***
Он никогда не был послушным ребенком, но и не планировал ничего дьявольского, вроде порабощения мира и атомных бомб, как это делал Таббо. Но и не был Ранбу, чье да, конечно и хорошо звучали постоянно — у бедняги не было своего мнения, а если есть, спрятано оно глубоко и надолго там, где солнце не светит. Томми считал себя золотой серединой — балансировал на натянутом над пропастью канате, неуклюже заваливаясь и почти падая всякий раз, как пальцы нащупывали в карманах сигарету. Так ему объясняли в кабинете школьного психолога в прошлом месяце. Фигуративным языком метафор. Оказаться там было сродни подписаться на часовую пытку, и уже спустя пять минут расспросов о жизни в собственном доме, Томми был готов драматично хлопнуть по столу и прощебетать задорное: «рак легких звучит не так уж и плохо, можно я уже пойду?». Он бы не оказался запертым в четырех стенах душного кабинета, на подоконнике которого умирали цветы, если бы не его учитель физики — мистер Сэм и его чертова чуйка. Расстояние от учительского стола до доски было приличным, но даже так, когда Томми шел на свое место после успешно решенной задачи, мистер Сэм не сдержался от того, чтобы поморщить нос и сдержанно попросить задержаться после урока. Томми привык к безнаказанности, как бы подозрительно это ни звучало. После того, как его старших братьев развела в разные стороны жизнь, — Техно отправился в престижный университет, Уилбур же исчез по направлению столицы «познавать себя» или что-то в этом духе, — Томми остался один на один с Филом, который по какой-то причине забыл о существовании младшего. Забыть о существовании — это, конечно, преувеличение. Они все еще перебрасывались парой фраз по утрам и могли вытерпеть компанию друг друга в гостиной, сидя по разные стороны дивана. Без особых успехов пытаясь сосредоточиться на экране телевизора, Томми с неохотой отмечал, как попытки его отца заговорить, — ранее проявляющиеся в нервных движениях тела и открывающимся как у рыбы на суше ртом, — сошли на нет. Будто бы Фил смиренно сложил руки, при этом даже не попытавшись. Томми, в свою очередь, не хотел пытаться. Все началось с терпеливого ожидания первого шага навстречу от собственного отца. Бестолковых вечерних созвонов с братьями в дискорде, в которых оба, как безмозглые попугаи, твердили о том, что их жизнь наконец начала налаживаться, нам здесь так хорошо, Томми, мы нашли новых друзей и когда тебя нет рядом чтобы выносить мозг, мы наконец счастливы. И с каждым таким звонком, оставляющим на языке горький привкус, он кивал с меньшей охотой и улыбался тусклее при упоминании нового хобби. Затем звонки, ставшие лишь горьким напоминанием о том, как быстро и просто собственная семья была готова заменить его, стали редеть. Уилбур оправдывался, что это из-за работы, в которую он вкладывался по полной, собирая деньги на что-то связанное с музыкой — Томми перестал слушать болтовню старшего брата задолго до того, как он опустил тему новых впечатлений и перешел к музыке. Техно вяло отмахнулся, вскользь пробормотав о подготовке к экзаменам. Количество совместного времяпровождения сокращалось и Томми принял холодное решение оборвать связи первым, чтобы оставить за собой последнее слово и остаться в рассудке. Фил избегал его, сокращая их взаимодействия до колкого минимума. Братья перестали казаться ему знакомыми, в их повзрослевших чертах лица и глазах, смотрящих на него совершенно иначе, Томми не мог разглядеть знакомых ему людей. Так Томми стал чужим и единственным обитателем собственного дома.***
Проснувшись утром с беспощадной головной болью, Томми заметался в сомнениях: потому ли, что он вчера как обычно нажрался в доме незнакомых ему людей или это очередное начало очередного дерьмового дня в доме Ватсонов. Он проснулся до будильника, оставив себе вариант притвориться мертвым или встать с кровати, официально положив конец вчерашнему дню — какой бы он там ни был. Однако громкая трель разрывающегося будильника решила все за него и Томми бесцеремонно швырнул черный кусок металла в ближайшую стену. Облегченно вздохнув, когда после оглушительного удара в комнате повисла сонная тишина. В последнее время Томми упускал пролетающие дни: сначала он не мог вспомнить, что же такого увлекательного делал вчера, но в какой-то момент мимо него вместо дней стали проноситься недели и месяцы. Конечно, приложив над собой усилие, он мог различить в голове очертания силуэтов и эхо разговоров, но перенапрягать уставший мозг с самого утра Томми не горел желанием. Вспоминать наверняка будет нечего, лишь отрывки того, как его рука тянется к бутылке с неизвестным содержимым, а затем темнота; события, проносящиеся взрывом фейерверков: врубленные на полную басы попсовой песни, вибрирующие в грудной клетке, шоты крепких коктейлей и пьяный смех ровесников. Ничего нового — обычный вечер среды. В их неудавшейся семейке Томми почетно занимал место самого большого разочарования. Пока Техноблейд вовсю расходовал внутренние ресурсы, склонившись среди бессонных ночей над конспектами и учебниками. Пока Уилбур до дрожи в ногах и трясущихся рук не отрабатывал двойные смены, чтобы накопить на свою мечту. Пока Фил скрупулезно работал наизнос ради денег на семейные нужды, включавшие в себя беззаботное обучение Томми в колледже и карманные расходы. Пока его семья жила мечтами и целями, Томми жил спрятанным под кроватью кокаином и тридцати минутным трезвым рассудком. И если от младшего слишком сильно пахло перегаром по вечерам, а запах сигарет не отстирывался от вещей — Фил не спрашивал, потому что Томми все равно не отвечал. Поморщившись от неудавшейся попытки размяться, Томми с тоской обнаружил, как тело ломит, мышцы скручивались в тугой узел, и пристыженно цокнул языком — одним алкоголем дело не ограничивалось. Он пытался сдержать себя от несчастного конца на дне канавы в конце улице, но контролировать свое нетрезвое тело и мозг, чьи идеи походили на изощренные попытки самоубийства — выходило из рук вон плохо. Он чувствовал вес целого мира на своих плечах, вдавливающий его в мягкую перину матраца и заманчивая мысль остаться сегодня дома, а вечером малодушно шагнуть в окно и раствориться в темноте на поиски вечеринки, грозила исключением и звонком отцу. Стряхнув с себя наваждение, Томми на нетвердых ногах подобрался к оставленным нараспашку открытым дверям шкафа. Однако при недолгом обыске к еще большей досаде в шкафу не обнаружилось ничего, от чего не несло бы запахом рвоты и чего-то пугающе похожего на запах травы и если бы той, которая росла на лужайке. Вздохнув, Томми взъерошивает собственные волосы и исчезает за дверью, направляясь в комнату Уилбура. Он поклялся своему брату, что не будет рыться в его вещах пока того нет, но Томми в свое время клялся, что не прикоснется к сигаретам и посмотрите, как все обернулось. Придерживаться старых обещаний сейчас, — то же самое, как виновато вжимать голову в плечи перед мистером Сэмом и клясться, что он забыл домашнее задание в первый и последний раз, — трата слов на ветер, которые можно приберечь для того, кто действительно нуждается в помощи. Стащив у Уилбура толстовку бледно-розового цвета, которая в свое время была ярко-бордовой, Томми, шаркая босыми ногами по холодному дереву, спускается на кухню. О существовании в пустом доме отца напоминает лишь витающий в помещении запах жаренных яиц и хлеба, который мгновенно перебивается тошнотворной смесью вчерашней пьянки, стоит только Ватсону-младшему нарисоваться в помещении. Ему стоило хотя бы принять душ, но судьба тому не благоволила, наградив Томми бездушным отходняком, сверлящем ему черепную коробку и скверным настроением напоследок. Несмотря на предыдущий запах еды — столешницы до блеска пусты и это явление говорит само за себя; Фил Ватсон не потрудился оставить своему сыну порцию завтрака- — …потому что он большая сука, — бормочет Томми спесиво, дергая ручку холодильника излишне резко, но разве в доме есть хоть кто-то, кто мог бы сделать ему замечание? Содержимое заставляет его длинно выдохнуть и, развернувшись на пятках, пойти вскрыть отцовский бар. Фил хранил алкоголь, явно ожидая какого-то особого случая, но зная своего отца и то, как размеренно бежит жизнь в их доме, Томми найдет этим бутылкам лучшее применение. Пропажу ликера его отец в лучшем случае все равно не заметит и душевное равновесие Ватсона останется в целости и сохранности, в худшем — тому придется принять во внимание подростковый алкоголизм и жизнь, которую Томми старательно пытается спустить в унитаз уже несколько месяцев. Раскручивая крышку после звонкого удара о край столешницы, содержимое без разбирательств опрокидывается внутрь. Томми никогда целенаправленно не изучал, как именно следует принимать тот или иной алкогольной напиток: разбавлять его молоком, заедать долькой лимона или подавать с кофе. Он пил не для эстетического удовольствия, а ради того чтобы напиться в хлам. Чтобы сегодняшний день стал вчерашним, а завтрашний начинался с мигрени. Но сегодня он — равноправный и законопослушный гражданин, числящийся в списках несовершеннолетних. И как подобает несовершеннолетнему, Томми с распростертыми объятиями ожидает сегодня школа, которая откажется иметь с Ватсоном дело, если тот не будет в состоянии стоять на своих двоих. …и этому равноправному законопослушному гражданину натянут трусы на уши, если он будет мешкаться дольше. Первым уроком была физика и этой информации должно быть достаточно, чтобы Томми схватил полупустой рюкзак и ринулся в сторону входной двери. Проехавший мимо него автобус получает в спину эмоциональный средний палец и Ватсон досадливо цыкает, пиная щебень под ногами. Не то чтобы он все равно ездил на автобусах. Это была молчаливая война, пропитанная взрослой неприязнью. Он избегал Туббо. Да, своего лучшего друга. Не лучшее решение для его социальной жизни, но кто в последнее время принимает лучшие решения? Уж точно не Томми-черт-побери-Кракен-Иннит-Ватсон. Таббо двигается дальше. Он доказывал это снова и снова, выстраивая свою жизнь кирпич за кирпичиком, но финальным штрихом стало появление Ранбу. Новое начало для Таббо и приговор для Томми, которого быстро смели под ковер ради нового начинания. И не то чтобы Томми мог осудить Туббо за это. Его лучший друг имел полное право на счастье, которого Ватсон одним своим существованием лишал. За Томми тянулось зловоние сигарет и алкоголя, но вместе с ним и скверная репутация без уточнений. Никаких грехов за ним не числилось, — кроме, возможно, тех нескольких пьяных драк и украденной сигаретной пачки. Школьников смущала только частота его присутствия на любого рода алкогольных мероприятиях. Между зачастившими весельчаками гуляла закрепившаяся фраза, что любой себя уважающий хозяин вечеринки должен хоть раз, но увидеть у барной стойки Томми, иначе вечеринка не задалась. Стоит только Ватсону пересечь территорию школы, как чья-то грузная рука ложится ему на спину, ободряюще похлопывая. — Ну и учудил ты вчера, мужик, — вышеупомянутая рука скользит выше, оплетая плечо Томми и прижимая к горячему боку. Вскидывая голову, Ватсон сталкивается взглядом с Джеком и не сдерживает вздоха. — Джек, — кивает он вместо приветствия, не пытаясь выпутаться из объятий. — Томми, — ухмыляется он, стискивая его плечо чуть сильнее. Джек Манифолд — завсегдатай любой вечеринки и душа компании, известный сомнительным чувством юмора и крайне заразительным смехом. Кто-то его недолюбливал, кто-то находил его компанию приятной. Томми относился скорее к первой группе, но за редкими исключениями компания Манифолда была терпимой. По правде говоря, все становилось в разы терпимее с косяком, зажатым между указательным и средним пальцами. — …надо же было так напиться, это просто грандиозно! — восторженно хмыкает тот как ни в чем не бывало, продолжая свою болтовню на пути к зданию. Томми слушает вполуха, ловя обрывки фраз и вставляя изредка согласное мычание, там где нужно. — …а потом Кевин стащил всю дурь и нам пришлось разбежаться, пока не приехали копы. Почему ты вчера не задержался, кстати? Было круто, — Джек задумчиво отводит взгляд в сторону, улыбка не сползает с лица. Томми ежится от тяжести руки на своем плече и хмурится: — Это я и надеялся от тебя услышать. Джек осоловело моргает, затормаживая в воздухе. Ватсон пользуется моментом и выскальзывает из чужой хватки, продолжая ежедневное паломничество, но уже вдоль коридор школьного коридора. К разочарованию Томми, Манифолд нагоняет его, задорная белозубая улыбка на месте и голос, заставляющий всех обернуться, тоже: — Да ну, мужик, серьезно?! Я думал ты шутишь про свою амнезию. Что, совсем ничегошеньки не припоминаешь? — Джек, если я вчера не танцевал голый на столе, то мне похуй, — Томми закусывает губу, — а если танцевал, то кинь видео. Глаза Джека изумленно округляются и в следующую секунду он сгибается пополам, заходясь в смехе, напоминающим приступ эпилепсии. Томми косится в сторону проходящих мимо его шкафчика людей и озлобленно скалится, ловя слишком уж докучливые глаза, заостряющиеся при виде его лица. Томми Ватсон не был «популярным ребенком» в полном понимании этого словосочетания, но многие знали его либо как брата «того самого Техноблейда» или «тот постоянно бухой парень». Ватсоны всегда выделялись в независимости от окружения: розовыми волосами, чарующим голосом или, в случае Томми, отвратительным характером и воплями, слыша которые хотелось заткнуть уши. Захлопывая скрипящую дверцу шкафчика, Томми прижимает учебник по физике к груди и прячет канцелярию в карманах джинсов. Он окидывает смеющегося Джека взглядом повторно, прежде чем отстраненно помахать рукой перед лицом парня и глухо объявить: — До встречи, Джек. — У тебя физика? У меня математика в том же крыле, могу проводить, — предлагает он вкрадчиво. Томми качает головой, поджимая губы. — Нет уж, спасибо. Не думаю, что выдержу еще минуту. — Вот ублюдок, — хихикает Джек, его тяжелый кулак игриво бодает плечо Томми. — Мы же все равно еще увидимся? У Джессики завтра вечером? — Возможно, — Томми неопределенно пожимает плечами, хотя ответ им обоим известен.***
Сконцентрироваться на учебе у него получается с переменным успехом. Слова, закрученные и незнакомые, не задерживаются в его голове надолго и вскоре покидают его мысли. Мистер Сэм рассказывает о каком-то ученом — его руки подобно дирижеру оркестра взлетают и опускаются; он указывает на экран проектора и обводит указкой какой-то прибор, терпеливо объясняя принцип работы. Томми вяло прослеживает его жестикуляции, едва поспевая глазами за движением рук. Единственная мысль, мелькнувшая в голове, никак не связана с материалом — лишь о том, что в какой-то момент мистер Сэм опрокинет экран, стоящий на трех неустойчивых ножках. Когда класс начинает шелестеть учебниками, Томми опускает взгляд на обложку закрытой книги и моргает. Белые буквы на синей обложке плывут. Сосед по парте щелкает пальцами перед его глазами. Томми подскакивает на месте. — Что? — утихомирив испуг, огрызается. — Воу, встал не той ноги? — уточняет безымянное лицо весело, но заметив, что Ватсон не разделяет его беззаботного настроя, вздыхает: — Семдесят восьмая страница, третье задание. — …спасибо? — смущенно бормочет Томми, пальцы автоматически ищут нужную страницу. Где-то на подкорке своего расплывчатого сознания, Томми осознает, что сейчас — самое время взяться за учебу. Наконец вслушаться во вдохновленное бормотание мистера Сэма, перестав быть тем самым ребенком, о котором каждый учитель, качая головой, говорит он у вас умный мальчик, но очень ленивый. Но все, чего Томми по-настоящему хотел — это взяться за голову и осушить отцовский алкогольный тайник подчистую. Эту мысль Томми, как котенка, бережно пригревает у себя на груди, вслушиваясь в ровный рокот своего бьющегося сердца. Достаточно лишь расплывчатой фантазии, где его руки безудержно не трясутся и вместо тараканов самоуничижающих мыслей — пустота, как его настроение заметно повышается. День начинает течь чуть более сносно и наступает долгожданная большая перемена, которую ознаменовал звонок, ударивший по барабанным перепонкам битой со ржавыми гвоздями. Прокряхтев что-то невразумительное, Томми морщится и ему требуется еще несколько секунд, чтобы прийти в себя после звуковой атаки. К тому моменту класс уже опустел и Ватсон-младший, оглянув помещение, неловко запинается на учителе литературы. Который смотрит на него проницательно, словно хищник, изучающий жертву. Просто чудесно. Томми, нерешительно поднявшись с насиженного места, короткими, но выражающими настрой шагами покидает аудиторию. — Мистер Ватсон? На минутку. Едва перед глазами замелькала спасительная дверь в коридор, как голос, низкий и скрипящий заставил его замереть на месте дрессированной собакой. Томми закатывает глаза, а затем, развернувшись на пятках, бодро гаркает: — Да, сэр? Преподаватель мгновенно морщится, но затем его лицо разглаживается и он протягивает листок, жестом подзывая подойти. Нехотя подбираясь к учительскому столу, Томми смотрит на лист. С замиранием сердца и холодом, брызнувшим по внутренностям, он узнает свой почерк и красная, обведенная в кружок «C» забивает гвоздь на крышке его гроба. Мысленно он стонет, вопрошая на кой черт его срывают с перемены и попутно покрывая нецензурными словами все на чем свет стоит. Небеса на его причитания тактично молчали. Так же, как молчал учитель. — Ну? — выгибая бровь, не выдерживает тот. — Я не понимаю, к чему Вы клоните, — сдержанно улыбнувшись в ответ уголками губ, Томми мысленно подыскивает подходящий водоем, куда сбросить тело. — Ваша успеваемость на моем предмете, мистер Ватсон. Но я так понимаю, она страдает в целом? — аккуратно подстриженные, ногти мужчины ритмично постукивают по листу, вновь переключая внимание на себя. А это еще что — такой выверенный способ утереть нос или вывести на реакцию? Томми не слепой, в конце концов, он в состоянии прочесть свой табель успеваемости. — Я постараюсь, — бормочет он глухо, отводя взгляд. — «Постараюсь» будет недостаточно. Я давал Вам достаточно вторых шансов, а вы же продолжаете кормить меня «завтраками». Мало того, что не учитесь, так еще умудряетесь срывать лекции, — тот мученически вздыхает, потирая переносицу устало. — Вы вынудите меня вскоре оповестить Ваших родителей. Мое терпение на исходе. — Да и мое тоже, — брякает Томми без задней мысли, не успев закусить язык. — Что, простите? — хмурое лицо преподавателя озаряется неверием и Ватсон, раздразненный атмосферой, спускает все на тормозах: — Говорю, что заебали ныть, как маленькая сучка. Звоните отцу, пишите докладную — что душе угодно, мне-то какая разница? — он весело фыркает. — Все равно этим, — он легко стаскивает лист со стола поднимает на уровень глаз, — после школы я буду только жопу подтирать. Поставив точку в шоу импровизации, Томми торопливо ретируется. Но потом вспоминает, чей он все-таки брат — и драматические выходки Уилбура приходятся на руку, когда он вполоборота бросает: — А, и кстати. Надеюсь, Вы вылечите свой запор, — невинно улыбнувшись, он хлопает по дверной рамке, позволяя толпе учеников поглотить его худощавую фигуру. Через пять минут его, конечно, как нагадившего на ковер котенка, притаскивают за шкирку к кабинету директора. Где он, приговоренный к казни, ожидает своей справедливой расправы — вальяжно развалившись на мягкой кожаной софе и раскинув ноги так, что секретарша, снующая деловито по коридору, презрительно морщила нос. Томми не был постоянным гостем директора — все же находились уникумы, проводящие в помещении гораздо дольше. Но соврать, сказав, что Ватсон посетил это место лишь единожды, — при поступлении, — тоже будет неверно. Если ему не изменяла память, то в последний раз он находился в том же неловком положении ровно две недели назад. На поверхность всплыл конфликт с одним придурком из параллели, вздумавшим толкать некачественную дурь. Томми не славился флегматичным темпераментом Техноблейда, поэтому подловил ублюдка во время перемены и припугнул немного. Однако директору, сколько он не изголялся, так и не удалось объяснить всю глубину этого «немного». Но вот он и снова здесь. — Мистер Ватсон, — кивает мужчина средних лет, его густые брови ползут вверх на приветливый манер. — Просто Томми, — он кривится, пожимая плечами и торопится занять место напротив стола. — Зачастил к нам, Томми, — спокойно объявляет тот. — Ну, что я могу сказать? Соскучился, — Ватсон невесело усмехается. — Что ж, в этом тебя обвинить не получится. Однако, — кресло под весом скрипит, когда директор выпрямляется, чтобы через стол взглянуть Томми в глаза. — Надеюсь, ты сам понимаешь, что виноват? — Да, но- — Не-а. Никаких «но». Извинись перед мистером Робертом и я избавлю нас обоих от лишней работы, — он вздыхает, откидываясь на спинке. — И разберись со своими оценками. Твой табель успеваемости появляется в моем офисе все чаще и чаще. — Да, да, я понял. Спасибо, — пробормотав слова благодарности, Томми добавляет: — Я же могу быть свободен? — Конечно, — директор машет в сторону двери лениво, — и не нужно благодарностей. Лучше прибереги любезности для мистера Роберта. Надеюсь, я тебя здесь больше не увижу? — строго уточняет тот. — Хотя бы на этой неделе, — он вздыхает. Томми расплывается в улыбке и хмыкает: — Ну, обещать не могу. Все-таки непревзойденного Томми Ватсона скучные правила школы не смогу удержать слишком долго.***
Томми, балансируя на краю крыльца, задеревеневшими пальцами похлопывает себя по карманам; зачем, правда, неясно — ключей у него так и так нет, а джанк в карманах магическим образом все равно не появится. Да и с Ватсона, наверное, уже хватит — с вечеринки его выпроводили, сопровождая это тычками в спину и ворчанием о том, что тебе уже давно пора спрыгнуть, серьезно. Продавать не отказываются, за что спасибо, но эти родительские наставления что делать и как лучше быть он слушает на еженедельной основе в кабинете психолога, так что свои советы можно было и приберечь. Томми разминает затекшую шею и поудобнее прислоняется спиной к деревянной опоре крыльца, взглядом зависая на одной точке. Возвращаться домой, как думала в нем логическая часть рассудка, в его состоянии затея не очень. Он не доверял себе пройти и три метра без того, чтобы вмазаться лицом в столб или задеть бедром выступающую часть забора. Томми и так возвращается в четыре утра, что ни есть хорошо, несмотря на апатичную натуру Фила, оказаться с ним в плохих отношениях Ватсон-младший не стремился — деньги на сигареты и другие наркотические составляющие его будней поступали именно с подачек на карманные расходы. Они, условно говоря, шли на то, чтобы Томми покупал себе обеды и, как обычный беспризорный лентяй, бегал с поводом или без по кинотеатрам с Таббо, но с его образом жизни о нормальном аппетите слагали легенды, а Таббо не его лучший друг вовсе. Филу этого знать не нужно было, во благо крепкому и спокойному сну. Позволяя себе перевести дыхание, позволяя свежему ночному воздуху проскользнуть сквозь стиснутые зубы, Томми встряхивает головой. Протрезветь без холодной воды, опрокинутой на голову, сложно. Щипая себя за впалые щеки, он с усилием заставляет шестеренки в своей голове вращаться активнее, подталкивая их в сторону нужных размышлений, а не рассусоливания уродливых кислотных кроссовок какого-то парня на вечеринке. Оглушительный рингтон старой раскладушки заставляет Томми отшатнуться от двери, как ошпаренному. Легшие на дверную ручку, пальцы теперь суетливо достают потрепанный мобильник из глубины карманов. Среди чеков, зажигалки, монет и смятой купюры Ватсон обнаруживает продолговатую фигуру затерявшейся сигареты и хватается за возможность, зажимая телефон между плечом и ухом. Зажигает сигарету. — Да? — низкий баритон удивляет и самого Томми. Он с непривычки морщится, надеясь что по ту сторону голос не звучит так же беспрецедентно нетрезво. — Кто, блять, такой дохуя умный? Время видел? — облизнув пересохшие губы, рявкает он задорнее. — Йо, Томми. Ватсон выпрямляется и от неожидаености втягивает ртом воздух, совершенно позабыв о зажатой меж зубов сигарете. Она, словно сыр из басни про пернатое чучело и лису, падает на землю и к моменту, когда Томми нагибается на нетвердых ногах следом, пальцы соскальзывают и тлеющий окурок исчезает за стыком между половицами крыльца. С губ срывается добрая половина запаса нецензурных выражений, на другой же стороне голос глухо смеется. — Нифига не смешно, большой П. Вот вообще нет, — раздосадованно цыкает Томми, все еще силясь рассмотреть в щель его единственную отраду в эту холодную непогожую ночь. — Косяк уронил? — За это ты мне должен будешь. Стрясу с тебя сразу же, как увижу, — грозится он в ответ, но за словами не кроется настоящей злобы — лишь наигранная обида. Как родитель, предупреждающий ребенка не баловаться, при этом тряся перед лицом указательным пальцем, чтобы подкрепить серьезность своих заявлений. — Да-да, конечно. Найди меня сначала, гений, — это не видеозвонок, но Томми четко и ясно может представить, как Перплд закатывает глаза. — Найду, — кивает Томми серьезно. — Вот увидишь, найду. Чего названиваешь, кстати? Подружка кинула? — Отстань, — вяло усмехается тот. — Ты все равно в это время шляешься еще, я же прав? — Тут не угадал, мужик, — Ватсон задорно хмыкает, косясь в сторону черного входа. — Я уже практически дома. Был бы полноценно, если б не ты. — О, супер. Минут через десять буду, лады? — Что бл-? В смысле «через десять минут»? Пер- Эй! — звонок сброшен. Томми выдыхает, прижимая руки к лицу и стонет что-то среднее между за что мне все это и я же только домой пришел. Когда машина перед ним останавливается, а донельзя затонированное стекло начинает с механическим и потрепанным скрипом опускаться — первой мыслью, ошпарившей сознание, стало кинуть что-нибудь в водителя. Это будет в стиле Томми — сделать что-то, чего никто не ожидает. Но не чтобы нацеленно насолить и вывести из равновесия, нет, его мотивацией, закрепившейся еще в глубоком детстве, так и осталось простое а почему бы и нет? С теми же мыслями, Томми когда-то впервые принял из чужих рук бокал спиртного. По той же причине выкурил свой первый косяк, после расклеевшихся отношений с отцом и особо крупной ссоры. С той же подачки, вдохнул дорожку белого порошка, позволяя мозгу захлебнуться в долгожданной эйфории. — Том- Что за хуй- Но закончить предложение он не дает, запрыгивая на переднее сидение и захлопывая заедающую дверцу. — Ну что, — на губах сама по себе растягивается хищническая улыбка, — чем займемся сегодня? Перплд, кидая беглый взгляд на опущенное зеркало и приглаживая длинными пальцами растрепанную челку, неопределенно пожимает плечами. Из бардачка он достает несколько самокруток и Томми в предвкушении ерзает на сидении, не скрывая восторга. — Боже, да ты просто безнадежен, — вздыхает тот неверяще. — Ты будешь в шоке, но Фил это уже говорил, — кивает Ватсон словоохотливо, принимая из чужих рук шершавые наощупь свертки. Щелчок зажигалки — единственное, что отделяет сейчас Томми от нескольких часов абсолютной безмятежности. И если бы это было осуществимо, он подписал все документы мира, чтобы увековечить раз и навсегда эту тонкую ускользающую возможность — оставить за собой право вот так покидать мир разочарования и тяжелых учебных пособий. Срывающийся при выдохе, дым благодарно ускользает в окно, подгоняемый сквозняком гудящей машины. Что Томми нравилось в Перплде — тот никогда не говорил слишком много. Он не был похож ни на Таббо, с его немного назойливым и прилипчивым, но все же очаровательным жужжанием о зацепившей внимание теме. Так, его бывший лучший друг, — до чего смешно звучало это словосочетание, — мог часами напролет, как из энциклопедии, декларировать факты о пчелах. Или Ранбу, с его мягкой и вкрадчивой интонацией; голосом, будто всегда спрашивающим дозволения на что угодно. Кому-то Ранбу казался слабохарактерным, но несколько часов увиваться у похмельного Томми под ногами, при этом ведя односторонний диалог, подходящий на монолог лирического героя — все это требовало немалого количества сил. От них обоих, причем — Ватсон едва справлялся с зудящим желанием ударить длинноногого товарища. Перплд предпочитал деловое молчание, складный язык математики и анализа, с выверенными до милиграммов порциями преподносимой информации. Он никогда не сболтнет лишнего, но и в темноте не оставит: включит в спальне ночник, а затем скажет что-нибудь в духе у нас в шкафу живет монстр, сладких снов. Томми, не предвидя никакого разговора в ближайшие минут пять, включает радио. Салон автомобиля заливает музыка — инди, если его познания в жанрах подсказывало верно. Что-то о расставании, о неразделенной любви — незнакомая для Ватсона ересь. Когда он тянется к радио вновь, на этот раз чтобы переключить и подыскать волну подходящее, холодные пальцы Перплда останавливают его, соскользнув с ручника. Томми выгибает бровь вопросительно. — Оставь, — не сводя взгляд с дороги, осекает тот. — Ого, не знал что ты, эм, любитель такого, — запнувшись, проговаривает Томми с сомнением, чем вызывает у вышеупомянутого смешок. — Все-таки что-то с подружкой? Поссорились, или, может, она тебе снова не дала? — к концу, голос возвращает себе привычный игривый подтекст. — Боже, — стонет Перплд. — Закройся, просто завались, — он потирает переносицу устало. — Это твой брат поет, недоумок. Уи- Уил че-то там. — Да ну? — Томми, до этого сосредоточенно вглядывающийся в невыразительные черты лица спонсора сегодняшней поездки, переключил внимание на радио. На тусклом экранчике рядом с названием волны, с определенной периодичностью и если созвониться как следует, лениво проплывало «сейчас играет «lovejoy — sex sells». — Почему даже я знаю, а ты нет, а? — Я, что ли, в курсе? Не у меня здесь связи по всему городу, — Томми возмущается, добавляя: — Ты же знаешь, у меня с семьей отношения хуевые. — …это уже второй альбом, — на тихое а? Перплд в какой раз за вечер закатывает глаза, — его группа выпустила второй альбом. Они, конечно, не шибко известные, но в нашем городе на слуху. Твоих братцев все знают, — кивает тот с умным видом. — Ага, а знаешь, что все еще знают, Перп? Что мне абсолютно насрать, чем там занимаются эти двое. Они могут хоть под мостом валяться с передозом, мне какое дело? Перплд окидывает его оценивающим взглядом, приподнимая брови с наигранным удивлением: — И это говоришь ты? Томми удивленно прыскает со смеху. — Да, я. Проблемы? — Ничуть. Докуривай поскорее, трезвый ты мне совсем не нравишься.