Мир с другого ракурса

      Я не запомнила боли от иглы, не запомнила, как в рот грубо влезла ватная палочка и как Ами выдернула у меня клок шерсти. Я просто лежала и смотрела на дверь. Где-то там вдалеке гремел посудой Мамору. Он вернулся к завтраку, до сих пор не сказав ни слова о произошедшем. Что он сейчас думает? Ему, наверное, больно. Я помню, как меня покусывала Луна, когда я вредничала. А что если ему пришла в голову та же мысль, что и мне: Усаги становится кошкой и по мышлению. Я бы на его месте насторожилась, начала бы задумываться: а стоит ли игра свеч, еще не факт, что разбить проклятие возможно. Мне становилось страшно, стоило представить, как Мамору отрекается от меня.       Ами похлопала меня по боку, произнесла что-то виновато и тихо ушла, попрощавшись с Мамору. Я встала, робко оглянулась на Луну, которая за происходящим наблюдала, расположившись на полу. Ее взгляд был суров и тяжел, как у быка. Я ожидала, что она обрушит на меня гневную тираду, что она уничтожит меня своим нравоучением и тем самым подскажет, что мне надо сделать, но она молчала. Похоже, я действительно в состоянии страха переступила все пределы допустимого.       Я укусила, причинила боль уже физическую, а не душевную даже, человеку, который всегда предлагал мне эту руку в минуты неуверенности, тревоги. Мамору по собственной воли ни разу не бросал меня, мог обидеться и уйти, но это нормально — он же человек, к тому же в последнее время он реже поддавался эмоциям. Даже, когда его память сковывали, прогоняли, что-то в нем все равно тянулось ко мне, он находился в смятении и чувствовал потерю в себе. И самое главное: сейчас, когда сбежать было бы и не стыдно, он остался и поддерживал меня, хотя самому бы найти понимания. Почему я так поздно поняла, что он ежедневно совершал подвиги ради меня, что он истощался ради меня? Почему я не могла теперь держать эту мысль в голове и не ронять последнюю каплю бесчувственности в его переполненный сосуд одиночества? Ведь даже сейчас он пытался достать меня, чтобы Ами могла мне помочь, а я глупо и эгоистично ударила его.       Надо идти и искренне просить прощения. Теперь я чувствую свою вину за каждый день. Я прочувствовала ее, когда его фигура сгорбленно и растерянно покинула эту комнату, размывшись за дверями.       Медленно, вжимаясь в стену, я иду на кухню. На стуле стоит миска с хлопьями в молоке, но его там нет, значит ушел в гостиную. Я пробираюсь в комнату и осторожно выглядываю. Мамору сидит на диване и смотрит на поврежденную руку. На лице грустная ухмылка, а взгляд замученный и ядовито-синий.       — Мамору, пр… — выхожу и пытаюсь извиниться, но он, словно говоря со мной-человеком, смотрит в стену и перебивает меня.       — Ты всегда так. Укусишь и убегаешь, а я иногда даже не мог понять: за что мне досталось, в чем я виноват? Она же младше, вспыльчивее — думал я, — надо помягче, терпимее. Но, Усу, ты словно не замечаешь, не чувствуешь, когда я меняюсь ради тебя или из-за тебя, — он помолчал, я только хотела попытаться извиниться, но он снова заговорил. — Ты стала кошкой. Я видел, насколько тебе страшно — сердце сжималось, когда ты цеплялась за меня. Надо позаботиться о ней, не время думать о эгоистичных волнениях. А их много было, я и до сих пор не знаю, что буду делать, если мы не найдем способа помочь тебе. Я безумно люблю тебя, но ты же кошка. А что если ты растворишься в сознании зверя, а смогу ли я любить тебя как кошку, если ты ею останешься? А буду ли я предателем, если убегу? А имею ли я право на бегство? А так ли поступил бы я, который Эндимион?       — Мамору, прости меня. Прости за все! И за мою невнимательность, и за укус. Только став кошкой, я на самом деле поняла, увидела, как много ты делаешь для меня. Только став беспомощной, я по-настоящему поняла, что причиняла тебе боль. Прости!       Я ждала, что он повернется ко мне, раскроет объятия, как делал это всегда, а я просто прыгну в них. И будет покой. Но нет. Он все также сидел, не отрывая взгляда от царапины на руке. Я хотела подойти, потереться о его ногу или самой уж запрыгнуть на колени, но Мамору внезапно встал.       — Усаги, прости. Мне надо на работу. Не знаю: может я стал слабее, а может ты стала слишком другой. Не той, с которой меня связала судьба. Раньше для нас не было преградой расстояние от Земли до Луны. В этой же эпохе ты словно изначально родилась кошкой, язык которой и повадки мне не понятны.       Он вяло почесал меня за ухом и ушел. В комнату зашла Луна. Весь ее вид — смесь горького сочувствия и презрения — говорил: допрыгалась.       Я забилась в щели под комодом. Неужели все?