***
— Вай, вай, вай, — причитал Камиль, глядя на то, с каким аппетитом муж уплетает завтрак и даже не давится, хотя обязан был посыпать голову пеплом и прощение у сына вымаливать. — Как тебе вообще кусок-то в горло лезет, бесстыжий? Тот, причмокнув губами, отпил ароматный эспрессо и посмотрел в окно. — А я не сопротивляюсь, — наконец, ответил альфа с довольной улыбкой. — Аба, вижу! — Камиль всплеснул руками, поставив на стол тарелку с ароматными, еще горячими симитами. — Как тебе только камни на голову не падают! — Э! — Э? — Следи за словами, — беззлобно фыркнул муж и вновь принялся за яичницу с помидорами. Называть ее шакшукой было ниже его османского достоинства, и по понедельникам из раза в раз он упорно требовал «тот самый омлет, ну, ты понял». — Слежу, — взбрыкнул по своему обыкновению омега. — Аба? — Аба, да, — передразнил его Камиль и прищурился, вновь залезая на любимого конька. — Вай, зачем деду позвонил? — То звони, то не звони, — пожал плечами альфа, впрочем, понимая, что имеет в виду муж, но как можно дальше оттягивая момент все же неизбежной ссоры. — Ты определись. — Звони по важным делам, не звони по неважным, вай, разве так сложно? — Аба, хочешь сказать, что женитьба Назара — вопрос неважный? — Важный. Но деда не касается, — настаивал Камиль, мастер по жонглированию смыслами и директивами. Настоящий турецкий омега: хитрый, предприимчивый, за словом в карман не лезет. — Аба, дед Балы и твой… — Вай! — замахал руками омега. — Не впутывай его в это… — Бала будет женихом Нейта. Точка. — Вай, у него уже есть жених… — Это не жених. Так, — глава семейства Хаддам смахнул крошки со стола на пол, — дворняжка. — Тц, тц, тц, как язык повернулся такое сказать… — Ни кола, ни двора, ни семьи, ветер один гуляет в голове! — помахал у своего виска ладонью альфа. — Права омежьи! Равенство! Уважение! Ба, омега не нашей крови и не нашей культуры. Нет. Лягу в саван, но согласия не дам. — Вай, значит, я тебе не равен и ты меня не уважаешь… — прищурился хитро Камиль, едва сохраняя над собой контроль. Фокусы мужа в последние недели ему порядком надоели: то симиты были не те, то фильмы он выбирал не такие, то теперь деду без его ведома позвонил и на сына родного — единственного! — пожаловался. Альфа недовольно цокнул языком и, будто маленькому, улыбнулся: — Ащкым, ну, ты сравнил… — Аба, ты думаешь, Нейт тебе за Бала «спасибо» скажет? С ума сошел, старый? Думаешь, он с нами поедет? — Поедет-поедет, — закивал головой отец. Камиль почувствовал неладное: — Ты… — Замолчи, — рыкнул альфа почти грозно. — Я его документы из университета заберу. Надо будет — силком в самолет затащу. Но на этой бродяжке он не женится! Распустили. Забыл все! Культуру! Традиции! Думает, что ему все можно… Не бывать! Точка! — пудовый кулак опустился на стол, словно ставя эту самую точку. Однако Камиль не вздрогнул. В глазах его, практически всегда бездонно-черных, живых и ласковых, заискрились маленькие белые всполохи, предвестники грядущей бури.***
К вечеру понедельника, лежа на чужой кровати, переписываясь с чересчур любопытным Лиззом и объясняя тому, что ничего с ним ужасного не произошло, он жив, здоров, и нет, за него не отвечает маньяк-извращенец, пока он сам лежит связанным в погребе, Китти решил, что совершенно точно сошел с ума, ибо совесть в нем так и не проснулась. Более того, на душе кошки не скреблись, а нежно урчали, вспоминая самые сладкие моменты прошедшей ночи, аккурат в то время, когда он нагло отправлял сообщение Джейкобу, да еще и смайлик сердечка присобачив. Китти именно тогда и понял, что попал. Попал в дыру, откуда, в свою очередь, попадают прямиком на девятый круг Ада, к самым прожженным грешникам, на вечные муки. — Собрался? — спросил Нейт, вытирая полотенцем мокрые волосы. — Угу, — запоздало кивнул Китти и, натянув капюшон толстовки, встал с кровати. — Такси уже почти приехало. Я пойду. Нейт как-то странно посмотрел на него, с тем самым прищуром, с которым раньше смотрел на всех остальных омег, кроме него: — Ты же… — медленно проговорил он, вопросительно поднимая густые брови, — не надумал себе хуй знает что? Скривившись, будто от помойного ведра, Китти фыркнул: — Это ты себе невесть что не выдумывай, ясно? — Верано, — Нейт снисходительно улыбнулся, — ты там в своих фантазиях насчет меня особо не заигрывайся, ладно? Помни только то, что уговор остается в силе: до удаления метки ты — мой. Только для отца и папы, а там... Делай, что хочешь, м? Поможешь мне — я все ради твоего оркестрового клуба сделаю. В ногах у декана валяться буду. Фигурально выражаясь, конечно. — А бал? — сипло выдавил омега, сложив руки на груди для пущей уверенности в собственной непоколебимости перед завязанным на бедрах полотенцем. Невесть какой по счету раз он бы попросту физически не выдержал. — Уже, — Нейт потряс смартфоном прямо перед его носом. — Помнишь наш разговор о моем безвозмездном меценатстве? Я слово сдержал. Надеюсь только, десяти тысяч долларов тебе хватит. Ахнув, Китти едва в обморок не грохнулся. Для студенческого совета такой бюджет был равносилен бюджету последнего, кажется, пятьдесят первого по счету Супербоула, который Китти в прошлом январе смотрел украдкой, под одеялом, — эксклюзивным комментатором, той самой суперзвездой, тайну имени которой организаторы сохраняли вплоть до первых минут начала трансляции, оказался его настоящий отец, Тео Верано, и дядя, приготовившийся осушить пару банок пива и сожрать всю острую курицу из китайского ресторанчика неподалеку, наотрез отказался смотреть игру, а чтобы было не так обидно, заодно запретил смотреть ее всем. Что был за скандал! Дик в тот вечер с досады невесть на кого (вероятно, на всю Национальную лигу) рассорился с Оливером, моментально заявившим, что хочет спать, затем налаялся с Адамом, выдавшим, что «дядя Тео хоть играть умеет, в отличие от тебя!», и получившим в ответ типичное родительское «да ты меня не видел! Я был звездой! Я тачдаун с семидесяти пяти ярдов, как нехер делать, выбивал!», а после мучил по телефону своего секретаря, делая вид, что решает самые неотложные дела и корректирует свое расписание на будущую неделю. Благо, Сэбрин оставался к спорту равнодушен и мог спокойно выслушивать нытье своего шефа. Впрочем, ни радости, ни разочарования, глядя на красивое лицо живой легенды американского футбола и слушая его голос, совершенно непохожий на дядин, Китти не испытал: этот широкоплечий, немного поседевший в висках альфа с белоснежной улыбкой, обезоруживающей любого омегу, и выцветшими на австралийском солнце глазами казался ему очередным незнакомцем с экрана смартфона, нежели отцом. Китти нахмурился, отгоняя неприятные воспоминания — с родителями других и не было: — Ты с ума сошел? — Я обещал, — слишком уж самовлюбленно для добропорядочного мецената произнес Нейт, тряхнув мокрыми волосами так резко, что Китти сморщился от нечаянно попавших ему в глаза капелек. — Я свое слово держу. — М, — поджал недоверчиво омега губы и, все еще прикидывая, куда деть такую огромную сумму, выдал. — Только слишком не возгордись. Бюджет — только полдела. — Вот другой половиной ты и займешься. Будь так добр, не подведи. Китти в жизни никого не подводил. Кроме самого себя, конечно же. — Ты лучше мне помоги, — ехидно улыбнулся он, передразнивая. — Помогу, помогу, — закивал Нейт так решительно, что стало понятно — в самый подходящий на то момент ответственность с себя снимет и все на плечи Китти взвалит. Прямо как тогда, в марте, когда надо было заполнить анкеты для городского департамента по экологии. Конечно, Кабби сообщил об этом за день до дедлайна, заставив всех тянуть спички. Китти с его тотальным невезением попало вдвойне: мало того, что именно ему их заполнять и поручили, так еще и в помощники отдали Нейта. Кажется, в тот день или даже лучше сказать, в тот вечер, который Верано увлекательно провел, корпя над стостраничными талмудами, альфа соблазнил омежку с первого курса, обещая бедняге и звезды, и небо, и луну, и, небось, рахат-лукум. — Поможет он, тц, — цокнул Китти, одной рукой массируя затекшее плечо. — Ладно… — он, наконец, вздохнул. — Я пошел. Такси ждет. И стихло все. Стихло еще в обед, но у него еще пару часов назад не было сил даже пальцем пошевелить. — Эй, Верано! — окликнул его уже в дверях Нейт. — М? — Никому ни слова. И я не буду. Китти на это только скривился, громко хлопнув дверью. Приказывать он вздумал! Пф! Если Китти захочет, он и на «Доброе утро, Америка!» сходит, и бестселлер напишет, и в социальных сетях слезливую историю настрочит.***
Всю дорогу до одного из отделений той самой сети клиник, в которой у Китти имелась страховка и в которой его в прошлый раз пытались закрыть до полного восстановления дядя с Оливером, он выслушивал отборную монтановскую брань об урагане, правительстве, масонах, коммунистах и ценах на еду, размышляя о том, почему не чувствует ни капли отвращения к самому себе, как бы из себя эту каплю ни выдавливал. Он убеждал себя, что поступил отвратительно по отношению к Джейкобу — но омега внутри него категорически возражала против такой постановки вопроса. Они, шептал невероятно убедительный голос внутри него, ничего тому альфе не обещали. Китти тем не менее хорошо помнил, что обещал в этих недо-отношениях постараться. И в симпатии признавался. Так это в симпатии — не в любви же. И все же дядя учил держать любое данное слово, в шутку или нет. Но дядя Дик тоже не без греха, слушать его во всем — себе дороже. Как говорил Оливер: пока шишек сам не набьешь на своих ошибках, не повзрослеешь. А Оливер сколько лет с дядей прожил? С детства знакомы! И все же Китти Нейта целый год презирал: альфа, не умеющий держать свой шуруповерт в штанах, сверлящий дырки то тут, то там, чудом еще ничего себе не подцепивший и удивительным образом до сих пор не ставший отцом, этот альфа не имел ровно никакого представления о цивилизованном обществе. Хаддам умел бить по самому больному в спорах, выражений с омегами не подбирал, издевался, оскорблял, запугивал… А надо было изначально не сбегать, а остаться рядом с ним в то утро, ласковым котом потереться о грудь, ответить на сладкий поцелуй и вновь почувствовать в себе волшебный узел, тогда альфа простил бы все на свете, укрыл бы от всех бед, защитил… Тц! Бред какой-то! Волшебный узел, как же! Болторез — ни больше и ни меньше. — Приехали, мистер. — Спасибо, — буркнул Китти и, открыв дверь, тут же попал ногой в лужу. Белоснежный, с любовью выстиранный отелем кроссовок моментально окрасился в коричневый. Вот всегда он в эти клиники попадал в самом неприглядном виде! — Ай! Блядство! Конечно, в холле по-дежурному улыбчивый администратор попросил его надеть бахилы и стрельнул глазами в сторону начищенного до блеска мраморного пола, будто бы стыдя Китти за потасканный вид. — Мистер Верано, желаете чашечку кофе или чая, пока вы ожидаете доктора Вашингтона? — все же расщедрился цербер на страже вымытых полов. — Нет, — кисло улыбнулся Китти и, схватив конфетку из вазы, поплелся к диванчику. Спустя некоторое время, за которое он почти подробно изучил все веером разложенные на стильном столике модные журналы, доктор Вашингтон, сидя в своем собственном кабинете, с интересом его разглядывал: — Удивительно, — наконец, произнес он. — Удивительно, мистер Верано, что вы оказались… доминантным. То ли тот факт, что страховка Китти стоила несколько сотен тысяч долларов, то ли его собственное воспитание, то ли врачебная этика не позволили ему произнести всей правды: он никогда бы не поверил, что настолько невзрачный омега мог носить в себе доминантные гены. — Так это все-таки правда… — убрав руки в рукава толстовки, буркнул Китти. — Правда, — доктор Вашингтон уверенно закивал головой. — Однако это все, что вы хотели обсудить? — А что? — Дело в том, что об этом уже знают ваши родители, — Китти удивленным не выглядел. Наверняка, они решили молчать, чтобы его не нервировать, и без того проблем хватало. —Мне известно, что они ищут специалиста по доминантным омегам, чтобы помочь вам свести метку. Китти удивленно поднял бровь: — Это так сложно? Это же просто метка. Даже не от генетически подходящего, — хотелось бы верить, подумал он мимолетно про себя. — Проблема этой метки в том, что она, во-первых, поставлена доминантным альфой, — согнул мизинец доктор, — а во-вторых, поставлена на доминантном омеге, — он согнул безымянный и тут же сжал кулак. — Сложная операция. В нашей стране по таким, как вы, специализируется только один профессор. Однако боюсь, к нему очередь, и вы нескоро попадете на прием. Китти в этом сомневался: дядя мог кого хочешь достать, даже из могилы. — А нельзя эту метку оставить? — по-детски наивно хлопнул он глазами. — Не советую, — доктор Вашингтон сурово поджал губы. — Метка — дело сугубо интимное. Лучше ставить ее в здравом уме и твердой памяти. — А что может пойти не так? — В будущем… — Нет-нет, — покачал головой Китти и прищурился. — С операцией. — От невозможности зачать в будущем до летального исхода. В прошлом году на операционном столе у одного из наших хирургов скончался доминантный омега. Врачебной ошибки не было, правда… — он горько улыбнулся. — Синдром внезапной смерти. Подскочили все показатели разом от давления до невесть чего еще, не откачали, а операция шла по плану… Но я вас не пугаю. Просто предупреждаю, мистер Верано. Операция сложная и долгая. А восстановление… займет пару лет. И все равно если есть выбор: свести метку или оставить — рекомендую свести. К тому же вы молоды. Если придется ее сводить в тридцать или в сорок, кто знает, как поведет себя ваш организм? Понимаете меня, мистер Верано? Омега его прекрасно понимал.***
Утро вторника Китти встретил с глазами, опухшими от ночного чтения всяких энциклопедических статей о доминантных генах, женщинах и метках. Лопнувшие капилляры, фиолетовые залежи усталости на веках и пара сброшенных килограмм — казалось бы, типичный портрет примерного, изголодавшегося по отдыху и бургерам студента архитектурного факультета, однако голова Верано была забита вовсе не учебой. — Выглядишь ты не очень, — фыркнул Лизз, вертясь у зеркала. Сам он источал уверенность и свежесть, ведь макет профессору Джефферсону был сдан и благополучно забыт. — Спать хочу, — пожаловался Китти, рухнув мокрым после душа камнем на кровать. — Нельзя. Сегодня профессор Гамильтон. Из всех преподавателей на факультете сверчок-стручок, а в миру профессор Гамильтон, Китти нравился меньше всего, хотя, по мнению Лизза, он донельзя напоминал профессора Адамса, такого же мелочного, злопамятного хама, придирающегося ко всем мелким помаркам. Две помарки — ошибка. Две ошибки — незачет. Сколько слез было пролито над кульманом, сколько джинс в молитве было стерто, сколько лбов было бито, однако дед к стенаниям студентов относился с той забавой, с которой обычно дети относятся к беспомощным котятам. Китти нехотя натянул на себя старую клетчатую рубашку и потертые джинсы — первое, что попалось ему на глаза в комоде. — Тц. — Не цокай, — любовно обняв соседа за плечи, проговорил Лизз и подхватил его тубус тоже. — Пошли, развеемся, заскочим в кофейню. Время еще есть. Но только они сделали шаг из комнаты, как перед ними из ниоткуда вырос Банни при полном параде: — Я смотрю, — глядя на них обоих снизу вверх, но при этом ничуть своего роста не стесняясь, проговорил он, — есть время развлекаться и ходить по кофейням, а готовиться к комиссии по этике и к балу — нет. — Господи, Банни, — закатил глаза было Лизз. — Не с тобой вообще разговаривают, молчи, Тикк, — сурово отрезал Банни. — Ты, — он указательным пальцем надавил на плечо Китти, и тот поморщился, — должен не просто все свои ответы на комиссии заучить, а чтобы от зубов все отскакивало, ясно? — Че ты паришься, Банни, ей бо… — Я тебе разрешал говорить, Тикк? Ты мне сам сказал, что виноват в этом деле. И тебе комиссию назначить? — Это мелочно, — скривился омега, но шаг назад все-таки сделал, оставляя растерянного Китти на растерзание товарища. В конце концов, он давал слово присматривать за Верано, но на крови в вассальной верности никогда не клялся. — Джейкоб тоже должен присутствовать на комиссии, ясно? Иначе тебя отчислят, лишат стипендии и заклеймят маргиналом. После этого дорога у тебя одна будет — в Калифорнийский университет. А ты сам знаешь, как там любят омег с восточного побережья. — Ты… — Китти набрал побольше воздуха в легкие, чтобы возмутиться, но Банни взмахом руки его перебил: — Выполнять мои задачи будешь здесь беспрекословно. Иначе и без комиссии вылетишь, ясно, Верано? Нашел время со своим хахалем трахаться. Учись, балбес, и к балу готовься. Я за вас с Нейтом ничего делать не буду, и президенту, и деканату сдам при первой же возможности. У Китти не хватало запаса бранных слов: — Да как ты только… — Я все сказал, — шикнул Банни и, не дожидаясь, пока тот придет в себя от такой неожиданной взбучки, поправив золотые локоны, элегантно спустился по лестнице с одной миниатюрной сумочкой подмышкой. — Не обращай внимания, — поддержал Лизз, хлопнув его по плечу. — Небось, снова один только сельдерей жрет.***
Вопреки собственному убеждению ранее, член у Нейта после того, как он на трезвую голову трахнул самого Верано, не отсох, не сморщился, а очень даже неплохо себя чувствовал, подстегивая хозяина вновь пристроить себя в сладкой тугой дырке. Желательно, в той же самой. А Нейт и не ожидал, как ему понравится. Казалось, шпала, она и на другом конце света шпала: ни жопы, ни бедер, худющий, словно голодающий помойный кот, — а такая омежка в спальне, что Нейт с утра выцветшими полосами на своей спине любовался и медленно, растягивая удовольствие, надрачивал каменный стояк, представляя именно Верано. И длинную шейку с ровной меткой, и километровые ноги, красиво лежащие на его плечах, и не такую уж и лягушачью морду — симпатичное лицо со своеобразной изюминкой. И когда Нейт его на заднем дворе кампуса увидел, шутливо толкающимся с Лиззом, в нем не отвратило ничего, даже растянутая, явно заляпанная краской с чернилами рубашка вековой давности и собранные в пучок волосы. Наоборот, альфа внутри него рвался к этому переростку, подначивал провести языком по метке, вызывая дрожь во всем теле, и заклеймить своими феромонами, чтобы никто не решил, будто бы этот омега свободен. Тц! Что за херня порой в голову лезет! Самое приятное во всей этой ситуации это то, что их вражда практически сошла на «нет», уступая безобидным обоюдным подъебкам. Знал бы, что так будет, трахнул бы его с узлом еще при первой же встрече. — Ты! — крикливый голос Банни заставил Нейта закатить глаза. — Один на стороне ебется, другой хуй пойми чем занимается, — растрепанный и злой, он спускался с пригорка по мощеной дороге ночной фурией, готовой вцепиться любому в глотку. Огромный шифоновый бант на бежевой блузке с развевающимися по ветру лентами никак его образ не сглаживал. — Сегодня репетиция, ясно?! Финальное утверждение проекта! И мне похуй, какие у тебя там дела! — Я… — Молчать! — рявкнул Банни и для пущей убедительности притопнул ногой в изящных бежевых туфлях. — Благодарите высшие силы, что наш зал еще не смыло. — А могло? — хмыкнув, поинтересовался Нейт. — Могло! Могло крышу сорвать! А вы, как всегда, недоступны были! — Банни бы бросился на него, словно бешенный кролик. — Сегодня в три в зале! И ни минутой позже, иначе звоню декану! Нейт хмыкнул, смотря ему, гордо дефилирующему, вслед. Что и говорить, а у Банни было все то, чего не было у Верано, но последнего Хаддам хотел до сих пор, а первого обходил за километр. Знакомый радостный смех отвлек его от созерцания туго упакованной в кожаные штаны омежьей попки, к которой он не испытал ничего, что было бы похоже на возбуждение или восхищение со смятением. Нейт поднял голову и на мгновение задумался: сломать эту руку, беззастенчиво лапающую Верано за талию, перед Национальным чемпионатом или все-таки дождаться кубка и изуродовать мудака после, не подставлять, так сказать, всю команду? А может просто-напросто забрать Верано с собой в Турцию?***
Говорят, ищущий всегда найдет, но свою совесть Китти растерял окончательно. К ней не воззвал даже Джейкоб, сладко чмокнувший в скулу и совершенно недвусмысленно прижавшийся бедрами, моментально затащив на задний двор, на веранду кафетерия, и вручив ароматный горячий кофе. Альфа хотел продолжения того утра, однако говорил намеками, прозрачными и не очень, отчего омеге было легко играть роль недогадливого дурачка и сводить все к веселой шутке, а порой и вовсе игнорировать. Вот бы исчезла метка! Вот бы исчез Хаддам! Вот бы и Джейкоба тоже не стало! Тогда бы Китти зажил, как раньше. — Он мне сегодня всю душу выел, — за неимением других тем для разговора, Верано без зазрения совести жаловался на Банни. Он, кстати, тоже мог исчезнуть со всеми впридачу, Китти только обрадовался бы. — Мелкий… мелкий… — он едва не сломал в руках рапидограф, разрисовав белый картонный стаканчик цветочками. — Змея! Прости… тебе, наверное, уже надоело? Мне бы надоело, — пробубнил омега, тяжело вздыхая. — Просто… просто так много навалилось… Извини. Рассмеявшись, Джейкоб убрал с его глаз прядку отросшей челки, заправив за ухо. — Не извиняйся. Приятно узнавать о тебе что-то новое. У Китти от собственного гадства аж дыхание перехватило: — Н-нет… ты ч-что… — однако ни раскаяния, ни стыда он все равно не чувствовал. Вот же гадина! Кувыркался всю ночь с другим альфой, а теперь в эти честные светлые глаза смотрит и даже не краснеет? Китти затеребил стаканчик обеими руками, нога его непроизвольно задергалась. — Не переживай, — вновь мягко произнес альфа и положил свою ладонь поверх подрагивающей от стресса омежьей. — Банни и вправду тот еще… Китти решил подсказать: — Мудак? Козел? Улыбка Джейкобу шла и, в отличие от нейтовской, не казалась надменной: — Сложный персонаж. В его устах это звучало распоследним ругательством прямиком из геттовского Бронкса. Китти понравилось. — А что у вас про него говорят? — деланно улыбнулся он. — Только не то, что он красивый. И без того видно! — С ним считаются. — То есть уважают? — вмиг поник омега. — Не уважают и не боятся, а считаются. Это что-то между. Как раз для таких, как он. — Двуличных змей? — За что ты его так не любишь? — не выдержав, вновь рассмеялся Джейкоб, и Китти в который раз подумал о том, как редко слышал от Хаддама искренний смех. — Долгая история. — Вы ходили в одну школу? — Тц, полагаю, история не такая уж и длинная, — Китти прикусил нижнюю губу с досады, и тут его осенило. — А ты с… Хаддамом… вы друзья? — Не сказал бы, — честно пожал плечами Джейкоб и переплел свои пальцы с его. — Мы хорошо ладим. В одной команде. Но… Мы не друзья. Товарищи, я бы сказал. — Почему? — Ну… Нейт сложный человек. К тому же доминантный. На своей волне, в общем. Ты и сам с ним… не в лучших же отношениях. Вы каждое собрание собачились так, что потом еще неделю слухи не стихали. Китти поспешно отвел глаза, едва не вырвав свою руку из нежных ладоней альфы: — Сейчас все хорошо… Джейкоб особо спорить не стал: — Если хорошо, то я рад. Но будь начеку, — и добавил осторожно, будто пробуя на вкус, через весь стол наклоняясь к замершему было с выпученными глазами Китти, — детка. Неожиданный поцелуй омегу застал врасплох, и он не придумал ничего лучше, как полузадушенно мявкнуть в губы, покраснеть и, сославшись на неотложные дела, сбежать, чувствуя непонятное жжение в области шеи и глухое отвращение к самому себе.***
Банни репетировал с оркестром. Не хватало только парочки духовых и парня с градостроительного, отвечавшего за виолончель. — Явился, — недовольно засопел этот разукрашенный карась, жестом приказывая играть дальше, не отвлекаться на каких-то там Верано, и Китти, решивший, что за сегодняшний день он перенес если не все египетские казни разом, то точно половину, в долгу оставаться намерен не был: — Явился, — кинул он под сцену свой рюкзак и тубус, машинально вытирая рукавом блестящие губы. Банни только сильнее нахмурился. Кажется, даже воздух между ними заискрился молниями. — Проект принес? — наседал говорящий таракан. — Принес, — надменно поджал губы Китти и сложил руки на груди. Сердце колотилось где-то в горле, и думалось вовсе не о гребанном проекте, а о том, почему Джейкоб вообще решил его поцеловать средь бела дня? Разве Китти как-то своим поведением показал, что он хочет поцелуев? Нет. Разве Китти словами просил его себя поцеловать? Нет! И это при всех! Он даже краем глаза заметил под сенью плакучей ивы удивленного профессора Адамса, замершего с ложкой супа у рта. — Показывай. — Ты нам помощник, а не шеф. Пока Хаддам не придет, ничего показывать не буду, — брякнул с дуру Китти. Банни зло прищурился, и кто-то из скрипачей, дрогнув на мгновение, ужасно сфальшивил. — Эй! Я сказал играть дальше! — рявкнул он, обернувшись. — Играем, играем! Пример с Верано и Хаддама не берем. Играйте! — Китти сморщился: аки безмолвные рабы на галерах в вечном пользовании у театрального кружка. — Кто снова фальшивит! И даровали же свыше этой змее подколодной, этому мутанту тараканистому все, кроме роста: и кукольное личико с озорным прищуром светло-голубых глаз, и пухлые губки-бантики, и изящный изгиб талии — все, казалось, в Банни было идеально. Вот его и надо при всех целовать! А Китти не такой! Его нельзя целовать при свете дня, на заднем дворе кампуса, на глазах у толпы… Его вообще нельзя целовать. «А Хаддаму можно?» — прошептала омега внутри него, и Китти побелел. — Снова лаетесь? — прежде, чем он осознал собственную мысль, Нейт повис на нем, совершенно неожиданно подкравшись сзади и обняв одной рукой за острые плечи. Вмиг даже дышать стало легче. Непонятно, правда, отчего. Хаддам фотосинтезу приучен не был, наоборот, только и делая, что распространяя горький запах духов да феромоны. — О! — моментально почуяв свежую кровь, Банни развернулся на каблуках. — Явился! — Че делать-то надо? Китти нахмурился: хоть Нейт и выглядел веселым, что-то в его взгляде казалось ему предвещающим недоброе. — Для начала проект предоставить. Эй, Верано! — Тц, — цокнул языком Китти, нехотя разворачивая из тубуса ватман и не понимая, почему только и делает, что все подчиняется. То командовать собой дает, то целовать разрешает! — Вот! Вот! Господи… Рисовал весь день у Гамильтона. Даже «хорошо» получил. — Нас твои оценки не особо интересуют, — нахмурился омега, ловко спрыгивая со сцены и втискиваясь между Нейтом и Китти. Альфа убрал руки в карманы, но от Верано не отошел и, просверлив в макушке Банни огромную огненную дыру, недовольно фыркнул. — Суешь везде свой нос. Тот пренебрежительно смерил его взглядом: — Кто бы говорил. Ну… Выше держи! — Китти догадывался, что Банни полноту проекта оценить не в состоянии, но растерянность в его глазах все равно удивила. Столько лет, пусть и на ландшафтном дизайне, а не знать совсем уж основных основ? Немыслимо! Лентяй! — Нормально. Займитесь зонированием, пока мы порепетируем. — А мерить все как…? — обманчиво весело ухмыльнулся Нейт. — Рулеткой, — фыркнув вновь, Банни скорчил рожу. — Берете. И… — Рулетите, — Хаддам улыбнулся практически обезоруживающе, но на спесивого омегу это не подействовало совершенно никоим образом. Зато сердце Китти пропустило удар.***
— Держи ровнее, — зашипел он, помечая мелом мармеладную бочку. — Куда ровнее? — огрызнулся Хаддам, сморщившись на чересчур громкие и резкие удары барабанщика. — Выше. — Так? — Левее. — На. — Вот, да. Правильно. Пятьдесят пять… Китти раскорячился и очертил мелом круг. — Будка для французской выпечки, — пояснил он. — Смотри, пентаграмму не нарисуй, — Нейт гипнотизировал то и дело оголявшуюся омежью поясницу, думая о том, почему сбежал в обед прямиком в актовый зал, хотя все утро мечтал подразнить Верано перед Джейкобом, вновь увидеть его побледневшее в ужасе лицо и порозовевшие скулы. — Тц, ад и без того пуст, ты-то здесь. Шекспиром Нейта пытали еще в Турции — он мог избранные монологи наизусть продекламировать. — Какие мы образованные, — сморщился альфа, переключаясь на пляшущего на сцене под музыку Банни. Пел он действительно сносно, практически профессионально, и выглядел на твердую десятку, а все равно было интереснее разглядывать замученного разлиновкой пространства Верано. — Ничего не болит? — А должно? Ровнее держи! — Китти нахмурился, расписывая на стенах, где именно должны висеть постеры с видами итальянских пицц. — Ну… ты так стонешь, ощущение, что сейчас жопа отвалится. В полумраке актового зала зеленые глаза Китти опасно блеснули белым. — Ты же сказал забыть, — угрожающе прошептал он одними губами. — Я сказал, кхм… я сказал: никому ни слова, — Нейт потянул на себя металлическую ленту, но Китти с места не сдвинулся, только щелкнул кнопкой — метража хватало, в рулетке было десять метров, как никак. — А я думаю, мы просто удовлетворили свои биологические порывы. И, как видишь, все верно. Между нами связь. Биологическая. Не духовная. — Так называемые порывы, — Нейт прислонился к стене одним плечом и скрестил руки на груди, — будут до тех пор, пока ты метку не удалишь. Стоит ли отказываться? Бросай Джейкоба, давай трахаться. Китти посмотрел на него, как на полоумного, передернув плечами: — Еще чего. Про меня и Джейкоба весь университет знает. На комиссии до метки докопаются… — Сдалось тебе это о-братство, Верано, сейчас не двадцатый век. — Это таким, как ты, легко говорить. — Таким, как я? — удивленно поднял брови Нейт. — Богачам. — И это говорит мне человек, на заднем дворе которого целый теннисный корт? — Это не мой теннисный корт. — А чей? — усмехнувшись, Нейт покачал головой. — Дяди, — Китти отвернулся к стенке, вмиг становясь серьезным. — А потом кузенов. У меня ничего своего нет. Альфа внутри Нейта возмутился: а он разве не лучше какого-то там корта? Весь его! Тц! Что за бред! Нейт сам по себе и принадлежит только самому себе. Верано просто угораздило его метку заиметь, никто из них, если вдуматься в ситуацию, не виноват, а значит есть два выхода: или страдать, или от всей этой истории получить хоть каплю наслаждения. А кто любит страдать? — Ой ли, тебя разве только в жопу не целуют, — фыркнул он, переставая подпирать стену и подбираясь к чертящему на стене пунктирные линии Китти. — Бросай Джейкоба, — прошептал он ему чуть ли не в ушко, отчего омежьи плечи дрогнули, а в груди расплылось тепло. — Я тебе и на комиссии помогу. — И к-как ты с-себе это представляешь?... — Китти даже не попытался вырваться из цепких пальцев, сжимающих его талию. — В подробностях. Резкий окрик заставил Нейта дернуться в сторону: — Вы чего там шушукаетесь! — истерично завопил в микрофон Банни. — Работайте, а не разговоры разговаривайте! Тц! Ну, что за змея, подумал Китти.***
К сорока годам Оливер Инверн-Верано неожиданно разочаровался в кофе и стал предпочитать черный чай с лимоном, чем поверг своего секретаря в глубочайшую депрессию — бедняга решил, что у босса рак и настало время отказаться от всего вредного. В то, что чай сам по себе был не полезнее натурального кенийского кофе с нотками цитруса и винограда (а именно такой сорт Оливер и предпочитал), омежка верить наотрез отказывался. Однако проходили недели и даже месяцы, а шеф не худел, не лысел, даже наоборот, лучился счастьем, и секретарю пришлось свои прогнозы по дате похорон любимого руководителя пересмотреть. — Удивительно, — Сэбрин, личный секретарь Дика Верано, а заодно и глава профсоюза офисных менеджеров, помешал малюсенькой ложечкой кубик коричневого сахара в фарфоровой чашке с капучино. — Как вы его еще терпите, мистер Инверн-Верано. — Он просто слишком впечатлительный. — Это теперь синоним к слову «тупой»? Оливер посмотрел на него укоризненно, как обычно смотрят отцы на нерадивых детей. Но что могло подействовать на школьников, на Сэбрина перестало действовать еще в детском саду. — Что? — спросил он, идеально ровно выпрямляя спину. — Я могу это ему в лицо сказать. — Господи, прекрати. Я просто тебе жалуюсь за обедом. Поговори с ним. Я уже не знаю, как его успокоить. Стоит моим привычкам поменяться хотя бы на пару пунктов, как он уже ищет объяснения в медицинском словаре. — Удивительно, — вновь поджал губы Сэбрин и, повернувшись к панорамному окну, выходящему в спальный район Манхеттена, сощурился. — Кажется, мне мерещится… но это разве не Тейлор? Нахмурившись, Оливер проследил за его взглядом. Из здания напротив, готического особняка девятнадцатого века, на первом этаже которого располагалась приемная самого известного адвоката по имущественным делам, выходил не кто иной, как Тейлор Сол-Верано собственной персоной, казалось, совершенно за эти годы не постаревший.