Шей

— Марш отсюда, я сказала! — Хану схватили за руки и в грубой манере выволокли из дома, куда принесли Шисуи. Девочка вяло отпиралась, стараясь затормозить и улизнуть обратно туда, к ирьёнинам, но Райто Хангетсу, которая и заведовала всем этим парадом по выдворению, со свирепостью, не свойственной своей семье, сделать этого не давала. — Да что ты как маленькая, твою-то мать! Хангетсу был подшефным, союзным кланом собачников, в котором было чуть больше врачующих, чем ноль, в противовес ситуации, сложившейся у Инузука. В своё время они вместе жили на одной территории далеко отсюда, на малой родине, где было много леса, много животных и в честь всего этого большое охотничье раздолье. Первые, находившиеся в гораздо меньшем количестве, были добытчиками — ходили на зверя, по ягоды с грибами, рыбачили, пока их более многочисленные союзники посвящали себя ремеслу шиноби целиком и полностью, брали миссии. Служивые, в итоге, переехали в Коноху, оставив в родовом гнезде егерей, охотников и доверенность им на свою землю, но периодически оттуда принимали чакроодарённых детей, которые тоже становились ниндзя. И те шли в более мирные направленности, что сегодня, как стало понятно, очень ценное приобретение. Обычно все Инузука ходили лечиться в госпиталь, если на месте не было кого-то из Хангетсу, потому что личного домашнего ирьёнина не имели, единственная помощь, которая оказывалась внутри непосредственно представителями клана, была собакам. Люди, более-менее подкованные в сфере анатомии, могли оказать ветеринарные услуги как своим четвероногим друзьям, так и чужим, но это всё были несравнимые мелочи. Бойцовская натура перевешивала, и народ посвящал себя более достойным, по их мнению, занятиям. Хане категорически эта мысль не нравилась. Уничтожать — каждый может, а создать и восстановить что либо — нет. Их спасением был подшефный клан, и Инузука не знала, что бы они все делали, если бы их сейчас рядом не было. В больницу Учиху тащить было категорически нельзя. Вся эта ситуация пахла странно. Обычно радеющая за своих детей семья открывалась совершенно в другом свете, было не очень понятно, как она допустила подобное. Красноокие были помешаны на своём додзюцу, и неужели кто-то из Учих настолько сгнил, что собственноручно выдернул глаза у собрата своего и скинул его в реку? На кого-то постороннего не может быть даже и намёка — огненные очень щепетильны в вопросах доверия. Над Конохой сгущались тучи, и это был даже не дождь. Это был целый тайфун, поэтому Хана боялась думать, кто может быть сильнее Учиха Шисуи, кроме как шиноби из их главной семьи. — Забирайте её, — Райто подтащила Хану к двум женщинам, которые оперативно перехватили управление девочкой. — Она совсем на ногах не стоит, сейчас в обморок от усталости упадёт, а всё лезет. — Тело ледяное, — сердито заворчала младшая из принявших, совсем не нежно хватая её за голые руки. Хана даже перестала сопротивляться и закрыла глаза, позволяя себя утянуть отсюда, то были её троюродные тётушки, которые могли в профилактическую трёпку не хуже матери. Видя, что дитё не предпринимает ответных действий, одна из женщин ушла вперёд, предоставив уставшее тело Ханы на оставшуюся. Проезжая мимо двух горящих горшков уже под крышей, Хана уловила ещё один аромат — сладкий и мягкий. Глухо раздвинулись седзи, и на языке появился солоноватый привкус воды из нагретой купальни, в котором чувствовались спокойные нотки отвара из чабреца и липы. Сейчас меня окунут в чай. В этом был весь её клан — дикий, необузданный и резкий, но не лишённый какой-то сакральной, звериной нежности и заботы, граничащей со злостью и нетерпимостью. Убийственный коктейль, парадом приготовления которого занимаются волчьи и человеческие матери. Уже разомлевшая после получасового отмокания в ванной, Хана осоловело кивала головой, силясь не заснуть так рано, и думала уже конкретно о своей родительнице. За всё это время они ещё не виделись, и лишь Куромару, такой же благоухающий чистотой и собачьим шампунем, пришёл к ней в роли грелки, развалившись в ногах. Когда Инузука почти что провалилась в сон, створки скрипнули. — Не замечала за тобой раньше жалости к жертве, — пророкотал голос Цумэ тихо, но строго. Хана разлепила глаза, силясь рассмотреть мутную фигуру матери в затянутым паром помещении. Родительский нинкен аккуратно отпрянул, спрыгнул на пол и безмолвно застыл рядом с хозяйкой, сверкая жёлтыми глазами сквозь белесую пелену. Вот и понимай её фразу как хочешь. Осуждает ли, хвалит, или просто констатирует факт — в этом была вся она, неоспоримый матриарх Инузука. Девочка лишь криво улыбнулась и потянулась рукой ко рту, чтобы откусить заусенец с распаренной кожи. Сонливость смахнуло рукой, по венам пошёл адреналин — в такие моменты Хана как никогда чувствовала себя частью звериной семьи, жажда хорошей словесной перепалки ломала выдержку. Лисою зыркнув на родительский тандем, Инузука ещё шире растянула губы в оскале. Нутро затопило от какого-то примитивного, недалёкого удовольствия, ибо Хана знала, что состроив подобную мину, она неумолимо становилась похожа на свою мать — кровь брала своё. Цумэ сощурила глаза — нужную картину, естественно, заметила. Всё также не приближаясь к своему ребёнку, она сложила руки на груди, и лишь Куромару поднял морду кверху, стараясь встретиться с взглядом своей владелицы. Из маленькой щели в сёдзи тянуло сквозняком, поэтому мир вокруг освобождался от пара, и обтекаемая, мягкая фигура родительницы становилась привычной резкой, угловатой. Мать и дочь всё также смотрели друг другу в глаза, безмолвно разговаривая и ища ответы на все свои животрепещущие вопросы. «Почему ты взяла на себя такую ответственность?» «Почему ты позволила мне это сделать?» Между ними было пространство. Оно появилось уже давно — со времён академии, когда Хана только переступила порог одиннадцати лет. Тогда девочка мало понимала себя, мало понимала других, как, впрочем, дело обстояло и сейчас, ведь Инузука всего лишь ещё подросток, и много времени пройдёт, когда она найдёт свою голову и свой Путь. Но сейчас молодая куноичи благодарна холоду своей матери — в водовороте из поломанных душ ровесников, которых вовремя не отпустили от себя собственные родители, её дух цвёл. Цумэ понимала суть взросления как никто другой и позволила процессу сепарации развести их взгляды и мнения по разным дорогам, чтобы спустя время сплести их вновь — когда дочь переродится, обновится и станет молодой волчицей вместо неуклюжего подростка. И чтобы потом полюбить друг друга ещё крепче, чем раньше. Ценность всего этого не описать словами — в свои неполные генинские четырнадцать лет Хана уже имела стремления, жизненное кредо и могла принимать собственные решения. Это дорогого стоит. Цумэ закрыла глаза и мягко, совсем невесомо, кивнула головой. Еле заметное движение, но от зоркого взора Ханы это не укрылось. — Я не могу сказать, сделала ли ты всё правильно, но ты сделала по совести, — её болезненная, кривая ухмылка прорезала лицо. — А я всегда буду на твоей стороне. С улицы послышался гам. Через несколько секунд несколько тел со всей дури врезались в дверь, и один черный, любопытный нос просунулся в щель, силясь раздвинуть створку. Наваливаясь друг на друга, Хаимару пытались проникнуть в дом. Хана засмеялась — тугие сёдзи поддавались слабо, и выглядело это всё со стороны потешно. — Уже почти рассвет, Хана, — прогудел на прощание Куромару, когда младшие с боем и писком просочились-таки вовнутрь. Бодаясь мохнатой башкой с щенками, он одновременно пытался развернуть байковый плед и натянуть его девочку, пока Цумэ тушила печку в купальне и оттворяла окна по всему дому. — Тебе надо отдохнуть. Проваливаясь в сон, Хана всё прокручивала в голове этот короткий, но несомненно важный разговор с родителем. Пока что ей было невдомёк, что она проснётся уже в своём доме, заботливо устроенная в гнезде из махровых полотенец и укутанная одеялом, пахнущим родным, материнским запахом. Шкодливые обычно Хаимару будут беречь её сон до самого полудня, пока во внешнем мире творится история. Она не знает, что за ночь Шисуи переживёт клиническую смерть, в честь чего чакра и запах его навсегда изменится, а для клана Учиха новый день ознаменует начало конца.