***
— Вы издеваетесь?! Откуда у вас тузы, короли и в принципе козыри?! Я, главное, сижу, а у меня одни девятки да десятки, ну, и шестёрки! И было бы превосходно, если бы это были козыри, но нет! — возмущается Чуя, что в очередной раз проигрывает. Что он только уже не делал… И карты запоминал, и сам колоду перемешивал, и сам раздавал… Всё тщетно. Да уж, Накахаре в карты явно лучше не играть. — Я вроде бы предлагал спокойно поиграть, но, видимо, мои слова прослушали, эх, — вздыхает Дазай, смотря на то, как бесится и ругается его брат. — Как по мне, кое-кто просто не умеет играть. Что же, а кое-кто не может держать свои слова при себе и тщательно их подбирать. Ибо, уже через секунду после сказанного, Осаму прилетает хороший такой подзатыльник. Чуя явно не жалеет своего младшего брата. А что вы хотели? Нечего тут лгать! — Кое-кто не умеет играть, тьфу! — передразнивает Накахара Дазая. — Ты всё ещё так думаешь? — Да, ведь то, что ты дал мне подзатыльник, не отменяет моих слов, — потирая ушибленное место, поизносит Осаму. — Мне кажется или у вас в семье процветает домашнее насилие… Притом со стороны Чуи, — подмечает Фёдор, улыбаясь. Они прямо как дети, до чего чудны. — Полностью с тобой согласен, Фёдор! — соглашается с другом Дазай. После время проходит быстро, ведь за игрой в карты оно летит будто со скоростью света. Друзья даже не замечает, как уже за полночь. М-да уж, хорошо это они заигрались. Зато ребята хорошо провели время. Они съели абсолютно всю еду, что купили; поиграли в различные игры, да так, что некоторые люди из компании вышли из себя из-за злости и обсудили всех и вся. Но всё-таки уже ночь и нужно бы ложиться спать, а-то завтра кому в школу, кому в университет и им бы не хотелось проспать или опоздать. Нехорошо это. Именно с этими мыслями ребята расходятся по комнатам спать. Сигма с Чуей, Осаму с Фёдором, безусловно. Дазай предлагал по-другому, чтобы он спал с Чуей, но… эта идея сразу же отпала, потому что по Сигме было видно, что он бы не хотел спать с Достоевским. Каждый из ребят ставит будильник, чтобы завтра утром точно проснуться. Друзья засыпают. Ну, не все, естественно, будут и те, кому не спится. Таковыми являются Фёдор и Осаму. Так-то Достоевский уже почти уснул, но тут он слышит голос своего ненаглядного дружка. — Эй, Федя, ты спишь? — шепчет он на ухо тому. — Нет, Осаму, я решил не спать всю ночь и сейчас просто притворяюсь, — закатывая глаза, цокает Достоевский. — Безусловно, я сплю, придурок. — Какой же ты всё-таки злюка. У меня тут идея одна назрела… Почему бы не намазать лицо Сигмы и Чуи зубной пастой или разукрасить подводкой, — и Фёдор клянётся, что он видит эти горящие в темноте глаза Дазая. Он ложится на спину и, сложив руки на груди, довольно хмыкает, будто бы показывает, какая же хорошая идея пришла к нему в голову. — Осаму, спи уже, они всё равно почувствуют, — Достоевский хмурится. Ради этой идеи этот чёртов-неспящий-красавец-Осаму разбудил его? — Но ещё есть ид… — Ещё одна нелепая мысль — ты идёшь спать на диван. — Дазай только открывает рот, чтобы возразить, но Фёдор его перебивает. — На коврик. — Что?! — Осаму злится — насколько это возможно — тихо. — Ты так-то тут гость, а не я! Поэтому скорее ты пойдёшь спать на коврик, зануда. Вообще-то, у меня появилась другая затея. Почему бы нам не взять чей-нибудь телефон и поставить на обои что-нибудь смешное или же сделать что-то более интересное, например, поменять язык интерфейса на арабский… — Во-первых, пароли от их телефонов мы не знаем, во-вторых, ни за что. Это вторжение в личное пространство. И что-то мне подсказывает, после этого Чуя тебя точно прибьёт. Я даже не буду против. — Я знаю пароль Чуи. Ты даже представить себе не можешь, как часто я его видел. Даже ты бы запомнил, малявка. Со стороны Осаму и Фёдор могут показаться не особо-то и хорошими друзьями. Но это если судить по клише. Ведь все знают, что друзья должны друг другу помогать, не обижать, поддерживать и так далее. Вообще-то, Дазай и Достоевский не слишком ломают это клише, просто они немного любят придумывать прозвища и обзывать друг друга как-то по-детски. Ладно, что уж таить тайны, они очень это любят. Поэтому уже даже не обращают на это внимание. Почти. — Я младше тебя всего на пару месяцев, но при этом умнее тебя, — вздыхает Фёдор, понимая, что Осаму теперь не успокоится. — Короче, я спать, делай, что хочешь.***
Солнце просыпается, озаряя своим ярким светом улицы города. Свечение проникает в окна домов. Машины и люди уже во всю начинают шуметь. Вместе с этим звенит и назойливый будильник. Нет, кто-то правда любит его звук? Хуже всего, когда будильник не один, а их четыре и они звучат одновременно. Громко. Так ещё и мелодия у каждого отличается. Создаётся ощущение, будто ты находишься в клубе. Вместе с хором будильников слышится и недовольство ребят. — Боже, такое ощущение, что эти звонки звучали прямо над моим ухом… За что, — кряхтит Чуя, потирая глаза, чтобы сфокусировать зрение, а-то всё как-то размыто. Ах да, лучше всего можно слышать недовольство одного единственного человека… — Осаму, придурок, кто ставит на будильник «baby shark»?! Ты прекрасно знаешь, насколько сильно я ненавижу эту песню! — это Фёдор. Вообще-то, Достоевский не из тех, кто выражает своё недовольство так ярко. Обычно он или молчит, или как-то намекает, или тон его голоса становится более грубым. Но он точно не кричит, тем более с утра, когда разговаривать не очень-то хочется. Когда он так высказывает свою неприязнь — его очень сильно разозлили. Собственно, именно сейчас он очень раздражён. — Федя, эта песня помогает мне проснуться! Я не из тех людей, которых берёт какая-нибудь успокаивающая музыка, мне нужно что-то более шумное, — Осаму смеётся и при этом пытается ещё что-то объяснить. То, что он говорит, конечно, является правдой, но обычно у него стоит другая мелодия, чтобы проснуться. Ему просто хотелось посмотреть на раздражённое лицо друга. И у Дазая это получилось. — Ты мог поставить песни «baby metal» или «rammstein», но ты выбрал это. Ты невыносим. Как с тобой Чуя живёт? Знаешь, я начинаю по-настоящему жалеть его, — вздыхает Достоевский, вставая с кровати. Осаму никак не отвечает, он лишь смеётся с того, что смог вывести из себя своего друга. Прямо-таки достижение. Чуя и Сигма в этот момент уже встали и с хихиканьем слушают возражения Фёдора. Они, кстати, тоже смеются. Накахара уже успел поставил чайник. Сначала в проходе кухни появляется Достоевский, а за ним уже и Осаму. — С дофрым утрефком, — произносит Сигма, жуя печенье. — Оно бы было добрым, если бы не он, — шипит Фёдор, показывая на Дазая. — Если что, у него травма на эту песню, — поясняет Осаму. — Чуя, как же тебе спалось, а? — Прекраснее, чем с тобой. Сигма хотя бы не душит меня ночью и не сжимает мои рёбра так, что они чуть бы не ломаются. И ещё он не храпит, — Дазай так-то тоже не храпит, но Накахара же должен сказать что-то подобное, верно? — Я тебя обнимаю! И, вообще-то, я не храплю! Тем более, не ты ли мне говорил, как же ты меня… — З-заткнись. Друзья нервно переглядываются. Взгляды Сигмы и Фёдора переходят сначала на Чую потом на Осаму, потом снова на Накахару и снова на Дазая. Он хотел сказать что? Это же не… Бред, точно бред. Такого же не может быть, да? Стоп-стоп-стоп. Можно, безусловно, сказать, будто это Сигма и Достоевский додумывают себе что-то лишнего… Но это не отменяет того факта, что Осаму точно хотел что-то сказать. Неловкая пауза нависает между ними на пару секунд точно, если не на минуту. Она прекращается именно тогда, когда свистит чайник. Это спасает. Чуя достаёт кружки готовит каждому чай. А дальше всё уже идёт как обычно: водные процедуры, сборы, выход. Где-то в глубине души Накахара и Дазай надеются, что друзья забыли эту недоговорённость. Вот только так ли это?***
— Осаму, ты абсолютно не умеешь держать свой язык за зубами, — фыркает Чуя, сидя на кровати и листая ленту социальных сетей. Братья уже вернулись домой с учёбы, сделали уроки и поели. Только сейчас Накахара решает поднять тему о ситуации, которая произошла утром. Во-первых, он выскажет своё недовольство насчёт того, что Дазай, как всегда, пробалтывает всё, а во-вторых, они выяснят отношения. Сказать заветные слова они-то смогли. Вот только — не было ли это на эмоциях? Были ли эти слова разумными и обдуманными? Может быть слова «я тебя люблю» были слишком сильными? Да, им предстоит ещё во многом разобраться… — А ты не думаешь, словно это был хороший намёк для них? — отвечает вопросом на вопрос Осаму, глядя на брата. — И не сиди в телефоне, когда разговариваешь со мной. Создаётся ощущение, будто ты не вовлечён в разговор! — Чуя откладывает мобильник на тумбу и скрещивает руки на груди. — Хороший намёк — это когда мы точно разобрались в своих чувствах, а не тогда, когда мы даже не обсудили это. — Верно. Им нужно поговорить. — Я думал, признания достаточно? — Накахара одаривает брата взглядом, который точно не говорит о чём-то хорошем. — Ладно, ты прав. Но что нам нужно обсудить? Мы не первый год знакомы, Чуя. Мы не чужие люди. Думаю, чувства, за столько уж лет, могли появиться и в них нет ничего странного. И пока ты не возразил, напомню тебе — мы некровные братья. То есть, по факту, если бы мы не были в одной семье, мы друг другу — никто. Ты до сих пор считаешь, словно признания недостаточно? — Нет, оно играет роль, безусловно, но— — В смысле «но»? Чуя, послушай. Ты мне очень нравишься не первый день. Я точно обдумал своё решение. Да, порой, ты меня бесишь, особенно, когда ты начинаешь умничать, злиться на пустяки или петь песни «Mindless Self Indulgence» на весь дом. — Это было всего два раза. — Не важно. Ты мне всё равно нравишься, — вздыхает Осаму. — Ты на протяжении стольких лет всегда поддерживал меня, оберегал, спасал, помогал. Чуя, ты, чёрт возьми, лучший, понял? — Дазай снова прокручивает все эти моменты в голове, и на его лице появляется улыбка. — Помню, когда я был в первом классе средней школы, ты помогал мне с домашним заданием, откладывая свои дела, каковых было предостаточно. А я ведь был не самым лучшим, помнишь? И кричал на тебя о том, чтобы ты отстал от меня, и не самые лучшие слова в твой адрес говорил. Ты же терпел, — вздыхает Дазай. Ох уж этот подростковый возраст. — Ты для меня самый лучший пример в жизни, Чуя. Именно поэтому я тебя люблю. — Осаму делает паузу. Парень пододвигается ближе к старшему и переплетает их пальцы. Младший замечает, что у Накахары они тёплые и немного вспотевшие. Дазай переводит свой взгляд с рук на глаза брата. И у него довольно давно образовалась привычка рассматривать их. У всех людей разные, завораживающие, порой похожие. Но у Чуи они другие. Его глаза вечно чем-то цепляют Осаму, заставляя разглядывать их ещё несколько минут. Он заметил, что никогда не может сказать какого именно оттенка голубого его глаза. То аквамарин, то циан, то лазурные. Ощущение, будто в глазах Накахары смешались все эти оттенки голубого. Потрясающее зрелище. Пауза задерживается. Каждый из братьев думает над словами, которые может сказать. На языке так и вертится: «Я тебя люблю». И да, вообще-то, они уже сказали это друг другу. Но это было необдуманно, быстро. По крайне мере, им так кажется. Мысли в их голове есть, но их так сложно собрать воедино. Они постоянно путаются. — Знаешь, когда ты кричал про меня не самые хорошие вещи, я обижался на тебя. Сильно. Потому что когда ты постоянно поддерживаешь человека, помогаешь ему, находишься рядом с ним во все его трудные минуты, а после ты слышишь такое… Это заставляло меня злиться, — Чуя помнит, как они могли неделю не разговаривать. Это почему-то вызывает на его лице ухмылку. — Но я не мог так долго дуться на тебя, видя твой взгляд, который так и просит помощи, буквально говоря «Я нуждаюсь в тебе». Я прощал тебе каждый твой чертов косяк, я до сих пор этому удивляюсь, — теперь Накахара усмехается. — Мне иногда казалось, что я как какой-нибудь папа… Эй, что смешного? — Ты был бы хорошим отцом, — Осаму старается не сказать что-то по типу «Хей, расслабься, ты уже папа одного шестнадцатилетнего подростка, которому скоро семнадцать, ну, не суть». — Возможно. Особенно учитывая мой огромный опыт в воспитании тебя, а ты, знаешь ли, не из лёгких людей, — фыркает Чуя. — Но сколько бы косяков ты не делал, я всё-таки умудрился влюбиться в тебя. При этом, я точно не помню, когда это случилось. Просто мы всю жизнь по сути провели вместе и нежности для нас по типу поцелуев в щёку, постоянных объятий или душевных разговор — обыденное дело, — Осаму садится на Чую, впутываясь пальцами в его рыжие, мягкие локоны. И Накахара соврёт, если скажет, что ему это не нравится. Ему нравится, когда его волос касается Дазай. Накахара обвивает руками шею младшего, чуть наклоняя его лицо поближе к своему. Между их губ остаются считанные сантиметры. Братья чувствуют горячее дыхание друг друга. Во взгляде мелькает та самая влюблённая искра, а их глаза жадно и так хотя рассматривают манящие губы друг друга. Осаму осторожно отодвигает прядь волос Чуи, на лице которого появляется невольная ухмылка. Непонятное, похожее на лёгкий спазм чувство появляется у обоих. «Бабочки в животе» — так это называют. Признак нежных чувств и трепетного волнения. Предвкушение чего-то большего, чем просто касания. Парням хватает одной переглядки прежде чем их губы, которые так желали друг друга последние несколько секунд, соприкасаются, вовлекая в нежный поцелуй. И вот тогда их сердца начинают биться чаще, будто они хотят выпрыгнуть их грудной клетки. Руки крепче сжимают шею, будто бы боясь, что кто-то отстранится. Но этого не происходит. Мягкие, тёплые губы Чуи робко переминают сладкие уста Осаму. Вся их любовь к друг другу проявляется именно сейчас. Действия аккуратные, медленные, парням некуда торопиться. Именно тогда братья понимают — они не хотят отпускать друг друга. Они хотят просто жить в этом моменте и хвататься за каждую возможность вот так просто целоваться. Дазая и Накахару накрывает безумная страсть. Язык Осаму смело проникает в рот Чуи, тот и не против. Он лишь поддаётся своим чувствам, задирая голову чуть выше и перемещая свои руки с шеи на спину, притягивая младшего настолько близко к себе, насколько это ещё возможно. Между ними не остаётся ни сантиметра. Тела трутся друг о друга. Парни жадно вдыхают воздух. Язык Дазая проходится по дёснам, зубам и внутренним сторонам щёк, будто бы пробуя Накахару на вкус. Разум двоих затуманивается, оставляя за собой только безумные ощущения. Но в один момент губы Чуи пропадают. Он отстраняется, чуть наклоняет голову Осаму так, чтобы его уста были на уровне его уха. — Я тоже тебя люблю, — тихо, обжигая горячим дыханием, шепчет старший, напоследок целуя мочку уха Дазая. Тело младшего покрывается мурашками от этой фразы. Но губы Накахары не возвращаются обратно, они касаются шеи Осаму. Сначала идёт робкий поцелуй, который словно спрашивает разрешение, а после уста Чуи чуть приоткрываются, и он медленно начинает посасывать мягкую кожу. Старший слышит довольное мычание Дазая, чьи руки сжимают его талию. Накахара проводит языком по светлой шее Осаму, оставляя красную отметину. Глаза младшего на секунду зажмуриваются от накатывающихся ощущений. Чёрт, это слишком прекрасно. И он понимает, потом ему нужно будет это как-то прятать, но… Знаете, как же ему всё равно сейчас? Ему просто хочется чувствовать тело брата и его губы — всё. — Теперь ты мой, — отстраняясь от шеи, произносит Чуя.