Шей

Вдох, выдох. Мерный шелест бумажного пакета, перетягиваемого ниткой, еле слышный сухой скрип травяных стеблей и усыпляющее бурчание кислородного концентратора на фоне. Вдох-выдох. Учиха лежит без сознания уже месяц. А Хана бдит возле него, если не уходит на миссию. Чтобы она не сидела без дела, Хангецу поручили ей заниматься домашней аптечкой клана. В плане масштаба и качества, конечно, уступит знаменитой травнице Нара, но она есть — заначка на черный день, маленькое сокровище, которое поможет пережить простуду больным детям и быстро встать на ноги раненым взрослым. Зря, что ли, у Инузука отменный нюх — найти нужную траву и потом проконтролировать её приготовление. Чуткий нос великолепно справляется с нетривиальной задачей — понять, сырая ли партия ещё, всё ли с ней хорошо, никто там не завёлся? Для Ханы сия задача была ещё и делом обучения, после произошедшего она твёрдо решила встать на путь врачевания, если раньше как-то сомневалась. Ведь если бы она знала и умела больше, возможно, Учиха чувствовал себя намного лучше и давно очнулся бы — она бы гораздо раньше смогла помочь ему, ещё у реки, не теряя драгоценных минут. Шисуи лежал в коме почти четыре недели. Все жизненные процессы были замедлены, и просыпаться он как будто не собирался. Обычно его лицо утопало в кислородной маске, из-под которой выпирали заострившиеся голодные скулы. Да и в принципе вся физика парня за столь долговременную отключку стала выглядеть болезненно, анорексично — тощее сухое тело, тоненькие руки и две спичкообразные, переломанные в нескольких местах ноги, в этом всём было мало здоровья. Пребывание в ледяной воде дало начало обширному воспалению лёгких и заражению крови сквозь пустые глазницы, это всё сделало своё дело. Непосредственная близость ран от мозга и сделала его состояние критичным, и ирьёнины, видя, что он до сих не приходит в себя, давали неутешительные прогнозы. Менингит, мать его, был проблемой для гражданских, а у шиноби он и не встречался почти никогда, чтобы изучить его патологическое действие на ниндзя и научиться нормально лечить. Можно было сколько угодно водить над головой руками с лечебной чакрой, но что может сделать регенерационная техника против возбудителя вируса? Острая фаза у Шисуи уже прошла, и Хангецу продолжали сеансы ирьёнинского шаманизма над бедной головушкой парня, но видимого результата до сих пор не было. Хана сливала на Шисуи почти все деньги, которые зарабатывала, чтобы не истощать общий бюджет своего клана и не злить родственников лишним нахлебником. Пока хватало — были ещё запасы наличности с предыдущих миссий. Медикаменты, электричество для кислородного концентратора, благодарственная денежка домашним врачам за то, что возятся с левым человеком — девочка глубоко вздыхала и продолжала тратить. Остальные Инузука же заняли позицию наблюдателя — не обременённые заботой и долгом выходить Шисуи, они просто молча смотрели на попытки Ханы помочь Учихе, иногда морально поддерживая — приглашали на чай, повозиться с нинкенами, потренироваться. Изменившиеся телесные показатели — запах и отпечаток чакры — примирили их с новым соседством, ведь никакая другая собака в Конохе не засечёт неожиданного постояльца, и поэтому опасность никому из семьи не грозит. Хана кинула очередной взгляд на недвижимого парня и потянулась, собираясь выйти на улицу. В госпитале всё сделали бы лучше, но на то был запрет. Уже на следующий день после того, как Шисуи обосновался в поместье, по деревне прокатилась волна слухов. Как Учиха не хотели бы держать всё в тайне, но весть быстро дошла до простых людей и верхов деревни — Итачи, ещё один признанный талантливый боец, пал под подозрение. Клановые разборки были во все времена, но эта ситуация была первая за последние несколько лет, и всякие вассальные общины вроде оружейников быстро слили информацию за пределы квартала. К вечеру в администрацию пожаловал и сам глава — зарегистрировать смерть своего подчинённого официально и опровергнуть домыслы. Но эту волну уже было не остановить. Что-то назревало. Другие Инузука говорили, что лес после памятной ночной бури подозрительно замолчал, затаился. Следовало послушать зов природы и затихнуть самим, не отсвечивать. Сами они языком не трепали, потому что если кто хоть слово лишнее скажет, Цумэ тому лично уши намылит, а остальные Инузука добавят — сплетни дома не любят. А пойти бы, поймать первого встречного красноглазого, сказать, что сын клана вашего живой, помогите ему, вы больше про особенности такого тела знаете, мы не в состоянии понять, что будет лучше для Учиха. Но нельзя. Цумэ качала головой, гадала вечером на искрах в очаге, пытаясь дозваться до чужого, огненного бога и просила дочь ждать. — Он стал заложником собственного таланта, — говорила она во время долгих звёздных вечеров. — Сила — большая ответственность. Хана понимала, о чём толкует мать — там, где много людей, всегда есть борьба за власть между самыми великими, а Шисуи был общепризнанным гением, так что вполне себе мог перейти дорогу кому-то из своих. Даже среди Инузука в своё время были рецидивисты судя по рассказам, хотя родная семья меньше и всегда считалась гораздо дружнее. Инузука смотрела на свою мать и понимала, кому обязан клан своей низкой статистикой по идиотам и преступникам — с ранних лет девочка видела, с каким остервенением глава наказывала зарвавшихся, если те давали повод. Так делали и все предшествующие матриархи до неё. Нигде нет святых. Но с самыми тупыми надо разговаривать с позиции силы. Украл что-то у соклановца, и это доказано? Отлично, ты лишаешься своего имущества в лучшем случае, а в худшем — идёшь по миру с голой жопой в самые дальние гарнизоны страны Огня, пахать как проклятый без права на повышение. Снасильничал ли у себя в клане, на стороне — принудительная кастрация и пожизненная материальная компенсация пострадавшим, а сам ты будешь вкалывать на правах раба и нелюдя внутри семьи и терпеть порицание. Оклеветал, подставил кого-либо из своих — изгнание из клана, нечего ущербным делать рядом с честным народом. Поднял руку на ребёнка, на того, кто не может дать сдачи, на заведомо слабого противника внутри своей деревни или дома — отмудохаем до инвалидности, до мяса, нечего подобным быть шиноби, мы клан воинов, а не мразей. А смертельный удар собрату своему, даже если тот выживет — казнь через растерзание без промедления. Казалось бы, клан собачников, запахи — как открытая книга, сбрешешь где, и все всё равно рано или поздно узнают правду. Но прецеденты случались. Цумэ на это всё лишь злостно хмурилась и говорила, мол, что взять с ошибок природы. И если в диком лесу та сама руководила естественным отбором, отсеивая плохую кровь, то средь людей на неё глупо надеяться — надо действовать своими силами. Бешеный безумный пёс не должен дать гнилое потомство, дабы не подвергнуть опасности клан. Хана смотрела на остальных Инузук и осознавала — если бы не жестокие рамки, все бы они давно вымерли. Дикая кровь слишком сильна и опасна, чтобы пускать всё на самотёк. Все просто перегрызли бы друг другу горло. У Учих, насколько она знала, культивировалось другое. Был в приоритете личный рост, способности и талант — красноглазые с этой стороны относились к человеку как к искусству, взращивая лучших из лучших и прививая им невероятные умения. Они выпускали для деревни отменных специалистов, которые приносили деньги, престиж и славу селению. Но Хана сомневалась, что у них была такая же чистка кадров, как в родном клане, ведь в обществе, где главная ценность — твои успехи, будут сквозь пальцы смотреть, из какого набора психологических качеств ты слеплен. Достоверно, что происходило за закрытыми дверьми клана, Инузука не знала, но в была курсе того, что в своё время фракция последователей Мадары средь Учих существовала. И не сомневалась в своих догадках, каких стремлений эта свора была. — Вставайте, лежебоки! — гаркнула Хана, выскакивая из медицинского отсека навстречу душистой ночи. Хаимару, соскучившиеся по движению, борзыми унеслись сразу вперёд, к роще. Инузука тоже поспешила за ними, потому что соблазн вернуться и продолжить бдеть рядом с Учиха был велик. Что-то держало её рядом. Ответственность, какая-то жалость и жажда увидеть первой, как он восстанет? Кто знает. Прыгая по деревьям, она старалась уйти в звериный транс, отдаться слуху, запахам и шестому чувству и забыться. Под этим маревом она ободрала в итоге одинокую акацию. Хана не знала, зачем это сделала, но нутро просило. Царапая руки до крови о сердитые шипы, девочка ломала древесную молодую плоть и вбирала в себя, вдыхала медовый, сладкий аромат с веток, хотя растение давным-давно отцвело. Хаимару тоже поддались этому порыву, трепля нижние ветки и катаясь в фигурных листьях, вместо того, чтобы привычно носиться за мелким зверьём. Хана не была Яманака, чтобы уметь говорить на языке цветов также лихо, как и они, но знала, что значит акация на нём. Она в итоге набрала домой целый веник — поставит дома и всю ночь будет вспоминать далёкую весну. И немножко украсит обитель Учихи — ведь это растение значит сожаление. Уже занеся ветки домой, Хана почувствовала в воздухе ненавязчивый, кровавый запах, пока шла к купальням. Судя по реакции домашних, ощутила сие непотребство не только она, но и остальные — народ занервничал, собаки и волки вообще подняли вой. — Хана, Шисуи пришёл в себя! — вломился в помещение Киба, когда Инузука уже хотела раздеваться. И она в миг забыла о загадочном, беспокоящем аромате, уносясь в медицинский отсек. Над Конохой же вставала налитая, красная Луна, пока Учиха Итачи предавал смерти свой клан.