***
Тумаки Адама показались Джейкобу совсем уж детскими: неуклюжие, непоставленные, они били по совершенно не тем местам, по которым обычно прилетает в настоящей драке. Впрочем, откуда о ней было знать такому чистюле в отглаженных папочкой сорочках и темно-зеленой жилетке с эмблемой частной школы? Джейкоб даже бы позавидовал — вокруг пацана к тому же кудахтал длинноногий кудрявый омежка — если бы не держащий пакетик льда у его лица Китти. — Да как ты посмел! — в который раз начал собственную мантру Верано, на мгновение отнимая от лица Джейкоба компресс, дабы убедиться, что никаких синяков не осталось. — И еще раз посмею! — совсем без энтузиазма выдохнул его младший брат и сморщился, когда тот самый омежка надавил ему на саднящую скулу. Джейкоб был бы рад изображать из себя грушу для битья, но рука сама дернулась. Старые привычки умирают с трудом. — Посмей мне тут! — возмутился Китти. — Папу напугал! Меня напугал! Бекки напугал! — Я вовсе не испугалс… — Помолчать! — рявкнул, вошедший в раж омега, и кудрявка тут же виновато опустил глаза, прикусив язык. — А сам? Как с таким лицом в школу-то явишься? Джейкоб удивленно моргнул, присматриваясь исподлобья. Ну, пару раз вмазал, и то несильно, памятуя о том, чей этот брат, но на трагедию все равно не тянуло. — Ой, пойду я в школу, ясно? — Сидеть под домашним арестом будешь, уж я… — Это тебя под арест посадят! И тебя! — нагловато-нахально улыбнулся Адам, глядя глаза в глаза, из чего Джейкоб сделал вполне логичный вывод, что мальчишка купался всю жизнь в любви и чрезмерной заботе. Одним словом, мало его пороли. — Но тебя — в тюрьму! — Попугай тут тюрьмой мне еще! Как бы ты сам в колонию для несовершеннолетних не загремел, — фыркнул Китти, пристраиваясь под бок Джейкоба еще ближе. Невзначай, конечно. — Это еще кто загремит! Небо в решеточку лицезреть будешь, уж отец постарается! — гаденько ухмыльнулся Адам, задрав нос, но тут же получил подзатыльника от кудрявки позади. — Не слушай его, — поспешно прошептал Китти и сжал свободной ладошкой плечо Джейкоба, метнув злой взгляд в брата. — Сиди и помалкивай! — Да я… — вновь начал храбриться тот, но тут на пороге палаты возник Оливер. — Папа! Ну что? — Отец скоро будет, — проговорил старший омега и удивленно, будто бы видел в первый раз, посмотрел на сидящего рядом с Китти альфу. — Ты еще тут? — прошептал он, словно самому себе. — Попрошу подождать снаружи. — Но… — постарался вмешаться Китти дрожащим голосом. — Снаружи, — безапелляционно повторил Оливер так, что у альфы волосы дыбом встали. Ему приказывали феромонами, не словами. — Сейчас же.***
— Ты, главное, не переживай, — с ходу, как Дик вылетел из машины, припарковавшись прямо посередке, даже колеса не выровняв, проговорил ему Оливер, с мольбой заглядывая в бешеные глаза. «Главное, не переживай», — говорил ему муж уже в больнице, поначалу безбожно соврав о том, что Бен просто упал. «Главное, не переживай» — вновь твердил Оливер, когда сам оказался в больнице, не вписавшись в лихой поворот на серпантине и чудом оставшись в живых. «Главное, не переживай», — улыбался извиняюще Оливер перед тем, как продемонстрировать сломанную ногу Вильяма. Вернее, две сломанные ноги Вильяма. Обычно именно в такие моменты Дик задумывался о кардиостимуляторе. — Оставь, — вырвался он из омежьих объятий, нахмурившись. — Не время для нежностей. — Ну, — семенил, едва поспевая, рядом Оливер. — Ты… умеешь, вот, на трибуну залезать и с нее вещать. Мальчик хороший, чего кричать-орать? — А я кричать не буду, — Дик сжал кулаки до белых костяшек, — так, поговорим… Ха! «Хороший мальчик»! — В университете учится, — продолжал омега, загибая пальцы. — В бейсбол играет… — Метки омегам до свадьбы ставит, — ехидно улыбнулся Дик, а у самого в глазах плескалась сплошная безумная ярость похлеще любого огненного вихря. — Китти сказал, что сам хотел… — Ага, привязал к столбу и сам покусал. — Дик, милый… — Оливер. И омега обреченно вздохнул, покачав головой. После железобетонного «Оливер» разговаривать с Диком было бесполезно — он становился будто бы глухим.***
Китти метался перевозбужденным котенком по палате, разве только не мяукал, царапая двери и сдирая коготками обои. Оливер выгнал всех (Джейкоб послушно ожидал за дверью побитой собакой, а воинственно настроенного Адама за шкирку утащил Бекки) и сам исчез, поэтому омега мучался от неведения и непонятности ситуации. У него даже телефон отобрали, а так бы он настрочил пару добрых сообщений: зачем, почему, что случилось? И Нейту бы обязательно позвонил! Не потому, что он метку ему поставил, нет, конечно же (хотя омежья сущность вопила о том, как бы поскорее от всего этого цирка забиться подмышку к своему альфе), но из-за разрушенной теперь легенды уже-почти-женатой-пары. Китти даже не понимал, почему волнуется. У него столько проблем, и еще Джейкоб со своим кольцом и бедняжками-гортензиями, вмиг от драки облысевшими и теперь сиротливо пристроенными на тумбочке возле больничной кровати, а он о сорванных фиктивных отношениях переживает! Все думает-думает-думает! Как Нейт отреагирует, как в глаза Камилю теперь смотреть… — Черт, черт, черт, — запрыгнув на постель и притянув коленки к груди, Китти закрыл лицо ладонями. — Черт, черт, черт! — Лучше бы молился, — неожиданно раздался дядин голос, и Китти аж плечами передернул. Никогда альфа с ним таким тоном не разговаривал. С родителями, биологическими, настоящими, так сказать, — много раз, почти всегда. А с ним лично — ни разу. Ну, все бывает в первый раз… Китти поджал губы, едва сдерживая просящиеся наружу слезы. А вдруг дядя теперь его так же, как его родителей, ненавидит? — Я… Дик поднял вверх ладонь, останавливая. — Сядь, — кивнул он в сторону дивана. — И ты, — обернулся назад, к стоящему по стойке «смирно» Джейкобу. — Живо, — произнес Дик, глядя на то, как нерешительно сползает с высокой кровати Китти. — Или мне еще вас ждать? Мой час стоит тысяча девятьсот пятьдесят долларов. Аванс — тридцать тысяч. У вас есть такие деньги? Китти мгновенно оказался на сером тканевом диванчике рядом с Джейкобом. — Задам три вопроса, — альфа спрятал руки в карманы дорогих брюк, пока Оливер в дверях нервно теребил вырез кардигана. — И лучше вам крепко задуматься перед ответом. Ясно? — Но я… — Китти, я задал вопрос. Ясно? Омега испуганно стрельнул глазами в сторону Оливера, ища хотя бы безмолвной поддержки. — Он не спасет, — усмехнулся Дик. — Даже не надейся. В третий раз спрашиваю. Ясно? — Д-да, мистер Верано… — Ясно… — Чья идея была поставить метку? — Моя, — выкатил грудь вперед Джейкоб, а Китти лишь тихонечко поддакнул, кивнув и спрятав глаза в пол. — Чья идея была от родителей это скрыть? — М-моя, — прошептал одними губами омега. — Вы планируете свадьбу? — Да! — Нет! Они растерянно переглянулись, и Китти замямлил: — Ну… я… мы… не говорили… я не давал согласия… лучше удалить… — но тут его прервал гораздо более уверенный Джейкоб: — Я возьму на себя полную ответственность, даже если Китти хочет удалить метку, я не буду возражать. Дик удивленно поднял брови. — Возражать? Одиннадцатая поправка к Конституции, гарантированная Биллем о правах, гласит, что ни один омега или альфа не должен подвергаться процедуре насильственной метки; если преступление доказано, гражданин имеет право в порядке, установленном законом, удалить метку, а ты возражать не будешь, нахрен, гребанный ты щенок малолетний? Из Джейкоба будто весь цвет высосали. — Я-я-я не это имел в-в-в виду… мистер Верано, я… — Для тебя я «господин Верано», «доктор юридических наук Верано», но никак не «мистер», ясно? — Я… просто… просто… — Дик, в самом деле, — обнял его за плечи не выдержавший экзекуции Оливер. — Посмотри, дети заикаются… — Дети? — усмехнулся он, немного расслабляясь в руках мужа. — Как метки ставить — взрослые. Как за поступки отвечать — дети? У Китти задрожал подбородок. — Твои родители знают, что ты поставил омеге метку? — Я… у меня нет отца, только папа. — Я этого не спрашивал, — мотнул головой Дик и предположил, нахмурившись. — Ты тупой? — Дядя! — воскликнул негодующе Китти. — Никак нет… — альфа тут же положил ему руку на коленку, дабы успокоить, и в следующее же мгновение одернул, будто ошпарившись. Дик умел производить желаемое впечатление без всяких феромонов, и Джейкоб поймал себя на мысли, что начинает откровенно его бояться. Эта дрожь в голосе, эти пляшущие пальцы — стыдоба, а не жених! — Нет, он не знает. — Скажешь сам или мне позвонить? Такой постановки вопроса Джейкоб не ожидал. Папу втягивать в эту авантюру не хотелось, но иначе дрожащие коленки Китти и его влажный, невесть о чем молящий взгляд снились бы ему в кошмарах. — Сам, — кивнул он с готовностью. — Жениться или нет — ваше дело. Метку мы эту удалим. Но только под нашим контролем, ясно? После свадьбы поставите еще раз, если распишитесь. Если нет — я терпеть ее на своем сыне не намерен, ясно? Китти с радости аж заулыбался. Сын? Дядя редко давал определение их отношениям с тех пор, как он перестал звать его «папой», значит, он не злится? Вернее, злится, конечно, кто бы не злился в его ситуации, но не ненавидит и не собирается босым и нищим вытолкать за порог родного дома?***
— Мистер Хаддам, подскажите, а у вас чувство масштаба на Востоке атрофируется вместе с обрезанием? — профессор Гамильтон с прищуром разглядывал его альбом. — С каждым заданием все шире и шире, бессмысленней и бессмысленней. Зачем вам пятидесятиметровая статуя Ата… Атат… — Ататюрка, — вальяжно рассевшись в кресле напротив, поправил Нейт, больше увлеченный разглядыванием ленты соцсетей, чем ехидными комментариями ненавистного преподавателя. У них вообще на кафедре архитектурного планирования можно было табличку вешать: «серпентарий». И надо же! Ни одного омеги, сплошняком альфы, к тому же еще и закате не только своей молодости, но и карьеры. Нейт относился к этой клоаке с презрением, платил той же монетой, как говорится. — Ашакюрка, — хмыкнул профессор и перечеркнул сваю красным маркером. — Упадет на голову, а вы попадете в тюрьму. — Это свод Монье. — Это свод Нейта Хаддама, но никак не Монье. Чтобы это был свод Монье, свод не должен падать. А судя по расчетам в таблице, — постучал стручок ногтем по легенде слева, — он у вас гравитацию, ну, никак не победит. — Тц, — закатил глаза Нейт, деланно вздохнув. Жизни ему на этой кафедре не давали и в жопу, как Верано, не целовали. И вновь, в который раз за день, несмотря на обещание, данное самому себе, вернулся мыслями к этому доходяжке. Папа ему все мозги проел: как покушал, много ли съел, не выглядел ли больным, косым, хромым, умирающим? У Нейта под конец разговора аж голова разболелась, рявкнул, мол, сам звони, если так распереживался. А папа возьми и начни тому трезвонить. Звонил-звонил, звонил-звонил, а под конец примчался в отель с истерикой, мол, Кэдиджик в больнице, под капельницей, умирать, как пить дать, собрался. Нейт сам тогда основательно пересрался. С чего — до сих пор не понимал. То ли с того, что Китти своему богу душу отдал, то ли с того, что вранье сейчас все вскроется, то ли вообще со страху, что смерть порой ходит на расстоянии вытянутой руки — вот был человек, вот его и нет. Но если бы Нейт тогда весь ужас папе бы продемонстрировал, папу бы на каталке в стационар бы увезли, и тогда ему точно бы наступил кирдык. Отец бы не простил. Поэтому он с час истерику Камиля гасил, потом еще полночи расписывал, как сегодня обязательно-преобязательно съездит к нему в больницу, не отойдет больше ни на шаг, будет держать за ручку и подбадривать. Ментально. Или духовно. С утра, готовый к сыновьему ночному бдению у кровати Китти, папа привез с десяток контейнеров: и картошку, и симиты, и люля-кебаб, и хайдари, и пахлаву, и туршу, и ишкембе чорбасы — от запаха последнего встал бы и мертвый, не то, что больной. Вот угораздило же! И чего там Верано в больничке валяется? Съел что ли не то? В ручку заноза попала? Принц, будь шайтан не ладен! Нейт вспоминал всю эту галерею, увешанную одними только его фотографиями и грамотами. Китти Э. Верано то, Китти Э. Верано се. В попочку, небось, целуют и на руках носят, поэтому так нос задрал. Конечно, подумал Нейт, выходя от Гамильтона с «ну, это, конечно, незачет, но так уж и быть, удовлетворительно», если свинье по сто раз говорить на дню, что она человек, то через некоторое время она и заговорит, и на двух ногах бегать будет. Так и тут. Убедили омежку невзрачного, что он принц расчудесный, вот и получили хвост трубой, метку непонятную и полную уверенность в своей неотразимости. Иначе стал бы себя так запускать этот Верано? Ноги у него длинные? Длинные! Стал бы носить что-то обтягивающее, так альфы бы повалили стройными рядами. Мало что ли падких на упругую попку и ровные шпалы? Волосы у него блестящие? Порой блестят так, что Нейту аж смотреть противно, не на подиуме же и на съемках рекламы, в самом деле! И мордашка у него… этого… того, ну, нормальная. Не урод, это точно. Без дефектов каких-либо. Обычная такая мордочка с острым подбородком, прямым носом, большими зелеными глазами и большим ртом… Вот! Многим альфам нравится большой рот — член и с узлом, значит, поместится. — Не, че за бред, — передернул плечами Нейт, залезая в свою машину. Даже «ну, это, конечно, незачет, но так уж и быть, удовлетворительно» его не взбесило так же, как мысль о том, что кто-то будет пихать в рот Верано узлы. Напихались уже! До метки! Блядь! Нет, ну, кто так делает до свадьбы? И вообще… он этими губами детей будет целовать, Верано об этом не задумывался вообще? Разве можно давать всякому встречному-поперечному так с собой обращаться? Любят они друг друга, как же! Поматросили его и бросили. Любой, кто видит партнера супругом в будущем, так поступать не посмеет. Вот Нейт бы не поступил. И сосать узлы бы не заставил. И метку бы раньше времени не поставил бы. Просто трахнул бы. Но начал бы медленно, почти нежно, ибо Верано наверняка даже до сих пор формально, но не технически девственник зажатый, от одного только пошлого слова в помидор превращается, потом бы замер, чувствуя, как омежье нутро расслабляется, раскрываясь навстречу, толкнулся пару раз на пробу, глубоко и резко, задавая будущий бешеный темп. Обязательно бы облизал шею, облапал бы длинные, эти умопомрачительно длинные ноги и кончил бы внутрь, без защиты, потому что… а потому что! Они же были бы возлюбленными, любовниками и невесть кем еще! А зачем в таком случае трахаться в защите и лишать себя удовольствия прочувствовать каждый миллиме… — Блядь! Смотри куда прешь, обезьяна! — раскричался кто-то слева, и Нейт ошалело заморгал. Он только что представлял себе секс с Китти Верано? Не, чушь какая-то! Он только крепче сжал руль, пытаясь прийти в себя. — Понаехали, блядь! Это машина, а не верблюд! Гандон, блядь! Понакупили тачек…***
— Вот в общем... и вся история, — вздохнул Джейкоб, разглядывая, что угодно, только не самого Китти, сидящего напротив с пакетиком шоколадного молока. — Не подумай ничего извращенского, правда... Я не думал, просто действовал. Банни сказал вот-вот, с минуты на минуту... Ну, и я... — Решил действовать? — подсказал, грустно усмехнувшись, омега. — Решил действовать, — кивнул он. — Не злишься? — Конечно, нет!... Ты меня спас... — решил улыбнуться Китти. Не говорить же бедняге, которому сегодня и без того досталось, что половина сказанного Банни — чушь несусветная. Однако ничего, с этой гадиной Китти сам разберется. Придушит, задушит, обольет дихлофосом, потому что по-другому с тараканами не справиться. А Банни — это мутировавший в гиену таракан, не меньше. Джейкоб порыв оценил, благодарно сжав тонкие длинные пальчики, и криво, насколько позволяло помятое лицо, усмехнулся: — Ты сильно похудел. — Плохо? — Нет, — помотал головой альфа. — Тебе все к лицу. У Китти непривычно екнуло в районе сердца, но он решил идти до конца, переплетя пальцы и сцапав широкую шершавую от мозолей ладонь: — Но почему ты в тот вечер не приш... — Верано! — дверь отъехала со звонким стуком, резко и неожиданно. — Встреч... Это еще что такое? Какого хуя?