Behind blue eyes

- Доктор, а Вы в детстве мечтали о звездах? Был поздний вечер. Юный энсин лежал на больничной койке, закутавшись в плед почти по уши, высунув только правую ступню, для термобаланса, как он это объяснил МакКою. Леонард молча сидел напротив, с уже нескрываемой нежностью глядя на своего чудного собеседника и лишь иногда что-то отвечая невпопад. Такие вечера уже вошли у них в привычку. Чехов обычно много смеялся, пил заботливо принесенный сестрой Чапел чай и говорил обо всем и ни о чем одновременно. Доктору казалось, что во всех этих сказанных будто вскользь словах, в каждом жесте русского парнишки он видит глубочайший смысл, просто не может его уловить. Чехов был для него невероятной, иногда даже пугающей, и такой трагической фигурой, что доктор даже после длительного общения с ним не смог разгадать его характер. «Наверно это и есть загадочность русской души» - с немного грустной улыбкой подумал МакКой, подавая Чехову очередную чашку чая. Парень благодарно улыбнулся и принял её, чуть задержав свои холодные пальцы на руке врача. - Ты похож на Маленького Принца… - неожиданно для самого себя тихо сказал МакКой, чуть охрипшим от долгого молчания голосом. Он пристально смотрел в лицо юноши, пытаясь понять о чем тот сейчас думает. - Тогда Вы будете моим летчиком. – так же тихо, но именно утвердительно проговорил энсин, чуть отведя взгляд и смущенно покраснев. - Если ты отвел мне такую важную роль… Его объятия были как порыв ленинградского ветра. Чехов обвил шею МакКоя своими тонкими, чуть дрожащими руками, прижимаясь к врачу всем телом. Несмотря на то, что парень весь вечер просидел под одеялом, его щеки были бледны и холодны как лёд, но они все равно будто обжигали МакКоя, заставляя несчастного врача неловко краснеть. Чехов не говорил ни слова, но Леонард будто слышал мечущиеся в его кудрявой голове мысли, страхи и сомнения. С трудом прогнав сумбур из собственной головы и с ещё большим трудом заставив себя пошевелиться, доктор одной рукой обнял его, а другой стал осторожно гладить по светлым волосам, успокаивая. Спустя минут десять, Чехов мирно засопел у него на плече, иногда что-то бормоча, но это уже было невозможно разобрать. Леонард осторожно уложил своего пациента на койку и накрыл его одеялом, оставив пальцы правой ноги открытыми. - Спи спокойно, Маленький Принц… - прошептал он и щелкнул выключателем, оставив лишь аварийный ночник, освещающий красивое, почти что ангельское лицо юноши. * * * - Боунс, мне нужно видеть его! - Если ты о Чехове, то даже не пытайся, Джим! Я тебя к нему на пушечный выстрел не подпущу! - Да нет, я сейчас не о нем, мне нужен остроухий… Доктор МакКой как раз собирался пойти позавтракать, как к нему в отсек, будто тасманский дьявол из старого мультика, влетел как всегда бодрый и чем-то взволнованный капитан. Едва переступив порог, он набросился на усталого доктора с расспросами о самочувствии своего старпома, по обыкновению громко говоря и бурно жестикулируя. В конце концов Джим довел своего друга до исступления и тот в сердцах проорал: «Да иди, иди ты к этому ублюдку, только отстань от меня, черт возьми!!!». Капитан Кирк замолк и поспешно ретировался в сторону указанной палаты, даже не пытаясь спорить, ведь гипошприц в руке МакКоя выглядел весьма и весьма угрожающе. Звук открывающейся двери показался Споку невероятно громким. С той самой ночи никто не решался зайти к нему в палату, даже доктор МакКой приходил для снятий показаний только поздно ночью, когда его пациент уже крепко спал. К старпому уже почти вернулась способность держать контроль, препараты доктора делали свое дело, но когда вулканец увидел на пороге своего капитана, его брови невольно поползли вверх, а сам мистер Спок застыл в немом удивлении, даже забыв поприветствовать Кирка по уставу. - Спок? – Джим против своего обыкновения замялся у дверей, не решаясь подойти к вулканцу ближе, чем на три метра. «Не беспокойтесь, капитан. Могу Вас заверить, что я больше не опасен, - Спок обрел дар речи и его обычно внимательный взгляд карих глаз вперился в Джима, - Полагаю, Вы пришли обсудить сроки моей службы и условия отставки и наказания?» - Нет, Спок… - Джим задумался. Вначале он и правда хотел отдать слетевшего с катушек старпома под трибунал, но позже, долгими ночами ворочаясь без сна и размышляя, он пришел к выводу, что вины вулканца в произошедшем нет и что он, Джим, сам во всем виноват, спровоцировав его. Должно быть эти мысли отразились на его лице, потому что Спок поднялся, сделал шаг ему навстречу и проницательно сказал: «Здесь нет Вашей вины, капитан. Мне очень жаль, что я не смог сдержать себя. Поймите, я даже не помню того, что сделал, зов крови затмил мой разум. Я поступил нелогично и безрассудно, я должен был сразу уведомить Вас…» У капитана Кирка вид был такой, будто он только что увидел привидение. В его голове никак не могла ужиться мысль, что его старпом даже не помнит, что сотворил с ним и с Чеховым. Особенно с Чеховым. - И Чехова?! Его тоже не помнишь?! – еле сдерживая желание наброситься на Спока с кулаками воскликнул Джим. Вулканец на это молча покачал головой и вопросительно поднял бровь. Ярость капитана была для него логичной, поэтому он не сразу понял суть сказанного. Джим злобно и как-то по-животному воинственно вскрикнул, а потом из него буквально посыпались обрывки малоинформативных фраз вперемешку с отборнейшей бранью. Спок молча и очень внимательно выслушал эту убийственную тираду, пытаясь хоть что-то разобрать. Он так и не услышал ничего конкретного, но понял, что совершил нечто ужасное. - Ты! Его! Изнасиловал! – напоследок выкрикнул Джим и закрыл лицо руками, чуть не завыв от отчаяния и досады. Спок мертво застыл на месте, чувствуя, как холодеют от ужаса кончики его ушей и пальцев. Вдруг капитан Кирк резко двинулся вперед и обнял старпома, крепко стиснув его плечи. - Ты и представить себе не можешь… Видел бы ты его, как он плакал во сне и кричал, как мы с Боунсом буквально жили у его кровати, стараясь, чтобы он нас не боялся. Павел ещё совсем ребенок, а уже… и во всём виноват я, Спок! – со слезами в голосе, но уже гораздо тише сказал Джим. Никто никогда ещё не видел Спока таким. Командор обездвижено стоял, словно изображая знаменитую немую сцену, его руки чуть дрожали от шока, а по побелевшей, будто бумага щеке скатилась одинокая слезинка. «Джим… Это ужасно, - через силу выдавил из себя он, схватившись за голову, - И самое ужасное, что ничего изменить уже нельзя.»