Позволь себе сложить оружие

Гарри не мог покинуть комнату. Ему никто этого не запрещал, но ноги не шли. Сейчас он отчаянно жалел о том, что Золотая клетка осталась у Драко — в душе была тёмная ночь. Тёмная ночь и пугающее своей желанностью одиночество. Драко оставил его в столовой. Его весомые в своём постепенном отдалении шаги, небыстрые, тяжеловесные, грубые, неумолимо утихали, и Гарри не знал, на что надеялся, когда смог, наконец, выдавить из себя причину всей этой некрасивой истерики: — Я испытываю отвращение к самому себе за то, насколько сильные чувства горят у меня к тебе, Драко! Этого так много в моей груди, что мне больно… Он не шептал, он скорее выстонал это признание, но Драко его, конечно, не услышал, предоставив справляться самому с этим смятением. Гарри ушёл к себе, и даже в пространстве своей спальни не мог заставить себя передвигаться. Стыд, тот самый, который он почувствовал во сне, не покидал его, и лишь теперь, в таком долгом одиночестве, он понял, о чём всё это. Он хочет быть с Драко. Встречаться — так ведь это называется. Он хочет его заботу, его тепло, да, но ещё и его руки, губы его мягкие, и тот трепет, что дарят его объятья. Не в защите, а в нежности. Но это же совершенное сумасшествие! То, от которого нет никакого лекарства… Противным голосом дяди Вернона в голове звучали давно прижившиеся там убеждения: «Геи — угроза здоровья нации!!! Разносчики СПИДа!!! Клякса на моральном облике общества!!! Такие отношения противоестественны, отвратительны!!! И это не лечится!!! Даже в психушке не лечится!!! И хотеть этого нельзя!!! Это извращение!!! Позор! Мерзота! Гадость!..» И Гарри признавал правоту этого давящего, полного ненависти к миру голоса, но его сердце сжималось от боли. Это же правда: природа создала его мужчиной, и он должен быть с женщиной. Должен от девичьих объятий таять, должен девичьи губы целовать и сердце должно биться иначе из-за девичьих ресниц. Должен! Но едва его мысли возвращались к Драко, он буквально тонул в воспоминаниях. Об их отношениях, об их дружбе, о тех чувствах, что обуревали им. И теперь понимал всё иначе — каждый свой взгляд, жест и комплимент, каждый учащённый удар сердца в присутствии своего покровителя. Когда в нём проснулась, наконец, эта чувственность, забитая годами истязаний, истощений и морального давления, он теперь понимал себя иначе. И Драко тоже понимал куда глубже, чем раньше. И хотелось обвинить его, хотелось заклеймить его этим уродливым словом, чтобы хоть как-то оправдаться в своих глазах. Это из-за него всё так, это Драко заразил его своей неправильностью! Но… Но это Гарри был тем, кто осрамил свои губы первым поцелуем с парнем. Что на него нашло? Как он мог… Круг за кругом он гонял в голове одни и те же мысли, о разном, но всё равно об одном — что вчера вечером творилось в его голове, что он такое говорил? Это всё неправда! Неправда! Но, нет — ощущения говорили о другом — в той беседке он был счастлив. Он трепетал и касался… И это было настоящее волшебство… Самообман — это то, что происходит сейчас… Сейчас он пытается заставить себя поверить, что те чувства в глубине, то эпохальное торжество всей его сути, когда Драко касался его губ своими, те эмоции были мерзкими, грязными, извращёнными… Но как в это поверить, если в душе поют ангелы от простого касания рук? Может, Драко подлил ему Амортенции? Как это должно быть? Как чувствуется зелье? Какова волшебная влюблённость? А какова настоящая? А может… Может, он влюблён? Это слово никогда не касалось его разума в личном контексте. Никогда. Они шутили, подглядывали за старшекурсниками, когда те украдкой держались за руки или целовались, и Рон даже подозревал однажды, что Флёр Делакур и есть та, которая пробудила в нём эту влюбленность… Но про себя так Гарри никогда не думал. И что, если то, что он чувствует к Драко — это она? Больная, извращённая, но настоящая влюблённость? В его жизни всё всегда шло не как у людей: без родителей, без семьи, с каким-то навешанным другими людьми ярлыком и без шанса на нормальную жизнь. Каковы были его шансы на нормальное счастье? На счастье в любви? Конечно, он не мог бы влюбиться, как все. Конечно… Он просто недостоин… В мыслях всплыло последнее приказание Лорда Малфоя: «Не смей так себя называть!», и что-то шевельнулось внутри в неповоротливом протесте. Он задумался, но сейчас вся его речь казалась какой-то высосанной из пальца мистикой, и все добрые, правильные, справедливые слова звучали издёвкой. А что бы сказал Лорд Блэк? Пусть с портрета, но здесь, в Мэноре, он был единственной сущностью, которая поддерживала его. Кто определяет человека? Он сам, или общество? Кто решает, что нормально, что правильно, а что мерзко? И вообще, ни разу, ни единого разу Гарри не подумал такие слова о Драко, ни в тот первый вечер, когда тот признался в симпатии, ни тогда, когда по случайности флиртовал с ним, вынуждая сдерживать свои желания, ни вчера в беседке. Драко он не считал мерзким, а его симпатию постыдной и отвратительной. Драко был прекрасен. Во всём, всегда, Драко Малфой восхитителен… Он… Он сказал, что Гарри уже сам взрослый и достаточно свободный, чтобы решать, кем ему быть, и чего хотеть… Как же разобраться? А может, он всё-таки не виноват, может всё-таки Амортенция? Даже эти десятки вопросов не заставили его пойти в библиотеку, и уж тем более к Финеасу. Гарри медленно раскручивал это торнадо из ненависти к себе, оберегая домовиков, сад, особняк и Арабеллу от той черноты, что клубилась в нём, добровольно став заключённым собственной спальни. Он задремал, измученный своей головой, а очнулся, когда почувствовал странные волны магии, будто поместье боролось с чем-то, и сразу же увидел Типпи: — Дорогой гость Хозяина, прошу вас, Хозяин просит, — домовик задрожал и выдал всё же правду — Хозяин приказал вам оставаться здесь! — эльф стенал, он крутил уши, трясясь от страха. Гарри моргнул, сбрасывая дремоту. Ему было трудно дышать, а всё нутро бурлило, охваченное предчувствием чего-то ужасного. Его собственные страдания показались ничтожной глупостью — дом в опасности! Дом — не здание, не сад, — Драко… Драко в опасности! Он чувствовал, что что-то не так, и что бы там ни приказал Драко, он никогда бы не смог оставаться в своей комнате, зная, что может хоть чем-то помочь. Вопреки всем мольбам и слезам верного эльфа, Гарри медленно открыл дверь и выглянул в коридор. Тишина была обманчивой, он кожей ощущал трепет от стен дома. Это чувство гнало его вперед. Внезапно до его ушей долетел страшный вопль, полный страданий и боли. На мгновение его сковал ужас, но страх за Драко не позволил ему замереть. Он не помнил, как сбежал вниз, как резко остановился перед дверями гостиной, увидев Типпи с широко расставленными лапками, только заледенел изнутри, когда сквозь вопли услышал до жути знакомый голос: — Щенок, ты ведь больше других знаешь о том, с кем собрался тягаться… Что могло дать достаточный повод, чтобы ты решился на такой бесславный конец своей жизни? Гарри оказался захвачен в плен собственной памятью: он словно нырнул в прошлое, перенёсся на то самое кладбище — раненый, побеждённый, униженный; ничего не представляющий из себя и не значащий. Каждая клетка тела будто налилась свинцом и закаменела, не давая возможности ни думать, ни двигаться. Гарри вновь переживал тот ужас, который, как ему казалось в последние месяцы, он давно оставил в жуткой, холодной камере Азкабана, вместе с последним сном о Волдеморте. И даже его образ в воспоминаниях из омута не так его тронул. А сейчас Волдеморт здесь и пытает Драко. За что? Зачем? Драко же служит ему! Он же так рисковал с этим заданием! И снова Гарри не может ничего сделать — настолько беспомощным и мелким он ощущает себя. Горло болит и дерёт, словно в нём песок, его крупно трясёт. Он возвращается назад из глубин своей памяти в реальность от того, что коготки Типпи до боли впиваются ему в предплечье. Он находит себя задыхающимся от слёз. Он ужасно напуган присутствием Тёмного Лорда в Мэноре, но, как оказалось, самое страшное — это то, что Волдеморт может сделать с Драко. То, что он может забрать ещё и его. Это осознание обладает головокружительной мощью — сейчас ничего не имеет значения большего, чем жизнь его спасителя и покровителя. Каждый его крик проходит острым лезвием по сердцу, вызывая физически ощутимую душевную боль. Раздумывать здесь не о чем — он врывается в гостиную и загораживает собой лежащего на полу Малфоя, принимая устойчивую стойку с широко расставленными ногами и сжатыми кулаками, ужасаясь внутри, каким бледным и сокрушённым сейчас выглядит его Драко. — Посмотри, юный Лорд, кто это тут у нас, — Министр презрительно усмехается — и это так знакомо, Гарри видел уже эту усмешку, но главное, Тёмный Лорд прекратил пытку. — Сам «герой» почтил нас своим присутствием. — Гарри, нет… — едва шепчет Драко. Зрение подводит, никак не желая фокусироваться на фигурах перед ним. Всё тело выжигает невыносимая боль, мешая мыслить. — Ты смешон в своей дурацкой решительности, ты знаешь? Мальчик, который выжил… И что ты планируешь? Без палочки, без сил, — Тёмный Лорд насмехается, но это не важно. Драко хотя бы на несколько минут выпал из поля его внимания. — Я… — язык не слушается. Да и что можно сказать? Но вопреки сдавливающей панике и страху, Гарри наконец произносит, зная, что это глупо, но чувствуя каждое слово душой, — Я не позволю… — и уже более уверенно, — Лучше убей меня! — О, как благородно! — Тёмный Лорд презрительно, словно нехотя смеется. — У меня более интересные планы. Знаешь ли, дорогой Лорд Малфой… — Министр держит небольшую паузу, — ни одни ментальные щиты не выстоят перед Круцио. Поэтому сейчас мы с твоим щенком прогуляемся в шифоновую гостинную, — Тёмный Лорд заставляет Гарри следовать за ним, превращая тело парня в безвольную куклу, но главного «герой» достиг — Волдеморт игнорирует всё ещё валяющегося на полу Драко и его попытки встать. Их путь по коридору кажется вечностью. У него не хватает сил вырваться из магических тисков, но это не Империо, и кажется, что Министр забавляется его попытками сопротивляться, поэтому и не применил Непростительное. Всё естество Гарри рвётся обратно к Драко, он снова испытывает животный страх, но теперь не за себя. Гарри страшно потерять своего покровителя и друга. Это не повторение истории с Седриком — потерять Драко на собственных глазах — Гарри этого не выдержит. Буквально, он не сможет этого пережить. Тёмный Лорд ненадолго задерживается перед дверями шифоновой гостиной, а потом взмахом руки картинно распахивает их. Гарри скорее видит, как раскрывается от вдоха грудная клетка, чем слышит этот вдох, но у него создаётся впечатление, что Волдеморт принюхивается. Напрасно, Гарри десятки раз замирал здесь, пытаясь уловить отголоски магии или хоть какие-то элементы ворожбы — пока он разбирался со своей магией, начитался и напробовался всякого, — но никогда ничего не чувствовал. Тёмный Лорд, конечно, опытнее и сильнее, но даже Финеас сказал, что это не заклинание и не чары, если Гарри и с Серебряной стрелой — старинным артефактом, который Драко позволил ему изучить, — не смог уловить поток. Возможно, время для Гарри текло иначе, возможно, он слишком сильно устал, пытаясь сбросить путы, но этот странный процесс принюхивания закончился для него словно через час. Но вот Министр медленно переступает через порог, широко расставив руки и медленно изучая потоки помещения. Он «просматривает» стены, считывает их воспоминания, зная теперь, что хозяин Мэнора провёл здесь очень много времени, но не видит опасности. Гарри тоже не видит её, но внутренне будто успокаивается. Будто чувствует, как успокоился Драко от того, что монстр переступил порог этой гостиной. — Я разочарован, — шипит этот монстр, осматривая комнату вновь и вновь. — Твой хозяин так не хотел, чтобы я сюда пришёл, так отчаянно скрывал в своей голове эти воспоминания, так прятал от меня эту вашу «шифоновую гостинную», — спасибо, кстати, за показанный путь, — Гарри от понимания, что именно он привёл сюда незваного гостя, закусывает губу от досады, но внутри — снова внутри — понимает, что всё хорошо. Правда, всё хорошо… — Я не знаю, чего я ожидал. Вы пара жалких ничтожеств… А твой хозяин ещё и предатель. Он посмел подумать, что умнее меня, саботируя задание, пренебрегая всеми благами и оказанной ему честью… Гарри скован у входа, он смотрит на своего будущего убийцу, сжимаясь от ужаса, невольно переживая дежавю — он старался забыть, стереть из памяти эти ужасные мгновения на кладбище, но там всё произошло слишком быстро. Волдеморт словно читает его мысли, насмехается, и бьёт точно в цель, и теперь это действительно ранит: — Ты был виноват в смерти того ученика, сейчас же ты станешь свидетелем смерти своего жалкого хозяина. Последние слова отзываются громогласным эхом в голове у Гарри. Зрение сузилось до фигуры врага, словно кто-то накинул шоры Арабеллы на зелёные глаза, а всё остальное вокруг померкло. Только красные жуткие огни ужасающих провалов глазниц горят перед ним. Всё нутро Гарри взбунтовалось, магическое ядро разгорается пробудившимся вулканом. Он убил его родителей. Его псы убивали втихаря всё то время, что он пытался возродиться. Он использовал, принуждал, измывался… Он лишил Гарри счастливого детства с любящими людьми, а потом и нормальных школьных забав, украл у него три года свободы и шанс на нормальную первую любовь… Он пытал, он делал жуткие вещи с магглами и защищавшими их волшебниками, он — чистое зло. Он убил директора, он… Он готовится убить снова, и не его самого, а Драко, его Драко, — Гарри чувствует это где-то внутри — его готовность, его цель, его намерение. Он даже чувствует всполохи магии, которые формируются в чужом ядре, рождая смертельное заклинание. Сознание пронзила очень чёткая и явная мысль: «Нельзя позволить этому жить». Время замерло и момент растянулся в бесконечность. Гарри прикрыл глаза, сделал глубокий вдох, полный обречённости и готовности умереть за свою буквально только что, одномоментно возложенную на себя миссию, формируя очень конкретное намерение. Он ощутил каждый всполох своей магии, каждое её завихрение, отпуская контроль, закручивая и разгоняя её ещё сильнее, уже зная, во что выльется это состояние. Но его не пугало то, что ещё один магический выброс может его убить — он читал об опасности таких срывов после вступления во взрослый возраст, не пугало и то, что особняк, в который он вложил столько заботы и любви, неизбежно будет страдать от его магии. Перед ним была одна единственная цель, она стоила и его жизни, и любых сопутствующих разрушений, потому что нельзя позволить этому жить, нельзя! Гарри прочувствовал до самой сути полную готовность перед последствиями для себя, прикрыл глаза и мысленно нырнул в горячий, пульсирующий центр своего ядра, разрешая себе разрушиться до основания, но освободить всю магию, которая так долго им самим отрицалась, пряталась, подавлялась. Впервые с момента прибытия в Мэнор Гарри честно признался себе, что боялся своей силы, боялся, что, вернись она к нему, он будет иметь шанс использовать её во благо, но не сможет. Боялся быть сильным, чтобы не брать на себя ответственность за свою жизнь, свои решения и своё счастье. Но теперь он видит последствия своей слабости — Драко там внизу, и всё, что Гарри может, всё что он должен сделать, чтобы хотя бы попытаться спасти его — вот оно, перед глазами. Гарри даже улыбнулся, расслабляясь, признавая все нюансы своих магических потоков, каждую искру своей силы, чувствуя её, благодаря её, отпуская на свободу. Наконец бешеный накал магии достиг своего апогея, и Гарри сконцентрировал удар в одном возможном направлении, даже не пытаясь сформулировать какое-то заклинание. Его ослепило ярким белым светом, стирающим все краски и цвета, а изнутри он словно опустел, чувствуя только горящие ледяным огнём ладони, опалённые адовым пламенем губы и глаза, и слишком медленное, словно лениво бьющееся, сердце. *** Том Марволо Реддл увидел яркую вспышку, а потом время растянулось тугой резиной, лопнувшей со странным, непостижимым облегчением, отозвавшимся где-то слишком глубоко внутри — там, где он уже давно забыл что-то чувствовать. Мысли в одну секунду стали чужими, незнакомыми, совсем другими — Том так ясно не думал никогда, и какие-то мгновения, почти бесконечные, он не мог понять, что случилось с его головой. А потом он увидел Гарри Поттера в коридоре, себя в этой безвкусной бессмысленной комнате, и словно по щелчку всё стало ясно. Неожиданное осознание собственной кончины сразу вызвало недоумение. Мальчик не имел даже палочки, и даже если тот юноша, чьи воспоминания он видел, был прав, и сын Люциуса действительно тренировал своего питомца, — что мог недавний узник Азкабана? Ребенок без опыта и знаний… Однако Том был мёртв. Он не видел теперь своего тела, всё словно покрылось молоком, но свою смерть он уже понял и мог лишь задаваться вопросом, как так вышло, что магический удар на одном лишь страхе, смог сломить всю его силу. И как только вопрос был задан — ответ был так же получен. Мальчик хотел не столько выжить сам, он хотел спасти своего хозяина. Даже ценой своей жизни… И эта верность восхищала. Это чувство пронзило его совершенным смятением — в последний раз он испытывал его так чисто только в детстве. Давно. Это было так давно… Это смятение, в свою очередь, породило в нём множество сожалений. Он был так близок… Так близок… Первое время после победы он даже не осознавал, что Бузинная палочка не слушается его в полной мере. После возрождения он был не так силён, как хотелось, и поэтому списывал некоторые причуды артефакта на собственное состояние. Тем более, получив долгожданную власть, он был занят — времени экспериментировать как-то не находилось. Но позже, ближе к новой весне, когда он окончательно убедился, что «герой» — лишь случайный по сути ребёнок, один из многих, кто по его воле остался без родителей, а пророчество — это глупые считалки сумасшедшей Трелони, вопрос поиска Дамблдора стал куда актуальнее, и он давил на Малфоя всеми своими ресурсами, чтобы тот поторопился. Ещё в школе Том рано понял, что самый ценный ресурс — это знания. И знания о секретах чистокровных родов были самыми нужными, самыми важными для его целей. А цели эти были великими, он всегда знал, что станет великим, восхищался Гриндевальдом, выискивал древние фолианты и с придирчивым рвением вчитывался в родословные. И у Малфоев был один, как раз нужный сейчас секретик — родовая магия позволяла им видеть магические следы любого мага. Индивидуальные, персональные отпечатки, о существовании которых многие даже не догадывались. Том не сомневался, что Люциус выполнит его поручение. Но время шло, а результатов не было. Жить с ощущением почти достигнутой цели — это постоянная неудовлетворённость. Она чувствуется на кончике языка, в случайном касании ветра, в запахах, и Том стал действительно невыносим даже для самого себя. Он стал изучать возможные причины, почему палочка, полученная в бою, может отказываться служить. В первое своё знакомство с помощницей Дамблора, он едва не взмыл ввысь от переполнившего его удовлетворения— он искал этот Дар Смерти долгие годы, но даже не подозревал, что она служила старику. Это стало первым возможным вариантом, и всё же, неверным: не важно, чьё это творение — Оливандера или самой Смерти — инструмент подчиняется своим законам, законами магии, для исполнения которой он существует. Поэтому следующим стал вопрос о действительной смерти её прежнего владельца. Но интуиция шептала ему, что даже если старый пройдоха схитрил и не до конца умер — уж Том как никто другой знал, что это возможно, наличие крестража у Дамблора не было самой большой его проблемой. Скорее, проблемой было наличие этих крестражей у самого Тома — а особенно, их количества. Долгие часы с мудрыми мира, самые редкие тома книг самых недоступных магических библиотек, и вот — Реддл уверен, что для того, чтобы артефакт такой силы служил ему верой и правдой, ему нужно вернуть свою душу в первоначальное состояние. Чтобы справиться с её мощью, его магическому центру должна быть возвращена его целостность. Потому что с этой чёртовой разделённой душой, ядро хоть и становилось более неуязвимым, но в то же время, оно становилось и всё более нестабильным. Как и его собственный разум — теперь, после своей смерти Том понимал и это. Он нашёл — естественно — способ. Но были и нюансы. Чтобы всё получилось, нельзя было, как с созданием крестражей, делать это постепенно. Необходимо было собрать их все в одном месте и в одно время. Паранойе Тома Реддла можно было слагать оды, потому что сама мысль о том, чтобы собрать в одном месте все крестражи, была для него дикой. В то же время, маячившее где-то в будущем всемогущество всемирного масштаба, нивелировало все опасности. Каковым же было его разочарование, что следующий, подходящий по звёздам момент состоится лишь в декабре девяносто восьмого… Но даже не эта тонкость стала для Тома самой неудобной. Всё шло своим чередом, потеря Люциуса внесла некоторые коррективы в план, но юный Лорд принял своё «наследство» с честью и даже проявил себя, показав довольно существенный результат… Хоть и удивил Реддла своим стремлением окончить школу экстерном, он всего спустя полгода нащупал след. А значит, со стариком дело решится. Вот только последние изыскания в вопросе соединения души однозначно свидетельствовали: во-первых, нужно найти чашу Аида — глупое людское название для необходимого артефакта никто из магов так и не сменил, а во-вторых, все его крестражи должны остаться в живых. И Нагайна, и… И мальчик. Не успев порадоваться, что сделал верный выбор и не убил мальчишку на том кладбище, надеясь переломить с его помощью чашу весов — ведь его неизбежно постарались бы спасти, а значит, пришли бы к нему сами, не вынуждая долго искать по закоулкам самых сильных противников, Том почувствовал неуверенность. Несвойственное ему чувство, но тревожащее. И желание юного Лорда забрать Поттера — вечного противника и назойливую занозу во всех его начинаниях — к себе в качестве питомца оказалось как нельзя кстати. Коннерс сообщал, что тот всё сильнее замыкается в себе и не всегда даже сразу реагирует на кормление. Золотой мальчик сильно сдал за последний год, и откормить его, успокоить, привести в более морально устойчивое для ритуала состояние было необходимо. Поэтому Том дал своё согласие. Вот только Малфой-младший, а теперь и единственный, вёл, оказывается, свою игру. Чем дольше Том находился в состоянии полного приятия своей скоропостижной гибели, тем меньше ощущал злобу и то самое недоумение. Он мёртв, и назад для него дороги нет. Для такого, как он, её и не могло быть. Мальчик не просто уничтожил его тело — оно как раз-таки почти не пострадало. Он бил куда глубже, и теперь, осознавая, что за комнату создал у себя в доме юный Лорд, Том понимал, что уйдёт он вникуда. А значит, и вернуться, чтобы использовать один из своих крестражей, не сможет. И даже хуже. Каждая частица его души уйдёт с ним. Она снова восполнялась недостающими фрагментами, и это было единственной причиной, по которой он всё ещё находился здесь — на территории Мэнора как минимум — в своём бесплотном состоянии. Хотя судя по тому, насколько медленно двигались ресницы Гарри Поттера, время шло куда медленнее, чем Реддлу казалось. Он стремился к абсолютному знанию, ему всю жизнь казалось, что это наивысшее благо, когда тебе известно всё. Однако сейчас оно приносило ему страдания. Да, он уже забыл, каково это, но видеть, знать, понимать, что мог пройти свою жизнь иначе, мог создать что-то восхитительное, сравняться по своему вкладу в магический мир с великими Создателями, было больно. Он сожалел, за порогом своей смерти — того, чего он боялся больше всего в мире, — он сожалел о своих выборах, начиная от подчинения василиска и первого преступления в школе, породивших разномастный калейдоскоп из ужасных поступков. Он ощутил всю бездарность своего существования. И все его цели и убеждения, сформированные в ещё юном возрасте, сейчас померкли. Он ощутил полнейшую бессмысленность своего бытия — с его исключительным умом и интеллектом он мог достичь небывалых высот, созидая, но он выбрал другой путь. Он был единственным из ныне живущих, решившихся расколоть свою душу на крестражи, и вновь являлся единственным на финишной прямой для воссоединения всех частей своей души. Он был гениальным стратегом, но весь его идеальный план рассыпался миллиардами крупиц — пророчество, наконец, было исполнено. И самой своей большой ошибкой он видел сейчас непризнание силы и достоинства других. Мальчишка был таким же исключительным, как и сам Реддл — равноправным по силе. А сейчас ещё и являлся владельцем всех Даров Смерти — это знание теперь ему тоже открылось. У Реддла не было и шанса. Никогда. Его время здесь закончилось. Тело стало расползаться по полу, лишённое поддержки магии внутри себя, а без неё Томас уже долгие годы не мог бы сохранять человеческий вид. Лучшая, наполненная теперь осознанием и пройденного пути, и ошибок, и новых знаний о себе часть готова была уйти. Туда, откуда даже с помощью Философского камня невозможно будет вернуться даже на миг. Том Марволо Реддл, Тот-Кого-Нельзя-Называть, Волдеморт, Бегущий от смерти оказался повержен.

***

Гарри с удивлением отметил внутреннюю тишину. Он, готовый умереть от собственного выброса, всё ещё стоял на ногах. Дышал. Чувствовал себя уставшим, но почему-то свободным и очень живым. Ощущение звенящей пустоты, как ни странно, не давило. Несколько секунд в этой мягкой невесомости, и Гарри уловил встревоженную магию Мэнора — стены словно гудели и вибрировали, пульсировали какой-то другой, непривычной жизнью. Поттер открыл глаза и увидел, как на полу перед ним некрасивым пятном чернеет клякса поверженного его магией Волдеморта. Прищурившись, постаравшись сделать точно, как учил его Финеас, он увидел что-то ещё. Вокруг этого пятна медленно расползалась смесь из высвобожденной энергии и магии, внезапно лишившихся подпитки от магического ядра. Гарри вдохнул и заставил себя расслабиться ещё сильнее. На своих занятиях по управлению магическим потоком он пробовал разные подходы, и знал, что чем больше ресурса может дать его тело, тем точнее будет результат. А отдаёт тело только в состоянии покоя. Глубокое дыхание помогало, и сейчас Гарри уже увереннее чувствовал всю мощь и силу, разлитую в гостиной. Он весь был будто сонастроен на все потоки одновременно, поэтому от него не укрылось внезапное изменение в пространстве — ощущение открывающегося ничего, словно чёрная космическая дыра, про которую рассказывали на Дискавери. Вся эта комната была словно ворота в ничто. Осознав увиденное и прочувствованное, Гарри ужаснулся. Этот портал вот-вот поглотит и его, и комнату, и… Драко! Мерлин всевеликий, Драко… На неверных ногах Поттер попытался развернуться, чтобы броситься вниз, постараться успеть, попросить Драко аппарировать, бежать, но не успел. Пространство дёрнулось вперед, и Гарри оказался в тёплых, знакомых руках, его потянуло назад, а двери захлопнулись перед ним, и затем последовал звонкий хлопок. Магия Мэнора завибрировала настолько сильно, что стены затрясло, как во время землетрясения, но это уже не чувствовалось опасным. Когда дом немного успокоился, Гарри вынырнул из своего «магического» погружения в ощущения, и резко распахнул глаза, поворачиваясь в руках Драко. Тот стоял, совершенно обессиленный, привалившись к стене. Чего ему стоило смахнуть с себя путы, заставить подняться на ноги и взобраться по лестнице за Гарри — он и сам не знал, что способен на такое. Но остаться внизу было бы смертельно опасной ошибкой. Раз уж он смог удержать своё сознание в достаточном контроле, чтобы подкинуть Лорду идею о шифоновой гостиной, лишиться хотя бы шанса на успех было бы настоящим предательством. Гарри медленно моргнул, стараясь поверить в то, что видит, а потом схватил Драко за плечи и прижал к себе, остервенело сжимая в своих объятьях. Потом бросился трогать его за руки, лицо, шею, словно ладонями проверял, не привидилось ли ему это. И когда поверил в реальность происходящего, облегчённо выдохнул: — Живой… Живой! Слава Мерлину, Живой! Драко не мог и не хотел сдерживать расслабленный, хоть и довольно нервный смех. Он успел сюда чудом — ровно в тот момент, когда нужно было закрыть контур, чтобы Мёртвая петля перенесла Министра в никуда. Однако ещё долгую минуту он ждал, что Мэнор начнёт рушиться под гнётом чужой магии, не решаясь поверить в успех. И сейчас задумываться о его причинах — ведь это было почти невозможно — он не стал. Драко понятия не имел, что будет дальше. Смерть Волдеморта не может остаться незамеченной — не тогда, когда все его верные ожидают его указаний, и согласиться с тем, что сегодня по какому-то невероятному совпадению как раз какой-то особый парад планет, о котором Атика забыла упомянуть, было бы бредом. Но проходят минуты, а Мэнор стоит и Чёрная метка не взвивается над особняком. И сюда не слетаются ПСы, чтобы узнать, что случилось с их Хозяином. А ведь верно, Драко его так никогда не называл… Для Гарри мир вокруг превратился в вату — ощущения, слух — всё было словно в тумане. Постепенно острота всех органов чувств возвращалась, но он даже подумать не мог о том, чтобы выпустить Драко из своих рук. Ему было плевать, как это выглядит, и что сейчас происходит — знать, что его покровитель, его близкий и нужный в порядке, было самым важным. Малфой терпеливо ждал, когда Гарри придёт в себя, наслаждаясь блаженной пустотой в голове, а потом всё же не выдержал и перехватил его руки, сжимая в своих. — Живой, — ещё крепче обхватил он ладони Гарри, а потом перевёл свои руки к его лицу, оглаживая волосы, щёки, заземляя, давая поверить и почувствовать реальность. — Мы оба живы. А он — нет. — Мг, — всхлипнул Гарри, снова обнимая Драко, утешаясь его монументальной силой. В следующую секунду Гарри почувствовал едва уловимое изменение в магии дома, а потом внизу раздался злобный, абсолютно непримиримый и требовательный голос профессора Снейпа. — Юный Лорд Драко Малфой, сын Люциуса и Нарциссы, внук Абраксасса, принявший в свою кровь слишком много Блэковской породы! Сию же секунду яви свою светлость перед твоим единственным крёстным! Незамедлительно, Драко! Гарри вздрогнул и чуть отстранился, чтобы посмотреть на реакцию Драко. Тот ухмылялся, довольно и хитро, словно вспомнил или задумал что-то несносное и вредное, хотя в глубине его глаз была тревога и странная готовность. Кажется, на всё. — Ну, слава богу, что он выбрал лиловую гостиную… Было бы неловко, если бы он вышел сейчас из Мёртвой петли, чтобы лицезреть наши милые объятия… Гарри отпрянул от своего покровителя, снова смущаясь и теряясь в потоке мыслей, но зачем-то снова взялся за его руку, не готовый пока отпустить, а потом снова вздрогнул. — Сейчас, крестник! Или я за себя не ручаюсь!