Behind blue eyes

- Где же шляется этот Чёртов Джим?! Теперь ещё и Чехов куда-то делся, провалился этот русский что ли! – доктор Леонард МакКой был сегодня в особенно скверном настроении и то, что капитана, последнего, не сделавшего плановую прививку на «этой чертовой железной космической громаде» днём с огнём не сыскать, его не улучшало. В конце концов, Боунс потерял терпение и сам отправился в каюту капитана, думая, что сегодня «случайно» попадёт гипошприцем Джиму в какой-нибудь нерв, чтоб мало не было. Капитан Кирк, несмотря на всё своё бесстрашие, боялся уколов, будто маленький ребенок, и Боунс уже мстительно усмехался, представляя его лицо и обиженно сказанное «Убери от меня эту штуку!». С особым удовольствием доктор думал, как наорёт на юного Чехова. Русский вундеркинд одновременно бесил и безумно нравился своей вечной улыбчивостью, излишней болтливостью, ужасным акцентом и непослушными светлыми кудряшками, которые тот сдувал с глаз, смешно фыркая. Павел был единственным человеком, после Джима, который общался с Боунсом добровольно, и Леонард никогда не понимал, чем вызвал столь большой интерес и симпатию к собственной персоне у этого гениального мальчишки. Так и не найдя достойного объяснения поступкам Чехова, доктор поймал себя на мысли, что он слишком много думает о молодом энсине в последнее время. Он раздраженно фыркнул, внезапно осознав, что где-то глубоко в душе каждый день ждёт встречи с улыбчивым парнишкой, ведь только он умел так беззаботно болтать ногами, сидя на больничной койке и говорить ни о чём и обо всем одновременно, восторженно сверкая огромными голубыми глазами. При мысли о них, Боунс невольно улыбнулся и подумал, что с карой Чехова он повременит, а вот Джим получит по полной. Неладное МакКой почуял ещё в коридоре, когда увидел свой универсальный ключ, валяющийся в метре от двери капитанской каюты. Боунс подобрал его и нахмурился. «Чехову я всё-таки всыплю…» - проворчал он и провёл ключом по тихо пискнувшей панели на железной двери. - Джим, если ты сейчас же не подставишь мне свою царственную задницу для укола, Я тебя… Твою же мать! – доктор застыл в дверях, правда всего на несколько секунд, в отличии от Чехова быстро сориентировавшись в ситуации. Выругавшись еще более крепкими словами, он увернулся от бросившегося на него обезумевшего вулканца и ловко всадил тому в шею гипошприц с лошадиной дозой снотворного. Первый раз в жизни доктор был рад своей вечной бессоннице. Поймав осевшего было на пол Спока и усадив его в кресло, док бросился к Кирку и Чехову, громко матеря всё подряд, а в первую очередь «остроухого ублюдка». Джим смотрел на него мутным замученным взглядом. Он стискивал зубы, держась за правую руку, и по её ужасающему изгибу, МакКой даже без рентгена диагностировал закрытый перелом. Капитан молча отпихнул руку Леонарда, пытающегося прощупать изувеченную конечность, и устало повалился ничком на кровать, перед этим показав на Павла, словно отдавая немой приказ заняться энсином в первую очередь. МакКой снова от души выругался и посмотрел на несчастного парнишку. Юный энсин лежал совершенно неподвижно. Его обычно розовые щёки были мертвенно бледны, губы, прокусанные и опухшие, покрылись толстой бурой коркой из запёкшийся крови, следы которой виднелись даже на подбородке мальчишки. Глаза Чехова были плотно зажмурены, его лицо сохранило выражения отчаяния, отвращения и ужаса, синяки покрывали всё его тело, говоря доктору о бесплодных попытках навигатора защитить себя и жестокой свирепости вулканца, с которой он с ним расправился. - Боже… - МакКой взял тонкую, безвольную руку энсина в свои. Пальцы Чехова были сплошь перемазаны в крови, а ладони расцарапаны просто в клочья, настолько сильно он сжимал кулаки, пытаясь побороть дикую боль. Страшное предположение пронзило сердце доктора, и он приложил пальцы к истерзанной шее юноши, проверяя пульс. Сердце энсина слабо билось, он почти незаметно дышал, но это не говорило о том, что он будет так же дышать через час или два. Доктор в отчаянии схватился за голову, лихорадочно соображая, что же ему делать. Конечно, всё это должно остаться в тайне, но как незаметно ото всех перенести пациентов в мед. отсек? Решение пришло неожиданно, будто вспышка. Леонард бросился к интеркому, который был в капитанской каюте и использовался им лишь в экстренных случаях. Доктор не думал о том, как его скорее всего отдадут под трибунал, когда все раскроется. Он ни о чём не думал, когда передавал сигнал красной тревоги, приказывая всем занять боевые позиции. У него было всего минут двадцать, пока на мостике не поймут, что сигнал был ложным, и не отменят его. Он должен успеть. Просто обязан. Первым он понёс Чехова. Парнишка не весил почти ничего, и доктор, решив не тратить драгоценное время, крепче прижал его к своей груди и побежал к турболифту. Мысль о том, что будет с юношей, когда тот очнется, разрывала ему сердце, но Боунс упорно отгонял эту мысль, приказывая себе решать проблемы по мере их поступления. Добежав до медотсека, он устремился к двухместной палате, по дороге обматерив медсестру, посмевшую у него что-то спросить. С Кирком всё было гораздо сложнее. Несмотря на сломанную руку и общее физическое состояние, тот упорно пытался идти самостоятельно, дрожа в агонии и постоянно спрашивая о судьбе русского навигатора. Боунс хотел бы успокоить его, но не мог, поэтому вколол капитану немного снотворного, чтобы не слышать больше его сорванного, хриплого, а от того такого пронзительного голоса и не видеть мутного и ужасающего взгляда этих небесно-голубых глаз. Доктор положил обмякшего Кирка на соседнюю с Чеховым койку и тяжело вздохнул. Времени оставалось всё меньше и меньше, а нужно было ещё перенести слетевшего с катушек вулканца в изолированный бокс. * * * Страшные длинные призрачные руки тянутся к нему со всех сторон. Он бежит, но они точно схватят его, вот-вот поймают, а затем послышится треск ткани, они будут мучить его, а после порвут на части, так же, как и его желтую форму. Он кричит, но его никто не услышит и никто не поможет… Яркий свет ослепляет глаза, отражаясь от отвратительно белых потолка и стен. Чехов с трудом поднимает тонкие веки и с ещё большим трудом поворачивает голову, пытаясь понять, где он и что происходит. Всё его тело, казалось, было налито свинцом, руки опутывали какие-то бесчисленные трубки и провода, а к груди было прикреплено несколько мерно попискивающих датчиков. Павел с удивлением и ужасом разглядывал себя, пока не почувствовал на себе чей-то пристальный немигающий взгляд. Он осторожно повернул голову в сторону смотрящего, чувствуя ноющую боль во всем теле. Капитан Джеймс Т. Кирк смотрел на него со смесью жалости, стыда и дикого страха. Он ждал и одновременно боялся момента, когда энсин придет в себя, ведь Джим считал себя виновником всего того, что произошло с мальчиком. Эта мысль разрывала его существо все эти два дня, пока Чехов лежал на соседней кровати, бледный и неподвижный, лишь изредка дёргаясь от кошмаров. Сейчас Джим молча смотрел в его растерянное лицо, пытаясь заставить себя сказать хоть слово, но ничего не получалось. Кирк еле нашел в себе силы и смелость, чтобы кивнуть энсину и пробормотать что-то невнятное. С голосом капитана пришло Понимание. Картинки замелькали перед глазами, проносясь словно кометы. Чехов задрожал, ему хотелось кричать, плакать, убежать, но вместо этого он лишь уткнулся лицом в подушку. Он слышал, как капитан пытался его успокоить, даже хотел что-то ответить, но слова мерзким липким комом застревали в горле, грозясь вызвать лишь тошноту. Павел почувствовал, как на его койку сел кто-то ещё и дернулся в сторону, как раз вовремя, чтобы не дать капитану к себе прикоснуться. Он закрыл глаза, а на его длинных светлых ресницах выступили горькие слёзы стыда и унижения. - Павел… Павел… Прости меня… - Джим уже не пытался до него дотронуться, наоборот, он даже слез с его постели и встал на колени рядом с изголовьем, положив голову рядом с лицом энсина. Он понимал, что Чехову вовсе не нужны его извинения или что-либо ещё, но он просто не мог иначе. Тяжелое молчание со стороны юноши убивало его, и Кирк подумал, что лучше бы парень кричал и избил его. А энсин тем временем всё яснее понимал, что не может подать знак капитану, не может заставить себя заговорить или хотя бы дать ему руку. Мысль о любом контакте с кем это ни было выворачивала его внутренности наизнанку, ему хотелось блевать до крови, заставляя себя медленно и мучительно умирать. Чехов молча лежал, спрятав лицо в подушку и стиснув её белыми до синевы пальцами. Всё это было выше его сил.