***
— Мне кажется, что Том немного перегибает палку в отношении моего здоровья, — вздохнув, начал Гарри, заметно оживившийся после снятого Слизнортом Астенуса. — Я не разбираюсь во всем этом, но, кажется, я достаточно хорошо себя чувствую, чтобы быть более… дееспособным. Не то чтобы я хотел жить отдельно, нет, — успокаивающе помотал головой он, видя расширяющиеся зрачки Слизнорта. — Но я думаю, что я мог бы попробовать пройти этот курс лечения, ну, — Гарри кивнул на предплечье доктора, где змеей расцвела татуировка, свидетельствующая о чистоте, — получить такую штуку, как у вас, и выходить из дома хоть куда-нибудь. Хотя бы в магазин. — Гарри, я не думаю, что ты объективно представляешь свое состояние… — осторожно ответил Гораций. — Ты сам сказал, что чувствуешь себя ужасно в последнее время… — Я уверен, что мое самочувствие связано не с моей болезнью, а с Томом, — отрезал Гарри. Гораций побледнел: — Что ты имеешь в виду? Ты подозреваешь его в чем-то? — Подозреваю его в том, что он заигрался в гиперконтроль на этой своей работе и воспринимает меня как неразумного котенка, которого можно взять за шкирку и посадить, куда вздумается, — поморщился Гарри. — Нет, я понимаю, он просто очень беспокоится, но вы, вы ведь тоже мой лечащий врач, скажите… Неужели все настолько серьезно, что мне нельзя даже за пределы двора выйти или телевизор посмотреть? Вся сущность Горация вопила: «Призови Волдеморта, и пускай он сам с этим разбирается». Мальчишка все последние месяцы ходил как блаженный, с вечной улыбкой, знай себе рисовал, возился на кухне да ластился к Темному Лорду. И все были счастливы и довольны, особенно Волдеморт. А теперь перед ним сидит тот же взъерошенный, взбалмошный шестикурсник из воспоминаний, с мрачной решимостью в глазах — и это грозит Мерлин знает чем. — Нет, вы не подумайте, я понимаю, что мне надо себя беречь и все такое — но мне уже… сколько мне лет? — задумался Гарри. — Двад… Девятнадцать, — исправился Гораций. — Точно? — недоверчиво спросил Гарри. — Ладно, девятнадцать. Я уже совершеннолетний, мне надо… не знаю, учиться или работать. Делать что-то. Даже Малфой-младший что-то там делает, то ли оперирует, то ли ботинки Тому чистит… Его-то послушать, так он глава клиники, но я думаю, что его на порог бы не пустили, если б не папаша… Ладно, Мордред с ним, с Драко, но вы понимаете, о чем я! — Гарри, я думаю, что тебе стоит обсудить это с Томом… — С ним? Он бесится и превращается в стерегущего принцессу дракона. И я, простите, боюсь за свою задницу… — он спохватился. — Боже, это было слишком… Думаю, вы не хотели знать подробности наших отношений, профессор. — Как ты меня назвал, Гарри? — напряженно спросил Гораций. — Профессор. Вы же доктор, наверняка еще и профессор, верно? — улыбнулся Гарри. — Не знаю, почему-то захотелось назвать вас профессором. «Это еще ничего не значит», — обреченно подумал Гораций. — «Нельзя сейчас увеличивать дозу просто так, он рискует превратиться в овощ с жабьей икрой вместо сознания. Нужно просто повернуть его мысли в другую сторону». Гораций ненавидел себя в этот момент. — Гарри, как врач, я полностью согласен с мнением Тома — тебе еще рано думать о полноценной жизни. Кроме того, разве ты так плохо проводишь время? Я бы и сам не отказался от такого больничного, — пошутил он. — У вас прекрасный дом, ты можешь заниматься, чем хочешь — играть с собакой, рисовать… — Он говорил вам, что сделал с моими рисунками? — горько спросил Гарри. — Он испугался, что у тебя развиваются бредовые мысли. Возможно, немного перестарался, но я уверен, что его мотивы были только самыми лучшими, мальчик мой. Гарри замолчал. Слизнорт начал было уже собираться, но окаменел от тихого вопроса: — Если я скажу, что мне кажется, совсем чуть-чуть, что существует небольшая вероятность того, что вы оба от меня что-то скрываете, то вы сочтете это признаком паранойи, профессор? Гораций обернулся на мальчика и встретился взглядом с невозможно зелеными глазами, глазами Лили, пронзительными и укоряющими. На миг, на короткий миг он заколебался, поддался своим тщательно запрятанным чувствам, зная, что будет жалеть об этом. Он наклонился к мальчику и тихо прошептал: «Следи за небом, Гарри. Будь внимателен...» Он сказал своему Хозяину, что нет никаких причин для беспокойства — его обожаемый Избранный в полном порядке.***
У Тома на редкость приподнятое настроение. В последнее время все складывается так гладко и хорошо, что даже не верится. Никаких бунтов в стране — великаны, наконец, удовлетворились полученными территориями и присмирели, повстанцы затихли (или уже закончились?), новая программа обучения для Хогвартса показывает себя на высоте уже третий год, а самое главное… Самый главный. Его обожаемый хоркрукс, его Избранный, снова стал ласковым и тихим мальчиком. Валяется себе в саду, наслаждаясь наступающим летним теплом, да зарисовывает в альбом облака. Отзывчиво и нежно отдается по первому требованию. Искренне радуется его возвращениям домой и подаркам. Окутывает изувеченный осколок теплом. Том знает, что перегнул палку, но ему было панически страшно от того, что все придется начинать сначала. Опять разыгрывать из себя незнакомца, терпеливо ждать — когда сам придет в объятия, когда полюбит. Если полюбит. Вдруг в следующий раз что-то пойдет не так? Что тогда — Амортенция? Империо? Нет, он не может так поступить с Гарри. Сломать, принудить, обмануть, лишить памяти — да. Подделать его чувства — нет. Испив из живого источника, Том не будет пить из лужи. Он не может так поступить с собой. Он будет пытаться снова и снова, пока эта чертова любовь не запишется у парня на подкорке. Том потирает виски, пытаясь утихомирить поднявшую голову агрессию. Эти вспышки… мешают. Гарри простил его, но будет ли прощать впредь? Сколько этих приступов ярости Том еще сможет себе позволить, прежде чем увидит в любимых глазах ненависть? Страх он уже видел, страх он может пережить, он привык видеть его. Много-много лет он не видел ничего кроме страха в чужих взглядах, пока не появился Гарри Поттер. Надо поручить Слизнорту подумать над доработкой состава Амортенции. На всякий случай. Том не повторит ошибок своей матери — он не потеряет того, кого любит.***
— Что рисуешь? — Том одергивает брюки и присаживается рядом, прямо на траву. — Мм? — Гарри вздрагивает от неожиданности. — Ничего, просто небо. Том заглядывает в рисунок: — У тебя отлично получается. А это что? — Циферблат, — поясняет Гарри. — Просто тренируюсь для глазомера. Потом сотру. — Не стирай, выглядит очень даже ничего. Нарисуй как… помнишь, ты мне показывал в альбоме Сальвадора Дали? С теми расплавленными часами, только сделай с прямыми, — усмехнулся Том. — Та картина называется «Постоянство Памяти», — смеется Гарри. — А у меня будет «Непостоянство». Том приобнимает Гарри за плечи и целует в висок. — Ты холодный, — озабоченно говорит он. — Земля пока еще довольно прохладная, да и вечереет уже. Пойдем в дом? — А ты меня согреешь? — игриво спрашивает Гарри и Том чувствует, как дыхание спирает от внезапной нежности. — Я налью тебе огромную чашку кипящего какао, уложу в постель и прочитаю сказку на ночь, — подначивает Том и забавляется видом того, как Гарри закатывает глаза в ответ.***
Том исполняет угрозу — отправляет Гарри в душ, скидывает одежду на стул, переодеваясь в домашнее, и уходит на кухню готовить какао. Гарри, облаченный в уютный халат, выходит и видит, что из кармана брюк Тома что-то торчит. Его пронзает смутная тревога, но он все же подходит и берет предмет, который оказывается длинной резной деревянной палочкой, с выпуклыми округлыми элементами на равных расстояниях друг от друга. Вещь выглядит очень старой и вызывает какое-то странное, нарастающее тепло в груди. Слышится звук разбитого фарфора. Гарри оборачивается и видит Тома — потемневшее лицо, опасный взгляд сузившихся глаз. Под ногами — осколки чашки и лужица какао. — Что ты делаешь, позволь спросить? — рычит он, и Гарри делает шаг назад, спешно придумывая, как исправить ситуацию. — П-прости! Мне не следовало лазить по твоим карманам, но она почти что выпала, и… — запинается он. — Что это вообще такое? Что-то для работы? Похоже на волшебную палочку, — мелет он первое пришедшее в голову и в шутку направляет предмет на Тома, рассекая воздух и, дурачась, восклицая: — Абракадабра! Том выставляет руки в подобии щита и неведомая сила опрокидывает Гарри на пол. Удар выбивает дух, сбивает дыхание, перед глазами темнеет — это заслоняет свет склонившийся над парнем Том. Мужчина вырывает палочку из рук Гарри и приставляет кончик к его горлу. — Кто я? — шипит он. — Том, ты вконец спятил? Что это вообще сейчас было? — Гарри пытается отодвинуть палочку руками, но получает звучную пощечину. — Еще раз, — обманчиво спокойно говорит Том. — Кто я? — Ты — Том Реддл. Врач. Мой врач и мой парень — хотя в последнем я уже сомневаюсь, если честно, — отчеканивает Гарри, смотря мужчине в глаза. — Больше я о тебе ничего не знаю. Ты не удосужился предупредить, что ты ебаный псих. Гарри чувствует какое-то странное, давящее чувство в голове, будто в ней свилась кольцом большая змея. — Что ты помнишь о своем прошлом? — новая пощечина. — Да блядь! Я попал в аварию с родителями, они погибли, я выжил. Я переехал к тебе. Все. Что с тобой за херня?! Мне не следовало брать твои вещи, прости еще раз, но что это за допрос? Если бы я что-то вспомнил, ты бы узнал первым! Том удовлетворенно выдыхает и давление ослабляется — как в голове, так и на горле, от которого убрали палочку. Он берет Гарри за отворот халата и вздергивает на ноги. — Хорошо. Ты пока еще не предал мое доверие. Но заслужил наказание — в рамках профилактики. — Что?! — Гарри толкает Тома в грудь. — Пропусти меня, я хочу уйти. Я не намерен выслушивать этот бред. Том хватает Гарри за волосы, тот, в приступе паники, слепо молотит мужчину кулаками по всем попадающимся под руку частям тела, но на него это, кажется, не производит никакого впечатления. Он легко швыряет парня на кровать, втыкает лицом в покрывало, лишая возможности дышать. — Я очень зол, любимый, — шипит он в ухо Гарри. — Практически в бешенстве. Подумай тщательно, чем это может тебе грозить, и для своего же блага — перестань капризничать и будь хорошим мальчиком. Дождавшись момента, когда парень перестанет барахтаться и пытаться вырваться, Том приподнимает его голову над поверхностью кровати. Гарри делает судорожный вдох, и мужчина, воспользовавшись моментом, скручивает ему руки за спиной и крепко связывает поясом от его же халата, вырванного из шлевок. Том отстраняется и тянется за оставленной на краю кровати футболкой. Гарри звучно и со вкусом матерится, перекатываясь на спину и силясь освободиться. Слышится звук рвущейся ткани. — Открой рот, — спокойно приказывает Том. Гарри судорожно сжимает зубы. Мужчина со вздохом зажимает ему нос и сжимает щеки, надавливая на челюсть. Через некоторое время Гарри не выдерживает и поддается, и хотя ему удается слегка зацепить пальцы Тома зубами, рот тут же оказывается набит обрывком футболки. — Вот зачем ты так? — укоризненно говорит Том. — Я не сделаю тебе ничего плохого. Я люблю тебя. Парень сдавленно смеется сквозь ткань. По щеке стекает слеза, которую Том бережно сцеловывает. Он переворачивает Гарри обратно на живот и вздергивает его бедра на себя. Копошится за спиной, что-то шепчет, и парень чувствует прохладную влагу между ягодиц. Внутрь проникают пальцы — мягко, но настойчиво, массируя и раздвигая стенки. Гарри сжимается, пытаясь вытолкнуть их из себя, но безуспешно. Через некоторое время место пальцев занимает какой-то широкий и гладкий предмет — Гарри не хочет думать о том, чем это может быть. Он знает о существовании… специальных игрушек, но не знал, что они есть у Тома. Хотя, что он о нем вообще знает? Том встает с кровати, оставляя Гарри наедине с давящим ощущением постороннего предмета внутри. Подходит к стулу и шелестит тканью. — У нас все было так хорошо, зачем ты все портишь, Гарри? — тихо спрашивает мужчина, возвращаясь к кровати. — Ты так грубо разговариваешь со мной, дерешься, трогаешь без спроса мои вещи… Я не могу оставить это без внимания. Со свистом рассекая воздух, на ягодицы парня обрушивается хлесткий удар ремня. Гарри неверяще кричит, ткань пропускает только слабое мычание. — Я не хотел бы наказывать тебя сильнее, чем сейчас. Поэтому надеюсь, что этот урок закрепится в твоей ненадежной памяти. Удар. Колечко мышц сжимается вокруг игрушки, проникновение становится куда более чувствительным и глубоким. Ремень опускается на ягодицы еще раз. Ощущение заполненности одновременно и отвлекает от боли, и делает ее острее — в момент удара. Еще один. Гарри чувствует, как по щекам вовсю текут слезы. Еще три удара — всего семь — и Том снова опускается на кровать, к Гарри, нежно гладит покрасневшие болезненные ягодицы, покрывает их поцелуями. — Я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю. Я никогда тебя не отпущу. И от этих слов Гарри становится куда более жутко, чем от всего, что происходило до этого.***
Было бы слишком хорошо, если бы все окончилось поркой — Том еще долго не оставлял Гарри в покое, вначале трахнув в растянутый игрушкой зад, а потом головокружительно ему отсосав, заставив бурно кончить, несмотря на все, что случилось ранее. Помог принять душ, тщательно вытер, нежно расцеловал затекшие от связывания руки, пожелал доброй ночи, обнял парня, положив голову ему на плечо, и заснул сном младенца, как ни в чем не бывало, оставив Гарри безучастно смотреть в потолок. Парень не стал устраивать скандал, обвинять, пытаться сбежать из комнаты, лишь напряженно обдумывал одну и ту же вещь, которую он заметил, неделю зарисовывая небо над домом. За все это время, изо дня в день, формы проплывающих облаков ни разу не изменились.