Аго́ния (от др.-греч. ἀγωνία лат. Agonia — борьба) — терминальное состояние организма, предшествующее наступлению смерти, которое связано с активизацией компенсаторных механизмов, направленных на борьбу с угасанием жизненных сил организма.
Innocent child, how you thought you knew me Understood my ways, my dark needs The hunt is not the thrill I'm after I want the kill, the conquest, to be your master Wrap your arms around my pale skin.
© London after midnight — The Bondage Song
Гарри поймал сочувственный взгляд уходящей Нарциссы. Том обнял его, шепча на ушко сумбурные нежности, его голос обвил Гарри удушливой теплотой. — Не волнуйся, радость, мы со всем справимся вместе. Я позабочусь о тебе, я никогда от тебя не откажусь, просто доверься мне… — Кстати о доверии, Том, — Гарри вскочил с его колен, возвышаясь над сидящим мужчиной, взгляд решительный. Волдеморту очень не нравилось, когда его обожаемый хоркрукс такой. Это чревато срывом. Постоянно сдерживаться и идти на компромиссы и так слишком сложно, а когда в ответ получаешь только недовольство — совсем невыносимо. — Мне достаточно сложно тебе доверять, знаешь ли. — Почему, любимый? — меланхолично спросил Том. Как было бы славно сейчас повалить мальчишку, вдавить лицом в ковер и отыметь до визгов. — Разве я даю тебе поводы для недоверия? — Я почти ничего о тебе не знаю. Откуда ты? Кто твои родители? В какой больнице ты работаешь? — Гарри ожидал, что Том взбесится и уйдет от ответа, но он лишь слегка улыбнулся: — Лондон. Я — сирота, вырос в приюте. По поводу больниц: я, скорее, что-то вроде куратора. Принимаю в нескольких сразу — то тут, то там. Врачей моей специальности… очень мало. — Ты же говорил, что… не важно, — Гарри смутился, он не помнил, чтобы Том раньше говорил о том, что больниц несколько, но это многое объясняло. Ему стало крайне неловко. — Прости за вопрос о родителях. Я не знал. — Ничего страшного, радость, — Том вздохнул. Мордред, как же хочется, чтобы мальчишка использовал свой рот по назначению, а не для пустой болтовни. — Поэтому семья для меня — самое важное, что только может быть у человека. Я так счастлив, что встретил тебя. День твоего рождения — воистину судьбоносный. — Я… Я запутался, — Гарри закрыл лицо руками. — Том, сколько мне еще сидеть тут безвылазно? Я схожу с ума взаперти. Я чувствую себя абсолютно нормально, я… я не верю тебе, когда ты говоришь, что я так сильно болен. Почему бы мне не показаться другому врачу, не пройти какие-нибудь обследования? Это ведь должно происходить как-то так, я знаю, — у Гарри сорвался голос. — Нельзя просто так запереть человека дома на неопределенный срок и ничего не объяснять! — Гарри, мой любимый Гарри, ты хоть понимаешь, как больно ты делаешь мне сейчас? — лицо Тома помрачнело. Мальчишка переходит все рамки. — Ты осознаешь, в чем меня обвиняешь? — Докажи мне, что это неправда, в таком случае, — дрожащим голосом ответил парень. Том встал. — Начнем, — сказал он, медленно прохаживаясь по комнате кругами, напоминая Гарри готовящуюся к нападению акулу. — Во-первых, ты оказался в моей больнице — ни памяти, ни документов, ни страховки. Никаких живых родственников. Я лично провел тебе серию сложнейших операций, буквально вытащил с того света. Лично занялся похоронами твоих родителей. Посодействовал в установлении твоей личности. Это все не вызывает сомнений, верно? Гарри промолчал. Ему нечего было ответить на это. — Далее, — продолжил мужчина. — Тебе абсолютно некуда было идти после выписки, тебя бы ждало место в государственной психиатрической больнице. С учетом твоих проблем с иммунитетом… Твоя жизнь была бы ограничена размерами одиночной палаты. Я бы, разумеется, навещал тебя — я влюбился в тебя с первого взгляда и не допустил бы, чтобы ты остался абсолютно один. — Том… Я ценю все, что ты для меня сделал, но это не относится к тому, что между нами сейчас. — Что между нами сейчас… — Том нервно засмеялся. — Ты живешь в моем доме, я обеспечиваю тебе достойное лечение, выполняю любой твой каприз, терплю твои… приступы — да, ты в этом абсолютно не виноват, ты просто болен. Если показать тебя другим врачам, то тебя отнимут у меня, положат в больницу на долгие месяцы. Поврежденная нервная система до сих пор не восстановилась. Я был готов к этому и преодолею любые трудности на пути к нашему счастью. Но то, что объектом твоей паранойи теперь стал я… Это изрядно ранит, знаешь ли — любить кого-то и получать в ответ только обвинения и придирки. Я ответил на твой вопрос, Гарри? Я доказал тебе, что забочусь о тебе? Волдеморт с любопытством взглянул на абсолютно поникшего парня. Слабой стороной Гарри Поттера всегда было обостренное чувство справедливости, чувство вины. Всего лишь еще немного надавить, для закрепления пройденного. Нет смысла стирать память о стихийном выбросе, пускай лучше создастся прецедент, на галлюцинации потом можно будет свалить очень многое. — Ты хочешь разорвать помолвку? — мягко спросил Том. — Это разобьет мне сердце, но если это осчастливит тебя… — Нет, — глухо сказал Гарри. — Мне надо подумать. Пожалуйста, прости меня… за все это. Том подошел и обнял парня, зарываясь носом в непослушные волосы, целуя в затылок: — Я прощаю тебя, котенок. Пойдем в кровать?***
Разум нормального человека, лишенного гнета чрезмерного воображения, склонен к поиску самого простого объяснения происходящих вокруг явлений. Разум Гарри — поврежденный, все еще находящийся во власти воспоминаний о таком недавнем счастье, всеми силами пытался найти покой в простой и понятной правде — он просто спятил. Его разрозненные воспоминания о прошлой жизни совершенно не складывались в то, чем можно было бы подкрепить его подозрения. Зачем кому-то красть обычного вчерашнего подростка, опутывать паутиной из иллюзий, скрывать реальность и удерживать силой? Какая в этом выгода для Тома? Деньги? Вряд ли его погибшие родители были так уж богаты, Гарри не чувствовал себя родившимся с золотой ложкой во рту. Секс? Глупости, он сам был инициатором перехода их отношений с Томом в эту плоскость. «Может, я был шпионом под прикрытием? — нервно хихикнул Гарри. — Агент 007 на службе Ее Величества». Нет, самым простым объяснением было то, что он просто сумасшедший. А Том — единственный человек в мире, который готов с ним возиться и прощать ему его выходки.***
— Ты глупец и слабак, — насмешливо говорит Палочник во сне. — Красивая мордашка, обаяние и везение — вот и все. — Ты снишься мне только затем, чтобы унижать? — огрызается Гарри. — Почему мое воображение не может подкинуть мне мудрого доброго старца с полезными советами, а не язвительного уродца? — Может, я просто завидую твоему Тому? — монстр хищно облизывает кончиком раздвоенного языка отсутствующие губы. — У него есть такая сладкая безотказная игрушка, у меня — только твой разум. Ты его еще и любишь к тому же — непостижимо. — Он… хороший человек. — Сам-то в это веришь, малыш? — Палочник вальяжно располагается на валуне, длинные изломанные конечности кажутся восковыми под светом луны. — Впрочем, неудивительно. Тебе не хватило мозгов даже чтобы поболтать со змеями. — Я разговаривал с друзьями Тома, — возмущается Гарри. — Черт знает что пришлось пережить, чтобы устроить эту вечеринку! Палочник смотрит, слегка наклонив голову, а потом начинает долго и со вкусом смеяться. Смех хриплый, холодный, пробуждает в Гарри какое-то призрачное ощущение знакомой опасности. — Что? — Это были не те змеи, — скалится монстр. — Ты только дал Тому лишний повод натянуть поводок, глупыш. — А кого ты тогда имел в виду? — смущенно спрашивает парень. — Змей. Змеи — это такие безногие животные, похожие на садовые шланги, — терпеливо, как для идиота, объясняет Палочник. — Да знаю я! Что значит — поговорить со змеями? Настоящими? Я не знаю змеиного языка! — Зато я знаю. — И ты мне поможешь? — Нет, — снова хохочет чудовище. — Зачем мне тебе помогать? Сядь ко мне на коленки, попроси хорошенько, и я подумаю, — Палочник приглашающе разводит руки. — У меня и без тебя есть план, как все выяснить! — не на шутку разозлившись, отвечает Гарри. — Ты все равно даже не существуешь. — Передавай своему Тому «привет» из 1981-го, — вальяжно бросает Палочник. — Спроси его, что случилось тогда, на Хэллоуин. Гарри просыпается.***
На следующий день, когда Том ушел на работу, Гарри выдалась возможность рассмотреть свои новые сокровища — дюжину фото с вечеринки и книгу от Слизнорта. Он судорожно открыл том на 124-й странице, надеясь обнаружить спрятанное там письмо или еще что-то существенное, но под заголовком «Уходящие из Омеласа» был только небольшой — на несколько страниц, рассказ. Может, он просто ошибся страницей? Внимательно пролистав все в поисках спрятанного и недоумевая, зачем Слизнорт подарил ему эту книгу, парень решил прочитать рассказ.…
«Со звоном колоколов, поднявшим ласточек в небеса, в город Омелас, чьи веселые башни высятся на берегу моря, пришел Праздник Лета… В тишине широко раскинувшихся зеленых лугов отчетливо звучит музыка шествий; меняя улицы, она то становится громче, то слабеет, но все равно приближается — будто едва ощутимое праздничное благоухание воздуха вдруг затрепещет, сгустится, а потом рассыплется на мощные и радостные удары колоколов. И какие радостные! Как рассказать о радости? Как описать вам горожан Омеласа?»…
Небывало прекрасный город описывался в рассказе — наполненный счастьем и любовью, мирный и зажиточный. Там нет войны, бедности, несправедливости — все жители относятся друг к другу с уважением и бережностью. На подробном описании подготовки к празднику Гарри улыбнулся — Омелас представлялся настоящим раем, ему захотелось хоть разок там побывать самому.…
«Вы поверили? Убедило вас описание Праздника, города, радости? Тогда позвольте мне описать еще кое-что. В подвале одного из красивых общественных зданий Омеласа — или, быть может, одного из его просторных частных домов — из досок сделана комнатушка. Она без окон, а единственная ее дверь заперта…»…
Страшная тайна жителей города-мечты ужасала. Каждая строчка давалась Гарри с трудом. Ему пришлось прерваться, прежде чем он смог дочитать рассказ — он почувствовал невообразимое желание выйти из комнаты, убежать из дома, вырваться из сада. Прочь отсюда.***
Выскочив на улицу, Гарри упал на четвереньки. Его стошнило. Сириус — то ли волнующийся за хозяина, то ли решивший, что с ним играют, подбежал и ткнулся в плечо парня слюнявой мордашкой. Гарри потрепал пса по макушке. Сириус воспринял это как намек, убежал и через несколько секунд вернулся со своим любимым мячиком. Гарри усмехнулся — жалко, что он сам не щенок или котенок. Как бы он был счастлив тогда жить здесь, в этом прекрасном доме, с Томом… Гарри забрал мяч из пасти Сириуса и, не глядя, кинул в сторону. Пес стартовал с места раньше, чем мячик достиг цели, ударившись о железный забор. «Черт, какой же я кретин!» — Гарри пронзила настолько же внезапная, насколько и дурацкая мысль, он кинулся к забору чуть ли не быстрее Сириуса. До Гарри дошла удивительная в своей простоте мысль — он ни разу не пытался просто выйти отсюда. На улицу. Их дом и дома соседей отделяла лишь легкая изгородь, зато внешнюю границу охранял высоченный железный забор с массивной дверью. Почему это раньше не казалось странным? Почему за все месяцы, что он тут, он ни разу даже одним глазком не посмотрел, что там — за забором? Как будто что-то постоянно отводило его внимание от этого места, даже сейчас мысль о калитке было очень сложно удержать в голове, пространство между забором и им самим было будто покрыто мелкими черными мушками. Уже потянувшись к ручке, Гарри вспомнил о своих проблемах с иммунитетом. «Я же не собираюсь сбегать, — успокоил себя парень. — Просто выгляну на улицу». Он дернул ручку. Дверь не поддалась. Никакой замочной скважины, странно… Может, закрывается снаружи? Потянул ручку на себя и попытался слегка расшатать дверь, чтобы хотя бы оценить тип замка. Никакого эффекта. Дверь была будто приварена к забору намертво, швы едва прощупывались. Забор слишком высокий — не перелезть, да и еще не время, он пока не готов идти ва-банк… В задумчивости вернулся в дом, вяло поел и занялся фотографиями — все тщательно подписал — известные ему имена и фамилии, родственные связи, предполагаемые роли в кругу друзей Тома. Тщательно спрятал все снимки по книжкам. Сдерживая отвращение, снова вернулся к рассказу про Омелас:….
«В подвале одного из красивых общественных зданий Омеласа — или, быть может, одного из его просторных частных домов — из досок сделана комнатушка. Она без окон, а единственная ее дверь заперта.» «В углу комнатушки, наиболее удаленном от ведра и швабр, сидит ребенок. Это может быть мальчик, а может быть и девочка. Дверь заперта всегда, и никто к нему не приходит — только через какие-то промежутки времени (ребенок не ощущает, длинные или короткие) дверь со скрежетом отворяется и за ней оказывается один или несколько человек.» «Бывает, один из них войдет и пнет ребенка, чтобы тот встал. Остальные стоят за дверью, только заглядывают внутрь, и глаза их полны страха и отвращения. Вошедший торопливо наполняет едой его миску, водой кувшин, выходит, запирает дверь — и их глаз ребенку больше не видно. Люди эти всегда молчат, не произносят ни слова, но ребенок не вечно был здесь, он помнит солнечный свет и голос матери и иногда начинает говорить. «Я буду хорошим, — говорит он. — Пожалуйста, отпустите меня! Я буду хорошим!» Ему никогда не отвечают.»…
У Гарри дыхание сперло, когда он представил, что чувствует этот несчастный ребенок — один, понятия не имеющий — кто он и почему страдает. Мир для него — сосредоточие боли и страха. Как, почему в таком чудесном городе возможна такая ужасная несправедливость?…
«Все они, все до единого жители Омеласа, о нем знают.» «Некоторые приходят на него посмотреть, другим достаточно просто о нем знать. И все понимают, что находиться там он должен. Некоторые понимают почему, а некоторые нет, но все знают, что в основании их счастья, красоты их города, нежности их дружб, здоровья их детей, мудрости их ученых, мастерства их тружеников, даже изобилия их урожаев и приветливости их небес лежат страшные страдания, которые терпит этот ребенок». «Они испытывают отвращение, подобного которому не испытывали никогда. Испытывают, несмотря на все данные им объяснения, гнев, возмущение, бессилие. Испытывают желание сделать что-то для ребенка. Но ничего сделать они не в состоянии. Вывести ребенка оттуда, где он находится, в свет солнца, отмыть его, накормить и утешить, конечно, было бы замечательно; но в тот самый день и час, когда это будет сделано, процветание, красота и прелесть Омеласа исчезнут без следа. Таково условие. Променять все хорошее в жизни каждого в Омеласе на небольшое улучшение в жизни ребенка, пожертвовать счастьем тысяч ради возможности дать проблематичное счастье одному — вот уж это наверняка означало бы позволить воцариться в городе чувству вины.» «Им становится понятно: как и этот ребенок, они не свободны. И понятно, что такое сочувствие. Именно благодаря существованию ребенка и их знанию о том, что он существует, так величественна их архитектура, так страстна их музыка, так глубока их наука.» «Ну как, теперь вы в них верите? Разве теперь не легче вам в них поверить? Но осталось рассказать еще кое-что, такое, во что поверить уж совсем невозможно.»…
Последние абзацы были грубо перечеркнуты:…
…
Рядом, видимо, рукой Слизнорта, было размашисто написано: «Никто никогда не уйдет из Омеласа живым, Гарри. Он не отпустит ни нас, ни тебя.»***
Наступило затишье. Гарри чувствовал себя механической заводной куклой — проснуться, проводить Тома, потом всякие бессмысленные, просто чтобы убить время, занятия. Внешне спокойный, он непрерывно думал, анализировал, представлял. Как он будет жить без Тома? Мужчина стал неотъемлемой частью его мира. Первым, что он видит при пробуждении, и последним — перед сном. За эти год с небольшим можно по пальцам пересчитать дни, когда он разговаривал хоть с одним живым человеком — кроме Тома. Том любит его, Том заботится о нем, Том, Том… Том явно не такой, каким хочет казаться. В глазах людей, которые приходили в их дом, раболепный ужас при взгляде на Тома, и жалость — на Гарри. Парень был уверен — если бы Тому внезапно вздумалось избить и изнасиловать Гарри прямо за праздничным столом — никто из них и пальцем бы не пошевелил. Более того, они выглядели так, будто что-то подобное и ожидали. Гарри до боли в висках пытается вспомнить хоть что-то о прошлом. Только смутные образы — совсем молодые родители, кучи рыжих подростков, разлитые чернила. Собственная рука с ранами, складывающимися во фразу «Я не должен лгать». Гарри смотрит на запястье — нет и следа. Хочется характерным жестом поправить несуществующие очки. Чувство полета, привкус меди во рту. Имена, странные имена — Гермиона, Дамблдор, Волдеморт… Гарри содрогается, при мысли о последнем хочется сжаться и спрятаться, случилось что-то плохое, невообразимо мерзкое… Волшебная палочка из той жуткой галлюцинации. У него тоже такая была, только более гладкая и легкая. Какой-то великан сказал ему, еще ребенку, что он волшебник. Гарри был болен с детства? Может, у него просто шизофрения? Все крутится вокруг магии, Том терпеть не может никакого упоминания ничего волшебного, может, он боится, что у Гарри это спровоцирует психоз… — Радость, я дома, — поцелуй в макушку прерывает мысли, парень вздрагивает от неожиданности. — Что делаешь? Гарри смотрит на чистый лист перед собой — он просидел так… часа два? — Собрался порисовать, Том, — улыбается Гарри. — Думал нарисовать вон ту вазу, но она, кажется, согласится подождать и до завтра. — Твоя натурщица очень любезна, — шутит Том. — Раз так милостиво отдает тебя в мое распоряжение. Они проводят чудесный вечер вместе: ужинают, принимают ванну — смогли оторваться друг от друга только когда вода окончательно остыла. Поставили немое кино на стареньком кинопроекторе — единственная техника, помимо фотоаппарата, которую одобрил Том. Греются на диване в объятиях друг друга, краем глаза поглядывая на Лона Чейни в «Лондоне после полуночи». — Так бы и съел тебя, — говорит Том, прикусывая обнажившееся от съехавшего халата плечо Гарри. — Целиком, ни косточки бы не оставил. — Надо же, я живу с настоящим маньячиной, — смеется парень. — А с виду такой серьезный, уважаемый человек. — Я серьезный, уважаемый маньячина, — парирует Том. — Знаешь, один человек как-то сказал мне, что предпочел бы общество слизней счастью лицезреть мою рожу. — Он был полным дураком, — усмехается Гарри. — Променять твою очаровательную рожу на щеночков — еще можно представить, но слизней? Бред. Том бросает встревоженный взгляд на лежащего у дивана Сириуса: — У меня, кажется, есть весомый повод ревновать тебя к собаке. — Ну, это не лишено смысла, — подыгрывает Гарри. — Ты не умеешь приносить мячик по команде, не мотаешь при виде меня хвостом… — Зато я куда лучше кусаюсь! — рычит Том и снова впивается зубами в ключицу. Гарри глухо стонет от удивительного сочетания легкой боли и удовольствия. Подставляет шею под жадные поцелуи. Том опрокидывает парня на диван, нависает сверху, смотрит с восторгом в глазах темного льда. Халат на нем слегка топорщится от явной эрекции, на Гарри — уже распахнут, обнажая ту же реакцию. Это глупо, очень глупо, но Гарри чувствует невероятную потребность спросить… — Том, в каком году ты родился? — Очень своевременный вопрос, — отвечает Том, отрываясь от соска Гарри. — Я уже достаточно взрослый, чтобы отыметь тебя прямо на этом диване, если дело в этом. — Нееет, — смеется Гарри от легкой щекотки на ребрах. — Просто, ты постарше меня и можешь знать… Что-то важное произошло в мире 31 октября 1981 года? Том поднимает голову и задумчиво смотрит на парня. Запрокидывает его руки за голову, удерживая: — А ты умеешь озадачить, радость. С чего ты взял, что в этот день что-то произошло? — чувствительное местечко за правым ухом подвергается подлой атаке поцелуями. — Да в памяти почему-то всплыла эта дата, — жалуется Гарри. — И я подумал, вдруг произошло что-то важное, что каждый школьник знает. Мне так много нужно наверстать еще. — Не бери в голову, ты тогда еще даже не родился. А раз не было тебя — ничего важного произойти не могло по определению, — улыбается Том одними губами. Его глаза холодны и настороженны. «Я становлюсь конченным параноиком», — думает Гарри. — А еще — ты до ужаса много болтаешь, — язык мужчины снова нацеливается на соски, поддразнивая и лаская. — Ладно, я больше не бу… Ах! Мысли покидают голову, замещаясь чистым удовольствием.***
Волдеморт знает, что с мальчишкой что-то происходит. В его присутствии — притворяется невинным послушным ягненком, без него — спасибо кольцу, что показывает точное местоположение, постоянно бродит по периметру забора, стал подходить даже к выходу, окруженному чарами, влияющими на восприятие. Как медом намазано ему у этой чертовой двери. Неблагодарный щенок. Темного Лорда временами настигает глухое отчаяние, незнакомое доселе ощущение беспомощности. Он дал мальчишке все — заботу, комфорт, возможность освободиться от гнетущих воспоминаний. Дал возможность узнать его — прекрасную, лишенную некоторых… особенностей Волдеморта версию Тома Реддла. Дал время влюбиться самому, без какого-либо принуждения. Никому ещё в своей жизни он не давал так много — и не получал так мало в ответ. С чёртовым мальчишкой вечно все шло не так, как надо — не уставал напоминать себе Волдеморт. Во времена Тома Реддла он привык, что красоты и ума достаточно, чтобы поставить на колени любого. Позже — обходился могуществом. Гарри — извилистый, ненадежный брод среди болота, чуть оступишься — увязнешь. — Это был стихийный выброс, Повелитель. Гарри сделал это н-неосознанно, — Гораций насмерть испуган. — Знаю. — Мальчик в п-порядке? — С каких пор вас так сильно заботит судьба Гарри, Гораций? — прищурился Волдеморт. — Не вы ли приняли прямое участие в том, чтобы лишить его личности и памяти Избранного? — У меня не было выбора, — тихо оправдывается Слизнорт. — Надо же. Остальные преподаватели Хогвартса предпочли смерть сотрудничеству со мной, — усмехнулся Лорд. — Впрочем, тем вы и ценны для меня — всегда извлекаете выгоду из любой ситуации. Мальчишка в полном порядке, я ничего ему не сделал. Но помнится, кто-то не так давно говорил мне, что беспокоиться не о чем, а потом у Гарри Поттера — при всем Ближнем Круге, прошу заметить — происходит магический выброс. Более того, он регулярно задает мне неудобные вопросы — думает, что делает это, совсем не вызывая подозрений, невзначай. Что бы это могло значить, Гораций? — У него снова развивается толерантность к зельям. Повелитель, я ничего не могу поделать с этим. Дело, возможно, вовсе не в нем. Вы не задумывались о том, что, возможно, причина в том, кем он является? — Хоркрукс, — задумчиво протянул Волдеморт. — Частица моей души в нем сопротивляется забвению. Поддерживает магию в Гарри. — Если позволите, я вижу единственный выход. — Излагайте. — Добровольность. Он должен смириться. Принять как данность, как необходимую жертву. — Именно поэтому вы раскидываете ему подсказки, профессор? Ну же, только не падайте в обморок, — Лорд усмехнулся. — Вы настолько наивны, что думали, что я не подслушиваю ваши маленькие беседы? — Мой Лорд, — если бы Слизнорт не сидел, он бы рухнул на месте. — Это были… благие намерения. — Я ожидал этого, — махнул рукой Волдеморт. — Надеялся, что его доверие ко мне окажется сильнее. Есть небольшая разница между вами и ним, профессор: он может позволить себе непокорность, вы — нет. Вам еще долго придется расплачиваться за самодеятельность, Гораций. — Я готов понести заслуженное наказание, — опустил голову Слинзорт в отчаянии. — Нам нужно узнать, есть ли возможность вытащить мой хоркрукс из Гарри, не повредив его, — задумчиво сказал Темный Лорд. — Прошу прощения за глупый вопрос, Повелитель… Не повредив кого именно? Хоркрукс или его… носителя? Волдеморт посмотрел на Слизнорта долгим, нечитаемым взглядом, изучающе склонив голову. — Наша беседа окончена, профессор. Примите к сведению — мое доверие к вам почти на исходе. Гораций откланялся и вышел из комнаты.***
У Гарри одна целая и одна восьмая души, у Тома Реддла не осталось ничего, кроме жалкого огрызка и самого Гарри. Жалкий осколок в нем, последний шанс на бессмертие, раз за разом вытаскивает мальчишку из сладкой эйфорической ирреальности. Мешает им быть вместе. Собственная душа предает Волдеморта. Спасти мятежный огрызок ценой жизни Гарри? Променять вечную жизнь на любовь мальчишки? Волдеморт швыряет чернильницу в стену и невидящим взглядом смотрит на стекающие по ней черные разводы. На груди горит починенный, некогда разбитый медальон Слизерина, отобранный у грязнокровки Грейнджер — нарушены защитные чары дома. Черт, он ушел из Мэнора немногим больше часа назад! Достает карту, показывающую иллюзорный домик — точка «Гарри Поттер» неподвижна, опять около чертова забора. Быстрое перемещение в Мэнор, оттуда — в их дом. Мальчишка лежит без сознания у изгороди, отделяющей их сад от участка «Дурслей». Сириус воет и носится вокруг тела. Рядом с Гарри — небольшая папка для рисования, Волдеморт открывает ее, оттуда высыпаются фотографии — он сам, Малфои, Лестрейнджи. Все снимки подписаны. Небольшой конверт, Лорд садится на траву около парня и, вскрыв, видит небольшое письмо, написанное неровным почерком Гарри: «Меня зовут Гарри Поттер, я родился 31 июля, предположительно 1983 года, но я не уверен в этом. Я надеюсь, что это письмо и фотографии попадут в правоохранительные органы Великобритании. Прошу отнестись серьезно, это не шутка, я нахожусь в отчаянном положении. Год назад я потерял память в результате аварии, в ней же погибли и мои родители, после чего я переехал в дом моего лечащего врача, Тома Реддла. У меня есть основания полагать, что он — не тот, за кого себя выдает, как и остальные люди на фотографиях. Меня удерживают силой в этом доме, я… возможно, я подвергаюсь сексуальному и физическому насилию. Скорее всего, я нахожусь под действием неизвестного мне наркотика, у меня частые галлюцинации и я не уверен в том, что способен объективно оценивать реальность, но не сомневаюсь в том, что Том Реддл — не мой официальный опекун и потенциально опасен для моего здоровья и жизни. Я прошу помощи. Я не знаю адреса, по которому нахожусь, но люди, что передадут вам это письмо — мои соседи. Умоляю, воспримите мое обращение всерьез. С надеждой, Гарри Поттер» «Двуличная шлюха, — с яростью думает Волдеморт. — Еще вчера скакал на моем члене и стонал на весь дом, а сегодня… Теперь ясно, зачем ему понадобился фотоаппарат». Сириус подбегает к мужчине, тыкается мокрым носом и скулит. Волдеморт одним резким движением сворачивает щенку шею, достает палочку и превращает труп в горстку пепла. То же самое делает с фотографиями. Встает, берет на руки оглушенного защитным заклинанием мальчишку и несет в дом.***
Гарри медленно приходит в сознание, все тело слегка ломит, будто при гриппе. Первое, что он видит перед собой — Тома, внимательно его разглядывающего. Парень слегка улыбается, пока память не начинает медленно возвращаться. С утра Том заговорил о свадьбе — как о практически свершившемся факте. — Ты решил, какую свадьбу ты хочешь? — Том валялся на кровати, ленясь вставать и бездумно выводя узоры на обнаженной груди Гарри. — Лес? Пляж? Что-то особенное, или просто украсим наш двор? — Мне же нельзя выходить на улицу, — осторожно заметил Гарри. — Мы предпримем все необходимые меры предосторожности, — улыбнулся мужчина. — Ты не будешь контактировать ни с кем… грязным. — Том, ты уверен, что нам так уж необходим брак? Мы и так живем вместе, что изменит церемония? — Я буду уверен, что ты полностью мой. В чем у тебя, определенно, есть сомнения — иначе бы ты уже выбирал для нас костюмы, — голос Тома похолодел на пару градусов. — Давай подождем, пока я окончательно выздоровею, — предложил Гарри. — Так будет лучше. — Если ты выздоровеешь. — Ч-что ты имеешь в виду? — Радость, я не могу обещать, что ты когда-либо сможешь вернуться к полноценной жизни, — Том вздохнул. — Боюсь, тебе еще много лет придется прожить под моей опекой… И замужество — куда лучше официального опекунства, верно? — Том, ты не можешь утверждать этого! В прошлый визит доктор Слизнорт сказал мне, что я выздоравливаю! — Доктор Слизнорт — больше не твой лечащий врач, — усмехнулся Том. — Боюсь, ты его больше не увидишь, он не оправдал доверие. — В каком смысле?! — Гарри, шокированный, приподнялся на кровати. — В прямом. Теперь вопросом твоего здоровья занимаюсь исключительно я. И я авторитетно рекомендую вам замужество, мой любимый пациент, — Том нежно чмокнул Гарри в кончик носа. — До конца недели — выбери, какую свадьбу хочешь. — Ты вообще слушаешь меня, Том? — в отчаянии выкрикнул парень. — Я не хочу никакой свадьбы, я хочу жить как самостоятельный, взрослый человек! Выходить из дома, найти работу, завести друзей! — Для самостоятельного и взрослого человека ты чрезмерно истеришь, — поморщился Том. — Радость, я люблю тебя и желаю тебе только добра, позволь мне решать, как для тебя будет лучше. Когда я увижу, что ты ведешь себя как взрослый и рассудительный мужчина, мы обязательно подыщем тебе работу. — В клинике, — ехидно дополнил Гарри. — Возможно, — проигнорировал сарказм Том. — Ты же сам хотел стать одним из чистых людей. Не расстраивай меня — и все будет хорошо.***
Стоило Тому уйти, Гарри поспешно собрал в папку для рисования сделанные фотографии и наскоро сочинил письмо. Еще вчера он сомневался в своем решении, но теперь — нет, пора было действовать. Все предыдущие дни Гарри изучал расписание Дурслей, утром вся семья выходит на улицу — мистер Дурсль собирается на работу, их сын — в школу, а миссис Дурсль провожает их до калитки. В час икс парень выскочил из дома и кинулся к изгороди, отделяющей их сад от сада соседей. Семейство как раз вышло из дома. — Мистер Дурсль! Миссис Дурсль! Меня зовут Гарри Поттер, я ваш сосед, — закричал Гарри. — Могу ли я отнять всего минуту вашего времени? Дурсли не отреагировали на зов, даже не повернулись. Мужчина поправил зеркало на своей машине, мальчишка пнул садового гнома. — Пожалуйста! Это очень важно! — надрывался Гарри. Сириус бегал кругами, воспринимая происходящее как очередную игру. — Это вопрос жизни и смерти! Ноль реакции. Мистер Дурсль завел мотор. Мать семейства, сложив руки на груди, умильно смотрела на сына, завязывающего шнурки. Гарри решился. Схватившись обеими руками за изгородь, он подтянулся, перекинул через забор одну ногу… Мир вокруг померк, все, что он ощутил в последний сознательный миг — резкая боль и невыносимый шум в ушах.***
— Очнулся, радость? — ласково спрашивает Том. — Ч-что со мной случилось? — хрипит Гарри. — Упал, перелезая через забор, и потерял сознание. Интересно одно — что ты забыл в саду у Дурслей? — широкая улыбка Тома до жути напоминает оскал. Гарри нервно сглатывает. — Сириус. Мне показалось, что он убежал к соседям, — сочиняет на ходу парень. — Я слышал, как он где-то скулит и решил проверить, но не удержался и свалился. Я бы быстро, просто привел бы его обратно, ничего бы не случилось. — Да, скорее всего так и было, — кивает Том. — Сириуса нигде нет. — П-правда? Нам надо его поискать, — Гарри приподнимается на подушках. — Может, он на самом деле был где-то в доме, а я и не заметил. Это глупо, он не перепрыгнул бы через забор, а подкопа нигде не было… — Глупо, — соглашается мужчина. — Тебе стоило лучше заботиться о нем. Собаки — слишком верные и честные, лучше куплю тебе змею или котенка. Куда больше тебе подходит. — Том, — бледнеет Гарри. — Где Сириус? Ты что-то сделал с ним? — Ты же сам сказал — он убежал, ко мне какие претензии? — удивляется Том. — Можешь обратиться в полицию, пускай поищут твою собаку. Ах да, тебе для этого нужно как-то выйти из дома… — Ты нашел папку, — глухо говорит Гарри. — Какую папку? — мужчина поднимает красиво изогнутую бровь. — Ты знаешь, о чем я, — цедит Гарри сквозь зубы. — Папку с фотографиями и письмом. — Понятия не имею, о чем ты. Ты же искал собаку, при чем тут какая-то папка? — Не издевайся надо мной! — Гарри наскакивает на мужчину, трясет его за плечи. — Ты нашел мое письмо в полицию, поэтому и бесишься! Ты сам виноват, ты не имеешь права держать меня здесь, я не игрушка и не твоя собственность! Что ты сделал с Сириусом, мудак?! — О, моя радость, ты даже не представляешь, насколько ты ошибаешься. Не моя собственность, не имею права? Чем еще удивишь, любимый? — скалится Том. — Сегодня из-за твоей глупости пострадал только пес, в следующий раз — придумаю что-нибудь поинтереснее. Впрочем, все зависит от того, как именно ты собираешься просить у меня прощения за свое предательство, если будешь особенно старательным, то… Его прерывает громкий хруст ломающейся кости. Мужчина вскрикивает от боли. Гарри с удивлением смотрит на свой окровавленный кулак. Том неверяще подносит пальцы к носу и внимательно рассматривает алые капли на своих изящных пальцах. — Серьезно, радость? — криво улыбается он, обнажая окровавленные зубы. — Вот так мы теперь любим друг друга? — Ты — чудовище, и я ненавижу тебя, — коротко говорит Гарри. — Можешь избить меня в ответ, изнасиловать или убить, но я больше не люблю тебя. — Я переживу это, — усмехается Том и скидывает парня на кровать. Он рефлекторно сжимается, готовясь к нападению, но мужчина, зажимая истекающий кровью нос, бросает: — Спокойной ночи, любовь моя. Надеюсь, ты удовлетворен своей маленькой местью, — выключает свет и уходит.