Мир с другого ракурса

      Но утром я так и не спросила у Мамору о его кошмарах. Я просто забыла об этом за хлопотами, моментами счастья, ожиданием его с работы и пререканиями с Луной. Не спросила и на следующий день, и через день. Мне стало немного не до этого. Постепенно, когда эйфория начала отступать, я начала ощущать в себе напряжение и скованность.       Я внимательно следила за лицом Мамору — а вдруг он расстроился или обиделся от моих слов или поступка. Довольно часто я стала осекаться на полуслове, потому что замечала недоумение на его лице, способное перерасти в отрицательное чувство. Конечно, в большинстве случаев мои предосторожности больше были паранойей, потому что Мамору не настолько обидчивый. И все же страх снова попасть в то маленькое пушистое тельце сокращал длину и количество моих фраз за день. Зато подгонял меня в действиях.       Я проводила у плиты все больше и больше времени, что, конечно, улучшало мои навыки, но отбирало много сил. Уборка, которой я раньше брезговала, стирка и глажка, которые или перекладывала на химчистку, или оттягивала до последней чистой рубашки Мамору — все это я попыталась взвалить на себя, чтобы дорогой мне человек приходил в дом полный уюта и заботы. Но я долго отказывалась принимать — мне это не потянуть. Слишком резко я взялась за работу, да и не присуща она мне, не доросла я до нее. Мамору-то был безусловно счастлив, а я день ото дня все больше и быстрее закипала внутри от всякой мелочи. Я словно из рабства кошачьего тела перешла в рабство быта.       Все это усугублялось еще разливающимся во всей своей прелести теплым временем года, а точнее тем, что другие вовсю пользовались его дарами. Девочки довольно часто звонили мне или приходили. Не знаю, может, они хотели меня поддержать или развлечь рассказами о прогулках или, обсуждая события сериалов, на которые у меня не оставалось сил, но меня это только больше угнетало. Я просто видела, как моя сгорбленная юность проходит мимо меня.       Мне хотелось веселиться, ходить в кино через день, поедать горы сладостей в кафе с друзьями, пропадать часами в центре Мотоки, ходить под руку с Мамору, чтобы все видели — мы пара. Но я боялась, что стоит мне выйти за пределы дома, вкусить все счастья этого мира до того, как меч рухнет в соседней комнате, и я снова поддамся соблазнам и кроме своих капризов не буду ничего видеть. Это вернет меня в тело кошки.       Нельзя обвинить Мамору в невнимательности или эгоизме, просто его представления о счастье и отдыхе — особенно после тяжелого рабочего дня — были иными. Он был рад посидеть перед телевизором, обнимая меня или предаться чтению, в лучшем случае он мог предложить мне прогуляться или зайти в центр Мотоки в выходные. Но мне этого было мало.       Говори он мне больше о том, что он чувствует, насколько устал, как прошел его день или что его тревожит — мне было бы легче, я могла бы его понимать куда лучше. Я бы научилась чувствовать, когда можно потребовать чуть больше. Но Мамору всегда приходил с одинаково усталым взглядом и вялыми движениями, всегда одинаково искал моих ответных объятий, и я была готова дать ему их, потому что тоже их любила.       Возможно, я бы смогла стерпеть эти все лишения, если бы четко знала, когда проклятие падет окончательно. Но проходили дни, потом прошла неделя, а страшная мысль, что в этой серости я могу провести и год, подстегивала меня, держала в напряжении, которое я не могла излить — а вдруг Мамору расстроится или обидится.       И вот последняя капля, а вернее сковородка упала. Вечером я запнулась и уронила свои труды во благо ужина на пол. Все. До последнего кусочка мяса. Мамору тут же бросился ко мне, стал расспрашивать: не обожглась ли я, не ударилась. Про ужин он забыл. И тут во мне что-то лопнуло, как канат, который перекрутили до невозможного. Истерично крича, я выплеснула все, что уже так долго шепталось злобным, но справедливеньким демоном мне на ухо.       — Ни черта со мной не в порядке! Я уже больше недели ничего не вижу кроме плиты, утюга и парка через дорогу! Все мои подруги уже переходили на какой-то фильм, название которого я от усталости даже запомнить не могу, вовсю обсуждают, какая главная героиня стерва, а я с тобой смотрю уже непонятно какую серию какого-то унылого сериала про пришельцев. У меня один день от другого не отличается, а я жить хочу! Но нет же! Это чертово проклятие и твоя молчаливость — я не знаю, что может тебя обидеть и когда. Я боюсь спросить у тебя что-нибудь большее, а вдруг ты устал или у тебя болит голова, из-за чего ты обидишься на меня на ровном месте? Ты всегда молчал и молчишь, поэтому я совершенно не знаю о твоих чувствах. Все что мне остается изо дня в день до тошноты возводить вокруг тебя уют, чтобы ты был счастлив. Только вот я теперь несчастна, измождена, понимаю, каково тебе ежедневно на работе. Мне хочется чего-нибудь и от тебя. Не только парка или центра Мотоки, но и чего-то, что я хочу для разнообразия.       Пока я изливала свою тираду мне становилось все душнее и душнее, наверное, лицо у меня совсем красное. Мамору, в первые моменты пытающийся то поднять меня, то собрать ужин, поняв, что я говорю со всем гневом, замер и посмотрел на меня. Он внимательно слушал, не прерывая меня, не споря в ответ. Руки его подрагивали, словно он порывался их поднять. Голова опускала все ниже и ниже печальные глаза и сжатые от неприятности ситуации губы. Он был похож на собаку. Как только я высказала все, меня охватила смесь ужаса и чувства стыда. Мне было жалко Мамору, вновь попавшего под шквал моего эгоизма, (который теперь, оглядываясь в прошлое я считаю необходимым) и страшно из-за проклятия.       Похоже, Мамору всеми силами пытался подавить в себе горечь от случившегося. Но ему это не удалось. Через несколько минут я почти рухнула на пол в разросшемся мире, болезненно моргая от изменившихся цветов и близорукости. Мамору тихо охнул, а я повалилась на бок и обессиленно зарыдала.       Меня взяли на руки, я словно в люльке отправилась с Мамору к телефону, он что-то бормотал мне успокаивающее, но я пищала, как котенок, которого отняли от матери, от обиды за все труды и из-за совести, которая тихо начинала пожирать меня.       — Харука? — Мамору говорил смущенно, хотя взгляд его был полон тревоги.       — Что, надо заново раскалывать проклятие? — мои чуткие уши уловили голос Сейлора. Она посмеивалась над нами. — Принцесса взорвалась?       — Эм, да.       — Сейчас я не могу приехать. Мы с Нептуном за городом. Будем только завтра в полдень.       — Ох, ладно.       — Не трогайте меч, он должен был покоситься после превращения. Просто ждите меня. Вы продержались дольше, чем я думала, а вот Мичиру верила в вас больше, эй… а ну назад! — Харука бросила трубку.       Мне не надо было повторять разговор. Молча мы отправились спать. Аппетит у нас обоих пропал, а осадок после ссоры не дал даже примириться. Просто легли спать. Я отвернулась от Мамору, словно это он был виноват. Вот у меня и хвост снова, которым я могу отбивать свое недовольство или раскручивать радость, есть и уши наверху, а спать могу, как давно хочется — подтянув лапы и обхватив их. Ужасно.       Я уснула. Под утро я вновь услышала вскрики и плач Мамору…