее, почти загороженный вздыбившимся одеялом. — Прости, — автоматически извинилась она, потирая занывшие запястья. Собственные кости показались ей хрупкими и тонкими, как у птицы — ощущение было неприятным. Чувство собственной беззащитности, когда произошло что-то, не вписывающееся в картину мира, но она еще не успела это толком осознать. Потрескивали прогорающие дрова в камине. Шумело море за окном, облизывая черными волнами серую полоску песка, оставляя клочья белой пены около комочков снега. Выл и скрежетал колючий холодный ветер. Где-то на лестнице скреблась мышь. Лис слышала, как выравнивается чужое дыхание, как замедляется сердцебиение, пока ее сердце еще грохотало за ребрами. — Зачем? — хрипло спросил ведьмак. — Что — зачем? — тихо уточнила Лис, глядя в потолок. Минутка осознания того, что если тебе кто-то позволяет себя касаться — не значит, что можно делать это в любой момент времени, оказалась неприятной. — Зачем ты это сделала? — Я, — она запнулась, — я всегда так делала, если кому-то снились… плохие сны. Гезрас молчал. Лис тоже молчала, все глубже и глубже закапываясь в ситуацию, начиная искать причины и вычислять следствия. Если подумать — все логично. В нем десятилетиями росла настороженность ко всему миру, сначала в Стигге, потом — на свободе. Естественно, что первой реакцией на неожиданное нарушение личного пространства в минуту относительной уязвимости — эмоциональной и физической — будет удар на предупреждение. Ей еще повезло, что Кот быстро понял, что происходит, и не зашел дальше, чем блокировать неожиданного нарушителя невидимой границы. Странно было бы ждать, что он как-то через сон поймет, что это она, и тем более станет делать исключения. Именно готовность ударить первым его спасала, наверняка не раз — такие последствия оставило его обучение и жизнь после него. Она слегка сдвинула фокус своих размышлений на сравнение, продолжая глядеть в потолок. Все разные, все по-разному реагируют на похожие события. И если она провела в Стигге всего месяц и все ее желания сейчас сводились в основном к поиску безопасного места, то он давно безопасности не ищет. Он создает ее для себя сам — готовностью защищаться и нападать. Потому что давно знает, что никто, кроме него самого, его не защитит. И эти выводы, это осознание сделали ей еще хуже — Лис снова, как в первую зиму, увидела почти наяву худого рыжего подростка, скалящего зубы в клетке и ненавидящего всех потому, что его самого ненавидели все. За происхождение, за цвет волос, за неправильность мутаций и еще богиня знает за что. И еще сильнее захотелось оказаться там много лет назад — просто чтобы доказать, что не все будут к нему так относиться, что не весь мир враг. Поделиться с этим ребенком кусочком тепла и спокойствия. Но сейчас — слишком поздно. Рыжий худой мальчишка-полуэльф давно умер, давно вырос, давно стал таким, каким стал. Уже поздно пытаться докричаться до этого ребенка. Его больше нет. Есть только взрослый и очень уставший ведьмак, который давно не ждет ни от кого ничего хорошего, потому что никогда ничего хорошего ни от кого не видел. Ей мгновенно стало очень, до ужаса стыдно перед ним — за свой страх, за свою раздражающую тревожность, за это постоянное стремление коснуться, которое он терпит, позволяя ей найти кусочек спокойствия. Лис пожалела, что больше не может плакать — жутко хотелось деть куда-то эти эмоции, а выхода не находилось. — Шон. — Да? Лис ненавидела, как надломился голос. Не заметить этого было невозможно. — Если тебе нужно — иди сюда. Она уткнулась носом в одеяло, судорожно пытаясь свить себе если не гнездо, то хотя бы что-то, что помешает разглядеть в темноте, насколько ей стыдно. — Я… не знаю? Прости. Я запуталась. Кот тяжело вздохнул. — В одеяле запуталась? Хватит постоянно извиняться. — Я просто, — она с головой накрылась одеялом, свернувшись калачиком, будто пыталась спрятаться от этого обжигающе-горячего чувства, неприятно горевшего на щеках и кончиках ушей, — я не хотела… Еще один тяжелый вздох, шорох — ведьмак преодолевал кучу одеял, наваленных на кровати в художественном беспорядке. — Я уже понял, что спрашивать тебя бесполезно — тебе всегда нужно. Не буду я тебя трогать, не трясись. Лис не хотела бы уточнять, какое «трогать» имеется в виду. Она отдавала себе отчет в том, что три недели спит в одной кровати с мужчиной, но знала, что он, во-первых, раз в семь ее старше, во-вторых, наверняка даже не думает об этом, и, наконец, она ему доверяла и верила, что абсолютно ничего не произойдет без ее полного и безоговорочного согласия, которого она никому не давала. Значит, все спокойно. Даже думать об этом было странно. Уже лежа головой на чужой груди и отчетливо слыша неторопливый перестук нечеловеческого сердца, она думала, что это что-то другое. Какая-то другая форма привязанности — формирующаяся, крепнущая, но не такая, как с Койоном. Не связанная с телом. Что-то более детское, до странного невинное, но все еще честное и сильное. Что-то, чем она определенно дорожила.