Мир с другого ракурса

      Спать в ту ночь нам оставалось недолго. Пока все Сейлоры успокоились, пока собрались и в сотый раз выразили радость о снятом проклятии, на часах уже бился в последней агонии третий час ночи. Все это время Мамору держал меня на руках. Он боялся меня выпустить из рук и соскучился, но я была не против, потому что сама чувствовала то же самое. Я истосковалась по этим человеческим жестам, чувствам. Кроме того я не была уверена, что смогу пойти сама. С того момента, как на меня обрушилось проклятие, хоть и прошло совсем немного времени, но его хватило, чтобы начать отвергать природу человека.       Даже сейчас, я лежу, уткнувшись ему в грудь, мучимая бессонницей, а мне невыносимо сильно хочется подтянуть ноги к груди, обхватив их рукой, как я часто делала, будучи кошкой. Все так странно: уши не наверху, объятия Мамору приносят смиренное тепло, а не жар, как раньше, а отсутствие хвоста приносит фантомную тоску.       Но не спится мне не только из-за этого. Просто я не могу упиться нашим счастьем, пусть мне и страшно немного из-за его хрупкости. Я до сих пор помню, каким было лицо Мамору в первую ночь нашего маленького горя, как он жмурился от тревог и страха, каким было его дыхание тяжелым. Теперь же даже без кошачьего острого глаза я вижу, что даже во сне его черты расслаблены тихим и радостным спокойствием. Каждым движением он тянется ко мне, стоит мне чуть шевельнуться, и он притягивает меня к себе еще сильнее.       Взгляд мой случайно скользнул по руке, которую он пододвинул к своему лицу. Царапина, которой я его «наградила», до сих пор не зажила. Если честно, то сейчас я чувствую вину за нее еще острее, мне до глубины моей глупой души обидно за него. Осторожно, боясь разбудить, я взяла его руку и поднесла к губам. Мне стоило это сделать в тот же день, когда я причинила ему боль. Не сбегать, а всеми силами искупить вину. Жаль, что это я тоже понимаю лишь сейчас.       Мамору вздрогнул, глаза его слабо, приоткрылись, он сразу же нашел меня и с тревогой спросил:       — Усаги, что-то не так?       Я помотала головой и обняла его. Ему утром на работу: не надо тревог, пусть спит. Через пару минут я услышала, что его дыхание вновь замедлилось. Так я и прождала до самого утра. Я встретила момент его пробуждения. Едва открыв глаза, он тут же нашарил ими меня, словно боялся, что за ночь я снова стану кошкой.       — Ты не спала? Что-то тревожит? — он внимательно смотрел в мое лицо, ища в нем какой-либо дискомфорт или страх.       Но я наоборот чувствовала себя настолько чудесно и спокойно, что смогла бы легко сразиться со всеми недоброжелателями, при чем не силой, а исключительно духом.       Мамору дотронулся губами до моего лба и направился в ванную, пообещав, что отнесет меня туда чуть позже. В его отсутствие я не собиралась терять зря время. Не всю же жизнь он будет на руках меня таскать, я все же воин. Осторожно и недоверчиво я спустила ноги с кровати и поставила ступни на ковер. Я чувствовала его так полно. Хватаясь за прикроватную тумбочку, медленно поднялась. Стоять мне удавалось, хотя все время и клонило вперед по привычке.       А вот ходить оказалось проблемой. Ноги были все равно что ходули или ножки стула — не гнутся, не пружинят, как вообще можно было когда-то на этом ходить? Выгибались они не в ту сторону, в которую я уже привыкла, поэтому мои шаги были больше похожи на переставление ходунков для пожилых. За моими нелепыми движениями меня застал Мамору.       — Луна! Смотри, наш малыш пошел! — шутливо сказал его. Было немного обидно, но его улыбка была такая добродушная, без злого подтекста, что я передумала обижаться. Тем более, что с собственным негативом мне теперь надо быть осторожнее.       Поддерживаемая Мамору я добрела до ванной, полноценно приняла душ, а потом доползла до кухни, где меня уже ждал завтрак. В каждом движении, действии, улыбке Мамору читалось какое-то приплясывание, сдерживаемое веселье, воодушевление. Он быстро позавтракал, обнял меня, не расцепляя рук в течение нескольких минут, а потом с сожалением пошел на работу.       Я же решила начать учиться заботиться о Мамору. Я помнила, как сожалела в теле кошки о том, что не могу даже приготовить ужин уставшему парню. Пора исправлять ситуацию. Чем-то изысканным и мудреным я бы не смогла накормить его — кулинария не была моим коньком, а вот Макото бы справилась… Но я должна была сама постараться. Садясь время от времени, чтобы передохнуть — причем поза моя была ближе к кошачьей — я медленно готовила омлет с рисом. Было бы идеально, если бы я смогла его подать сразу горячим, но я не была уверена в своих силах, поэтому лучше уж сделать заранее и потом разогреть.       Все шло не так плохо, как обычно, но Луна все равно не могла пересилить себя. Она сидела на холодильнике и внимательно наблюдала за всеми моими действиями. Время от времени она отпускала едкие фразочки:       — А ты уверена, что Мамору выживет после этого? Может, мне заранее связаться с Ами? Она бы приготовила ему противоядие.       Я сначала терпела, старалась игнорировать, но потом не выдержала:       — И где та Луна, которая утешала меня под мостом? Она умела пожалеть или поддержать, — я кинула на нее резкий взгляд.       — Хорошо-о, — Луна вывернулась и легла на другой бок. — Я сочувствую и жалею Мамору, которому придется есть твою стряпню, но поддерживаю твою идею по уничтожению демонов при помощи красивой, но несъедобной еды.       Я запустила в нее полотенцем. В теле человека ее нападки расстраивали меньше, просто были назойливыми. А может, в этом теле я уже привыкла к тому, что Луну не изменить.       Но с ужином я все же закончила, и он получился съедобным. Только провозилась я с ним до самого вечера, что меня очень утомило.       Я ожидала, что Мамору придет к восьми, как обычно, но он появился чуть ли не к половине восьмого! Еще и букетик роз приволок. Ох уж этот Такседо Маск!       Я приняла цветы, объятия, а потом сама отстранила его и всмотрелась в лицо. Сначала на нем было сожаление из-за того, что я его отстранила, но сразу же следом проступило недоумение.       — Что ты делаешь?       А я смотрела, искала то, что смогла разглядеть только, когда стала кошкой. Усталость, отражение всех его трудов и стараний ради нашего благополучия. Сейчас окрыленный долгожданным счастьем он выглядел бодрым, но стоило присмотреться, и я нашла то, что не могло сокрыться полностью ни одной улыбкой. Вот она легкая туманность в глазах, словно его кто-то околдовывает, вот они чуть приопущенные от нехватки сил уголки губ, тяжелые веки и серость лица. Да, я раньше была слепой, не хотела всего этого видеть. Но теперь я знаю — устал, но старается скрыть это от меня.       — Я приготовила ужин, пойдем? А потом отдыхать, — я потянула его, чуть удивленного, за собой на кухню.       Каким наслаждением было сидеть и смотреть на то, как он ест плоды моих трудов. Надеюсь, ему действительно нравится. Он смотрел на меня, чуть посмеиваясь как будто.       — Что-то не так? — я не смогла скрыть обиды в голосе.       — Ты сидишь, как кошка, — он прыснул.       Я даже не заметила, что снова по привычке так села. Покраснев, я быстро встала.       — Это было мило, не обижайся, — он вскочил и подошел с испугом заглядывая мне в лицо. Я улыбнулась, надо держать себя в руках, чтобы он не успел расстроиться. К тому же ничего плохого в его словах не было.       После ужина мы еще немного посмотрели телевизор. Мамору уснул за фильмом, обхватив меня рукой. Было неудобно, причем, наверное, и ему, но растолкать его у меня не вышло. Пришлось спать так. Под утро Мамору снова стал спать тревожно, видимо, действие счастья отпускало. Он невнятно бормотал, всхлипывал. От этого жутко становилось и мне. Нет, я должна дознаться: что такого в его снах, что он боится мне о них говорить. Если уж я взялась за попытку понять его, то надо узнать и об этом кошмаре. Вдруг можно помочь?