Перекресток

Густая синева лилась со всех сторон, навеянная невероятно чистым небом и гладью океана. Все отчетливо просматривалось до самого горизонта. Стоял штиль. Едва заметные волны вяло набегали на серые скалы, покорно облизывая их подножья. Простор и тишина… Холодные изумрудные глаза, утопающие в кроваво-красном яблоке, наблюдали за тонкой ниточкой солнечного света, пробивающегося сквозь линию горизонта. Одна, вторая, третья. Они отражаются в задумчивом взгляде юноши с волосами цвета гагата. Кожа чуть смуглая, а на ней множество шрамов, зашитых черной нитью наспех, но прочно, так, что горячая кровь, струясь по жилам и гонимая пятью сердцами, не могла пробиться. Какудзу не спал. Он изнывал от страшного жара, который сжимал его горло в мучительном удушье, и это пламя пяти сердец внутри него мог успокоить только его бессмертный товарищ - холодный, словно сталь, словно термометр, коснувшийся кожи больного с температурой в сорок изнуряющих градусов. Какудзу был больным, Хидан же – его панацеей. Ледяное тело юноши с серебристо-пепельными волосами, с очами прохладной смеси дурманящего мака и полусладкого вина снимало жар и дарило покой. Когда разум оплетали сети дурмана, белоснежные руки Хидана искали тепла, и находили его лишь возле крепкого торса, исполосованного и вновь зашитого многие сотни раз. Инь и Ян, вечный жар и вечный озноб. Но сегодня им не спасти друг друга. Какудзу размышлял о чем-то своем и нервно, без задней мысли, поглаживал свежий рубец на руке Хидана. Юноша спал, содрогаясь от холода. Зубы стучали об прикушенный амулет, который длинной серебряной цепью всегда покоился на его груди. Но окоченевшее тело не пыталось найти тепла под крылом напарника, как это обычно бывает. Оно ужасно боялось, даже во сне. Это идеальное бессмертное тело, которое и после тысячи смертельных ранений сохранило жизнь, кипящую в нём, которое ломает утром хребты, а ночью чертит кровавые пентаграммы, нашло свой страх в одном человеке. В человеке, что со злости может его просто отыметь, чтобы стало легче, чтобы снять напряжение. Ранить, морально уничтожить. А потом переживать лишь за неудавшийся сон, оправдывая себя тем, что друга спасет Дзясин, а раны зашьют черные нити чакры. Но они не достанут до сердца, не залатают кровоточащей души. Почему не спится? Просто очень душно. А может, терзают воспоминания? Как ты вчера ворвался в комнату, схватил податливое тело. Словно разъяренный зверь, скинул все со стола и швырнул на него растерянного парня. Сорвал одежду и грубо проник в таинство, только тебе доступное. И так ты бережешь свое сокровище?! Входишь внутрь до шлепка об упругие ягодицы, до порезов удерживая дрожащие руки нитями и этими же тонкими черными частями себя, пропитанными чакрой, сжимая нежные, словно лепестки чайных роз, бусинки на груди. И никогда не ощущала твоя горящая, будто только что клейменная, кожа его ласковых прикосновений. Ты только ненароком прикасался рукой к его возмужалой плоти и парой небрежных движений заставлял горячее семя излиться из ледяного тела. И никогда ты не видел за застланными пеленою злости и похоти глазами его драгоценных, кристальных слез. И никогда твой отчужденный зацикленный разум не думал, почему он плачет. А он извивается под тобой от боли, как саламандра, теряющая огонь во льдах айсберга, но радуясь, лелеет мысль, что только он может тебя успокоить. Нет, просто очень душно. Вот и не спится. А скоро пышущее огнём светило разбудит и Хидана. Тогда он подарит напарнику, охранявшему ночное небо своим острым взглядом, пламенный и страстный поцелуй, хоть на несколько секунд согревшись. Он не будет злиться за эту ночь, ведь он проклят, ему нравится боль. Смертные человеческие проблемы в этом вопросе им почти неведомы. И с миром они так и останутся друзьями по мягкой постели – арене для их плотских таинственных игр. Здесь нет место любви – только страсть. Но пламенное тело просто не может после этого уснуть, а ледяное – само боится разъярить вчерашнего демона. *** Какудзу смотрел в его глаза: в полупрозрачный маковый аконит яркой радужкой вливалось рубиновое вино. Какие они радостные, глубокие. В очах Хидана утонул бы каждый, но у брюнета был спасательный круг. Он всегда плавал на поверхности, не решаясь нырнуть, боясь остаться в манящей бездне навеки. Что за разговор их ожидал на этой поляне вечных ветров? Ожидание сковывало движения, а ритм пяти сердец невозможно было измерить. Резво гонимая кровь то как расплавленный свинец медленно растекалась по телу и будоражила все изнутри, то мягко ласкала артерии, а, возвратившись по венам обратно, согревала сердца. Значит вот оно какое – томление. Хидан на какое-то мгновение погрузился в свои мысли и чуть улыбнулся. Эта улыбка была очень теплой и светлой. Так улыбался только он, но вот она уже померкла под шквалом каких-то сомнений. Парень явно нервничал: каждый мускул крепкого тела был напряжен, он весь, как натянутая пружина. - Я поступил, Акацуки меня берут, - несколько запинаясь, произнес Хидан и вновь улыбнулся. Его глаза блестели и светились счастьем, а голос звенел, словно колокольчик под дуновением легкого летнего ветерка. – Меня все-таки приняли, - юноша опустился на утреннюю, еще сияющую капельками бриллиантовой росы, траву рядом с Какудзу. Тот лежал среди зеленых стеблей и подбрасывал монетку прямо к небу, на котором растушевывались остатки рассвета. Ловкие длинные пальцы с легкостью ловили дорогой для юноши кружочек металла, бережно протирали его и снова заставляли вращаться в воздухе. Казалось, он совсем не обращал внимания на друга. - О святой Дзясин, Какудзу, неужели ты не рад за меня? – обиженный безразличием, парень вскочил. Но ответа не было. – Идиот, - блондин демонстративно отвернулся, сложив руки на груди. Всего мгновение унесла вечность с собой, как Какудзу ухватил друга за руку и повалил рядом с собой. - Скажи мне, как такой вспыльчивый мальчишка мог поступить в Акацуки? – колкие зеленые глаза острым лезвием пронзали сердце, не позволяя оторваться от них, подавляли волю и заставляли теряться в затуманенном разуме слова. По этому взгляду нельзя было ничего прочитать – книга была закрыта, а текст между строк размазан сальными, нарочно кажущимися хрупкими пальцами. Эти глаза манили к себе, призывая забыть о недавней радости. Вино бурых оправ ярких зрачков пьянило и путало мысли. Они, будто испуганные мыши, разбежались по углам, и Хидана снова накатило волной сомнения. Резкий порыв ветра вывел блондина из оцепенения и освободил от этого сладкого плена. - Что ты так на меня уставился, тупица?! - Ох, Хидан! Твой Дзясин верно расстроится и покарает тебя, если это услышит. Такой хороший, покорно служащий богу юноша не должен так грязно ругаться, - губы Какудзу растянулись в ехидно-сатанической улыбке, но страшная печаль на мгновение мелькнула в омуте его очей. Он склонился к Хидану так низко, что губы задевали ухо юноши, а дыхание щекотало бледную и холодную, словно мрамор, шею. Блондин каждым нервным узелком и окончанием своего тела почувствовал, что такая близость отлична от привычной для них, когда тела без прелюдий и нежности неистово сливаются в одно, разжигая внутри звериный пожар. Такая близость сводит с ума. «Отец мой Рикудо! – выругался он про себя. – Что со мной происходит?» - Какудзу, блин, ты чего? – получилось хрипло и едва слышно. Былой грубости, как не бывало. Слуга Дзясина напрягся. Мимолётно его посетила простая, но до безобразия очевидная мысль: «Это так приятно...» Но юноша попытался отогнать ее, ведь они просто друзья, а признать явное самому себе – тяжелая задача. Какудзу был так близко. Легкое, почти невесомое, касание губ к мертвенно–бледной шее, и Хидан ощутимо вздрогнул. «Ого! – отметил про себя затуманенный разум брюнета, - а тебе это нравится...» - Хидан, я тебя не отпущу, никуда и никогда. – В один миг владелец пяти сердец стал серьезен, как никогда. Он, нахмурившись, смотрел на своего товарища, крепко сжимая его запястья. - Да что с тобой? – Голос дрожал. Он был напуган, попытался вырваться, но сильные руки не давали. – Отпусти же! Мне больно. - Чертов мазохист! Твоя боль заканчивается, стоит мне только заштопать твои раны черной нитью чакры. Это мне больно. - Ты о чем? – Несколько удивленно произнес он. - Неужели не понимаешь? - Хватит ходить вокруг, да около. Надо чего, говори. С того самого дня, как я начал проходить собеседования для поступления в университет, тебя словно током ударило. Чуть ли не каждый день мой зад чувствовал твою злость. Благо, ты немного владеешь этой зеленой чакрой. Ты даже о деньгах перестал говорить... Ах, да, ты просто молчал и игнорировал меня все это время... - Забудь, - перебил его брюнет. Он бросил это резко, даже раздраженно. - Но... - Я сказал, забудь! – рявкнул парень и пошел прочь. Просто куда глядели глаза, куда указывали первые лучи утреннего солнца. - А ну стоять! – Хидан подскочил за ним. – Мы еще не договорили. Блондин догнал своего друга. Яростно схватив его за плечо и развернув к себе, он собирался влепить ему хорошую затрещину, но Какудзу остановил занесенную руку и прижал к разгоряченной груди, там, где бились пять взволнованных сердец. Мозг уже не удерживал позиции, а губам захотелось испытать мимолетный поцелуй. Сотни раскаленных иголочек вонзались в кожу Хидана, заставляя испытывать страх. А потом он почувствовал, как брюнет сильнее притянул его к себе, боясь, что он уйдет к Акацуки прямо сейчас, в эту же секунду покинет его и оставит отступника одного во всем мире. Какудзу был словно в горячке. Он только сильнее прижимал к себе холодное тело. Разум, сдавшись, позволил губам подарить поцелуй другу. А тот с силой оттолкнул его от себя, на глазах, чистотой звезд большой медведицы, блестели слезы. - Придурок! Как ты мог? Мы же друзья, товарищи, помнишь? Он схватил свой амулет, и, одержимый злостью, размахивал им. Проклятая пентаграмма на длинной серебряной цепи. Какудзу помнил, помнил так, словно это случилось вчера. *** Flashback Утихли февральские злые, словно сорвавшийся с цепи пёс, вьюги. Отступили зимние, сражающиеся с весной холода. Еще вчера земля была запорошена снегом, будто специально рассыпанным небесными божествами, а сегодня все изменилось и ожило вокруг. Пришел второй чудесный день апреля. - Хидан, подъем! – резкий крик Какудзу и громкий звук удара о стену распахнутой с ноги двери мгновенно разбудили блондина. Он резко сел, накинул на голову одеяло и прижался к стене. - Какудзу-сан, только не говори, что у тебя плохое настроение! Я не хочу подставлять тебе свой зад в День Рождения, - жалобно скулил парень, высовываясь из-под одеяла. - Идиот! Я и не собирался. - Чего тогда орешь и дверями хлопаешь в такую рань? Я вообще-то спать хочу, - Хидан фыркнул и картинно вздернул нос. – У меня теперь голова болеть будет. - Актер погорелого театра, - закатил глаза брюнет. – Строишь из себя капризного ребёнка, хотя встретил я тебя малолетним подростком, всего в крови, перерезавшего половину Деревни Горячих Источников без особой на то причины. - Мать моя Кагуя, отец мой Рикудо, нашел что вспомнить! Так ты чего пришел-то? Поздравить меня? - Нет, блин, тобою полюбоваться, мое солнышко. Хидан вскочил и в чем мать родила побежал обнимать Какудзу. Но крепкая ладонь друга больно шлепнула по лбу и не дала бессмертному пареньку довести план до конца. - Будь ты моделью, я б тобою в неглиже еще может и полюбовался. Прикройся хотя бы простыней! - Моделью? - Блондин демонстративно сел на кровать, выпрямив одну ногу и положив ее на спинку кровати с вытянутым носочком. Его спина приняла приятный взгляду изгиб. Одну руку юноша положил под голову, другую на бедро, расставив длинные белые, словно снег, пальцы. – Ну как я тебе? Ой, засмущался! Да что ты там не видел? Лицо брюнета залило пунцовой краской, и он поспешил сменить тему на более удобную для себя. - Закрой глаза, королева подиума, - с дерзким сарказмом прошептал брюнет. - Какудзу?! – В алых глазах читался испуг. Блондин никак не думал, что его игры могут привести к чему-то серьезному. Он резко накинул на себя простыню. - Не бойся, я тебя не трону. Ты ведь мне веришь? Он верил, ведь они через многое прошли вместе, всегда выручали друг друга, каким бы тяжким грузом порой не обрушивалась на них реальность. - Великий Дзясин, если ты меня слышишь, пожалуйста, дай мне силы, терпения, и на всякий случай пару миллионов долларов из сейфа Какудзу с мешочком марихуаны. Брюнет усмехнулся нелепой молитве, произнесенной с весьма серьезным лицом и смирением. Он подошел к кровати и провел тонкими пальцами по бледной коже. Хидан зажмурился. «Какой же ты все-таки холодный, - отметил про себя брюнет. – Приходишь ли ты в восторг от ласк? Это я проверю, но не сегодня...» Какудзу приблизился губами к любимому светлому лбу и легко коснулся его. Едва слышно прошептал: «С Днем Рождения». Он нарочно растягивал слова, чтобы хоть на несколько мгновений продлить удовольствие. Ритм его сердец становился быстрее, стоило ему ощутить участившееся дыхание на своей шее. Наконец он отстранился, и Хидан почувствовал, как нечто увесистое легло ему на грудь. Он распахнул огромные маково-аконитовые глаза, взял в руки подаренный амулет. - Ух ты! Амулет из легкого и красивого металла, с очертанием символа Дзясина, подвешенный на серебряную цепь. - Нравится? - Очень, - прошептал юноша и чмокнул Какудзу в губы. На нежных ланитах брюнета появился розоватый, словно рождающийся летний закат, румянец – на такие сантименты он не рассчитывал, и теперь его сердца отбивали головокружительный ритм. - Хидан, пусть этот амулет будет символом нашей дружбы. Давай пообещаем, что будем всегда только друзьями. Ты и я – друзья навеки. - Ты и я – друзья навеки, - шепотом повторил Хидан.