Behind blue eyes

      «Вот мы и приехали!» - Сквозь рев штормового ветра, шум дождя и машин прокричал Паша. Он стоял на обочине оживленного шоссе с чемоданом в одной руке и печальными обломками зонта в другой. Андрей со своим рюкзачком был всего в паре метрах, но старший Чехов вряд ли бы увидел его сквозь стену воды, не надень брат свой ярко-желтый дождевик. Схватив невнятное желтое пятно за рукав, он быстро двинулся в сторону проселочной дороги, надеясь и уповая на то, что помнит, куда идти.       Прошло ровно два месяца с тех пор, как Павел приехал в Ленинград. Похороны, разбирательства с наследством, ожесточенные бои за это самое наследство с родственниками на юридических фронтах, сдача квартиры, осенние каникулы, слезы брата по ночам и, наконец, снова переезд – всё это слилось в огромный грязно-серый ком и летело за юношей со страшной скоростью. Словно камень, все ближе и страшнее, гудело, грозясь его уничтожить, закатать в асфальт, мокрого места не оставить… И вот теперь он здесь. Стоя у ворот своего старинного загородного дома, можно сказать, родового гнезда, Паша вдруг на секунду почувствовал такое облегчение, будто весь этот ужасный ком пронесся по шоссе мимо, вместе с машинами.       Особняк смотрел на братьев своими стрельчатыми потухшими окнами. Старый полудикий сад, окружавший его шумел, будто живя своей собственной, непонятной людям жизнью. Угрожающе и в то же время заунывно скрипели вековые деревья, словно вторя им шелестела трава и завывал меж ветвей ветер. Где-то над заливом сверкнула молния, и в её вспышке кирпичный фасад дома, мокрый от дождя, показался ребятам кроваво-красным. Андрей вздрогнул от неожиданности и прижался к брату, Павел же, напротив, будто впервые вдохнув соленый, пахнущий тиной и мокрым песком воздух, был абсолютно и даже жутковато для самого себя спокоен. Он не позволял себе показывать слабость и отчаяние, а теперь, видимо, и вправду разучился плакать и бояться. Чуть подтолкнув брата, он зашел на крыльцо и открыл тяжёлую, протяжно скрипнувшую дверь.       Оставив Андрея разбираться с вещами и продуктами, он стремительно удалился в сторону темной узкой лестницы, ведущей на чердак. Нужно было включить электричество и отопление, но вовсе не это так гнало замершего и голодного Павла наверх. Кабинет отца, заядлого радиолюбителя, от пола до потолка заставленный различными приемниками и передатчиками, бывший в детстве запретной территорией, а теперь ставший единственной, хоть и призрачной возможностью дотянуться до Энтерпрайза. До доктора. Торопливо включив автоматы и услышав возглас брата, по-видимому означавший, что свет включился, он обратил свой взор на приемники. Нельзя сказать, что Паша уж слишком любил радиодело, но в детстве, будучи любопытным ребенком, больше всего на свете любящим своего отца и схватывая каждое его слово, он неплохо научился обращаться с этими приборами. На мгновение он снова очутился в тех немногочисленных счастливых днях, когда отец был в добром расположении духа и позволял мальчику поиграть рядом во время своих передач. Тогда Паше казалось, что это бессмысленное, но милое хобби, а теперь… Теперь он с дрожью в пальцах крутил ручки, ища нужную частоту. Несколько раз ему казалось, что сквозь шум помех он слышит тихий, почти угасший сигнал корабля. В эти моменты все его нервы, да и сам он вытягивался как струна и судорожно повторял в микрофон: «Чехов вызывает Энтерпрайз, Чехов вызывает Энтерпрайз, как слышно, приём!», но только шум приёмника и вой ветра за окном были ему ответом. Чехов крутил и крутил ручки, его голос с каждым разом становился всё надрывнее и отчаяннее, и только часа через полтора, когда Андрей позвал его ужинать, он оставил это бесполезное занятие, впрочем, пообещав себе возвращаться в эту комнату каждый день все эти чертовы пять лет.

***

      Сказать, что уход Чехова из Звездного флота изменил жизнь корабля Энтерпрайз и его экипажа, значило бы ничего не сказать. Доктор Маккой, и так не имевший славы души компании, с каждым днем становился всё невыносимее, даже сестра Чапел, всегда поддерживающая начальника, наконец сдалась и не подходила к нему без крайней необходимости. И только Джим, этот неутомимый энтузиаст, с присущей ему напористостью не оставлял попыток хоть ненадолго вырвать друга из лап депрессии. Вот и теперь, стоя в каюте медика, он без лишних разговоров вытащил из шкафа его парадную форму и бросил ему на колени. «И что это, чёрт возьми?» - Доктор молча вздернул бровь, но Кирк прочёл этот вопрос и даже интонацию в его взгляде. «Сегодня у нас высадка. Встреча с местной элитой, фуршет-банкет, развлечения. Я хочу, чтобы ты пошёл.» - безапелляционно заявил он, не давая доктору и рта открыть. Снова посмотрев Маккою в глаза и прочтя в них немой вопрос, он ответил: «Гоблин остроухий не может, у них в научном эксперимент какой-то неотложный, Скотти уже в стельку, так что остаешься ты. Одевайся». Леонарду после таких весомых аргументов оставалось только кивнуть и послушно взять форму.       Не потрясающей красоты интерьеры дворца, не великолепные фонтаны, не даже превосходная еда и вино не могли отвлечь доктора. Он смотрел, но не видел, слушал, но не слышал, пожимал руки и кланялся здоровающимся с ним и Джимом людям, иногда смеялся и вежливо улыбался дамам. Всё, что он хотел, это чтобы Кирк увидел, что он в порядке и наконец-то отстал со своей помощью. Так было до определенного момента. Среди важно и медленно прохаживающихся, словно павлины, гостей, Маккой увидел до боли знакомую копну кудрявых золотых волос. Первая, абсолютно иррациональная радость, этот отчаянный восторг быстро сменился болью разочарования, стоило ему присмотреться. В тени фонтана стояла совсем ещё юная девушка, такая тонкая, бледная, с россыпью веснушек на обнаженных плечах. Она глянула на Леонарда такими же как у Чехова невозможно голубыми, правда чуть раскосыми глазами и ласково, будто понимающе улыбнулась. Хотя последнее скорее всего просто показалось измученному врачу. Капитан проследил взгляд друга, и, мгновенно поняв, о чем, вернее о ком тот думает, побледнел и сунул в руки Леонарда ещё один стакан вина. Джим уже с нетерпением ждал окончания этого приема, чтобы как можно быстрее вернуть Леонарда на корабль и избавить его от призраков. А тот всё смотрел и смотрел, будто завороженный, любуясь такой знакомой и такой чужой красотой, погружаясь в свои мысли, вспоминая. Повязки, яблоки, басни о Ленинграде, букварь… И забрал ведь с собой, маленький сучонок, ох и влетело Маккою потом от историков! Встретит – всыпет, мало не покажется, прямо по дурной кучерявой башке…       На борт поднялись в тишине. Джим, возможно впервые не знавший, что сказать, стыдливо молчал, проклиная себя за то, что потащил Боунса на этот чертов раут. Леонард шел рядом, чуть покачиваясь от выпитого. Сейчас он был безмерно благодарен другу за молчание и мечтал как можно быстрее оказаться в своей каюте и лечь спать. Дойдя до своей двери, он похлопал Джима по плечу, словно прощая и скрылся в темноте своего убежища. Не раздеваясь он повалился на кровать, бросив коммуникатор на соседнюю подушку. Всё, о чем он сейчас мечтал, это забыться и уснуть, но не тут-то было.       Даже такие совершенные приборы как те, что были в распоряжении команды Энтерпрайз иногда давали сбои. Так бывало и раньше, вот и сегодня, коммуникатор Леонарда стал издавать странные звуки, словно поймал какой-то фон. Маккой недовольно поморщился и уже хотел было сунуть раздражитель под подушку, но вдруг, среди шипения, писка и шума он почти отчетливо услышал голос юного навигатора. Разобрать слова было невозможно, но доктор уловил нотки отчаяния в этом голосе. Подскочив, он приложил коммуникатор к уху и весь обратился в слух. Но нет, больше ничего, кроме шума, который спустя минуту тоже сошел на нет. В исступлении повалившись на кровать, доктор несколько раз глубоко вздохнул и забылся тяжелым сном.

* * *

      «Чехов вызывает Энтерпрайз, Чехов вызывает Энтерпрайз, как слышно, прием! Никак не слышно…» Немало вечеров прошло с того дня, как Павел Чехов в первый раз поднялся в свою, как он её про себя назвал «радиорубку». Он не изменил данному себе обещанию и возвращался сюда каждый вечер, почти наверняка зная, что снова будет разговаривать только с помехами, но всё же не оставляя попыток. Где-то в глубине души он был уверен, что доктор и все остальные, если его и не услышат, то хотя бы почувствуют. Микрофону он доверял всё. Андрей большая умница, выиграл олимпиаду по математике и конкурс моделей самолетов, через год пойдет в школу при Академии, но денег немного, поэтому пришлось пойти работать в морской порт в Кронштадте. Хоть и не звёздный, но тоже, понимаете ли, флот. Инженер он теперь, корабли чинит. Мистер Скотт бы гордился…       «Паша, смотри, что я нашел!» - раздался за дверью звонкий детский голос, и юноша быстро выключил приемник. Вытерев с лица проступившие от тоски слезы и натянуто улыбнувшись, он вышел к брату. Тот, схватив его за руку, потащил вниз по лестнице в гостиную. Посреди комнаты стояли огромный ящик, накрытый стеклом и коробка, полная каких-то конвертов. Андрей опустился перед загадочным аппаратом на колени и с такой заинтересованностью, которая бывает только у детей, начал нажимать кнопки и крутить ручки, переводя взгляд с них на старшего брата, словно вопрошая, что это за штука.       «Знаешь, кажется это проигрыватель… Когда-то давно люди покупали пластинки и слушали музыку на этом приборе, видишь здесь алмазную иголку…» - Паша поднял стеклянную крышку, и подняв тонарм показал ему головку с иглой. Он хотел было прочитать брату лекцию про колебания, но тот перебил его, включив провод в розетку и изъявив желание послушать. Взяв первую попавшуюся пластинку с черно-белым снимком на обложке, он поставил ее на завертевшийся диск.       «Опустела без тебя Земля, как мне несколько часов прожить…» - сквозь треск старых встроенных колонок донесся тягучий, словно бархатный женский голос. Андрей сел на пол напротив брата и стал с любопытством разглядывать поистершуюся от времени фотографию на конверте. Темные волосы, миловидные черты лица, будто немного грустно улыбающиеся глаза. Мальчику всё это казалось таким чудным и непонятным, но каким-то приятным, знакомым, словно женщина с обложки улыбалась именно ему.       «Так же пусто было на Земле и когда летал Экзюпери…» - Паша невидящим взглядом уставился на вертящуюся пластинку. Мысли о корабле, звездах, о докторе, такие болезненные, но такие приятные, снова нахлынули на него, будто волна. Он уже и не слышал музыки, не разбирал слов, не заметил, как кончилась эта песня и началась другая, как Андрей, прижимая к себе так понравившийся ему конверт подполз к нему и лег рядом. И только когда раздался громкий щелчок, извещающий о том, что сторона пластинки закончилась, он будто пришел в себя.       «Слушай, Паша, а кто такой Экзюпери?» - спросил мальчик, не отводя взгляда от фотографии.       «Летчик, и очень хороший писатель. Ты его будешь проходить в школе, когда немного подрастешь» - хрипло и с плохо скрываемой тоской в голосе ответил Паша, - «Очень хороший писатель…»       «Ты знаешь, мне кажется раньше люди были какие-то другие. Вот уедет твой друг, и только письма пиши, а сейчас прыгнул в телепорт и всё. Сейчас не нужно так скучать. И писать такие песни тоже не нужно…» - Андрей задумчиво перевел взгляд с фотографии на брата и по его лицу понял, что сказал что-то не то. Подумав, что прямо что-то спрашивать бесполезно, что этим он только расстроит Пашу, он поднялся и обнял его за шею, утыкаясь носом в братово плечо. Он знал, что тот включает радио каждый вечер, но никогда не задумывался зачем. Балуется как папа… наверное. Павел чуть засмеялся и обнял его в ответ, подхватив на руки, потрепал по золотым, кудрявым волосам.       «Те же самые люди, Андрюша, те же самые…»