Волкодав

Лис и предположить не могла, что в черте городских стен могут быть настолько неприятные подвалы. С низкого потолка в углу мерно капала вода. От запаха сырости, плесени, мокрого камня и чего-то старого, неприятного и въевшегося в стены хотелось поежиться несмотря на плотную синюю куртку. Ей сказали ждать здесь. Глухо потрескивал одинокий факел в держателе на стене — его она принесла с собой. Рыжие блики вязли в темноте. Возможно, когда-то это был погреб или что-то в этом роде, но сейчас в небольшом помещении посередине стоял одинокий крепкий стул и больше — ничего. Пустые каменные стены. Капающая с потолка в углу вода собралась в небольшую лужицу. Людей на улице не было слышно — глухой, полузаброшенный квартал. Почти никто не жил наверху. Шаги. Лис подняла голову, оттолкнулась лопатками от стены, которую подпирала, скучая. Шаги знакомые, но неровные, глухое шипение сквозь зубы. Деревянная дверь распахнулась от удара ногой. Гезрас действительно тащил, взвалив на плечо, что-то большое, но темное и плохо различимое. Сквозь плотный амбровый запах пробрался другой — неприятный, местная городская смесь плохо приготовленной еды, нечистот, жженого дерева и горелого лампового масла. Ведьмак брезгливо скинул свою ношу на стул. И быстро достал откуда-то из кармана тонкую, но прочную бечевку. Лис помнила, как он показывал ее и говорил, что порвать ее очень тяжело — такие бечевки делаются особым образом из каких-то растительных волокон, и она скорее разрежет кожу, чем порвется. Ей понадобилось какое-то время на то, чтоб понять, что на стуле сидит человек. А Гезрас — быстро и методично его к стулу привязывает. — Что… — Смотри. Короткая, хлесткая фраза-приказ, голос, тянущий гласные — заставил замереть у стены, напряженно выпрямившись, и вглядываться в тусклый рыжеватый полумрак, мелкими бликами рассыпающийся на коротких медных волосах и вязнущий в простой, без изысков одежде незнакомого человека на стуле — низенького и пухловатого, с запрокинутым к потолку простоватым лицом. Рядом с высоким и худощавым, как гончая, ведьмаком человек на стуле смотрелся совсем несуразно — даже неподвижным, потому что Лис легко могла представить себе его короткие, суетливые жесты. Восемь лет назад ее брат начал учить ее этому приему. Они ходили по улицам и смотрели на людей, и он предлагал ей представить, как их зовут, кем они работают, как они обычно ведут себя. Маленькая Лис время от времени дергала его за рукав и тихо говорила, что та девушка, наверное, всегда накрывает пледом плечи, а не ноги, и заворачивается в него, а тот дядечка, кажется, продает книги — он уже долго рассказывает своей спутнице про романы одного писателя. «Вот видишь,» — говорил Ода, — «ты можешь просто взять — и придумать жизнь. Целую жизнь, понимаешь? Тот, кого ты придумаешь, действительно есть. Он просыпается по утрам, он делает себе чай или кофе, он думает о чем-то своем и засыпает с какими-то мыслями. Каждый человек — целый мир.» Она училась видеть мир в каждом. Научилась помнить, что каждая жизнь — ценна, и ее тоже, что смерть — это страшно, потому что она прекращает жизнь. Ода не хотел прекращать чужие жизни. Он хотел писать их. И умер за это. Звук звонкой пощечины вывел Лис из воспоминаний. Перед ней на стуле сидела чужая жизнь. Боком к ней — пленник встряхнул головой, приходя в себя, сощурился, пытаясь в сумраке понять, где он. — Тот, кто слышит, — хрипнул он, — я думал, это выдумка… — Подумай еще, — протянул Гезрас, — и лучше бы тебе думать быстрее. О том, как ты будешь отвечать на вопросы. — Святое Пламя, — пленник попытался дернуть руками, завертел в панике головой, — Огонь Негасимый, спаси душу мою… — Подожди молиться, — ведьмак сделал шаг, встал сбоку от стула так, что оказался ровно напротив Лис, — я еще не начал. — Пацан, — заметил ее пленник, попытался повернуться всем телом, — пацан, ты с… мать твою, эльф! Ведьмачка вжалась в стену спиной, переводя ошалелый взгляд с пленника на Кота. В голове царила звенящая пустота, бескрайним удивлением отразившаяся на лице. Она уже знала, что будет происходить. Но совсем не хотела в это верить. — Святое Пламя, говорили мне, говорили, что скотоели проклятые с ведьмачьем повязались и с Тем, кто слышит… — Кто говорил? — равнодушно поинтересовался Гезрас. Короткий блеск длинного и узкого лезвия. — Умные люд… — договорить пленник не успел, пришептывающий, будто выпрашивающий что-то голос сменился громким воплем. Лис слышала, как падают на пол тяжелые темные капли. Как ровно и еле слышно бьется сердце ведьмака, как заходится истерически пульс у пленника и как стучит в ушах у нее самой. Слышала, видела — и не верила самой себе. Крик закончился — от стен отражалось тяжелое дыхание. — Шонноль? — наконец, обратил на нее внимание Гезрас. Лис, до этого остолбенело прижимавшуюся к стене, будто толкнули в плечо, бросив вперед. К жизни, которая готова была закончится, к жизни, которая делала последние минуты первой невыносимыми. — Что ты делаешь? — начав с шепота, она постепенно повысила голос, к концу фразы — почти до крика. Взгляд темных, почти карих кошачьих глаз стал жестче, ведьмак сдвинул рыжие брови к переносице, сжал губы в тонкую полосу. — Выйди, — длинное, тонкое лезвие провернулось между пальцев, — за дверь. И жди там.

***

В этом доме были очень массивные каменные стены. И Лис была крайне благодарна строителям за эту особенность здания — позорно, перепуганным зайцем выскочив за дверь и ошалело попетляв по подземному этажу, она нашла лестницу на этаж выше, полуподвальный и сухой, и забилась в угол в ближайшей найденной комнате, усевшись прямо на полу и обхватив колени руками. И совсем ничего не слышала, кроме собственного сердцебиения. Она могла понять самооборону. Она могла понять месть. Она могла понять даже работу наемных убийц — в конце концов, ее брат какое-то время работал именно так. И она не видела всей изнанки тогда, но поняла основную мысль — он отказался от этого, потому что считал жизнь слишком ценной для того, чтобы он мог ее отнять. Но она не могла понять мучительство. И от понимания, что именно Гезрас — тот, который сейчас этажом ниже — столько раз спасал ее, помогал ей, выхаживал и успокаивал — ее начинало подташнивать. Через какое-то время — она потеряла счет, погрузившись не столько в мысли, сколько в ощущение растекающейся от солнечного сплетения по телу слабости и нервной дрожи — Лис услышала знакомые шаги. Снова подкатила к горлу тошнота, подкатил ужас при мысли о том, чтобы увидеть знакомые, теплые руки — в чужой крови. Не после заказа, не после лечения — после того, как кто-то обездвиженный кричал так, что эхом отдавалось в каменных стенах. Тихо открылась дверь. — Ты поняла, зачем это было? Ведьмак присел перед ней на корточки. Лис коротко взглянула на чужие ладони — длинные худые пальцы, бледная кожа, выступающие костяшки и сухожилия. Крови не было. — Нет, — голос хрипел, она сглотнула сухость, — не поняла. — Информация, котенок. Для того, чтобы добыть информацию. — Кто владеет информацией, — вспомнила Лис цитату, — тот владеет миром? — Это не та информация, которую имели в виду Волки, когда говорили тебе это, — Лис не стала его поправлять, — это не то, что можно прочитать и заучить из книг. Это то, что нужно знать прямо сейчас. Не самое уязвимое место гулей или способ справиться с полуденницей, а кто, когда и кому проговорился, где видел Котов и кто перехватил информатора. Кто донес темерской разведке о месте нахождения лагеря скоя’таэлей и как много людей отправится на зачистку. Где и кто разжигает беспорядки против оседлых эльфов. Если кто-то узнает такого рода информацию раньше тебя — ты умрешь. Караван погибнет. Нужно всегда знать чуть больше остальных, чтобы выжить. Информация — это жизнь, а враг всегда знает больше, чем ты. И если ты закончила страдать, — Гезрас поднялся на ноги, — там ждет еще один пленник с другим списком вопросов.

***

Дни тянулись за днями, один город сменялся другим. Неизменным оставалось одно — теперь почти на все свои вылазки Гезрас брал с собой Лис. Были дни, когда ей нужно было просто сидеть и молчать. Были дни, когда ей снова нужно было помогать ему выведывать информацию. Такие дни опустошали ее полностью, оседали тяжестью — Лис подолгу после сидела на кровати, потирая облезающие от мыла ладони, и смотрела в стену. Ни о чем не думая, ничего не вспоминая — просто смотрела в пространство, чувствуя все сильнее, как гнется и трещит от тяжести что-то внутри. Смотри. Не смей отворачиваться. Он говорил, что тут то же самое, как при падении с лошади: главное — тут же влезть обратно. Главное — продолжать. Лис даже не думала о том, чтобы ослушаться. Кого угодно, но не его — слишком явно отдавалось в голове сидящее глубоко в душе ощущение опасности, которое нес с собой Кот. В этот раз он пришел, когда догорел закат за городской стеной. — Я хочу остаться одна, — ровно, ни секунды не подумав оборонила Лис. Она правда хотела, и ведьмак это знал. Обычно он не приходил. — Останешься, — так же негромко ответил Кот, — это ненадолго. Он видел этот взгляд последние три месяца — замученный, насквозь больной, уже не испуганный — смирившийся. И знал, что это пройдет. Все проходит. — То, что ты родилась на своем острове вишен, — ведьмак присел на край кровати, — видимо, и мешает тебе. Ты по-другому воспринимаешь жизнь и смерть. — Смерть — конец жизни, — коротко отозвалась Лис, глядя в угол. — Тебя научили думать так. Жизнь — хорошо, а смерть как что-то, что ее заканчивает — плохо. Верно? — она кивнула, Гезрас облокотился плечом о стену, перебирая в пальцах край покрывала, — и именно поэтому ты так реагируешь. — Я никогда не видела смерти в таких количествах. — Ты видишь ее постоянно, котенок. Каждый день, всю жизнь. Просто не думаешь об этом. То, что ты ешь, тоже когда-то жило. И умерло, чтобы ты могла продолжать жить. Природа, видишь ли, не принимает во внимание человеческие размышления о морали и правильности. Природе все равно. Поэтому жизнь — не процесс, начинающийся рождением и кончающийся смертью, а бесконечный цикл. Она не прерывается смертью, она просто переходит в другую форму. — Я это знаю, — тускло ответила Лис, когда Гезрас выдержал паузу, — но жизнь в таком понимании — физиологический процесс, а не… не жизнь. Не отдельный человек с его миром, не личность. — Разницы нет. У каждого человека есть свой мир. У эльфа, у краснолюда, у гнома и низушика. Тем не менее — они постоянно друг друга убивают. — И это должно продолжаться так? — Лис искоса взглянула на ведьмака, — неужели нет никакого другого пути получить эту жизненно необходимую информацию? — Есть предложения? — Разговор. — Тебе ничего не скажут. В лучшем случае. В худшем — дезинформируют. — Телепатия? — после паузы предложила Лис. — Ты умеешь? — поднял бровь Гезрас, ведьмачка отрицательно качнула головой и снова уперла взгляд в колени, — ты знаешь, у кого можно научиться? — Трисс? — равнодушно предложила она. — Где она? Станет ли она тебя учить? Телепатия — полная форма, а не как у тебя — изучается десятилетиями. В лучшем случае. И, насколько я знаю, Четырнадцатая с Холма на ней не специализируется. И стала бы ты у нее учиться после того, как она чуть не убила тебя своим отношением? — Нет, — тускло ответила Лис, — не стала бы. — То есть предложений нет. — Нет, — подтвердила она, почти уткнувшись лбом в колени. — Знаешь, — медленно проговорил ведьмак, — смерть тоже необходимо уважать. Они умирают, потому что я — сильнее. Потому что монета, с одной стороны которой — жизнь, а с другой — смерть, их монета оказалась у меня. И я ее бросаю. Моя задача — не дать им в руки свою монету. Для этого мне нужна информация. И тебе, для того, чтобы твоя монета не попала в чужие руки, она тоже нужна. — Я не хочу. Гезрас моргнул. — Еще раз. Лис почти физически чувствовала, как звенит, натягиваясь, тонкая струна — от ключиц до живота. И с громким хлопком рвется. — Я. Не. Хочу! — она вскочила с кровати на пол — слитным, быстрым движением, широко расставила ноги, скрестив руки на груди и склонив вперед голову, серые пряди упали на злые, уставшие кошачьи глаза, — я не хочу ненавидеть, как ты. Я не буду этого делать. Я знаю, что можно по-другому! Убивающая слабость растекалась от солнечного сплетения по рукам, по сжатым в кулаки пальцам, вниз — в пока еще не дрожащие колени. Лис не думала, с какой скорость Кот может достать нож из складок одежды, не думала, что сейчас ей холодным, растягивающим гласные тоном скажут прекратить страдать. Она просто чувствовала, что если бы этого не сделала — сломалась бы пополам. Гезрас не сдвинулся с места — сидел, оперевшись плечом о стену, и смотрел на нее. Встрепанные, взъерошенные серые волосы отросли неаккуратно, начали виться на концах крупными завитками, плечи под рубашкой напряжены — все тело натянуто, как струна, едва не дрожит от напряжения. В глубине кошачьих темно-золотых глаз плавились зеленые искры, губы растянулись в непроизвольном злом оскале, приоткрывая клычки и очертив тенями длинный и тонкий свежий шрам — почти от уголка губ к виску, через щеку — полукругом. — Хорошо. Лис чуть не упала назад, шарахнувшись непроизвольно от спокойной улыбки. — Хорошо, — повторил ведьмак. Она мешком осела на пол, снова обхватив колени и уткнувшись в них лицом — будто перерезали нити, державшие куклу. — Я не понимаю, — тихо, едва слышно сказала Лис, — я совсем-совсем ничего не понимаю… — Что ты не понимаешь? — спокойно поинтересовался Кот. — Тебя, — буркнула она, — совсем. Ни капли. Нет контакта. Бесшумное движение воздуха рядом — на плечо аккуратно опустилась тяжелая ладонь. — Идем. Эта комната плохо экранируется. Во второй раз Лис сидела в чужой комнате на кровати и безразлично наблюдала, как оплетает стены паутина заглушающего заклинания из артефакта. В прошлый — она хотя бы знала, чего ей ждать. Теперь она не понимала ничего. Звенящая пустота. — У меня был ученик, — начал Гезрас. Она не ответила. — Много лет уже прошло. Он стал проповедником Огня Негасимого, — продолжил ведьмак, — он тоже так говорил, — Лис дернула едва заметно плечом, — что не хочет ненавидеть. Просто не мог. Он любил весь мир, и мир отвечал ему взаимностью. Вы с ним чем-то похожи, наверное, хотя, казалось бы… Возможно, именно этим взглядом. Этим отсутствием ненависти к миру, умением видеть людей и любить их. Я тогда плохо его понимал, наверное. Все злился, что бестолковый котенок играет с ниточками вместо того, чтобы увидеть мир целиком так, как его видел я. Как большую клетку, за которую не выбраться, сколько не бейся о прутья. Как бесконечную борьбу за право любить, ненавидя всех. И можно сколько угодно бросаться на прутья, пытаясь процарапать их, добраться до тех, кто там, за ними, кто всем этим управляет, становиться все сильнее и сильнее, злее и злее — но выбраться из нее у меня так и не получилось. Лис снова подтянула к себе ноги и спрятала лицо в коленях. — А для него этой клетки, которую ясно видел я, просто не существовало. Он не видел тех прутьев, за которые я отчаянно пытался выбраться — для него существовал только мир, и он был огромен. Существовало множество миров для него, и ни один из них не был клеткой. У меня был и есть только этот. Но он говорил мне, что есть и другие миры, и ты сегодня еще раз это подтвердила, — пальцы слегка коснулись виска, заправили отросшую серую прядь за острое эльфийское ухо, — я никогда не смогу попасть туда. Эти миры не для меня, я им незачем и они незачем мне. Я не проживу там, я знаю только эту клетку и умею жить только в ней, всегда жил. Те миры не примут меня и мою ненависть, которая стала моей частью. Но я знаю, что они есть — миры, где можно не ненавидеть. И я рад, что знаю это, что он и ты это показываете. Иначе эта клетка и эта ненависть не имели бы смысла. Так я хотя бы помог выжить ему и тебе здесь, чтобы вы потом нашли эти миры. — Ты думаешь, ты не сможешь любить? — почти бесшумно уточнила Лис, сама не зная, зачем. Короткий смешок. — Могу. У меня за спиной долгая жизнь, котенок. Я много любил и меня много любили. Ненависть и любовь — тоже две стороны одной монеты. Одно и то же, бесконечный цикл. Мы ненавидим, потому что любим кого-то. Но любить без ненависти — не умею и не смогу. Такие миры — не для меня. — Этот твой ученик, он же… стал Котом? — Он был Котом всегда. Возможно, больше, чем я сам. Наша Школа — не про ненависть, она про свободу. Свободу делать выбор. И ты тоже — Кот, и сделала выбор. Лис рывком выпрямила ноги — и кинула тело вбок, обхватывая руками чужую грудную клетку, уткнулась носом куда-то в бархатистую ткань куртки. Почти не слышала — чувствовала кожей урчащий смешок, перебирающие пряди на затылке длинные пальцы, живое тепло, амбровый запах, кажется, впитавшийся в одежду, и сильное, отчетливое сердцебиение где-то под ребрами, на которых она лежала щекой. — Все хорошо, Шон. На то, чтобы отказаться, часто нужно гораздо больше сил, чем на то, чтобы согласиться. Если это то, чего ты хотела — ты все сделала верно. Плечи и спину пробрала быстрая мышечная дрожь. Эмоций стало будто слишком много, они перехватывали горло, мешая дышать, болезненно стучали в висках, дрожью отдавали в руки. — Мурлычь. Это помогает. Лис коротко приоткрыла глаза и тут же зажмурилась снова, бестолково перебрала ногами, уткнулась носом в чужую шею. — Я не умею. — Попробуй. — Это разве не как кошки мурчат? Когда им спокойно? — бормотать в ткань было неудобно, но Кот слышал ее прекрасно. Подушечки пальцев пробежались по острому уху. — Кошки мурчат от множества причин. Кроме того, что они так общаются и показывают, что им комфортно, они могут начать мурлыкать и от боли. Это их успокаивает. И нас тоже. Лис попробовала выдохнуть с странным, непривычным усилием — вибрация родилась где-то чуть ниже ключиц и прошла по воздуху резким, громким, дрожащим неравномерно звуком. Второе мурчание было тише и ровнее, спокойнее, менее болезненным — оно терялось бы на фоне урчания, издаваемого ей, если бы Лис не чувствовала его источник виском. Макушки коротко коснулись чужие губы — Не думай, о чем когда-то были Коты, Волки, Грифоны — ведьмачьих Школ больше нет. Я видел практически самое их начало, хоть и моложе основателей первых пяти Школ, видел их расцвет и сейчас вижу их упадок. Ведьмачество умирает. Больше нет смысла переживать об отступничестве или изгнании, о том, нужно ли соблюдать какой-то особый ведьмачий кодекс, который никто, кроме Грифонов, никогда не видел, и о том, одобряют ли короли Школы на территории их стран. Ведьмачество умирает. Твои глаза, навыки, медальон и мечи теперь значат только что ты хорошо видишь в темноте, тренировалась и у тебя есть медальон и мечи. И больше ничего. Ни что ты должна объехать определенные деревеньки по списку в сезон, как Грифы. Не что ты должна строго выдерживать нейтралитет, как Волки, или ходить в одиночку, как Медведи, или наниматься шпионом, как делали мы. Ведьмаков почти не осталось. Коты продержались дольше остальных Школ, я жив до сих пор, хоть и не предполагал никогда, что проживу так долго. Но и я когда-нибудь умру. И мне некому передать караван Дын Марв. И это тоже не проблема — в нем больше нет нужды. Ведьмаки изжили себя — любые, и теперь никому ничего не должны — ни королям, ни эльфам, ни чародеям. Все, что тебе надо — жить.