О тараканах в голове

«Волосы на затылке слишком короткие.» Странная мысль, промелькнувшая в голове у Уитли, согнувшегося над раковиной в ванной. Длиннопалая непослушная ладонь обвила сзади шею и потирала неровную кожу. О наличии уродливых шрамов у самого основания черепа он и не подозревал, пока в первый вечер его сознательного пребывания в собственном теле Челл вдруг молча не остановила его за плечо и не коснулась осторожно рукой его шеи. Практически в том же месте, где у твердосветового аватара был аккуратно запрятан порт, у его человеческого тела в наличии были крайне неаккуратные швы, затянутые явно без каких-либо мыслей об эстетике, чисто чтобы остановить кровотечение. Перенос в новое тело всегда сопровождался острой болью где-то позади глаз(а). Он думал, что, может, это просто какое-то случайное место где вся его нервная система вдруг решает на несколько секунд устроить истерику. Но, как оказалось, это была фантомная боль, отголосок того первого раза. Когда, надругавшись над природой и моралью, его душу бесцеремонно вырвали из собственного тела. Для этого им пришлось подвести электрод напрямую к стволу головного мозга. Он вспоминал те маленькие обрывки событий того дня с чистым первобытным ужасом. Если бы конкретно ЭТИ воспоминания таки стерлись когда он пришел к Гаррету с ноутбуком и проводом той ночью, он бы ничуть не пожалел. Скорее, жил бы в счастливом неведении. Но мозг решил не вспоминать эпизодов из его детства, лиц родных людей и друзей, решил не вспоминать хороших вещей, коих в его жизни наверняка хватало. Единственный проблеск молодости, который хранился где-то в дальнем уголке избитого и изорванного как бумажка в шредере сознания — звук бьющихся об бетонную набережную волн залива, имени которого он не помнил, гомон людских голосов, смех и висящий в воздухе какой-то сладковато-удушающий запах, от которого хотелось кашлять, но который невозможно было не втягивать легкими до упора. Он не знал, сколько ему было лет, кто были все эти счастливые люди вокруг него, но был уверен, что это воспоминание всплыло откуда из молодости. Зато мозг решил с практически фотографической точностью и полным спектром ощущений запомнить, как руки и ноги крепко привязаны ремнями к кушетке, как перед лицом в мертвенно-голубом свете люминесцентных ламп поблескивает стерильная плитка, а голову сзади прошибает такая невыносимая боль, что не хватает сил даже вздохнуть, чтобы закричать во всю глотку. К черту анестетик, подумали они. Во время сложной операции на мозге пациент должен оставаться в сознании — даже опытный нейрохирург так скажет. Только вот ребята из Aperture — не нейрохирурги. Это беспринципные мясники. Им нужно содержимое черепной коробки в оцифрованном виде, и им все равно, какого мнения сам владелец этой самой коробки. Если затянуть ремни покрепче выйдет дешевле чем доза лидокаина — они с радостью чутка сэкономят, ведь подопытный все равно не умрет от этого. Ну отключится от болевого шока, но это не важно. После завершения процедуры швы наложили неаккуратно, небрежно, наспех, исключительно чтобы не допустить попадания инфекции. Уитли иногда задумывался, почему они законсервировали его ставшее по сути просто пустой оболочкой человеческое тело. Почему не избавились, не сожгли в доменной печи? Как они собирались его использовать? О таком ему и думать было тошно. Но, с другой стороны, он был несказанно рад, что оно умудрилось сохраниться даже после всего того дерьма, что произошло с комплексом. Конечно, качество оставляет желать лучшего. Но это лучше, чем просто перестать существовать. Он и думать не думал об этих рубцах, пока Челл не «нашла» их за него. А теперь в них стояло противное тянущее ощущение, не дающее ни на секунду забыть об их наличии. Боль была точно психосоматическая — доктор Диллон после осмотра заверила, что они давно надежно затянулись и расходиться и болеть там нечему. Но разве убедишь собственное подсознание в этом? Разумом-то понимаешь, что боли взяться неоткуда. Но вот то что стоит за этим сознанием — верить наотрез отказывается. Выходя на улицу, Уитли невольно подносил ладонь к затылку или сильно горбился, пытаясь спрятать шрамы в плечах. Кажется, никто кроме него не обращал на них внимания, но он совершенно не мог успокоиться и перестать думать. Это была как черная метка. Как вечное напоминание о том, почему он такой, какой есть. Челл заверяла, что стыдиться нечего. Но Уитли не до конца был уверен, стыд ли это. Скорее… страх? Что кто-то спросит, откуда эти отметины. И что однажды нервы сдадут и он устанет прятаться. Зайдя однажды к Гаррету по причине которую он уже не мог вспомнить, Уитли в разговоре с ним на несколько секунд отвернулся от него к зеркалу на стене. И мельком заметил, как взгляд Гаррета сосредоточился на его затылке. Он-то знал правду. И по нарастающей тревоге в его глазах Уитли понимал, что при виде шрамов тот лишь сильнее убеждался в том, из какого ужасного места им всем повезло выбраться. Они никогда не говорили об этом. Молчаливый обмен взглядами в отражении запылившегося зеркала в мастерской заменил тысячу слов. Водолазка и шарф стали для него спасением, когда спустя пару месяцев начало холодать и пришло время одеваться по-осеннему. Он не говорил Челл, что шрамы до сих пор его беспокоят, и убедил ее, что та психосоматическая боль оставила его. Не хотел, чтобы она волновалась. Волнение все равно не поможет решить проблему. Челл с легкой улыбкой говорила, что чувство стиля в его голове таки сумело сохраниться, когда он одергивал воротник длинного бежевого пальто и затягивал миловидный полосатый шарф под самым подбородком. Он в ответ отшучивался, а пальцами украдкой проверял, что шарф плотно закрыл ноющие швы. Шарф и вправду ощущался как универсальный щит от неуверенности в себе. Уитли даже стал значительно меньше горбиться и иногда забывал даже о мнимой боли — чувство защищенности от ткани вокруг шеи позволяло перестать круглые сутки думать о шрамах. Длинные полы пальто к тому же еще и нивелировали его внешнюю нескладность из-за высокого роста и длинных ног, на которых он до сих пор ощущал себя как на ходулях. Но об этом он не думал так много, как о своем затылке. Но к весне спрятаться от Челл с беспокоящими его мыслями все-таки не получилось. Когда соломенное гнездо на его голове, которое с натяжкой можно было назвать прической, еще и отросло, начав активно захватывать свисающей челкой его лоб, она начала настаивать на том чтобы подстричь это безобразие. Уитли избегал Челл с ножницами как кот, избегающий хозяйку со шприцем, но в конце концов она убедила его, что привести в порядок «макаронную фабрику» на голове очень даже не помешает. И тогда он озвучил свою единственную просьбу — не стричь сзади. Челл тогда отложила ножницы и просто молчаливо провела пальцами по шрамам — отчего Уитли невольно дрогнул и поежился. Тихо вздохнула и приобняла его за плечи, повернувшись к зеркалу в ванной, чтобы заглянуть в глаза через отражение. — Ты же говорил, что оно тебя больше не беспокоит. Он неровно вздохнул, положив свою ладонь поверх ее. — Не совсем. Ну, точнее… шарф определенно улучшил ситуацию. Но я не могу совершенно избавиться от мыслей об… — он описал рукой в воздухе непонятной формы фигуру и потер глаза, отодвинув очки на лоб. В тот момент всю его нервную систему будто прошибло высоковольтным разрядом от легкого ощущения ее губ, коснувшихся рубцов с такой нежностью и осторожностью, будто любое касание могло заставить старые раны открыться. Он смог только сжать зубы и шумно втянуть сквозь них воздух, борясь с непреодолимым желанием дернуться всем телом. Челл прижалась щекой к изгибу его шеи и они еще молча стояли так с минуту. Она обняла его за талию, а он нервно сжимал пальцами её маленькие, покрытые мозолями от работы ладошки, изо всех сил сдерживаясь от того чтобы вцепиться пальцами в затылок и закрыться так, как это только возможно. На ее правом запястье тоже были шрамы, от жестких и грубых фиксаторов портальной пушки. Были застарелые, едва заметные следы от ожогов и неровно зажившие ссадины на лопатках от жестких падений на спину. «Часть пятая» особенно сильно ее потрепала. Каждый раз, видя следы собственных деяний на ее теле, Уитли корил себя и думал о том, что никогда не сможет простить себе тех вещей, что натворил. У нее было больше шрамов, чем у него. Но она не обращала на них внимания и жила без мыслей о прошлом. Он бы хотел быть таким же, как она. Уметь отбросить все плохое назад и смотреть только вперед. Хотел бы, но не мог. У него даже нет десятой части от той силы воли, какой обладает эта женщина. Совершенно невероятная, сильная, выносливая и обладающая холодным разумом. Она была всем тем, чем он не был. На фоне того, сколько отметин на ее теле оставил комплекс, его шрамы на затылке казались чем-то ничтожным и незначительным. И впервые за все это время он постыдился того, что так зацикливается на этой проблеме. Он аккуратно взял ножницы с полочки под зеркалом и вложил ей в руку чуть дрожащими пальцами. — Можешь состричь все что считаешь нужным. Голос предательски дрогнул. Челл ничего не сказала, а лишь снова одарила его своей мягкой улыбкой и молчаливо принялась за дело. В конце, когда она позволила ему наконец встать и повертеться перед зеркалом, он машинально занес руку назад, ожидая нащупать там ничем не покрытые шрамы. Но рука коснулась оставленных нетронутыми отросших сзади волос. Челл, вышедшая на несколько минут из ванной, как он думал за метлой, чтобы убрать беспорядок на полу, вернулась с маленькой резинкой, собрала волосы на его затылке в маленький хвостик и аккуратно затянула. Стянутая резинка маленьким грузиком упала на кожу прямо над шрамами, и хвостик аккуратно закрыл их на всю длину. — Ты не должен терпеть, если тебя это до сих пор беспокоит, — тихо сказала она. — Значит, просто еще не время. Уитли лишь усмехнулся в ответ, теребя пальцами новообретенный хвостик. Ему совершенно точно было легко от того что волосы больше не лезут в глаза. Но еще легче было от того, что они остались без изменений на затылке, как бы защищая от дурных мыслей, что постоянно грозят подобраться сзади. Когда он будет готов, сам отрежет этот хвостик. А пока так. — Спасибо.