Шей

— Хлоп! — в предрассветной тишине этот звук получился сродни грому в ясном небе. Шисуи выдернуло из сна за какую-то секунду. Последнее время нормально поспать было делом совсем сложным, ибо лишённый прежнего количества обезболивающего организм учинял бунт и лишал тела нужного отдыха. Долгожданная дрёма, хоть и беспокойная, была благословением, которое так легко нарушил какой-то идиотский звук извне. Учиха надрывно вздохнул. Страшно хотелось на всё плюнуть и таки закинуться вожделенной таблеткой, запас которых был заныкан под подушку. Но страх последующего за этим действием отходняка был сильнее жажды нормального отдыха. Привычным движением Шисуи потянулся к груди. Ощущение печки где-то около сердца росло пропорционально тому, как сонная голова приходила в себя. Но оно было совсем не сравнимым с тем, которое получалось после медикаментов — видимо, одним из их побочек было какое-то негативное влияние на психику. Пораженческие мысли именно после лекарств обуревали особенно сильно и давали огонька дрожащему духу. От обилия мимики верхняя часть, там где остались пустые глазницы, привычно заныла. К ней добавилась тупая, но ощутимая пульсация на сломанной руке. Сам перелом уже ушёл, но почему-то это место периодически доставляло неудобство, особенно на плохую погоду и дурные думы. Но Учиха рад был этой боли — пока есть физическое её изъявление, та самая пресловутая скованность в груди отпускала. Уж лучше хождение по углям ногами, чем обжигающий очаг возле сердца. Это было отвратительно и неуважительно к тем, кто снабжал его, но пересилить себя и есть положенные таблетки он не мог. Шисуи не знал, сколько сейчас времени. По свету физически не было возможности определить, а опираться на звуки не вариант в этом месте — больничный дом имел хитрое расположение в квартале Инузука, которое в принципе не давало беспокоить пациентов природным или человеческим шумом. Он был в отдалении от основных построек, но и не стоял в чаще, и эти две разные стороны нивелировали друг друга — малая клановая оживлённость тут всё же присутствовала, что пугало всякого рода громких живых существ, а люди, попадая на полудикий участок квартала привычно понижали голос, действуя на инстинкте, присущем каждому, в ком есть лесная кровь. Обычно в этом уголке уединения не происходило ничего сверхъественного, кроме уборки, но почему-то сейчас в воздухе появился странный запах, напоминающий протухшее мясо. Учиху сразу же затошнило — из-за слепоты все остальные органы чувств стали гораздо острее. Даже поврежденные уши со временем восстановились и обрели необычайную чуткость. А про нос и говорить нечего, ему меньше всего досталось, он сохранил свои базовые прекрасные показатели. Появилось дикое желание встать и найти источник отвратительного аромата. Но Шисуи не мог этого сделать — своей несвоевременной прогулкой в памятный день, когда вернулась Хана, он отодвинул момент своего физического выздоровления, потому что перенапряг тело, благодаря чему порвал швы на спине и связки на обеих ногах. В данный момент ему также было запрещено полноценно двигаться. Эти действия были на самом деле большой глупостью, ибо он и так являлся бесполезным куском мяса, тратящим чужие резервы, а тут ещё вдобавок усугубил в какой-то степени своё состояние, вынудив лечащих на ещё одни траты. Поэтому второй подобной ошибки он уже не мог себе допустить. Даже если он сейчас выблюет себе весь желудок. Сомкнув зубы, Шисуи подтянул кусок одеяла к лицу, закрывая нос. В который раз за всё время мозг принялась точить лишь одна мысль — лучше б он сдох сразу. Я устал. — Что здесь за вонища? — послышалось с улицы. Голос низкий, рокочущий. Один из местных зверей. — Чутьё моё, как всегда, меня не подводит, — прорезался ещё говор. Похожий на первый и какой-то смутно знакомый. — Так, проблемный пациент, если спал, проснись, ибо сейчас будет очень громко и страшно! Потом пошёл какой-то непереводимый скулёж и визг. И следом окно затрещало, потому что сквозь него явно пытались протиснуться. — Кажется, кому-то надо меньше жрать, — из-за заткнутого проёма уличный оратор зазвучал словно из-под воды. — Кому-то надо меньше брехать! — говоривший навернулся с диким грохотом на пол. От того, каким тоном это было сказано, зашевелились волосы на затылке, ибо вторую часть фразы составили лютые ругательства. Шисуи завозился и повернул голову в сторону прибывшей. Он вспомнил голос, это пришла одна из местных волчиц — Ёру. Новый виток оглушительных звуков, и её собеседник тоже оказался в помещении. — Скажи мне, Шисуи, почему здесь валяется дохлый ворон? — волчица нарочито громко цокая когтями по полу, подошла к Учихе. Её пасть остановилась где-то в сантиметрах от его лица, и сытое мясное амбре шибануло прямо ему в нос. Такого парень уже не смог вынести. Он еле успел дернуться в другую сторону и склониться над полом. Комнату наполнили характерные звуки. — Реально два сапога — пара, — мерзко гогоча, второй пришедший тоже зазвучал откуда-то недалеко. — Я, пожалуй, подходить не буду. Щёки обожгло лихорадочным румянцем. Очень смущающий, очень постыдный эпизод. Перед врачом будет ещё стыднее, когда он придёт проверять его состояние и наткнется на это непотребство. Зачем я вообще выбрал этот путь? — Так, переставай страдать. Моя вина, сейчас всё уберём, — глубокий голос волчицы уже был слышен из другого конца комнаты, деловито захлопали дверцы шкафчиков. Позорище. Даже за своей мимикой уследить не может. Такой пакостный момент и в тоже время совсем простой, всего лишь надо сделать лицо кирпичом, чтобы никого вокруг себя в неловкое положение ещё больше не ставить, но даже с этим проблемы. — Я не знаю, откуда это взялось здесь, проснулся от негромкого хлопка примерно час назад, запах появился не очень давно, — перестав насиловать желудок, Шисуи наконец смог ответить на поставленный вопрос. Где-то в глубине комнаты грустно дзинькнули несколько склянок, ознаменовав свой прилёт на пол. — О нет, — второй зверь, судя по интонации, сдерживался от нового витка ржача изо всех сил. Шисуи внимательно слушал всё происходящее, и пришёл к выводу, что возраст у его гостей разительно отличается. Последний говоривший был явно моложе — его речь, сама по себе странная из-за обилия присущих звериным связкам звуков, была ещё существенно сдобрена эмоциями и жаргонизмами. Ёру выругалась лишь раз, да и то это прозвучало как-то… возвышенно, что ли? Сложно было даже описать этот стиль общения. Это совсем не вязалось с их непосредственными хозяевами, безбашенными и неспокойными. Но, возможно, в этом и была суть — люди с чертами зверей, а звери с чертами людей, всё случилось во имя равновесия. Но вот чего не было у человеческой части клана Инузука, так это спрятанного где-то на глубине панического присутствия хтонической природной мощи. — Что ты выберешь: шагнуть за черту от зубов Волчицы, или покинуть предел от рук Ханы? — она стояла к нему близко, и её взгляд был сродни прицельному палящему лучу света, ибо по телу бегало это странное, горячее точечное ощущение, которое было привычно чувствовать, когда на него кто-то смотрел. И вроде бы в его глазах навсегда поселилась вечная ночь, но почему-то в этот момент он будто бы наяву видел острые искры, которые манили куда-то вперёд. Они оба были здесь одни, но фантомное присутствие гораздо большего количества живых существ заставляло чувствовать мороз на коже. Она вновь повторила эту фразу, только гораздо более напевно, переходя от человеческой речи на рык. Её горло как будто бы стремилось к вою, но сей порыв явно сдерживался. Он чувствовал тяжелую рябь затхлого воздуха прямо перед собой — то было дыхание волчицы, проходящее со свистом сквозь оскаленные (а они были оскаленные, Шисуи не сомневался) зубы. Человеческие уши ловили уверенный, грозный стук звериного сердца — и он вместе с тем самым вибрирующим говором сливался в гипнотическую песню, к которой медленно пропадало сопротивление. Хотелось податься вперёд, открыть шею и положить свою голову прямо в волчью пасть. Ему было одновременно и страшно, и невероятно прекрасно — собственная кровь как будто бы стремилась присоединиться к чужой музыке, стать её наградой. Тело затрясло от судороги — желание отдаться на растерзание жгло нестерпимым пламенем. Хотелось ответить на ранее поставленный вопрос молча, без лишней мелочности, просто напоровшись на звериные зубы своим телом. Но что-то последнее, что-то неясное держало его, словно железной леской стягивало воспалённые нервы. От перенапряга вздулись вены на лбу, полопались мелкие капилляры где-то под кожей. Какой-то неясной, последней здоровой частичкой сознания он понимал — это испытание. И не было ответа, как пройти его правильно. — В чём смысл кидать тухляк в больничное крыло? — младший вновь подал голос. — Я, конечно, далёк от человеческой медицины, но, по-моему, за такое вполне и глаз на задницу натянуть надо. Благоухающий труп среди лекарств… — Не забывай, что люди тоже могут быть очень тупыми, — проглатывая половину согласных, Ёру глухо рычала. Судя по звукам, у неё в зубах была тряпка. — Иногда в некоторых из них прорастают бараньи мозги и копятся козлиные мысли, не в обиду всем травоядным. Ты не стой, не филонь-то, возьми салфетку и сгреби мною расколоченое, пожалуйста. Мягкий запах из упомянутых бутыльков примирил Шисуи с реальностью, заглушил дохлую вонь. Это было что-то явно не травяное, потому что в нём не было присущей тому горчины. И, хвала небесам, не спиртное. — Это как-то относится к Хане? — озвучил Учиха первую мысль. — Правильные вопросы задаёшь, мальчишка, — ответил молодой волк. — Клан чувствует себя одновременно и сердитым на главную семью, и виноватым перед ней, но обижаться и изливать недовольство открыто больше не может, потому что наломал дров достаточно… — Поэтому сублимирует на тебя, Шисуи, как изначальный камень преткновения, — волчица недовольно и резко прервала спутника. Шисуи лишь замер, обрабатывая крупицы информации. Понятно, что конкретно старшей не понравилось — ему внутреннюю кухню знать совсем не обязательно и, он к их клану никак не относится. Парень прекрасно понимал это всё, потому что сам был выходцем из подобного общества. Я — одна сплошная проблема. — Для тебя есть только один выход — смерть, — её лапа стала на его ногу, Тяжеловесная, уверенная, и кажется, что когти пропорят ткань, ибо по ощущениям они похожи на кошачьи. — Ты только волен выбрать, какую. Рот наполнился горечью, зато сердце забилось ещё сильней в предвкушении. Желаемое так близко, стоит только сделать лишь движение, и он будет избавлен от ответственности за гибель клана, за ошибочные решения, за свою недальновидность. Больше не будут мучать демоны в слепых снах, и боль перестанет терзать безвольное тело. Горячее дыхание зверя было уже на его шее. Но глупая голова внезапно вспомнила слова, сказанные пришедшей вначале. От зубов волчицы… От рук… Ханы? Но зачем же Инузука меня тогда вытащила из реки? Последний вопрос вырвался наружу. И бешеная мешанина мыслей словно сложилась в один поток, который мимолётным ознобом окатил всё тело. Сделав слишком резкий вдох, он подавился воздухом. Руки, безвольными плетьми лежавшие на колючем стёганом покрывале, взметнулись к горлу. Ударившись в чужую морду, они, тем не менее, не смели дрогнуть и отдёрнуться, а дошли до конечной цели, в защитном жесте закрывая голую кожу. И новый холод почувствовался, но только уже в воздухе. Тяжелое ощущение волчьих лап пропало с его ног, а его нос уловил призрачный запах мороза. — До сути и ответов на заданный тобой вопрос, пожалуй, дойдёшь сам. — Птичку жалко, — судя по хлюпающим звукам, источник зловония решили поворошить, — молодая совсем. И раны вижу, убили специально. — Можно было бы съесть, если б она протухнуть не успела, — Ёру подошла к партнёру. — Вот и что с ней теперь делать? — Они и свой запах сумели скрыть, тупо резиной и техническим маслом несёт, — не ответил на её вопрос подросток. — Ну, значит, пойдём искать извалявшегося в мазуте вонючку. Окунём его полностью в бочку и перья ему на причинное место приклеим, — воинственный рык звучал со стороны как гул трансформатора. С такой аналогии было одновременно и смешно, и грустно, а ещё привычно страшно. Немного. От животных в этом клане можно получить ничуть не меньше, чем от электрического напряжения, только дай дорогу. Уж он-то знает. Я — проблема, но всё-таки хочу перестать быть ею. — Ёру, — обратился Шисуи к волчице, — вы же можете задуманное без птичьей тушки совершить, а перья мне оставить? В привычной печке ощущений появилось одно забытое старое, но необычайно важное — предвкушение. Маленькая жажда увидеть конкретный результат. — Ты что-то задумал? — волчица незамедлительно отреагировала: ступила ногами на постель так же, как и в тот памятный вечер. Учиха ожидал нового витка впечатлений, но того пронзающего, удушающего состояния присутствия не было, перед ним только одна собеседница. Стабильная тяжесть её лап вызвала странную, но какую-то… родную, что ли, ассоциацию из детства — вспомнилось увесистое, тугое пуховое покрывало, не чета тем, что давали здесь. Это было очень дико, неуместно и даже смущающе. Но несомненно приятно согревающее его ныне вечно мерзнущее тело в противовес беспорядочному, болезнненому внутреннему огню депрессии. Я не буду отказываться от той сути, которую определила мне судьба.

***

— Это ещё что такое?! — Хангецу с дергающимся глазом смотрела на произведение дизайнерской мысли, сиротливо подвешенное на гвоздик над сёдзи. Черные перья, связанные тончайшей, но явно чакропроводящей профессиональной ниткой, колыхались на ветру от каждого дуновения и благоухали коктейлем ароматов: и спирт, и трикотажная пыль, и пепел с лёгким мясным душком. В этой мешанине также угадывалась, конечно же, и чёртова туча собак. Её нос не был таким острым, как у Инузука, но тем не менее мог многое. Поэтому Райто зашла в дом, готовая ко всему. Стоило только ей появиться в комнате, Шисуи поздоровался. Хангецу подумала, что когда Учиха отсюда уйдёт, то атмосфера не вернётся к своему зачаточному, застывшему во времени состоянию, а изменится необратимо — той, которой она была до прибытия юноши, вновь не станет. Выживший воронёнок навсегда привнёс сюда свою ауру. Почему всё должно случиться именно так, а не иначе, Райто не знала, но чувствовала это точно. Мимолётно ответив на приветствие, Хангецу прошла в сумрак комнаты. Поставив принесённую поклажу, она нашарила выключатель, и жёлтый теплый свет озарил комнату. Учиха, привычным изваянием восседавший на светлой кровати, будто бы приобрёл фактуры и теней по сравнению с днём ранее. Присмотревшись, Хангецу увидела, что по обе стороны от лица в художественном беспорядке свисают почти такие же перья, какие были на входе в дом. Нехитрое украшение держалось на голове за счёт широкой, вышитой красно-коричневой ленты, которая прочно держала очины. Говорят, что нет на свете зверей благороднее, чем волки. Иначе почему их прямые потомки — собаки — настолько преданны людям в своей щенячей чистой любви, и человечество в принципе нельзя представить без них? Простые обыватели скажут именно так. Кто-то более умудрённый вспомнит про великое волчье милосердие, мол, стая принимает малышей любого вида без разбору. Егерь или любой другой знаток посмеётся над непогрешимостью этого утверждения. Пульсирующая энергия природы и пути великой эволюции подарили этому зверю возможность для подобного манёвра, но пожалеет ли он кого-либо в угоду сей легенде, только одному лесу известно. И то, призрачный шанс вписаться в семью есть только у четвероногого создания, такого же большого, земного, тёплого и вкусившего в своё время материнское молоко. Всё, что летает, ползает и плавает, пойдёт в угоду желудку. Но если встретит волк посреди дороги воронёнка, то несколько раз подумает, прежде чем погнаться за лёгкой добычей. Иначе другая стая, поднебесная и чернокрылая, выклюет глаза и уши, защищая птичьего ребёнка. Смотря на своих больших собратьев, также действует и народ поменьше — сороки, сойки, грачи и галки, со всей готовностью несущиеся раздавать оплеухи охотящимся мимопроходимцам. Злиться и резать всех защитников, которые прилетели на помощь, волк не будет — подберёт хвост и выберет из двух зол меньшее — постарается как можно быстрее убраться с места происшествия вместо голодной мести. Найдёт возможность отведать птичьего мяса потом. Потому что помнит — во́ронам сильно дерзить не стоит. В голодный год они помогут обнаружить лишнюю палую тушу, которая даст шанс на выживание, в сытый — составят компанию в охоте, давая шанс на что-то более внушительное и вкусное. Ведь что такое для тех, кто передвигается по небу, лишний раз напугать жертву и этим устроить смуту чуть больше? Поэтому волки воронам, как-никак, единственные крылатые союзники. Так говорят, по крайней мере. Так видели. А там, кто знает, может эти птицы и сами выдумали сию историю и разнесли по свету, чтобы возвысить себя среди остальных пернатых собратьев. Из людей, по крайней мере, мало, кто по этому поводу путного скажет. Но на каждую волчью душу есть свой ключ от рая. И вороны это понимают.