***
Куноичи стояла на ветке дерева, держась за ствол, и смотрела сквозь пространство. Двор академии был привычно раздолбанным и тёплым. Шатающаяся от ветра на соседнем дереве качеля, изрезанная тренировочным оружием земля и много-много запахов. Давно всё-таки Хана здесь не появлялась. Учителя как-то не остались в сердце, чтобы приходить в гости, а наполненная заботами жизнь не давала надолго падать в ностальгию и рваться к местам былой славы. Ей хватало того, что с друзьями из своего класса она спокойно виделась. События с Учихами, конечно, ввели коррективы в их общение, сейчас, в принципе, мало кто с кем пересекался кроме своей команды, все рвались в семью, но до этого вполне себе устраивались большие компанейские посиделки. Если надо было вспомнить прошлое — собирались в ближайшем кафе. Хана неловко почесала затылок. Оказывается, Кибу отсюда надо было периодически приводить и забирать. Но мать ни разу её об этом не просила, видимо, спихивая данную обязанность на кого-то другого. Большая входная дверь академии со скрежетом открылась и со всей дури треснулась о стену — настолько сильное ускорение ей придали изнутри. Из проёма хлынула стайка мелкотравчатых мальчишек, и двор сразу наполнился звуками. Хана тянула голову, силясь рассмотреть, был ли в компании её шкет, потому что ор, исходящий от новоприбывших, по своим децибелам вполне подходил под лужёную глотку брата. Второго, кто был нужен Хане, она даже не искала там, только не он, только не сейчас. Учиха Саске появился в дверях один из самых последних. Хане стоило кинуть лишь один взгляд на него, чтобы сердце её взвыло. Вместо здорового, полного жизни ребёнка, которого она видела раньше в деревне, осталась лишь бледная истерзанная тень. Осунувшееся белое лицо заиндевело только в одном варианте — в гримасе болезненного отчаяния. Учиха вышел из полутьмы помещения на солнце, и от этого не последовало никакой мимической реакции, даже минимальной рефлекторной. Это выглядело очень страшно и странно, как будто мышцы мальчика схватил спазм. Саске даже не сощурил глаза, которые тоже выглядели воспалённо, словно он только что плакал. Маленький Учиха выглядел так, будто резня случилась не почти два месяца назад, а вчера. Хана боялась думать, какой вид был непосредственно после трагедии. Насколько его скорбь была сильна, сколько боли было в нём? Инузука соскользнула с дерева. Ноги подрагивали. Искрящаяся вина заполонила нутро, и собаки, чувствуя настроение хозяйки, прижались к ней как в последний раз. Какие-то грубые материнские чувства взыграли в ней. Саске был Хане почти никем, чтобы реагировать так, будто бы всё было лично её ошибкой. Не доглядела, не спасла, не справилась с ответственностью… возложенной не на неё. Генин из чужой семьи, обычная девочка, которая оказалась связана с мёртвым кланом лишь волей случая. Захотелось подойти, обнять Саске, прижать к себе. Он был совсем как любимый братик, взъерошенный, тонкий и лёгкий, он был совсем как Шисуи — выживший в грозе, нуждающийся в помощи и потерянный, он был совсем как она в детстве, когда потеряла своего первого близкого человека. Видимо, её действительно тянет к тем, кто нуждается в помощи. Или именно Шисуи на неё так повлиял? Куноичи зажмурилась. А обратила ли она бы своё внимание на Саске вообще, если бы дома не было личного напоминания, человека, к которому она уже привязана? Проглотив эмоции, Инузука попыталась вернуться в реальный мир. Маленький Учиха уже успел переместиться к выходу со двора, и куноичи приметила шевеление в соседнем дереве. Собаки подтвердили догадки. Там был АНБУ. Это остановило её стремление подойти. Выделенный, скорее всего, самим хокаге, он обязательно доложит своему начальству обо всём, что увидит. От этого было тошно, но только одному небу известно, что может случиться, если поступить необдуманно. Как же мерзко это всё. Тем, кто желал бы взять последнего Учиху под своё крыло, явно же перекрыли эту возможность чтобы не случилось главного — пожизненного долга в отношениях с принимающей стороной, стороннего влияния. Ребёнком вполне можно вертеть так, как хочешь, переписать его будущее в свою пользу, втянув в долгоиграющую благодарность. Потому что в такой штормовой период, когда каждая семья взбудоражена на тему «а нет ли среди нас гнили?», мало у кого из великих кланов есть чистосердечное желание облагодетельствовать сироту без личной выгоды. А те, кто реально хотел помочь, в кошмарах видели, как Учиха Итачи идёт по их сердобольные головы. — Агрх, — Хана вцепилась руками в волосы. Морально куноичи уже была рядом с Саске. Тело тоже очень настойчиво просилось туда тоже. Форменный идиотизм. Кому она нужна там? Забитому, утопшему в горе ребёнку, который видеть бы их всех в глаза не видел — пышущих жизнью членов чужих семей, посторонних людей, которые только и могут делать, что трясти его в попытке встроить в привычный темп жизни. Саске бы отлично подошёл бы какой-нибудь бесклановый опекун, который смог просто разделить быт и не донимать чувствами, ибо затравленная жалость и посторонняя скорбь поломанной душе как скипидар на открытую рану. — Ыхыхыхыхы! — гомерический хохот на полквартала заставил отвлечься от душевного самоистязания. Звучало всё больно знакомо. Из академии вылетели две девчонки, сразу же за ними выскочил Киба. Во весь опор он мчался за ними, стремительно нагоняя. Максимально приблизившись, он в каком-то неописуемом акробатическом скачке выстрелил вперёд и со всей силы вцепился в чужие волосы и дернул. Одновременный визг, изданный жертвами, казалось, услышала вся деревня. — Ки-и-иба! — подвывая, Хана за какую-то секунду материализовалась рядом с братом и схватила его в полёте за ухо. Хаимару уже даже не пытались закопаться в землю в попытке спастись от разрывающего перепонки крика, ибо это стало за сегодня очень привычным делом — слушать демонические рулады как музыку.***
Драя пол и стены в больничной комнате, Хана не могла перестать говорить. Она думала, что все свои эмоции она оставила у себя дома, в котором тоже поставила на уши всё пространство в попытке протереть где-нибудь лишнюю дырку. Зато теперь родное гнездо от чистоты, скорей всего, искрило. Мать так-то рада будет, если Киба к её приходу не успеет что-нибудь изговнять. Хотя с горящим ухом и отбитой задницей брат синтезировать прыть должен поменьше, Хана на это надеялась. Тем более, он тоже принимал в генеральной уборке участие, впахивая на благо отечества в районе ванн, отдирая мыльные разводы и копоть с купальной печки. Выпендриваться даже не пытался, пошёл выполнять самую свою ненавистную работу очень молча, потому что в ином случае на горизонте маячили повторные звездюли. Хане не было его жалко от слова совсем — главный наказ, закон «Не поднимай руку на беззащитную женщину» неоспорим. Младшенький даже пожаловаться нормально никому не сможет. В интересах Кибы сегодня молчать, когда мама вернётся, ибо только при намёке на ситуацию Цумэ взгреет сына похлеще, чем сестра. Зато было немного жалко Шисуи, потому что Учиха был явно не готов к такой экстравертной атаке. Хотя во всей сегодняшней кутерьме косвенно виноват именно он — попросил проведать Саске, и она попёрлась в академию. Хана пыталась успокоиться посредством упорного труда до того, как приползти в лазарет, чтобы провести сеанс общения в более спокойном состоянии, но хрен там — на ушах хотелось ходить до сих пор. В итоге Инузука, казалось, описала каждую секунду волнительной встречи, пожалуй умолчав только о характере своих ощущений. — Ему бы попить хороших успокаивающих, — Шисуи умудрился вставить фразу посреди её словесного фонтана. Интонации его голоса были какими-то новыми, и Хана поняла, что именно так звучит участливость и жажда информации в его исполнении. Вот он, ключ к общению с ним — родная кровь, Саске. Тем более, Учиха сам вспомнил о своём дальнем брате, и всё это отнюдь не дежурный интерес, как Хана в глубине души боялась утром. — Врачи в госпитале должны были что-то же выписать, — дрожа голосом от вновь накатывающих эмоций, она задела в углу горшок с цветком. — Он мог назначения просто проигнорировать, — Шисуи потянулся рукой ко лбу и зарылся пальцами в кудри. — Я инициирую в госпитале какую-нибудь проверку дополнительную, подобью кого надо, чтобы это всё проконтролировали, — обнимая кадку с фикусом, изрядно похудевшую на землю, Хана молилась всем деревьям в округе, чтобы жизнь в чужом голосе укоренилась крепко-накрепко.