Спонсор

      С того утра, когда Ванечка проснулся в чужой квартире с похмельем, проходит двое ничем не примечательных суток.       А потом Ваня обнаруживает себя на борту рейса Москва-Париж, на минуточку, не где-нибудь в хвосте самолёта, около толчка, а в самом настоящем бизнес классе. Они с Серёжей делят одну пару наушников на двоих, причём, тот совершенно непринужденно держит его за руку, будто ничего такого в этом жесте нет, и смотрят старый голливудский фильм, пока за иллюминатором проносятся сотни километров.       Ваня не против такого расклада событий. В какой-то момент даже сам перехватывает чужую ладонь и переплетает их пальцы, мило улыбнувшись Серёже.       Что между ними? Просто общение или…       Ваня в бизнесе ещё ни разу не летал, его до глубины души тронули круассаны с творожным сыром, свежая пресса, удобные кресла и даже наличие душевых ещё в зале ожидания повышенной комфортности. Пока он не переставал удивляться каждой мелочи, Серёжа работал, что-то печатал в своём макбуке и умилялся с реакции парня на уже привычные для него самого вещи.       Париж встречает теплым весенним полуднем, буйством красок и цветущих каштанов, уличными музыкантами и тонким цветочным ароматом в воздухе. Ваня говорит Серёже о том, что романтизировать город — идея не из лучших, но Серёжа вместо ответа ведёт его гулять в парк Андре Ситроена, и впечатлительный Ваня отрекается от всех своих слов. Здесь нереально красиво.       Серёжа увлеченно рассказывает, что искусственные ручьи засеянной травой центральной эспланады, вообще-то, впадают в Сену, говорит про сад Движения, сад Мхов и сад Метаморфоз, олицетворяющий алхимическое превращение свинца в золото.       Ваня ходит за ним едва ли не с открытым ртом и не перестает удивляться, откуда кучерявый столько знает о культуре Парижа.       Теперь Ваня понимает, почему Эренбург писал «увидеть Париж и умереть» — после того, как он целый день впитывал в себя атмосферу возвышенности соборов и дворцов, посидел в небольшой уютной кофейне на пересечении улиц и сделал множество красивых фотографий мест и человека, который его в этот город привёз.       — А ты говорил, дома заебись сидеть, — смеётся Сережа, когда под вечер, нагулявшись по парку и знаменитым улицам Парижа, оба наконец доползают до номера в отеле.       Первым делом Ваня падает лицом в подушку на кровать и раскидывает руки. Серёжа воспитанный мальчик, позаботился снять номер с двумя раздельными кроватями, чтобы никого не смущать, ну что за кудрявое чудо?       — Дома заебись, а разница знаешь, в чём? — бубнит в ответ Ваня куда-то в подушку, — если я выйду из дома в Москве, то за дверью на улице не Париж будет, а станция метро Бульвар Рокоссовского. Лучше уж дома посидеть при таком раскладе, — он усмехается, переворачивается на спину и приподнявшись на локтях, смотрит, как Серёжа закалывает волосы в пучки.       Тот ловко скручивает пряди в гульку и перевязывает резинкой сначала с одной стороны, затем то же самое проделывает с оставшимися волосами с другой стороны.       — Ну а у меня ВДНХ будет, и что, плохо что ли?       — Тоже мне, сравнил, — фыркает Ваня, — на Рокоссовского так-то похуже, чем на ВДНХ.       Тогда Серёжа расплывается в загадочной улыбке подходит к окну и произносит:       — Не, Ванюш, это всё хуйня. Лучше сюда посмотри, — и с этими словами распахивает шторы.       За окном сотнями огней сверкает и переливается настоящая Эйфелева башня. Причём, так близко, кажется, руку протяни — и вот она, совсем рядом.       — Охренеть, — Ваня забивает на усталость и подскакивает к окну, восхищенно рассматривая ночной пейзаж с самой известной достопримечательностью Франции, — охренеть! — это и впрямь единственное, что вертится сейчас на языке при виде величественной красоты башни.       Серёжа мягко касается ваниного плеча и тепло улыбается.       — Всё для тебя, солнце моё.       И Ваня счастлив, словно ребёнок, по-детски, искренне счастлив быть здесь и сейчас. С человеком, подарившим ему эмоции.       Они ужинают прямо в номере, потому что обоим уже лень куда-то выходить, снова болтают и Серёжа наконец рассказывает что-то о своём детстве, о том, как в школу пошёл, как первую двойку по матеше получил и о том, как мама его шнурки завязывать учила. Ваня слушает очень внимательно, потому что, ну когда ещё такое будет?       Он тоже делится, вспоминает, как отец из семьи ушёл, когда ему четыре года было, а маленький Ванечка всё никак понять не мог, куда делся папа и почему мама ругается и плачет.       Они молчат какое-то время, потому что для Вани это не особо приятная тема. Серёжа понимающе по руке его гладит, а потом предлагает выйти на балкон. Ваня соглашается.       Ночной парижский воздух веет прохладой и свежестью. Ваня опирается на перила и долго смотрит на залитый огнями город, на звёзды и полную луну в небе, прислушивается к отдаленной мелодии где-то внизу.       — Ванюш, — тихо зовёт его Серёжа.       Он оборачивается, вопросительно глядя на кучерявого.       — Покурим?       В руках у Жожо определенно не обычная сигарета и даже не ашка, которые он курит почти каждую свободную минуту.       Ваня колеблется.       — Я, эм… Я не уверен.       — Боишься?       — Нет, просто… Просто я никогда не пробовал, ну…       — Что не пробовал? Курить?       — Как раз-таки курить я недавно бросил. Я говорю, что не пробовал…       — Траву, я понял. Это совсем не страшно, даже круче, чем обычные сиги, к тому же, не вызывает привыкания, — Серёжа вертит в руках зажигалку наготове и, кажется, только ждёт одобрения Вани.       Ваня взъерошивает непослушные русые волосы и неуверенно пожимает плечами.       — Давай, если тебе хоть что-нибудь не понравится, мы не будем продолжать?       — Ладно, блин, иди нахуй, кучерявый, не боюсь я ничего, — наконец он сдаётся, неуверенно откидывает волосы с лица и право раскурить косяк всё же оставляет за Серёжей.       Серёжа с этой задачей справляется довольно быстро, делает затяжку на пробу, выдыхает и протягивает Ване.       Ваня вдыхает дым, который кажется чуть тяжелее табачного, через нос выпускает обратно.       Говорят, травка на вкус сладковатая, но это неправда: она немного горчит на языке и заполняет лёгкие, согревая гортань. Накрывает от неё тоже не сразу: косяк раскуривается ими наполовину, как Ваня чувствует, что ему становится веселее и легче.       По телу жидким золотом по венам и артериям разливается спокойствие и беспечность. Всё вокруг кажется чуть проще и забавней, и Ваня смеётся искренне, а с чего — сам не понимает. Серёжа в ответ улыбается мягко одними уголками, берёт его за руку, чтобы тот вдруг не пострадал, хоть и знает, что такого эффекта не будет от обычной травы. Но его забота и беспокойство приятны — так о Ванечке заботились лишь в далёком детстве, где всё было чуточку грустнее, чем хотелось бы.       Он смотрит на Серёжу — его растрепавшиеся волосы и запутавшиеся кудри, черты лица, блики башни в отражении глаз и его — ванино — лицо. Так близко, так интимно, так…       Серёжа делает последнюю затяжку.       Ваня подаётся вперёд — право, совсем немного — и впечатывается своими губами в его, руку одну запускает в волосы и оттягивает назад, чувствуя, как кудрявый в губы ему улыбается и рот приоткрывает. Дым оседает на языке и горчит, но это и неважно, пока Серёжа отвечает ему и углубляет поцелуй — французский, какая ирония, — и Ваня впервые чувствует такое наслаждение.       Сбоку них мерцает тысячами огнями Эйфелева башня — одно из самых известных архитектурных мест.       Но глаза Серёжи, смотрящего на Ваню, сияют ярче.