Моторно-двигательное воспитание

      Понедельник в разгаре.       Ничего эффектнее грязного и мокрого носка на идеально чистой поверхности пола его не символизирует. Мама честно старалась воспитать Сокджина чистюлей, да вот не вышло. Зато людей он для себя подбирать научился влёт, например тех, кто отвечает за уборку. Лоб морщит предчувствие скандала от мадам Чу, его домработницы, которую пыль и грязь боятся на уровне молекулярных инстинктов. А следующая мысль толкает вперёд, до второго носка, на котором отчётливо видна зелень из пруда. Она его что, переплыла?       К желанию людей все усложнять Сокджин относится очень двояко. Не будь его, у него бы попросту не было работы. И в то же время, не будь его — этот понедельник определенно выбивался бы из ряда неудачных. Никаких Ачу, неудачных угонов, и очередного намека от журналистов, которые раскопали, что Ким Сокджин опять катается на угнанных кем-то тачках. Не убей он свою «ласточку» — и скандала в сети не избежать. Что поделать, C'est La Vie, но если бы всё сложилось хоть на каплю удачнее, кое-кто ему бы уже присматривал новую машину за солидное вознаграждение.       Вот только второе собеседование Ачу очевидно не прошла. Желание усложнять, ныряя в пруд, а потом долго и муторно вскрывая сигналку совсем не в её пользу. Одно предложение охране: «здравствуйте, меня зовут Ачу, нет, не апчхи, я пыталась украсть тачку у Ким Сокджина, и он просил подождать его в спальне, позаботьтесь обо мне» открыло бы двери в его дом намного быстрее и точно чище. Сидела бы сейчас хоть в спальне, хоть в гостиной, трепалась бы с Хосоком (одну шеф охраны её бы тут не оставил), лопала бы заказанную лапшу — ан нет, долгий путь наше фсё.       Обо всём этом Сокджин размышляет, надевая на кухне резиновые перчатки, раскрывая порцию ресторанной еды для этой не то чтобы находчивой рыбки, и бережно укладывая на супер дорогие блюда по носку. Выравнивает, даже лезет в холодильник за свежей зеленью, слегка украшает. Любуется, запаковывает как было, и только тогда поднимается наверх.       Ачу скалится: в его толстовке, точно с середины его кровати, бросая в него небрежное «привет, красавчик».       Сокджин скользит взглядом по длинным ногам в шортах, по чёрным коротким прядям, идеальным контрастом подчёркнутым пастельным цветом своей одежды. Желание стучит в вены, но он только тяжело вздыхает, впитывая взглядом всю девушку разом, и ставит аккуратно запечатанный пакет с едой на комод напротив кровати. Хватает халат и бросив небрежно «надеюсь, предупреждать, чтобы до моего возвращения из комнаты не выходила, не надо?» сбегает в душ.       Ей-богу, не будь её за стенкой — он бы подрочил. Медленно, не спеша, со вкусом представляя, как раскладывает ее на Феррари. Или в Феррари. Или на той Тойоте. Да хоть под прессом давильной машины — огоньку бы добавило! Тяжело дыша, не стесняясь собственных стонов, с острым запахом кедрового геля для душа, упираясь плечом и рукой в кафель, а лбом в руку. В малейших деталях под запертыми накрепко веками видя, как медленно натягивает ее в любом положении, на деле скользя кулаком по крепко вставшему члену. Но она, чёрт побери, прямо за стенкой и у него впереди воспитательный процесс. Сокджин почти обиделся на девушку за обломанную дрочку, быстро скользя мочалкой по телу и выбираясь из душа. Потупил в халат, а затем махнул, натягивая свободные спортивки прямо на голый торс.       Пусть смотрит. Он в общем-то любит, когда на него смотрят.       Ачу откровенно залипает, забывая и про шокер, и про пруд, и про желание проучить равнодушного к искусству автомобилестроения. Она смотрит, как капли стекают вниз по голому торсу, расчерчивая косые мышцы у резинки спортивных брюк. Не менее красиво, чем его трагически погибшая Феррари.       Сокджин садится в кресло недалеко от кровати.       — Второй этап ты очевидно не прошла, — задумчиво говорит он. — Знаешь чему учат адвокатов на самом деле? Читать. Вот только не бумаги, там скучно. Читать учат (или учишься сам) людей. Мгновенно цеплять в микромимике вину, торжество, ложь или… — он наклоняется к нижнему ящику комода, периферией зрения ловя, как напрягается девчонка, и тащит оттуда наручники с мягкой бежевой подкладкой, — … угрозу. Например, ты слишком часто бросаешь взгляд вниз, на карман толстовки, и руку там держишь так цепко, что очевидно — ты притащила оружие. Пистолет? Баллончик? Нож? Шокер? Впрочем, неважно. Свой шанс ты упустила, позволив мне уйти в ванную.       Сокджин, встаёт, демонстративно тащит из наручников ключ, прикусывая его зубами. А сам руки заводит за спину медленно, плавно.Чтобы не спугнуть эту рыбку резким движением, чтобы она не потянула из кармана своё оружие «массового поражения». Разворачивает корпус — ровно так, чтобы было отчётливо видно слегка шокированному женскому взгляду, как бархат подкладки обнимает его запястья, как щёлкают замки, сковывая его руки у него же за спиной. И скользит плавно к краю кровати, опускаясь на матрас с грацией наложника из гарема.       Я безоружен, рыбка. Клюнула? Подсекать?       Ачу сначала губы прикусывает, чтобы сразу же не выпалить то, что крутится у неё на языке «сам ты не прошёл ни первое, ни второе собеседование». Уязвлённая девичья гордость ползёт улиткой по пищеводу обратно туда откуда выбралась, уступая место шоку. Нет, с другой стороны, тут бы охренел любой. Ким Сокджин сам себя заковывает в наручники и садится рядом на кровать, разглядывая её таким взглядом, будто занимается подобным вещами примерно каждый вечер.       — Я с тобой спать не буду, — выпаливает Ачу и отодвигается чуть назад, ближе к изголовью кровати, чтобы он не услышал, как её нутро орёт дурниной «будешь, ещё как будешь!».       Она медленно достает руки из кармана толстовки, в одной из которых покоится шокер, и аккуратно, очень медленно, давая себе время успокоиться и сбить с себя горделивую спесь, кладёт его на тумбочку рядом с кроватью. Шумный выдох следует сразу за демонстрацией собственной безоружности.       — Так, а теперь, — она старается звучать как можно более равнодушно, но любопытство всё равно вырывается на окончаниях слов высокими интонациями, — где я проебалась? В том плане, что я поставленную задачу выполнила и даже продемонстрировала часть из своих навыков. Так что, чтец угроз, выдай мне фидбэк, чтоб я могла исправиться на третьем этапе.       И ей действительно интересно и важно узнать свои проёбы. Она даже приподнимается, упираясь коленями в матрас, и движется корпусом вперед, чтобы чётче разглядеть каждую микро-реакцию на лице Ким Сокджина. Вниз, на красивый и всё ещё влажный торс, Ачу не смотрит. Откидывает всю свою девичью натуру на второй план, и разрешает верховодить натуре профессиональной и слегка ущемлённой такой низкой оценкой навыков.       — И, блин, на хрена тебе сейчас-то наручники, Сокджин-ши?       Сокджин тоже встаёт на матрасе на коленях так, чтобы девичий взгляд в область его кадыка упёрся непроизвольно. Чуть тянется вперёд, туда, к уху, чтобы расстояние между ними сократить до пары сантиметров. Опаляет жаром дыхания шею, еле сдерживая себя от того, чтобы пройтись по ней губами. И низким сдержанным почти шёпотом отвечает на второй вопрос, наглухо игнорируя первый:       — А то прибью нахрен — и шокер мне твой не помеха.       И опять этот голос вгрызается в ушную раковину, вылизывая низ живота тугим желанием. Ачу фырчит на него, скользя щекой о щеку, и придвигается совсем близко, чтобы ладонями надавить на его плечи и усадить обратно. Она улыбается, сладко причмокивая и запуская пятерню ему в волосы, тянет за них с легким давлением и запрокидывает его голову, собирая языком с кадыка каплю воды. Она быстро возвращает их в исходное положение и, слизав остатки чужого вкуса, произносит, не желая униматься:       — Сначала объясни — за что?!       Сокджин улыбается: открыто, как он надеется, и ярко, желая хотя бы так дать ей разглядеть тот кусочек себя, который редко кому демонстрирует. Она иная — с этим своим уверенным голосом, повадками пираньи, упрямством и неистребимой жаждой победы. И незамутнённой детской радостью от кипящей вокруг жизни под слоем всех наносных уверенных скиллов.       Её хочется задержать рядом чуть дольше.       — Ну, ты на верном пути, рыбка, — он змеиным движением клонит голову к задержавшей на его плече кисти, проходится губами по запястью, вбирая запах из его ванной — кедровый гель, лёгкая отдушка апельсина с корицей. Он на её коже кружит голову почти как она сама, сладостью разнося по венам огонь. Они ещё даже не начали, а у него в голове уже послевкусие, когда он её вялую и сонную после всех оргазмов потащит снова в душ и, возможно, возьмёт там ещё раз. Сжав основание шеи пальцами, вдавливая в прохладный кафель, путая слюну и воду на её коже, расскажет наконец-то все-все её проёбы.       Ачу замирает на пару секунд, не стесняясь даёт ему подглядеть весь мыслительный процесс. Она взвешивает и прикидывает, но в итоге, когда его зубы смыкаются на косточке запястья, Ачу шлёт всё разом и в одно движение усаживается на него, жадно впиваясь в чужие губы. Целует его так, как хотела ещё на парковке, как забыла на автомобильной свалке: медленно, со вкусом и глухим стоном-вибрацией прямо ему в рот, глубже зарываясь пальцами в волосы. Она без какого-либо стеснения трётся о его возбужденный пах, то съезжая, то поднимаясь, и всё целует. Много, долго и развязно, пользуясь чужой скованностью, трогает торс руками: от плеч к ключицам, к груди, чисто смеха ради цепануть пальцами сосок и тут же процарапать дорожку по твердому прессу вниз, к резинке штанов.       И съезжает рукой вниз к матрасу, на котором в складках покрывала затерялся ключ от треклятых наручников. Сокджин на это только рычит что-то невнятное, слитное в одно слово и похожее на «ёб-твою-мать-апчхи», закатывая глаза так далеко, что будь у них возможность — убежали бы. Про это он и говорил: действует вечно эмоциями, а потом уже головой. Нет бы сразу схватить ключ, чтобы в действительно правильный момент не возиться. Он дёргает запястьями по четко заученным движениям, чтобы запустить страховочный от потери ключа механизм, и освободиться от наручников. Он её резко, не заботясь о силе хватки, опрокидывает и вдавливает в кровать, наконец-то цепляя пальцами заветные бёдра.       Потом…       Он потом, в ванной, отругает её за все проёбы, и за этот конкретно она ответит ему даже сильнее, чем за «ласточку».       Ачу успевает только ойкнуть и машинально обвить ногами торс, когда видит и опасный блеск в глазах, и оскал на губах, и с силой сжатую в руке ногу. В этот самый момент она и понимает, что не просто попалась, а здорово так влипла, поэтому улыбается ехидно и прикусывает кожу на его ключице, ведя языком ниже.       А Сокджин, который наручники так и не выпустил из рук, крепит их на её запястья, заводя ей за голову. Холли Кришна, он давал ей столько шансов руководить ситуацией…       Он не заморачивается на стаскивание одежды: толстовку задирает, выпуская наружу полустон на отсутствие белья, и дёргает тугую застежку джинсовых шорт. Потому что не знает — уверен, что это далеко не последний случай, когда у него есть доступ к её телу. Он её хрен отпустит по собственной воле, вцепится клещом и пока всю кровь не выпьет, заменив на свою — и не подумает отпускать. Джин целует грудь, кусает соски, тут же зализывая, а руки всё стягивают шорты к щиколоткам, где она — святые угодники, сообразила! — сама уже их скидывает куда-то на пол.       Он беспощадно распускает свои лапы, собирая ими каждый угол чужого тела. Толкается стояком в неё, чтобы она выгнулась дугой и застонала. Вздёргивает толстовку так, чтобы закрывала ей обзор, но оставила ему доступ и к шее, и к этим безумным губам. Размазывает пурпурные следы на коже вокруг солнечного сплетения и выше, пальцами скользя вдоль складок. Голову кружит от одной только мысли, что она напряжена и возбуждена не меньше него самого.       Все уроки сексуального образования от отца напрочь выметаются из головы оголтелым желанием, когда он просто приспускает резинку и толкается в неё.       Ачу выгибает с такой силой, что не застони она так громко, то точно услышала бы хруст позвонков. Толстовка, перекрывающая обзор, раздражает ужасно, поэтому она просовывает его голову между своих скованных рук и с силой давит ногами, переворачивая их. Опасный маневр не заканчивается переломами только благодаря вовремя среагировавшему Сокджину.       — Блять, — он рычит заполошно и зло, вновь толкаясь в неё, отвешивает звонкий шлепок по ягодицам. Точно останется след, и это почему-то радует Ачу. Хочется, чтобы вот именно после него остались следы, чтобы потом, глядя на них в зеркале или чувствуя дискомфорт при посадке на стул, ощущать, как щеки покрываются румянцем от воспоминаний.       Она упирается руками ему в грудь и двигается бедрами в том ритме, который он диктует ей своей крепкой хваткой. И Сокджин уже не понимает, от чего сходит с ума больше: от её невероятно красивых стонов, раскрытых влажных губ или от того, как красиво и правильно она смотрится на нём. Он хозяйничает под её толстовкой, заставляя девчонку всхлипывать, но не даёт ей и на секунду остановиться. Подгоняет её к разрядке нарочно спешно, нарочно хаотично, чтобы после она не почувствовала удовольствия, что освобождает, только то, которое заставляет желать большего, ибо он с ней ещё не закончил и, на самом деле, хрен знает когда закончит.

***

      Сокджин не привык просыпаться с кем-то вдвоём.       Случайные партнёрши — это вызов такси после душа и короткого отдыха, сунутые в руку деньги, или в уши лживое обещание позвонить, чтобы снова остаться в одиночестве. И кровать в полном распоряжении его одного. Наверное, поэтому они раскатились во сне, тело автоматически уползло чуть дальше. Но первая мысль спросонья стучит в мозг именно о ней — ещё тут? Не сбежала?       И улыбка ползёт сонным солнечным зайчиком на губы, когда на подушке рядом обнаруживается встрёпанная чёрная голова.       Джин дёргает рукой, замирает вдруг в нерешительности над её талией. Желание притянуть к себе и страх разбудить накрывают одновременно. Он убирает руку, сминает себе подушку под щекой плотным комом, укладывается удобнее, чтобы был полный обзор на часть девичьего лица, скрытого тёмными прядями. Вся острота и резкость исчезли, явив одну лишь нежность плавных линий и мягкость сонной неги. Он снова тянет руку: почти коснуться, почти убрать прядь и почти погладить по щеке, но тихо вздохнув, всё-таки убирает. Зато компенсирует, беря лежащую рядом на простыне ладонь с тонкими пальчиками.       Что эти пальчики только с ним вчера не делали….       — Я не сплю, — произносит хрипловатый со сна голос и он улыбается, вскидывая глаза. Ещё как спит, просто отозвалась на прикосновение. Глаза закрыты, лицо расслаблено и мысли ещё в той сонной неге между сном и явью, из которой утром категорически лень выбираться, особенно после бурной активной ночи.       Интересно, запомнит?       — Ты должна знать наизусть: номера, лица, фамилии, людей — тех, кого можно обойти на крутом повороте, и точно тех, с кем нельзя даже ввязываться в гонку, — шепчет он. — Ты проебалась, пытаясь так нагло отжать у меня машину.       Голова на подушке отворачивается и до Сокджина долетает тихий, на грани слышимости фырк. Он подтаскивает ладонь ближе к себе и по одному выцеловывает подушечки пальцев.       — Ты проебалась, забрав у меня бумаги. Ты должна уметь принимать поражение, и ты должна уметь извиняться и менять игру не в свою пользу, зато в пользу своей шкуры.       Рука в его ладони резко сжимается в кулак. Ачу не выдерживает и со вторым фырком садится в кровати, кутаясь в простыню.       — Если бы ты не был!..       — Смотри пункт первый! — перебивает он её, с улыбкой блестя глазами. Она просто чудо как хорошо: сонная и уже фыркающая, моргает глазами как совёнок, щурясь на дневной свет. Смотрит исподлобья и падает обратно, накрываясь с головой.       — Добивай уже, чё, — снова фырчит она.       Сокджин приподнимает простыню, прижимаясь к её спине грудью, возится, прилипая к ней. Руку тянет под её голову, убирает наконец-то с лица пряди, заглядывает сбоку.       — Ты проебалась, устраивая тут ниндзя-ралли вместо того, чтобы просто подойти к охране и попросить тебя впустить, честно признавшись, что тебя тут собираются поиметь. Они и не такое видели и слышали. Ты должна составлять два-три плана, и начинать с простого и более безопасного.       — И они меня правда бы впустили, что ли? — изумлению Ачу нет предела, когда она поворачивается к Джину и ловит его взгляд.       — Если бы нет — вот тогда ниндзя-ралли, — он легко проходится губами по скуле и виску. — Но знаешь, самый страшный твой проёб впереди…       — Я не должна была с тобой спать?       — Ты пиздец как проебалась, запачкав дом.       — А ты у нас адепт культа тёти Аси?       — Не я, моя домработница. Она скоро будет тут и я тебя ей безжалостно сдам.       Ачу только улыбается, нежно пальцами оглаживая линии его подбородка.       — Я не боюсь домашней работы, тем более у тебя. Много будет возможностей приступить к исполнению пункта первого. Но скажи мне… — она снова садится, выдираясь из рук, не отпуская его взглядом. — Ты зачем уничтожил тачку?       — Смотри пункт первый. На будущее — ты должна знать расклады, и не жалеть о том, что не твоё. Феррари был угнанным, и его спалили блогеры. Отмазаться, сказав, что взял у друга покататься, легко. Но если бы узнали, что тачка моя, то мне потом в сети не отмыться. Сама понимаешь, репутация для адвоката моего уровня — всё. Так что я убил двух зайцев: уничтожил улики и …       — Преподал урок мне?       Сокджин дёргает её, снова раскладывая под собой.       — Это не было уроком. Я просто проверял свою реакцию на тебя.       — Чего, простите? — Ачу отодвигается так, чтобы видеть его глаза.       — Скажем так — если бы я не захотел трахнуть тебя со второй секунды, как увидел, ты бы точно отправилась под пресс в следующей тачке. Но я захотел и проверял, не показалось ли мне в первый раз, — он ныряет носом ей в шею, зарывается в волосы, прихватывает губами бьющуюся под кожей жилку.       — И что?       — Не показалось. Ты такая, какую я хочу.       Ачу загорается снова, будто ночью было мало, будто он только разжёг её голод, превратив из порционного в постоянный, ненасытный. Откидывается, скользит руками по спине — и тут до неё доходит ещё кое-что из сказанного. Она упирается ладошками в широкие плечи:       — Стоп! На будущее?       Сокджин отрывается от неё, смотрит с улыбкой, а потом вдруг прикладывает палец к своим губам:       — Тсс! Слушай.       Ачу замирает, напрягая слух. Внизу, на первом этаже, отчётливо слышатся активные звуки: визг шин, рваный рёв мотора, гудки и визг автомобильных клаксонов, полицейская сирена и невнятная диктовка голосов в рупор. Вся эта какафония напоминает запущенную на приставке игру.       — Вряд ли это твоя домработница? — делает предположение Ачу.       — Мы взяли на работу Чонгука, — Ачу морщится с досадой. О парнишке она наслышана, и да, он тот ещё конкурент, которого она всё-таки надеялась обойти на крутом повороте. Ну что ж, поворот у неё реально вышел крутым, и совсем в другую сторону. Но Сокджин, кажется, с ней ещё не закончил: — Но после прошлого раза босс не хочет, чтобы угонщик работал один, так что ты идёшь к нему в пару стажёром.       У Ачу сначала клацают челюсти, взгляд съезжает с его лица ниже, осознанность на лице отсутствует полностью — она переваривает. Заново осознает себя в пространстве и в чужих словах, и расплывается довольной улыбкой, выталкивая наружу восторженный писк. Пальцы в замок собирает на затылке и тычется довольной мордашкой ему в плечо, бурча под нос «спасибо, я буду стараться, позаботься обо мне». Ногами не дергает, только потому что боится оставить синяки на чужих ребрах острыми коленками, поэтому булькает довольным карасиком ещё минут пять, пока Сокджин едва сдерживается от улыбки.       — И учти — будете тискаться сверх положенного — руки оторву, обоим! — предупреждая напоследок, Сокджин рывком поднимает её с кровати и шлепком отправляет в душ.       Выигранное в суде дело, результативное совещание у босса, два угонщика в команду и ахуенный секс, грозящийся перерасти если не в нечто большее, то в реальную зависимость, — неплохой результат для очередного грёбаного понедельника.