Hozier — In the Woods Somewhere
Икарису снятся белые лисы и красные волки, чужие прикосновения ко лбу и щекам, а ещё беспрерывный надломленный шёпот. «Не закрывай глаза» «Смотри на меня» «Тише-тише, Икарис» «Я здесь»***
Тена находит его, когда кажется, что уже слишком поздно. Куда-то в самый низ живота ухается тяжёлое и липкое, на грани осознания и неверия. Икарис лежит на земле подбитой птицей, изглоданный и раненный. В черноте ночи его тело блестит опасным тёмно-бордовым, растекающимся и питающим и без того влажную почву. Поодаль от него безжизненно приминает иссохшую листву девиант, огромная тварь, каких они не видели уже несколько веков. Тена сглатывает, убирает оружие и безропотно падает на колени рядом с мальчишкой. Дрожь поднимается из глубин и тремором перемалывает все кости, когда она холодными пальцами касается чужих плеч и переворачивает на спину. Икарис болезненно хрипит, морщится, но глаза открывает, очнувшись. Луна всё ещё высоко и под её светом гул тьмы превращается в животный страх, когда раны становятся различимыми. Война давится воздухом, потому что у Икариса от плеча, по всей руке и даже, кажется, на боку плоть расходится рваными разрезами. Его грязная и окрасившаяся в красный кожа топорщится, вспоротая когтями и клыками с такой силой, что не помогла даже пёстрая одежда, любезно подаренная племенем майя. Тена рычит, ощупывая его тело и ища другие травмы: — Говорила же, нужна броня... Неосторожно задевает живот и Икарис вскидывается, пытаясь подняться на ослабших ногах. Валится обратно и замирает, стонущий от боли. Тена шикает на него, касаясь слипшихся прядей волос. Его лоб горит и покрыт испариной, всё тело лихорадит, когда он скрипуче подаётся в её сторону в неразборчивом бормотании. И Тена молится, чтобы разум не подвёл её. Пытается связаться с остальными хотя бы мысленно, потому что оставить мальчишку здесь чревато, а рвать горло и звать на помощь посреди лесной чащи — это по меньшей мере необдуманно. И какая-то часть её наивно верит, что это сработает. Икарис снова дёргается во власти агонии, скулит от боли и его раны кровоточат с новой силой. Ужасный звук его срывающегося голоса сотрясает пространство. Глупый-глупый-глупый мальчишка. Воздух густеет и наполняется кровью, сырой землёй и бессилием. Тена до последнего гонит прочь мысль о собственном страхе. Укладывает голову Икариса на свои колени, потому что он вскидывается в бреду и запутывается в собственной боли, точно в силках. Тена не выдерживает, дрожащими пальцами убирая его чёлку с помутневших глаз: — Как ты мог пойти на него в одиночку, почему ты не дождался остальных, о чём ты только думал, что же ты теперь... Её почти бессвязный захлёбывающийся шёпот Икарис если и слышит, то не различает в полной мере. Скулит и упирается жалкими крохами внимания в её лицо. Его непомерно большие зрачки заливают глаза, как будто в самую суть Войны сейчас таращатся глубины леса, а не (пока что) живой и испуганный мальчишка. Вряд ли он её даже понимает сейчас... Шорох позади Тена улавливает с трудом, обращая внимание сейчас только на частоту чужого дыхания и хрипов. Оборачивается, напрягается, когда перед ними вырастает фигура, и тут же выдыхает с облегчением. Кинго, различивший происходящее быстрее неё, выплёвывает проклятья, не стесняясь в выражениях. И когда его дрожащий и испуганный голос режет слух, Война пропускает вдох: — Я даже не знаю, поможет ли здесь Аяк... Он отшатывается, когда в ответ получает клокотание ярости, от которой глаза Войны в ночной черноте горят не хуже глаз Икариса: — Не. Смей. Найди её! Кинго затыкается, проглатывая свои слабые возражения, и кивает. Уточняет, и вправду беспокоясь: — Ты точно справишься? Я могу... Тена отрезает: — Я буду здесь. Иди, ну же! Мальчишку снова пронзает боль, потому что он истошно воет — его связки выталкивают крики из горла холодящими внутренности толчками. И когда терпеть уже не остаётся сил, когда желание сбежать от болезненных ощущений накрывает своей невозможностью, Икарис изворачивается и лицом отчаянно вжимается в живот Войны, как будто это его последнее спасение и последняя возможность спрятаться от пожирающей кровоточащей агонии. Тена думает, что в этом мире точно не останется ничего святого, если он закончит так: в луже собственной крови, в хлюпающей вязкой грязи, разорванный на лоскуты девиантом и мечущийся на её коленях в предсмертных муках. Она касается его головы, чувствуя жар кожи, и просит не закрывать глаза, просит смотреть на неё, просит понимать, что она рядом, как будто это действительно может кому-то помочь. Икарис исступлённо царапает сырую землю, забивает под ногти грязь и всеми силами пытается облегчить накатывающие на него судороги. Он, на границе реальности и бессознательного морока, лбом тычется в твёрдую холодную броню, под которой ранимо мягкая и нежная кожа содрогается от нервных выдохов и вибраций голоса: — Тише-тише, Икарис... Тена сглатывает комок в горле, когда мальчишка всхлипывает и замирает, неестественно повернувшись, спрятавшись в её руках, как будто она самый надёжный покров безопасности и искренне может спасти его. Последним его звуком становится протяжный хрипящий выдох, в котором слышится её имя. Обманывать себя больше не получается. Тена боится. За него.***
Икарису снится женский голос. И что он с пустыми руками, обезоруженный, бежит среди неясного и непроницаемого, без цели и повода. Его воспалённое сознание рождает образ белоснежного лиса, смутно знакомого, такого, который приходил к нему в предыдущем сне, перед коротким просветом и возвращением в реальность. Дымчато-голубые глаза зверя нечитаемо впиваются в него и Икарис перехватывает чужую дрожь страха, принимая её за свою. Пространство вокруг них обрастает стволами и листвой деревьев, пока они не издают ни одного звука, окружённые и оплетённые болезненным жаром. Единение накрывает так же неожиданно, как и возвращение в свою оболочку. В одно мгновение Икарис видит обнажённые лисьи кости и хромающее на заднюю лапу животное становится им самим, а уже в следующее он заносит над остроухой головой тяжёлый камень, чтобы прекратить мучения. Икарису снова снится голос. Вместо осколка старых гор в ладонь плещется кровь, вязкая, густая и своя. Икарис не может понять, откуда эти раны и какого размера клыки их нанесли. Не может он также и понять, стоит ли на ослабших ногах или уже тонет в топкой беспомощности. Глаза личного, огромного и страшного чудовища следят за ним отовсюду и их опасный блеск вытягивает весь воздух из лёгких. Ненасытное и разъярённое внезапно кидается в его сторону, накрывает собой и опутывает бесформенным проклятым голодом. Икарис вырывается, оставляя куски собственной кожи в зазубренных когтях, как птица перья в челюстях охотничьих псов. Разворачивается и бежит прочь, находя в себе последние отголоски сил. Между чёрных деревьев, которые сжираются его бедовым и бредовым монстром, что кроваво дышит ему в затылок, он различает свет, мягкий и белый, зовущий за собой. Икарис рвёт дыхание и ломает кости, чтобы попытаться сохранить жизнь, которая ему не принадлежит. Чудовище жжёт его тремя парами глаз и грохочет рыком, так похожим на зов Создателя, того, в кого Икарис верит до дна души, той самой, на которую он не имеет права. Лихорадочный мрак сжирает его с головой. Собственный кошмар прибивает его к земле и не даёт взлететь, будто обрезает крылья, неумело и неровно, так, что из ран хлещет горячо и много. И спасаться бегством больше не получается. «Не закрывай глаза, Икарис» Ему чудится белоснежный лис, красивый и грациозный, вырастающий и врастающий в землю прямо перед его лицом. Он окружён светом, поддёрнут туманом и его голос с каждым звуком становится всё более знакомым и обеспокоенным. Он звучит в черепной коробке, гипнотизируя и вытаскивая на поверхность из бездны собственноручно созданного ужаса. «Смотри на меня, я здесь» Икарис вскидывает голову, тянется, загребает ладонями землю, вытаскивая себя, и слепо бодает невидимое и плотное, немея от незримой преграды и своего издыхающего сознания. В погоне за эфемерным, глупым и наивным, он забывает обо всех молитвах о воссоединении и о вере во всех богов. Даже в своего собственного Создателя. Его лис, его безукоризненно чистое спасение, наклоняет морду и в этих невозможно прекрасных глазах волнами морского шторма поднимается животный страх. Зеркальное отражение. Икарис чувствует прикосновение прохладного носа к своему раскалённому лбу. И он яростно хватается за это ощущение жизни, как и за надежду сохранить её. И дрожащий голос предстаёт пониманием... «Тише-тише, Икарис» ...оглушительным в своей немыслимости и правдивости. Видение больше не кажется неопределимым светящимся силуэтом зверя, сгустившаяся тьма теперь не отвратительный хладнокровный монстр. Возвращение к самому себе пронзает всю вечную сущность острой и тонкой стрелой, когда из груди на выдохе вырывается хриплое: — Тена... Он зовёт Войну, пока лихорадка не отступает. Икарис просыпается.***
Домо хладнокровно молчалив и отчуждён, стылый камень его стен отзывается на неровное глубокое дыхание, но уют и жизнь по-прежнему здесь далёкие и несущественные. Тена в главном зале потеряно смотрит на соляные кристаллы и причудливые растения, занимающие, по её скромному мнению, слишком много пространства. Липкий страх — теперь уже нет смысла отпираться и отрицать очевидное — всё ещё оплетает её хребет и рёбра. Прошло больше суток, Аяк — даже Аяк — не смогла затянуть все раны сразу, но вкрадчиво продолжала убеждать её, что всё позади. И что Икарис справится. Тена не сомневается, что он выкарабкается. Аяк говорила, что ему сейчас нужен покой, и это самое лучшее, что она и они все могут ему дать. Но не винить себя не получается. И Война даже не знает, за что корит себя больше: за излишнее беспокойство о мальчишке, когда всё уже позади, или за глупый страх, когда её внимание различило его на земле, скрюченного и вымокшего в собственной крови. Её испуг постыден для неё самой, потому что заминка могла стоить жизни, а она даже не смогла остановить растревоженные и багровые раны, даже не попыталась это сделать. И эта гадкая трусость скалится из-под теменных костей, противно визжит и обрывается на половине самосъедающего обвинения, когда за спиной раздаётся придушенный хрип: — Тена?.. Война оборачивается и вздрагивает, забывая о контроле эмоций. Сердце пропускает удар и начинает биться в разы сильнее, разгоняя дрожь по всему телу. Икарис, сонный и потрёпанный, держится за стену у входа одной рукой, другой прижимает повязки на своём боку и его побитый взгляд и измученная улыбка предстают ожившим кошмаром. Тене хочется рявкнуть на него, чтобы сейчас же отправился в «постель», чтобы не вздумал даже вставать, пока не затянутся все повреждения, но вместо этого она делает шаг навстречу. Затем ещё один. И ещё. Мальчишка отталкивается и тяжело перебирает ногами, тоже сокращая расстояние. Живой. Изорванный и изглоданный, но живой. Он оступается, когда между ними остаётся чуть больше вытянутой руки. Тена не даёт упасть и это выглядит почти как объятия, определённо больше, чем просто помощь и страховка. Тена ловит его и прижимает ближе, чувствуя болезненное шипение в своё плечо. Хочет отстраниться, чтобы не тревожить до сих пор воспалённую плоть, но Икарис свистяще выдыхает ей в основание шеи и льнёт сильнее, словно это то единственное, чего он по-настоящему хотел. Он слабый и уставший, наваливается на неё, позволяя чувствовать жар обнажённых плеч и спины. Беспокойный сон не восстановил силы, лишь позволил взять передышку, и Тена понимает скорее интуитивно — мальчишка готов рухнуть в очередное забвение хоть сейчас, но почему-то до сих пор держится. Вздрагивает, когда она осторожно гладит его подранный бок, ощупывая пальцами шероховатость повязок, точно хочет убедиться, что не зря уповала на его регенерацию и он действительно скоро будет в порядке. Икарис в её руках ворочается, отстраняется, но продолжает придерживать её, не позволяя уйти, и оглаживает раскрытой ладонью чуть ниже лопаток. Смотрит мутно и неясно, всеми силами старается сфокусироваться на лице Войны, но, когда открывает рот и набирает побольше воздуха в грудь, его подкашивает и он сухо всхлипывает, морщась. Тена хватает его, скользит по плечам и обхватывает лицо. Шепчет машинально, не контролируя ни свой голос, ни ранимо открытый и обеспокоенный излом бровей: — Тише-тише, Икарис... Его эмоции меняются так резко и неожиданно, точно его окатили ледяной водой. В прояснившихся глазах загорается какое-то неизвестное Тене узнавание, от которого в центре грудной клетки закручивается неприятное чувство, медленно ползущее вниз. Пока её слова не заимели вес в разы больше изначального, она сухо добавляет, бросая все силы на то, чтобы вернуть себе бесстрастный вид: — Тебе нужен покой. И будто наставление Аяк в самом деле может спасти её, Война мягко наступает на Икариса, осторожно разворачивает его за плечи и подталкивает на выход. Встаёт у здорового бока, подпирая, и помогает облегчить шаг. Уже в полумраке коридора Икарис подаёт голос, так, если бы он и вправду хотел узнать, но не хотел, чтобы даже тусклый свет главного зала был свидетелем его вопросов: — Ты была там? Вместо «Ты боялась за меня? Ты трогала мой лоб и молила всех мыслимых и немыслимых богов о помощи, трясясь от страха?». Тена двойное дно различает слишком хорошо и её трусость вновь поднимается шипящей волной, скалится и ликует. Кивок получается почти что идеально отчуждённым. Но рваное дыхание через приоткрытые губы выдаёт целиком и полностью, выставляет на обозрение и выпотрашивает всё тщательно скрываемое, когда Икарис смущённо признаётся: — Ты снилась мне... Вместо «Ты вернула меня, потому что я шёл за белым лисом, чистым и непорочным, я шёл за тобой». Это откровение Тена не может знать в полной мере, не может знать про образ зверя, ставшего для мальчишки светом в лихорадочном кошмаре, не может знать обо всём, что он пережил в своей голове, пока они тащили его на Домо, пока Аяк стягивала края его кожи, пока Тену трясло внутри, а Серси и Спрайт — снаружи. Не может знать настолько же, насколько Икарис не может знать о том напряжённом молчании, повисшем во всём обозримом пространстве, о тяжёлых взглядах Фастоса и Друига, о беспокойных движениях Маккари из одного конца зала в другой и обратно, о несдержанных ругательствах Кинго... о том, как она на самом деле испугалась за него, потому что в самую постыдную и ненавистную минуту думала, что это конец. Тене не приходится отвечать на его честность и она с радостью пользуется возможностью списать это всё на последствия не до конца восстановившегося сознания, которому нужен покой и только. Мальчишка смотрит на неё испытующе, точно сейчас вдоволь восполняет и отзывается на все её просьбы не закрывать глаза в том тёмном лесу. Несмотря на его очевидное желание услышать от неё хоть что-то, он послушно возвращается к жёсткому ложе, полупрозрачно мерцающим мраморными вкраплениями. Устраивается на нём так, чтобы не тревожить раны, и храбрится, сжимая зубы до скрипа и старательно давя стоны. Тена отступает, так и не произнеся ничего, что он хотел бы от неё услышать. Она не готова говорить, она не знает, что сказать, она опасается, что если откроет рот, то наружу вырвутся лишние и откровенные мысли, потому что гнать их прочь больше не получается, потому что они стали слишком сильны, они подпитаны ощущением тела мальчишки и его взглядами, его голосом и его искренностью. Отпираться и отрицать очевидное невозможно, приходится признаться — только самой себе и только глубоко-глубоко внутри. Тена боится не просто за Икариса. Тена боится собственного страха за Икариса. И это словно замыкает цепь на горле, вкручивая в остовы бремя, которое придётся нести не одну сотню лет... ...знание, которое нашло Войну в глубинах леса и теперь грозится обернуться в нечто больше и опаснее, чем она могла бы позволить.How many years I know I'll bear I found something in the woods somewhere