Рыцарь и одуванчики

Ее шаги по почти опустевшему к поздней ночи штабу — негромкие, неспешные, он угадывает еще прежде чем выждав словно пару ударов сердца, Джинн Гуннхильдр открывает дверь в его кабинет. Головы с устало сложенных на захламленном бумагами столе рук Кэйя все равно не спешит поднимать, чтоб поприветствовать действующего магистра достойно — не потому что обижается или упаси Архонты на нее злится. Все получил ведь за дело — и выволочку, заставив ее при подчиненных накричать едва не до хрипоты в голосе, и ворох бумажной работы, над которой еще корпеть и корпеть, вслед. Откуда же Джинн Гуннхильдр знать — в самых безумных и отчаянных, в самых самоубийственных авантюрах судьба его теперь стережет с материнской строгостью. Хоть в одиночку на стадо митачурлов бросайся — ни раны, ни упавшего с головы волоска. Кто-то скажет — везучий. С горькой иронией Кэйя думает — раньше времени от судьбы никому не увернуться и не уйти. А за Джинн слишком заманчиво понаблюдать — вот так искоса, краем глаза из-под ладони. Легкий перестук каблуков по паркетному полу. — Капитан Альберих, — с остатками неостывшей еще строгости. Пауза. Следом уже мягче, тише, — Кэйя?.. Легкий блик от свечей, наверное, путается в золотистых, мягких волосах, искрами тает в голубизне обведенных усталыми тенями глаз. Тише и шаги, старательно невесомые. Еле слышный вздох — сочувственный, без досады. Слишком мягкое все же сердце. Воображение тут же услужливо дорисовывает Джинн улыбку — наверное, оттого что ее улыбка всякий раз заставляет его рассыпаться по трещинам и тут же срастаться заново, хоть на время вновь крепким. Шелест короткой пелерины плаща совсем рядом. Ее запах — прозрачное, чистое, безбрежное небо, солнце, золото едва расцветших еще одуванчиков на ветру… чуточка въевшегося накрепко кофе. — Ох, Кэйя… — снова еле слышно вздыхает она, задев носком сапога недопитую бутылку вина под его ногами. Что-то шуршащее вроде свертка в оберточной бумаге ложится на край стола, напоминая ему о кухне Охотника — остывшее тесто, жареные грибы и, кажется, немного сыра. Магистр, магистр, думает Кэйя, пряча в уголках губ улыбку. Чего доброго недолго и привыкнуть к такой заботе, и легкая, смешливая мысль холодком вдруг тает на губах, на кончиках привычно стылых пальцев… Это как будто закрыть глаза на краю пропасти прозрачного чистого неба и золота одуванчиков — так и манит шагнуть вперед. Дух захватывает до помрачения, и только полумертвый, задавленный инстинкт самосохранения кричит, умоляет держаться от теплого солнца Джинн Гуннхильдр подальше — сердцем, телом, мыслями. Не касаться. Ничем. Никогда. Лучше Дилюк… Пусть Дилюк высунет, наконец, голову из своей пыльной и тусклой скорлупы, увидит снова лучшую, самую лучшую и невероятную женщину Мондштадта, и они ведь словно богами друг для друга созданы, благородный король без короны и храбрая, прекрасная королева-львица. Кэйя искренне обещает себе что научится быть счастливым — за них двоих. Даже почти искренне сам себе верит. А Джинн беззвучно, словно не дыша наклоняется над ним, кончиками пальцев поправляет его сползший едва не на пол плащ, теплом меха заботливо укрывая плечи. Ее пальцы пахнут въевшимся накрепко кофе, немного свежими чернилами, одуванчиками. Ее пальцы задерживаются на его плече, касаются вдруг щеки почти невесомо и нежно в подобии ласки, осторожным, несмелым зверьком крадутся к виску. На мгновение он тоже дышать забывает. Словно испугавшись собственной смелости, Джинн отдергивает руку, но все же он успевает почувствовать на кончиках ее пальцев дрожь. Нервный перестук ее каблуков исчезает за дверью и растворяется в тишине коридоров штаба Ордо Фавониус. С тихим стоном Кэйя вновь роняет голову на скрещенные руки, и даже вино теперь кажется одновременно и безвкусным, и кислым как уксус. Нет смысла лгать — он уже слишком давно на дне своей одуванчиково-солнечной пропасти, разбился вдребезги об острые камни этих непрошенных, нежданных чувств; он даже здесь счастлив на свой извращенный манер, и это отнюдь не худшая пропасть из тех, что его впереди ждет, наверное. Страшно и сладко видеть, как с наивностью неиспорченного, необжегшегося толком еще ребенка Джинн Гуннхильдр делает в нее шаг вслед за ним.