Безглазая Учиха

      Шимай сидела в саду госпиталя под раскидистым клёном и складывала печати. Различия до и после операции превзошли все её ожидания. Тело чудесным образом исцелилось. Скорость и сила росли в геометрической прогрессии. Она даже иногда могла позволить себе прогуляться без костылей по коридору госпиталя, едва придерживаясь за стену. Не передать, как она была благодарна погибшему шиноби, чьи чакра каналы ей достались.       — Шимай-тян, ты делаешь успехи. Хьюга-сенсей будет доволен.       — Мне бы хотелось выпустить чакру, но Нобору запретил делать это без его присмотра.       — Эх, и когда ты начнёшь уважительней относиться к тому, кто поставил тебя на ноги? — медсестра тяжело вздохнула, закатывая глаза.       — Ты мне мешаешь, Сара, — недовольно засопела девочка. — Нобору говорил, что мне нужно медитировать и учиться улавливать потоки чакры в полной тишине.        — Поняла-поняла. Заберу тебя через час, и не вздумай возвращаться одна, а то снова упадёшь.       — Хорошо.       — Пообещай мне, Шимай. От твоего «хорошо» мне ни холодно, ни жарко.       — Обещаю, что дождусь тебя, Сара.       Медсестра развернулась на пятках и двинулась в сторону госпиталя, неодобрительно покачав головой — этого ребёнка даже Бог Шиноби не сможет перевоспитать. Шимай села в позу лотоса, прикрыла глаза и сосредоточилась на потоке чакры внутри организма. Определённо, проще складывать печати, чем учиться чувствовать и уж тем более прицельно концентрировать чакру в какой-либо части своего тела. До войны она особо и не задумывалась над этим. Чакра была чем-то естественным и легко управляемым, а сейчас она то бешено пульсировала, то резко прекращала свой ток, заставляя ноги подкашиваться.       — О! Кто это у нас тут? Неужели, Шимай-тян?       Девочка открыла глаза, в душе проклиная человека, который решил, что лезть к ней отличная идея. Все в госпитале знали как она ненавидела, когда кто-то нарушал её уединение. Никто и никогда не совался к «Бешеной Учиха», если, конечно, не желал быть посланным далеко и надолго. В поле зрения возник пёстрый букет фиалок, за которым пряталось знакомое лицо с широкой улыбкой.       — Минато, — то ли недовольно, то ли удивлённо пробурчала девочка, отстраняясь от удушливого запаха цветов.       — Да как ты смеешь так неуважительно говорить с Хокаге-сама, малявка?       Шимай посмотрела на возмущённого мальчишку, одетого в больничную пижаму. Несмотря на то, что лицо его было скрыто маской и повязкой на левом глазу, она легко узнала Какаши Хатаке — талантливого ученика Намикадзе. Только вот что он забыл в больнице? Неужели пострадал во время миссии? Шимай злорадно хмыкнула. Даже таким талантливым и гениальным шиноби, идеально бросающим кунай, не дано избежать травм.       — Ну-ну, Какаши-кун, не сердись. Шимай пролежала в больнице почти год, не думаю, что у неё была возможность узнать о последних событиях в Конохе.       — Простите мне мою грубость, Хокаге-сама.       Голос Шимай звучал дерзко, но внутри она неслабо струхнула. Намикадзе вполне мог воспринять её наигранную надменность как личное оскорбление. Такое взрослые детям не прощают. Как Хокаге наказывает провинившихся шиноби, Шимай не знала, но чувствовала, что одной тюрьмой дело не ограничится. Наверное, ей отрежут язык, чтобы больше не болтала лишнего. Прав был Нобору — иногда ей стоит сбавлять скорость на поворотах.       Бледное лицо Минато не казалось сердитым. Поджатые губы, нахмуренные брови и горечь в глазах скорее выражали сожаление, но перепуганное детское сознание видело едва сдерживаемый гнев. Минато тяжело вздохнул и резко мотнул головой, словно отгоняя от себя неприятное воспоминание.       — Не бойся. Ты можешь звать меня «Минато». Не думаю, что я тот человек, который заслуживает твоего уважения, — печально произнёс мужчина и тут же улыбнулся, резко меняя тему разговора: — Хьюга-сенсей сказал, что ты восстанавливаешься с невиданной скоростью. Слышал, через неделю тебя выпишут. Соскучилась по дому?       — Нобору следовало бы поменьше болтать.       Шимай взяла в руки костыли и опустила ноги на траву. Ей хотелось поскорее уйти от неперестающего лыбится Хокаге и его хмурого ученика. Рядом с ними ей было некомфортно. Она чувствовала себя ничтожным зверьком, который отчаянно храбрился перед хищниками. В любой момент они могут схватить и разорвать её на куски. Дай им только повод.       — Уже уходишь?       — Да, — коротко ответила девочка, вставая. — Не нужно так смотреть, скоро я буду бегать быстрее вашего ученика.       Минато оставил на скамье букет и присел на корточки перед девочкой, преграждая ей путь. Сердце Шимай замерло. Она с силой сжала рукоять, надеясь, что в случае чего ей хватит сил для удара. И если она примерно знала, что делать с Минато, то не имела не малейшего понятия как поступить с его учеником. Хокаге шумно выдохнул, издав какой-то странный смешной звук, и почесал затылок, тем самым отвлекая Шимай от анализа способностей противника и планирования побега.       — Я принес тебе цветы… Круглый дурак! Что ещё сказать? Хьюга-сенсей предупреждал, что ты их не любишь, а я думал он так шутит. Какая девушка не любит цветы? Стоило подарить тебе что-нибудь другое.       — Не беспокойтесь, Сара заберёт букет. Она любит цветы.       — Сара?       — Моя медсестра.       — Хорошо. А чего бы хотела ты?        — Ничего… — произнесла девочка и тут же осеклась, когда Намикадзе осторожно коснулся её макушки.        Ей хотелось скинуть тяжёлую руку, но она не могла заставить себя пошевелиться. Страх липкой волной поднялся вверх по внутренностям, парализуя тело. Доигралась. Вот сейчас он проучит её за дерзость. Местные медсёстры и санитарки уже не могли её удивить наказаниями, кажется, они испробовали на ней все доступные методы воспитания. Шимай не знала, чего ожидать от Хокаге. Страх в её груди был настолько силён, что даже не позволял открыть рта и выкрикнуть в свою защиту грязное ругательство, которое могло бы сбить Хокаге с толку. Только вот от такого опытного шиноби ей точно не сбежать - проклятые костыли. Что же выберет Хокаге? Ударит по лицу или оттаскает за волосы, а может выкрутит уши, а потом запрёт на пару часов в кладовке? Неужели он будет наказывать её с такой доброй улыбкой на губах? Абсурд. Так ласково и нежно могут улыбаться лишь матери своим детям. Взрослым шиноби, тем более мужчинам, такое запрещено.       — Ты такая скромная куноичи. Отказываешься от подарка самого Хокаге, а ведь могла попросить всё что угодно. Тогда позволишь ли ты мне дать одно маленькое обещание? — тихо произнес Минато, опуская голову и плечи.        Шимай кивнула, не смея произнести и слова. Было что-то такое в атмосфере момента, что она не могла уловить или передать. Какая-то непонятная горечь, то ли в словах, то ли в позе говорившего, а ещё страх. И она точно не могла сказать кому он принадлежал. Ей или мужчине напротив. Однако было и то, в чём Шимай не сомневалась. Она впервые в жизни видела в глазах взрослого мужчины слёзы.       — Я, Намикадзе Минато, четвёртый Хокаге, клянусь, что дети никогда не будут участвовать в войне.       — И миссиях выше ранга D, — добавила Шимай, встречаясь с печальными голубыми глазами. — Пусть это будет вашим подарком. И не плачьте, пожалуйста. Шиноби не плачут, — она смущённо отвернулась, позволяя мужчине утереть слёзы. Атмосферу удушливой неловкости разбил громкий возглас Сары:       — Шимай, я же говорила тебе дождаться меня. Хулиганка!       Девочка всего на секунду отвлеклась, чтобы оценить, насколько далеко от них стоит надоедливая медсестра. Отчего-то ей не хотелось, чтобы кто-то застал Минато Намикадзе плачущим. Хокаге — самый сильный шиноби деревни, не имеющий слабостей. Нужно было, как смешно это не звучало, защитить Намикадзе от позора! Она не знала как это сделать, но готова была приложить все свои усилия, даже если понадобится дерзко обнять Намикадзе, скрыв его от осуждающих глаз. Но когда Шимай повернулась обратно, Хокаге и его ученик бесследно исчезли.

***

      — Твоя левая сторона заметно отстаёт.       Равнодушно брошенное замечание, заставило пальцы замереть всего на секунду, но затем они ловко сложились в знак тигра завершая печать. Шимай недовольно посмотрела на мальчишку, который присел на траву около дерева и раскрыл книгу. В течение последующего времени она не слышала с его стороны ничего, кроме раздражающего шелеста страниц, мешающего ей сосредоточиться на своих пальцах и чакре. Тихий шорох тонких листов. Ладонь, небрежно скользящая по шершавой бумаге. Лёгкое постукивание пальцев по форзацу. Иногда Шимай казалось, что она спиной чувствовала пристальный взгляд, заставляющий её неловко ёрзать на скамье. Складывалось ощущение, будто противный мальчишка специально старался привлечь к себе внимание.       — Медленно.       Едва слышный шёпот, определённо относился не к прочитанному тексту. Девочка, в который раз совершившая ошибку в последовательности складываемой печати, заставила себя почти вежливо спросить:       — Ты не мог бы свалить, а?       Ответом ей послужило хмыканье и долгое молчание, которое почти подожгло фитиль её взрывного характера, но Шимай всё же удержала себя от желания огреть мальчишку по голове его же книгой.       — Эй, Пугало, я с тобой говорю! Ты что, оглох?       — Разве я тебе мешаю, маленькая Учиха? — безобидно поинтересовался он, не отрываясь от книги. — Вроде бы я веду себя достаточно тихо.       — Мешаешь.       — Чем?       — Своим присутствием.       — Так уйди.       — С чего это я должна уходить? Я первая сюда пришла.       — Ты мне не мешаешь, так что не вижу причин покидать это тихое место.       — Оно было тихим, пока ты не припёрся сюда и не начал шелестеть своими дурацкими страницами.       — Хорошо. Я не буду читать и даже уйду отсюда, если, — он посмотрел на неё поверх книги, прищурившись своим единственным глазом, и произнёс: — ты развлечёшь меня непринуждённой беседой.       — Чего? С чего я должна… — начала было возмущаться в миг покрасневшая девочка, на что мальчишка демонстративно перелистнул страницу и уткнулся в книгу. — Ладно. Всего один разговор, и ты оставишь меня в покое?       — Отлично, всегда хотел побеседовать с куноичи, воспитанной благородным кланом. Говорят, ваши речи подобны райской музыке, настоящая услада для ушей простых смертных, — произнёс он, посмотрев на неё с выражением смертельной скуки. — О чём бы ты хотела поговорить, одзё?       Шимай понятия не имела о чём говорить. Если кто в её семье и умел вести себя словно дворянка со сладкими речами на устах, так это Матсуоко, но никак не Шимай, которая иногда и двух слов не могла связать. Возможно, виной тому послужило то, что в больнице Учиха никогда не общалась с другими детьми, так как большую часть времени проводила в своей палате под присмотром мстительных медсестёр, но даже когда ей разрешили гулять по территории госпиталя, она так и не смогла завести друзей. Отчего-то все дети казались Шимай до тошноты противными. Их счастливые улыбки заставляли вспоминать лица тех, кого навсегда забрал огонь. Странно, но сидящий в двух метрах от неё мальчишка не вызывал подобных чувств. Наверное, всё дело в его маске, скрывающей рот или в том, что он — шиноби, прошедший войну. Шимай знала наверняка: его улыбка больше никогда не будет беззаботной.       — О чём угодно, — буркнула девочка, устремив взгляд на свои колени.       — Давай опустим банальные темы о погоде и поговорим о тебе? Я думал тебя уже давно выписали, маленькая Учиха. Ты решила тут поселиться? Всё настолько плохо? Ты смертельно больна и поэтому постоянно сидишь под этим деревом в полном одиночестве? — начал напирать собеседник, доказывая Шимай, что идея трусливо сбежать, уступив своё любимое место, не такая уж плохая.       — Произошёл несчастный случай, — скомкано ответила Шимай.       Она не хотела признавать, что с тех самых пор как Намикадзе рассказал о предстоящей выписке произошёл не один «несчастный» случай. Вот уже несколько недель она избегает возвращения в родительский дом. То завалится на лестнице и сломает пару костей о ступени, утверждая, что ноги внезапно ослабли, то выдаст лихорадку, просидев всю ночь с мокрой головой у открытого окна, то выпьет не те таблетки. Между ними повисло молчание, Шимай услышала раздражающий шелест и тяжело вздохнула.       — Меня зовут Шимай, а не «маленькая Учиха».       — Хатаке Какаши, но ты, наверное, и так это знаешь.       — Может… потренируемся, Какаши? Я не люблю болтать.       Шимай сразу же пожалела о своём предложении. Раньше она ни с кем не тренировалась, у неё не было спаррингов даже с Шисуи.       — Я заметил, что ты не из разговорчивых. И да, ты забыла добавить к моему имени «-сэмпай». Я старше тебя.       — Ну так что?       После его демонстративного молчания ей пришлось выдавить из себя вежливое обращение:       — Какаши-семпай.       — Отлично! — он захлопнул книжку, ловко убрал её во внутренний карман зелёного жилета и подскочил на ноги, уперев руки в бока. — Только не плачь, если продуешь.       Шимай удивил несвойственный Хатаке наигранно бодрый тон. Создавалось ощущение, что этот угрюмый мальчишка заставлял себя быть дружелюбным добряком. Не хватало только оттопыренного большого пальца и идиотской улыбки. Шимай пришлось задрать подбородок, чтобы посмотреть на собеседника, которой издевательски склонил голову к плечу и прищурил глаз. Раздражает.       — Давай складывать печати на скорость? — неуверенно предложила девочка, на что Хатаке кивнул.       Спустя три раунда, Шимай чувствовала себя ничтожной и глупой. Гордость болезненно билась в конвульсиях, когда униженная проигрышем девочка нашла в себе смелость молчаливо признать, что Хатаке — чёртов гений. Он складывал печати настолько быстро, что она едва успевала угадывать его движения. На глазах помимо воли появились слёзы обиды и разочарования, ей пришлось часто заморгать и закусить губу, чтобы сдержать свои чувства.       — Ты можешь использовать шаринган.       — Нет, не могу.       — Не беспокойся, я не буду считать это жульничеством.       Какаши пожал плечами, словно он действительно не придавал её преимуществу особого значения. Его самоуверенность разозлила Шимай. Если бы она могла, то непременно воспользовалась бы шаринганом, и утёрла нос этому несносному Хатаке.       — Я не могу пользоваться шаринганом.       Она впервые озвучила давно известную ей истину. Но одно дело знать об этом и бесконечно прокручивать в голове, и совершенно другое озвучить, тем самым перечеркнув все свои попытки убежать от ранящей реальности.       — Он ещё не пробудился?       Шимай отрицательно покачала головой, на что Хатаке непонимающе посмотрел на неё. В его взгляде больше не было скуки или наигранного участия, лишь лёгкая заинтересованность. Шимай решила рассказать ему свою историю. Внутреннее чутьё подсказывало, что уж он-то поймёт её, как никто другой. Не мог не понять. Хатаке был там. Видел и чувствовал тоже, что и она.       — Помнишь ту битву в лесу? Тогда та девочка, Рин, залечила мои раны, а ты и мальчишка из моего клана подрались. Они, — девочка указал пальцем на глаза, — «перегорели». Так мне сказал ирьёнин. Всё в этом мире имеет цену. Ты был прав. Зря Минато меня спас. Для Учиха лучше смерть, чем невозможность пользоваться шаринганом, — она утёрла скатившиеся по щекам слёзы. — Я жалкая, да?       — Подними голову.       Его бесцветный голос прозвучал совсем рядом. Шимай, обругала себя за то, что в очередной раз из-за трусости не смотрит в глаза собеседнику, и приподняла голову, обнаружив Какаши стоящего на одном колене прямо напротив неё.       — Тогда я сказал глупость. Шиноби, готовый пожертвовать своей жизнью во благо деревни, достоин восхищения и уважения. Ты хороший шиноби, Шимай.       — Я даже кунай толком кинуть не могу, — едко проговорила девочка явно недовольная словами Какаши. — Да что там! Я даже пробежать сто метров не могу. Я худший шиноби Конохи. Любая пятилетка сильнее меня.       — Это неважно. Главное то, что у тебя внутри. Воля Огня.       Шимай криво усмехнулась. После войны она больше не верила ни в какую Волю Огня. Слова Какаши казались ей фальшивками, слетающими с губ с небывалой лёгкостью. Заученная ложь, которую он услышал от взрослых и теперь пытался пропихнуть ей. Он — шиноби, презирающий слабость. Эти слова не могли принадлежать ему. Чему научила её война, так это тому, что каждый в этом мире хочет тебя поиметь.       — Почему ты пришёл? — неожиданно грубо спросила Шимай, застав Хатаке врасплох. — На тебе нет больничной пижамы, значит, ты не пациент. Пришёл сюда специально? Зачем? Минато попросил тебя? Если пришёл извиниться, то делаешь это откровенно херово. Можешь засунуть эти бесполезные извинение в задницу своему сенсею.       — Для тебя он Хокаге-сама, маленькая Учиха. Кто-нибудь тебе говорил, что у тебя отвратительный характер?       — Слышу это каждый день. Зачем ты пришёл?       — А я… недооценил тебя.       Он разочарованно покачал головой, затем замер и одним резким движением приподнял свой хитайате, открывая левый глаз, перечёркнутый линией шрама.       — Твой глаз, — выдохнула девочка, не веря тому, что видела. — Это ведь… шаринган. Но как? Ты не один из нас.       — Подарок. Вечное напоминание о том, что мир шиноби — это непрекращающаяся война, — ответил он, поднимаясь на ноги. — Прости, что побеспокоил. Я думал, ты сможешь мне помочь.       Шимай поняла всё без лишних слов. Он хотел подружиться с ней, чтобы она рассказала, как пользоваться шаринганом. Досада сдавила грудную клетку, но больно не было. Ей следовало догадаться обо всём с самого начала. Никто в здравом уме не захочет иметь с Учиха ничего общего. Обладатели шарингана держатся особняком и не подпускают к себе никого кроме своих. Именно поэтому Какаши выбрал её. Маленькая. Одинокая. Доверчивая. Лёгкая мишень.       Шимай опустила взгляд на свои руки, которые с силой сжимали ткань свободных штанов. Кожа, покрытая рытвинами уродливых рубцов — отпечаток войны, который ей придётся нести сквозь свою жизнь, скрывая слоями одежды, чтобы люди не смотрели на неё с отвращением. Она такая же, как и Какаши, скрывающий шаринган. Зачем он обнажил перед ней свой шрам, если уже точно знал, что она ничем ему не поможет? Зачем открылся? Имеет ли она право открыться ему в ответ? Слова слетели с губ прежде, чем она успела их обдумать:       — Я не хочу так жить.       Какаши непонимающе приподнял брови и задумчиво хмыкнул.       — Я не хочу быть шиноби, — уверенно произнесла Шимай, не отрывая глаз от красной радужки с тремя томоэ.       — Мы не вправе выбирать, — произнёс Какаши, возвращая на место хитайате. — Тебе и правда следовало умереть, так бы ты точно не стала шиноби.       Мальчик исчез с хлопком, растворившись в облаке пыли. Оставшаяся в душе Шимай горечь, вырвалась наружу едким замечанием:       — Вот это больше на тебя похоже, Пугало.