Шей

Агония лихорадочным румянцем краснела на лице Учихи. Ему было реально плохо. — Шисуи, Шисуи! — ловила Хана беспорядочно дрожащие руки парня, которые тот стремительно пытался высвободить. У него, видимо, было что-то со слухом, поэтому он не реагировал на звуки, дело ещё ухудшало тарахтение кислородного концентратора на фоне. Райто начала уже сеанс по восстановлению ушей, но дело, судя по всему, было не быстрым. Каким образом всё это не вылечилось от общего медицинского воздействия на голову, хрен кто из присутствующих понял. А парень представлял из себя, в общем-то, жалкое зрелище. Цумэ уже прибыла. Хана не знала, с каким лицом она сейчас на всё это смотрит, но глубоко в душе надеялась, что там нет брезгливости и злости. С её жизненным кредо «добей, чтобы не мучался», происходящее вполне могло выглядеть грязно и нелицеприятно. Она охотник, благородный добытчик, и Хана знает, что за каждую убитую душу, будь то животную или людскую, мать всегда мысленно извиняется. И просит у той прощения, благодарит за борьбу и жертву. Так и не скажешь, что такого же придерживается добрая половина клана. Они дикари и звери в глазах остальных, но неуважение к жизни в семье порицаемо. Поэтому для матери было даже в какой-то степени страшно и больно смотреть, что стало с некогда сильным воином. — У меня руки из задницы, — упаднически пробормотала Хангецу, поддав жару в количестве используемой чакры. Хана коротко шлёпнула её по ладони, приказывая отбросить пораженческие мысли. Ещё чего не хватало — уронить морально кланового врача, спасителя и благодетеля. — Не дури, Райто, — в сердцах прохрипела Хана и с новой прытью принялась ловить Шисуи за руки. — Ты не экстрасенс, чтобы угадывать все проблемы по велению левой пятки. И не томограф. На последний, кстати, молились в госпитале. Вот бы на него Учиху тоже определить… Инузука лишь надрывно вздохнула. С горем пополам пойманную мужскую ладонь она расположила на своей и стала выписывать иероглифы. Собака, человек, клан, дом, собака, клан… Она надеялась, что нужный смысл парень уловит. Вёл он себя так отвратительно, потому что думал, что очнулся у себя дома. Сложно контактировать с пациентом, у которого отрублены два из пяти органов чувств. Значит, все их теории с матерью были верны. Учиха замер. Хана, как будто не замечая этого, продолжила выписывать строчки на его ладони, бросаясь уже не отдельными словами, а простыми рублеными фразами. Его сознание стало более-менее восприимчиво, это радовало. В какой-то момент он дернулся к ушам руками, и это значило, что слух наконец прорезался. Ещё минуту помурыжив его медицинской чакрой, Райто устало отпрянула от кровати в поисках места для отдыха. Цумэ оперативно оказалась рядом с Ханой, присаживаясь на край постели с другой стороны. — Шисуи, ты нас нормально слышишь? — парень сухо кивнул. Он открыл рот, но звуков не последовало, поэтому все начали читать по губам. Хана с трудом успевала обрабатывать информацию, мать и пострадавший же быстро приноровились к новому стилю общения. Сама младшая Инузука теряла половину фраз, потому что ещё плохо владела навыком считывания беззвучной речи, что было большим упущением. Где-то внутри заворочалось недовольство и стыд — вместо того, чтобы прокачивать свои навыки шиноби, она почти месяц занималась не пойми чем, редкие миссии — серенькие «дэшки», похожие на дуракаваляние, и такие же нечастые походы на уроки в госпиталь, были не в счёт. В настоящем бою её умения могут привести к плохому концу. Хана подавила желание расстроенно отвернуться и упустить важные детали. Шисуи вещал. Да, действительно — было место нападению. Нет, идентифицировать личности предателей не удалось, всё было слишком стремительно и внезапно, противники воспользовались тем, что он находился на территории своей деревни и не был бдителен, насколько это необходимо. Из приметных личностей нападавших — мужчины, взрослые, дальше его уже просто вырубили. Да, это было очень правильно, что ни вышестоящие, ни родной клан о его спасении не знает, потому что догадок, кто и почему это сотворил — нет, и если он сейчас заявится домой, то, скорее всего, ближайшие его родственники могут попасть под удар. У Ханы сжимается горло в страхе. Мать же дёргает головой и одними губами говорит: «Учиха. Наши домыслы верны». Острый взгляд Райто из угла чешет Инузуке лопатки. Девочка будто наяву слышит: «Кого ты принесла в наш дом, дитя?» То, что сказал Шисуи, стоило принять во внимание, но он вряд ли выдаст истинное положение дел и внутреннюю кухню. Это его право и правда, как кланового шиноби. — У тебя есть доверенное лицо дома, кроме своей семьи? — Цумэ просчитывает все ходы наперёд. Она понимает, что долго оставаться Учихе у Инузука нельзя, это может навлечь беду. Шисуи ничуть не кривится лицом, он понимает и в натужном полупоклоне отвечает, что таковой человек имеется. — Дайте мне ещё пару дней, чтобы встать на ноги, — матриарх на эти слова даёт положительный ответ. На плечи Ханы ложатся твёрдые руки Хангецу. Девочка поднимает голову, чтобы встретиться глазами с ней, и ей немного смешно с ракурса — обычно тонколицая, худощавая Райто с такой стороны видится круглощёкой, пухленькой. Ну точно луна. — Посиди с ним, ему нельзя сразу засыпать, надо посмотреть, как себя головушка вести будет, — Хангецу надавливает на спазмированные плечи Ханы в массажном жесте, мягко и спокойно. Будто и не было той односторонней игры в гляделки, тупой иглой ковыряющей спину. — Позовёшь меня через часика два, я пойду посплю. — Поняла, — прошептала Хана, стискивая в объятьях как игрушку одного из Хаимару, просочившихся под шумок в дом. Про то, как спать сегодня ей, никто речи не вёл. Ну что ж, будем выкручиваться. Зря что ль собаки пришли. Кровавый аромат с улицы опять защекотал нос, и Хана злостно чихнула. — Человеческой пахнет, — зловеще протянул старший нинкен. Классически, как люди, они ещё не говорили, и никто не знал, смогут ли вообще. Всё зависит от крови чакроволка в их теле, если она сильна — то всё возможно. Хана надеялась, что она не ушла полностью в фенотип**, оставила чуточку на нутро, зря что ль собственная, клановая, слабая — собратья должны быть сильными для равновесия. — Сейчас не война, откуда столько людской может взяться? — Шисуи же заинтересованно завозился, силясь понять, о чём речь, пока Хана разговаривала с питомцами. — Наши на разведку вышли, пока ещё только возле поместья шарятся, — гнули своё собаки, — мы отсюда слышим. — Ну и небо с ними, авось к утру выяснят, — но внутри всё равно стало как-то неуютно. И правда ведь, аромат не шибко похож на животный, но откуда взяться столькому количеству, раз амбре разлетается настолько далеко? Не как от скотобойни, конечно (а Хана знает, что это такое, присутствовала при забое в одном из сёл на миссии), но заставляет задуматься. Шисуи с усилием оторвал руку от кровати. Хана повернулась на движение, с опозданием заметив, что она очень долго уже сидит слишком близко к нему, не уважая его личные границы. Стоило переползти куда-нибудь на стул или вообще притащить футон. С сомнением поглядывая на малость затоптанный пол, девочка отмела эту мысль — нечего пачкать бельё. Но встать было трудновыполнимой задачей, робкое ненавязчивое тепло Шисуи грело спину даже сквозь тонкое одеяло, и покидать насиженное место совсем не хотелось. Она была истинной дочерью своего клана — за дерзким, диким и жестоким характером каждого Инузука таилась маленькая жажда уюта, за каждым резким, панибратским прикосновением стоял тактильный голод, вынуждающий хоть как-то стать ближе к небезразличным людям. Остальное общество было воспитано чуть иначе, у каждого был свой внешний и внутренний круг, в зависимости от распределения в котором взаимодействие строилось по-своему. А они, собачники, как были сотни лет назад, так и сейчас — волчья стая, в которой есть свои ранги, но в минуты нежности и привязанности всем на них становится ровно по барабану. Ты свой, родной, ты делишь со мной еду, кров и кровь, раны и битву — я прижмусь к тебе, обниму и приласкаю, будь ты хоть насколько раз слабее и безвластнее меня, будь ты старше, умнее и сильнее. Хана судорожно вздохнула. Вся ситуация могла означать только одно — она начала привязываться к этому человеку. Занавес. Чужая рука скованно придвинулась ближе и тронула Хану за плечо. Инузука и так уже смотрела на Шисуи, но тот этого не видел, поэтому сквозь слабость и дрожь всё равно тянулся к ней. Это выглядело гипнотично — медленное, выверенное плавное движение, и в этом всём было столько правды и какой-то измождённой искренности. Запоздало она поняла, что за месяц телесного покоя должна была произойти частичная мышечная атрофия, и когда он двигался, ему должно было быть очень тяжело и больно. — Что? — хрипло отозвалась девочка, с трудом перекрывая гул кислородного концентратора. — Кто меня нашёл и принёс сюда? — Я. Я и мои собаки, — Хана завозилась, собираясь встать. Лицо парня исказилось в смятении, которое он быстро погасил. Его рука до сих касалась предплечья Инузука, и та мимолётным взглядом заметила, что его синюшная, бледная ладонь покрылась гусиной кожей. — Мне холодно, останься, — у него видимо начала подниматься температура. Там, под одеялом, он уже жарил как печка, но, видимо, ему это не помогало. — Дёрни Райто, — шикнула псу Хана и плотнее подоткнула покрывало у Шисуи в ногах. Она села обратно, расположилась так, чтобы потеря тепла была минимальной и попросила остальных Хаимару следить, чтобы её не разморило. Хангецу приходила и уходила, пока Инузука полусонно думала и грела Учиху. Какой же он всё-таки был непохожий на своих, иной, раз позволил, в общем-то, чужому человеку настолько к себе приблизиться. Может, в этом была замешана его нынешняя беспомощность и слабость, Хана не знала, но поняла одно — в нём было столько и света, и тени, что ей в узорах его души точно не разобраться. Но за какой-то месяц даже не общения, а простого присутствия рядом ей захотелось понять его и попробовать хоть как-то распутать эту мешанину из оттенков. По стенам гуляли тёплые тени, мерещилось всякое, пока она, обняв грядушку, мягко водила перекинутой через неё рукой над собаками, играясь с ними. В какой-то момент из черни в углах родился силуэт, заплясал средь ненавязчивых полос света из окон. Аскетичное убранство медицинского отсека поросло душистыми, недавно принесенными молодыми ветками. Защекотала голые лодыжки молодая трава, и нежная, молодая ночь утопила пространство в магии. Забытое, долгожданное спокойствие вернулось и обняло Хану, и она всей своей сутью потянулась к нему. Где-то здесь, а может быть и там, Инузука видела черное, холеное волчье тело, и красные, пронзительные глаза зверя яркими огоньками притягивали её взгляд. Это было что-то из разряда пламенных искр, таких же живых и манящих среди чернозёма и пепла. В воздухе дохнуло солнечной пылью, свободой и птичьими перьями, и Хана без раздумий двинулась за загадочным проводником, сотканном из тени. В уши полилась волчья песня и ветреный вой, а на фоне стали слышны чьи-то возгласы. — Хана, Хана, проснись! — громким шепотом ввинтились слова в сонное сознание девочки. Осоловело хлопая глазами, она пришла в себя лежащей на одеяле, в чужих ногах. Одной рукой обнимая их, другая под головой — смущающая поза, и Инузука сконфужено улыбнулась, силясь понять, что происходит. Маленькие негодники не разбудили её, когда она-таки прикорнула, сами следили за Шисуи. — Хана, там кошмар! — её дергал за плечо Киба, рядом, прикрыв рот дрожащей рукой, стояла одна из семьи — Айну***. Инузука запоздало задергала головой, кивая в сторону Шисуи, чтобы лишнего ничего тот пока не знал — больной, ослабший и чужой для клана, но брат с дикими глазами вцепился в неё, не обращая внимание ни на какие знаки, пока собаки в припадке бешенства и страха сбивали стулья в комнате, слушая промозглый, страшный животный звук с улицы от своих собратьев. — Учиха! — Они все мертвы! — и девочка почувствовала, как дернулось рядом чужое тело. Айну и Киба запоздало вытаращили глаза, видать думая, что тот тоже спал. Мир резко потерял краски.