***
— Марта! Подь сюды! Тринадцатилетняя девочка, гладившая осторожно по носу большого черного коня, нехотя повернулась на голос матери и подошла к двери в дом, приминая молодую, еще совсем низкую зеленую траву. Мамина фигура — большая, высокая, плотная, в ярко расшитой по-праздничному рубахе — бросала длинную и широкую тень, которая из-за перекинутого на круглые плечи коромысла казалась рогатой. — Не встал ведмарь еще? — Не видела, — Марта потупила глаза в землю. Вчерашний нелюдь напугал ее — девочка долго не могла заснуть, вспоминая худую и очень высокую, выше мамы, фигуру и сверкающие из-под плаща звериные глаза. Она умом понимала, что монеты-то лишними не будут никогда, но всей душой желала, чтоб мама выставила ведьмака с рассветом или вовсе не пустила за порог. — Будет ему дрыхнуть, — мама зашла в дом, Марта слышала, как ударились об пол донца ведер, наполненных водой, слышала тяжелые мамины шаги, — иди, разбуди. Девочка тяжело вздохнула, тихонько шагнула за порог в дом, комкая в руках кончик русой косы. Коротко оглянулась — мама заливала воду в большой горшок, стоя к ней спиной, но Марта чувствовала, что идти придется. Каждый шаг по лестнице давался с большим трудом — казалось, что к ногам привязали тяжеленные мешки и те двигались едва-едва, а дыхание почти застывало в горле. Девочка зажмурилась, продолжая подниматься наверх — пыталась убедить себя, что она сейчас быстро откроет дверь нараспашку, скороговоркой скажет, что утро уже давно, и тут же убежит вниз, совсем не глядя на страшного высокого ведьмака и его ужасные мечи. Все же знают, что у ведьмаков два меча — для чудовищ и для людей, и они их везде носят, даже спать с ними ложатся, и Марта тоже знала — вездесущие мальчишки рассказали. Дверь слишком быстро оказалась прямо перед ней — девочка остановилась, прислушиваясь. Полная тишина. Вместо того, чтобы с грохотом распахнуть дверь, Марта аккуратно и тихо ее приоткрыла — совсем чуть-чуть, так, чтобы в комнату проскочить и не зацепиться юбкой. Ни один знакомый ей мальчишка не видел живого ведьмака! Эта мысль чуть придала ей сил. Все-то они знают, конечно, верят всем подряд на слово — а она сама увидит, спит ведьмак со своими мечами или нет. Марта оглянулась — но не заметила ни одного меча. Ведьмак лежал на тахте прямо перед ней на животе — лицо отвернуто к стене, седые короткие волосы беспорядочно торчат вихрами, темный шерстяной плащ, в котором он вчера пришел и которым накрылся, засыпая, сполз вниз, к штанам, открывая спину, одна рука свесилась с узкой тахты и тыльной стороной ладони лежала на полу. Девочка замерла. Ведьмак, безусловно, спал. И был весь какой-то странный, непропорциональный будто — плечи развитые, как у того, кто привык работать мечом, но как будто их взяли — и растянули в стороны, сделав фигуру треугольной, переходящей в узкий пояс. Белая-белая кожа, под которой проступали расслабленные во сне плоские, поджарые мышцы, во все плечо и на боку — россыпь синяков от багрово-синих гематом до почти заживших, желто-зеленых. Все видное Марте предплечье обвивали темные ленты шрамов. Длинных, змеями обернувшихся вокруг руки, заживших словно не так давно. На плече посередине светлел еще один — более старый, спину длинными линиями пересекали следы, как от порки — но не свежие, белые с красным по краям, а будто кожаный тонкий ремешок стесал там кожу когда-то. Еще ведьмак зачем-то перетянул грудь под руками чуть посеревшей тканью в несколько слоев — девочка подумала, что где-то там, с той, невидной ей стороны есть какая-то свежая рана и скоро будет еще один шрам. — Ну шо там? — донесся с лестницы мамин голос. Ведьмак мгновенно подскочил, будто его подбросили — в воздухе почти развернулся ко входу лицом, приземлившись снова на лавку, и почему-то вжался в угол, глядя на испугавшуюся Марту ошалелыми, темно-золотыми кошачьими глазами. — Проснулся, ведьмарь? — мама отворила дверь до конца и протиснулась в комнатку, в которой мгновенно стало тесно. Возникшая после вопроса пауза несколько затянулась — ведьмак бестолково моргал, пытаясь, видимо, осознать, что обратились к нему, и почему-то прижимал оба расцвеченных синяками и шрамами предплечья к животу, Марта испуганно прижалась к стене у крохотного оконца, а ее мать разглядывала ведьмака с удивлением, будто не видела его вчера. Девочка перевела дыхание, отойдя от минутного испуга, и тоже осторожно повернула голову. Ведьмак на нее не смотрел — и Марта могла вволю поразглядывать неожиданно молодое лицо с остро выступающими скулами, прямым узким носом с чуть приподнятым кончиком и широко раскрытыми звериными глазами. И почему-то острые, торчащие из серых вихров уши — наверное, именно такие были у эльфов. Марта эльфов никогда не видела. — Девка, что ли? — наконец, нарушила молчание мама. Ведьмак на секунду принял еще более растерянный вид — будто испугался, но тут же попытался нахмуриться. — С чего бы? — Мозги мне не пудри, — мама расправила плечи и уперла руки в бока, с высоты своего роста разглядывая ведьмака, — голос у тебя, конечно, не женский, но кадыка нету. Сисек, правда, тоже, — прибавила она, — но тебе б они мешали только. Марта затаила дыхание. Она и не думала, что девочки могут становиться ведьмаками — ей никогда по таких не рассказывали. — Что ж ты такая побитая? — сочувственно спросила мама. Ведьмачка нахмурилась еще сильнее, склонила слегка голову вперед. — Побили. — Монстры? — мама махнула Марте рукой, подзывая ее выйти и спуститься вниз. — Нет, — резко ответила ведьмачка. — Совсем с глузда съехали, — фыркнула мама и крикнула Марте в спину, — воды подогрей! Так вот. Мало того, шо девок ведьмаками делают, так еще и бьют потом. Эльфка ты, да? Уши вижу. Да не жмись ты так в угол, нам остроухие ничего не сделали, муж мой с белками как-то договорился хитро и ездит себе спокойно.***
Семья купца из той деревеньки оставила о себе неоднозначное впечатление. Лис до последнего ждала подвоха — но Марфа, женщина, пустившая ее на ночлег, только рукой махала — мол, не жмись по углам, и так не повезло тебе. Сбивчивую просьбу никому не говорить о том, что она тут была, выслушала, грозно сдвинув темные брови, и заявила, что пусть только придут — она их коромыслом отходит. Только один раз Марта, ее дочь, спросила, где же ведьмачьи мечи. Лис коротко ответила, что там же, где медальон. Не с ней. Уехала в ночь — Марфа заявила, что она может быть тут, сколько угодно, если будет по хозяйству помогать, но Лис знала, что ей надо бежать как можно дальше. Три дня — слишком близко. Бесконечная дорога слилась в одну серую полосу. Становилось все теплее, леса покрывались густой молодой зеленью, просыпалась жизнь. Лис как будто заснула. Она с трудом понимала, где находится и как оказалась в этом месте. Просыпаясь, каждый раз минуты полторы судорожно оглядывалась, пытаясь понять, где она — в воспоминаниях не оставалось ничего о прошедшем дне, утра, дни и вечера будто проходили мимо, проносились вместе с деревьями, тропами и полями — и исчезали навсегда за спиной. Вся ее жизнь была под плащом — судорожно, коротко билось сердце, руки нервно сжимали поводья, глаза пристально смотрели по сторонам, уши чутко вслушивались во все звуки, одновременно совсем не воспринимая и не понимая их. Замедлилась она только через три недели. Украсть что-то еще полезное, кроме ножа и плаща, не получилось, брать заказы было незачем — она не справится без меча и эликсиров. Эликсиры еще можно было сварить — стащить где-нибудь в таверне в очередной захудалой деревеньке плошку, там же купить спирт, набрать в лесу трав и попытаться что-то сделать без перегонных трубок и специальных колб. Но идти даже на гулей с ножом — самоубийство. Через три недели пути вперед и только вперед она набрела на чудную поляну, где уже поднялись травы. Часть из необходимого собирать было еще слишком рано, но остальное уже готовилось цвести — а в некоторых растениях ценились именно молодые листья. Набрав пучок, Лис решила во второй раз за время со своего побега выйти к людям. Травы удалось продать вполне удачно — местная травница очень обрадовалась, она не заходила в такую чащу никогда, а ближе — все уже собрано. Уже в таверне за довольно скромным ужином — к деньгам ведьмачке пришлось относиться очень бережно — она узнала, что добежала до Аэдирна. — Едрена мать, — стукнул какой-то стражник кружкой по деревянному столу, — за зиму тех тварей развелось до жопы! Пережрут тут всех, как только из лесу выйдут — костей не останется! Лис навострила уши. — Дак не скоро еще выйдут, — успокаивающе загудел второй, — они ж далеко там раз-гнез-дились. — Что им твое далеко? — огрызнулся первый, — лап-то много и зубов достаточно — вон, охотникова сына покусали, он и помер к вечеру, даже колдунья эта не спасла. Ведьмачка прикинула шансы. Невысокие, но собиранием травок в чаще денег не заработать. — Вам, я так смотрю, ведьмак нужен? — неслышно подошла к пьющим стражникам она. Первый, громкий, к которому она зашла со спины, дернулся и чуть не расплескал пиво, обернулся, недружелюбно разглядывая ее из-под темных широких бровей маленькими черными глазами. — Медальон покажи, — буркнул он. — Так медальон или ведьмак? — прищурилась Лис. Она бегло оглядела полупустую еще таверну. В случае чего — выскочит в окно и драпанет в лес. Не догонят. — Нужен ведьмак, — прогудел второй, большой, с красным отдуловатым лицом, — даже очень. — Погодь, не гони коней, — остановил громкий, — а ежели это отступник? — Какой отступник, Янкель? — медленно поинтересовался его напарник, — неоткуда им отступать уж лет пятьдесят. Прощелкал ведьмак медальон, с кем не бывает. — И меч? — прищурился громкий Янкель. Лис склонила голову к плечу, стараясь, чтобы капюшон скрывал уши. — Продал, — нехотя ответила она. Янкель поперхнулся своим пивом, даже его напарник стал глядеть на нее недоверчиво. — Ты нам бошки не дури, ведьмак. Меч и медальон — продал? — Есть-то зимой хочется. А нечего. Но учебу, милсдари, не продашь, — протянула она, — так что если меч дадите — не будет у вас тварей. — Есть, ведьмак, всегда хочется, — фыркнул Янкель, — и нам тоже. Отдадим мы тебе меч, а ты с ним — с концами. И ни меча, ни леса безопасного без этих. — Без кого? — Да твари эти, — махнул рукой стражник, — мураши-переростки. Синие, говорят, красивенные, ежели сожрать не пытаются. «Эндриаги», — подумала Лис, — «кажется, Эскель рассказывал, что есть обычные, серые, а есть какой-то особый вид — яркий и чуть менее ядовитый, но они живут слишком далеко от людей». — Да ты садись, — хлопнул рукой второй стражник по скамейке, — что сразу о тварях-то. Янкель, еще по кружке?***
Со стражниками они расстались почти друзьями. Городок этот и городом-то считаться не мог, слишком маленький и далеко от важных дорог, но, как ни странно, стражу имел — а начальник стражи был неожиданно рад видеть ведьмака. Видимо, и впрямь сильно мешали им эндриаги. Меч ей выдали, какой был — в качестве предоплаты за заказ. Лис брезгливо покрутила замызганную рукоять — короче, чем ее стальной и тем более серебряный, обычный, очень среднего качества клинок-бастард был, тем не менее, неплохо наточен. В любом случае вариантов у нее было немного. У травницы, к которой она пришла, сговорившись о заказе, оказались почти все нужные травы и старые-старые, почти разваливающиеся в руках алхимические приборы. Сваренные в итоге Иволга и Ласточка едва ли прошли бы контроль качества ее знакомых ведьмаков и были залиты в хрупкие стеклянные флаконы для отваров — за неимением другой тары. Травница с беспокойством наблюдала за тем, как ведьмачка варит себе эликсиры — стража очень убедительно попросила ее посильно помочь, а Лис — не менее убедительно сказала не мешать. В лес она шла с звенящей пустотой в голове. Флаконы были сложены в карман плаща — Иволгу до драки и после, Ласточку — после, по необходимости. Меч непривычно болтался у бедра. Буран остался у травницы — Лис попросила ее поухаживать за конем и пристроить его куда-нибудь в место получше, если она не вернется. О том, вернется она или нет, ведьмачка не думала. Она не думала ни о чем — в лесу дивно пахло свежей зеленью, влажным мхом, чистой водой из крохотной речки неподалеку, сладкой, расцветающей только весной. Солнце светило ярко и чисто, прозрачными золотистыми каплями оседая на листиках деревьев и травинках. Когда яркий весенний свет потемнел, налившись закатной краснотой, бой с эндриагами уже закончился. Их оказалось не так много — из яиц еще не успели вылупиться новые, и все твари яростно защищали огромную кладку, потому и бросались на людей. Лис просто крутилась, вертелась, прыгала, стараясь не дать себя задеть, и била мечом по сочленениям ярко переливающейся на солнце синевой хитиновой брони. Совсем целой выйти все же не вышло. Бой закончился — и она просто легла на траву, глядя в небо, медленно краснеющее с одной стороны. Все звери в округе, если они и были рядом с гнездом эндриаг, разбежались от шума драки. После звона, шорохов, стуков и зловещего стрекота слушать только биение собственного сердца в ушах было странно — и Лис слушала, лежа на траве вперемежку с взрытой землей. Бедро дергало болью. Спустя какое-то время краснота на небе расползлась — и ведьмачка поднялась на локтях, хромая, дошла до плаща, села рядом, вытянув раненую ногу, нащупала флакончик с Ласточкой, зажмурилась, зажала нос — глотнула, остатки вылила на рану. Сплюнула вбок от гадкого привкуса, подняла голову к небу — и снова легла, заложив гудящие руки за голову. На следующее утро начальник стражи в своем кабинете встретил хромающую ведьмачку, которая тащила с собой что-то очень объемное, завернутое в шерстяной плащ, как в мешок. — Эндриаги, — скупо сказала Лис и опустила мешок на пол, отпустив концы плаща. Взору начальника стражи открылись кое-как отскребанные с внутренней стороны широкие хитиновые пластины. Он поморщился. — И на кой черт мне эта гадость здесь? — поинтересовался он. — Чтоб показать, что работа сделана, — так же поморщилась Лис. Уши пришлось скрыть иллюзией — всю дорогу от дома травницы она осторожно тянула Силу из очагов в домах и редких горящих с ночи факелов и чувствовала себя не очень. — Верю. Только забери это к бесу, ведьмак.***
— И на кой черт я их отскребывала? — пробурчала Лис, ставя мешок на пол в домике травницы. Та с интересом подошла, присела рядом с грудой пластин, постучала по одной согнутым пальцем. — Ты что, ведьмак? — удивилась она, — они вон какие красивые. Да тебе любой ювелир за такой подарок денег отсыплет не горюй, не то, что наша стража. Стража и впрямь вежливо попросила вернуть меч назад. Лис задумчиво потерла плечо, на котором ныли и чесались мелкие порезы после боя с эндриагами. Рана на ноге была единственной серьезной, но и несерьезных она получила предостаточно — реакция спасала, но порезы покрыли тело целиком, и рубашка напоминала решето. Новую пришлось взять у травницы. — Толстоваты они для ювелира. — Не все, — травница вытянула из кучи тонкую пластинку, отколовшуюся, видимо, от более крупного куска, — вот этот в самый раз. — А где, говоришь, тут ювелиры есть?***
Дорога до ближайшего крупного города заняла пять дней. За это время Лис успела тысячу раз проклясть свой порыв отодрать панцири от мертвых эндриаг — внутрення ворона ее тогда победила, и красивый синий хитин не захотелось бросать просто так в лесу. Плащ, в который были завернуты панцири, удалось привязать ловко к седлу. В город ее пустили без проблем, почти внимания не обратили — был уже вечер, уставшая придираться к людям стража только проводила глазами парня, ведущего под уздцы здорового черного коня, нагруженного каким-то мешком. Ювелирная лавка уже закрывалась — о чем ей недружелюбно сообщил бородатый краснолюд, запиравший как раз дверь на замок. Но слова о том, что у нее есть кое-что эксклюзивное, его убедили взглянуть на «кое-что» в объеме целого мешка. То, что травница была права, Лис поняла по загоревшимся глазам краснолюда. Блестящий синий хитин он разглядывал с детским восторгом, только цокал время от времени языком. — Ведьмак, — наконец, отлип от панцирей ювелир и повернулся к скучавшей рядом Лис, — за сколько отдашь куски потоньше? — За рекомендацию к броннику, — медленно произнесла она, — и состав, размягчающий хитин. Краснолюд взглянул на нее с интересом. Бронник Акель оказался его давним знакомым — краснолюды долго обнимались и трясли друг другу руки. За куски панциря, из которых можно было сделать украшения, ювелир был готов договориться с бронником на работу из более толстых и крупных частей — с условием, что все остатки уйдут ему. Лис было наплевать — таскать с собой эти куски эндриаг она устала, а более выгодным вложением, чем в броню, могло быть только вложение в меч, о чем она тут же сообщила друзьям-краснолюдам. Ювелир и бронник, прикинувшие, сколько будут стоить эксклюзивные украшения с вставками из эндриажьего хитина дивного переливчато-синего цвета, под одним углом. — почти черного, под другим — расцветающего глубокой ночной синевой, подумали — и вспомнили еще одного знакомого краснолюда-оружейника, у которого очень удачно нашелся стальной меч по руке Лис за сумму, чуть меньшую, чем ее общий бюджет из остатков монет из стыренного довольно давно кошелька, суммы за проданные травы и оплаты за заказ на эндриаг. Броня из скрепленных на манер усиленной кожи пластин по эскизам, которые Лис рисовала вместе с Анкелем, была готова через две недели и села удивительно неплохо. Две пластины, скрепленные между собой, закрывали грудь, такие же две — спину, следующие, поменьше, внахлест спускались на живот и поясницу так, чтобы не стесняло движений, закреплённые на потной коже, щитки из нескольких пластинок закрывали внешнюю сторону бедер и плечи сверху, спускаясь до локтей. Под такую броню следовало надевать куртку, которой у Лис не было — пришлось отрезать кусок плаща и подшить его по фигуре. С доспехом и мечом она, наконец, перестала чувствовать себя совсем беззащитной. И уехала в следующий город.***
Взять еще один заказ Лис не успела — практически на последние оставшиеся деньги взяв комнату в самой дешевой таверне из трех, она поднялась в комнату с четким ощущением, что что-то не так. Слишком пристально на нее смотрел какой-то человек в углу зала. Хотя она и сняла новенькую броню, оставшись в куртке и при одном мече, и натянула капюшон как можно глубже, пытаясь спрятать глаза. Когда в дверь постучали, сердце забилось быстро-быстро — Лис потянулась к мечу, напряглась, готовясь вскочить с кровати. — Hael, luned. Далеко же ты забралась. Голову застелил серый, густой туман, тяжестью надавил на грудь, скрутил живот. Знакомо тянущий гласные голос, знакомый высокий силуэт, слегка освещенный горящими внизу, на первом этаже, масляными лампами. — Не подходи, — не своим голосом предупредила она, — не приближайся. — Почему? Гезрас шагнул в комнату и аккуратно закрыл дверь. Такой же, как два месяца назад — та же осанка, та же плавная, тягучая манера движений и голоса, тот же шрам, рассекающий губы сбоку, те же глаза и тот же запах. Но Лис больше не хотела его видеть. Она хотела убежать. У нее не получилось. — Я слишком долго искал тебя, Шон, — ведьмак оглядел комнату и присел на колченогий стул, закинув ногу на ногу, — подумать только, полтора месяца. Я думал, мои осведомители совсем мышей уже не ловят. Осведомители — стукнулась мысль в голове у Лис. Надо было прятать иллюзиями внешность, надо было не появляться в городах, надо было наплевать на эндриаг и доспех — шла бы лесами, с ножом тоже можно охотиться. — Но оказалось, я просто искал не там, — продолжал Кот, — я-то думал, что ты убежишь в Волкам в Каэдвен. Но там почти никто не видел ведьмаков уже очень давно. А ты унеслась почему-то в Аэдирн. Почему, кстати? — А почему ты оставил меня в караване? — громко огрызнулась Лис, вскочила на ноги, сжимая в одной меч в ножнах — пока еще в ножнах, — зачем привел в караван? Зачем тебе я, а? Какой был план? — Плана не было. — Конечно! План изменился, как только стало понятно, что я бесполезная — и ты решил от меня изящно избавиться! — Вот именно, — четко сказал Гезрас, — для меня пользы никакой. Лис коротко зарычала — сердце колотилось так, что кроме стука она не слышала ничего. Кроме горящих напротив кошачьих глаз она не видела ничего — и вырвала меч из ножен, прыгнув вперед. Меньше чем через удар сердца в запястье вспыхнула боль, потом в ногах, в спине, в затылке — она лежала на полу, придавленная чужим весом, а меч, звякнув, упал слишком далеко, просто откинутый Гезрасом в другой конец комнаты. У нее легко отобрали меч, как у ребенка — палку, и кинули на пол, наглядно показывая, что она не сбежит, что она не может тягаться с ним — он сильнее, старше, опытнее, он найдет ее везде, как нашел сейчас. Лис лежала — и не видела ничего, не слышала ничего, уши будто заложило ватой, набили в грудную клетку камней. Ее будто сковали по рукам и ногам, оставили в звенящей пустоте — потерялось ощущение тела, пространства, слух, зрение, остался только колючий, зябкий обморочный озноб. Пробралось через него постепенно ощущение лежащей на плече тяжелой ладони, теплой даже через ткань рубашки. Твердые пальцы выстукивали слабо ритм подушечками. Будто издалека, постепенно приближаясь, послышался голос — тянущий гласные, негромко напевающий на Старшей Речи. Лис не знала этой песни и с трудом понимала, что там вообще есть слова — уловила только «яблоки» до того, как песня умолкла. Она сидела на полу, прислонившись спиной к кровати и боком — к чужому боку, и чувствовала знакомый пряный запах. — Очухалась, — констатировал голос. Лис зажмурилась. — Зачем? — Зачем что? — Зачем ты меня искал, если я бесполезная? Ты не найдешь через меня Цири и не сможешь выдать меня за нее. — При чем тут княжна? — удивился Гезрас. — Я ее Зеркало. — Ты неопытная дура, а не чье-то Зеркало. Девчонка, которая сама отдала Брегену свой меч и медальон, а потом сбежала и героически выживала в лесах Аэдирна. Не умерла и не наткнулась на белок — уже хорошо, я думал, зря еще один медальон делать ездил. — Не нужен мне ваш медальон, — Лис приподняла плечи, пытаясь отгородиться. Гезрас фыркнул. — Да пожалуйста. Не нужен — не бери. Еще раз повторяю — не было никакого плана. Нет смысла мне так долго с тобой возиться ради каких-то там очередных выдумок чародеев, я не верю в пророчества. Осенью я уже один раз отпустил тебя искать этого двоедушника — и ты умудрилась в Стиггу попасть, — рука, обхватившая плечи, сжалась сильнее. Лис наклонила голову, не открывая глаз — тут же полезла в голову зима в Каэр Серене, груда одеял на большой кровати в комнате в башне, постоянная боль — и руки, гладившие осторожно по голове, голос, убеждающий, что скоро пройдет, скоро перестанет болеть. Тогда она ему верила. Сейчас — не хотела верить. — Такие планы, где упор делается на людях, слишком сложны и непредсказуемы, котенок, они не работают, как надо. Никогда не строй таких. Я взялся тебя учить не потому, что ты Зеркало пропавшей княжны, и даже не потому, что ты Предназначение Койона, а потому, что иначе ты пропадешь. Ты девочка с слишком наивным сердцем, вместо того, чтобы поставить раненого Брегена на место, ты безропотно отдала ему свое оружие, свои доспехи и свой медальон, Dana, чтобы до такой степени — я еще не видел. И он этим с радостью воспользовался — а ты сбежала. Лис хотела бы сказать, что сбежит еще и еще, что такого обучения будет избегать всеми силами — но почему-то промолчала. Она сбежит еще и еще — и ее найдут. Еще раз и еще раз. Как сейчас. — И правильно сделала, — дополнил Гезрас, — и даже лошадей увела правильно, могла еще думать, это хорошо. Пять только нашли, остальные потерялись в лесу. Лис застопорилась на этом моменте. — Бреген уже получил свое, а Школа узнала, что я приводил с собой молодого ведьмака. — Какое свое он получил? — снова огрызнулась Лис. Лежащая поперек спины рука легонько хлопнула ее ладонью по плечу. — Не перебивай. Но раз тебе так интересно — Бреген изгнан, я сорвал с него медальон. — За что изгнан? — За то, что издевался над котятами. У нашей Школы мало правил, гораздо меньше, чем у других, но не трогать друг друга — одно из них. Мы не Медведи, чтоб драться между собой, мы так не выживем. Лис снова промолчала. Она знала не так много ведьмаков Школы Кота, и трое из них — Айден, Кайн и Авель — и впрямь относились к ней вполне ровно. — Возвращайся в караван. Таких, как Бреген, там больше нет. — Я тебе не верю. — Сколько угодно, — Гезрас поднялся, — но подумай над моими словами.