Кодеин в моих венах

У всех бывают плохие дни. По крайней мере, так говорили ему в детстве. И Томми, скрепя сердцем, вынужден согласиться. Потому что это не глупая цитата из книжек Техно — это просто факт. Да, плохие дни бывают и нет, от этого они никуда не денутся. Кажется, эту фразу он услышал от Фила. Ему тогда было не больше одиннадцати; как птенец воробья с распушенными перьями: острые черты лица и грубо стесанные изгибы фигуры, с головой выдающие в нем подрастающего ребенка. Он тогда мимоходом оказался у двери в спальню Уилбура и услышав шепот разговоров за приоткрытой дверью, не смог побороть любопытство и замер, навострив уши. Содержание разговора, впрочем, покинуло его память незамедлительно. Что-то о Уилбуре и запрете приближаться к острым предметам. Одиннадцатилетний Томми пожал плечами и решил что да, справедливо. К тому же, ему не терпелось посмотреть как его старший брат будет изощряться, пытаясь нарезать хлеб ложкой. Одинадцатилетний Томми, впрочем, не был готов к тому, что случится на следующий день. И на день после, и следующий за ним тоже. Семнадцатилетняя же версия, стоящая в углу чьего-то дома и потягивающая уверенно пиво, была готова к чему угодно: хоть к апокалипсису и развершимся вратам ада. Потому что судя по происходящему перед глазами, от ада его жизнь далеко не ушла. Без котлов и прочей атрибутики, конечно, но остальные составляющие на месте. Рассадники, да спасет господь их смертные души, греха: упаковки алкоголя и нечто подозрительно смахивающее на кислоту. Сверху накиньте приправу в виде тридцати человек в одном помещении, пять целующихся по пьяне парочек и парня, толкающего соль и другие приблуды у входа во внутренний двор. По итогу получится рецепт идеальной среднестатистической вечеринки. Томми, прикончив банку, принимается за следующую — третью, а может уже и четвертую. Для разнообразия хватает что-то, по вкусу смахивающее на сидр. Опять же, он не гурман, а читать этикетки при постоянно мигающем свете сулило слепотой в раннем возрасте. Он не пьян, но и не трезв тоже. Пьян — это когда он, завалишись на спинку чужого дивана, откровенно несет ахинею: что-то об отце-придурке, о новой музыкальной группе, а затем снова о семье, которая, если руководствоваться здравым смыслом, была мертва еще в зародыше. Томми не из открытых, но из болтливых точно. Дай ему повод открыть рот, будучи под градусами, как на несчастного польется поток нечистот из мата и никудышной жизни заправского наркомана на стадии отрицания. К нему подплывает знакомая фигура Перплда, зажимающего плечом телефон и активно дискутирующего о поставке какого-то наркотика с длинным названием. С шумом отхлебнув, Томми перемещает вес собственного тела, припадая плечом к холодному боку приятеля, в полной мере наслаждаясь звуками спущенной в унитаз жизни. Осушенная банка сидра спустя и Перплд заканчивает свой неэтично длинный разговор, обрывая все прикрыванием динамика ладонью и глухим «ладно, потом». Фиолетовые глаза тут же цепляются за Томми, который в ответ может лишь лучезарно улыбнуться. — Сколько ты выпил? — уточняет. Томми поводит плечами с сомнением, покачиваясь на нетвердых ногах. — Мм, банк шесть нврно, — смазанно отвечает Ватсон, спустя какое-то время. — Чтж, похоже бльше, — достаточно было озвучить мысли, как Томми заторопился усомниться в собственных словах. — Ну, по тебе и видно, что больше. Ты просто пьян? — Перплд выгибает бровь вопросительно, его руки удерживают Томми под локоть, давая опору. — Я не прсто пьян, мужик, — щурится Ватсон ехидно. — …я под кайфом, — шепчет вдохновленно, чувствуя себя поэтом, окрыленным музой. Но для Перплда это скорее звучит, как признание нашкодившего ребенка, в хорошем смысле шокированного собственной выходкой. Тот вздыхает. — Останешься еще ненадолго или.? — Перплд окидывает толпу веселящихся сверстников неодобрительным взглядом, как если бы сам не был частью этой пьяной толпы, пришедшей ради секса и пары грамм в кармане. О чем Томми, естественно, спешит поделиться. — Ладно, ага. Продолжай быть неблагодарным ублюдком. Через десять минут я уезжаю, с тобой или без тебя. Трактуя издевку Томми по-своему, его временный собутыльник и по-совместительству хороший приятель покидает его, продираясь сквозь танцующую толпу, как продирается исследователь джунглей через густые лианы. Забавное сравнение. — Эй, Томас! Не стой в углу, выпей с нами, — из глубины толпы доносится чей-то оклик. Все перед глазами рябит и рассыпается, но это отнюдь не мешает ему объявить боевое: — Сэр есть сэр! И спустя еще несколько банок, под аккомпанемент веселого смеха и похлопываний по плечу, Томми даже при желании не вспомнит о Перплде и десяти минутах, прошедших двумя, а может и четырьмя часами ранее. В его голове розовый смог, и ничто не способно вырвать его из беззаботного времяпровождения в компании малознакомых людей. Ни отец, который, проснувшись поутру, не потрудится даже поинтересоваться, вернулся ли вчера вечером его сын домой. Ни Таббо, ни сном ни духом, где находится человек, с которым он поклялся противостоять целому миру. Ни Уилбур с Техно, близкие кровью, но разделенные тысячами миль братья — фигурально и буквально. Остаток ночи Ватсон воспринимает обрывками: изображения, привкус и голоса. Все это смешивается, но проигрывается в его сознание далеко не одновременно. Кто-то хлопает его по плечу, помогая подняться с пола. Женский жалостливый голос опаляет его ухо, заставляя хихикнуть от щекочащего чувства. Задний план дома, кишащего праздничным настроением, сменяется сладковатым запахом и мятным оттенком стен, подозрительно напоминающим больницу. — Ох, Томми, — разбирает он и от щемящей нежности в чужом тоне не может удержать себя от жалобного всхлипа, сорвавшегося с губ как-то сам собой. — Все будет в порядке, приятель. Потерпи немного и к утру все пройдет, — теплая рука, имеющая все тот же запах чего-то сладкого, проходится по его волосам на успокаивающий манер. Томми льнет к чужому теплому, как пригревшийся к батарее кот. Прикосновения немного успокаивают тошнотворный узел в его желудке и привкус рвоты на языке беспокоит не так сильно. Среди ночи, где бы они ни был, он, кажется, встает, чтобы опустошить желудок. Но даже в бессознательном состоянии его мозг растерянно замирает, осознавая, что понятия не имеет, где находится. Томми подвисает в пространстве и грузно опускается обратно на диван, чтобы в полутьме незнакомого дома найти у изголовья дивана милостиво одолженное ведро. Все, что он выпил за ночь, оказывается с горем пополам опрокинуто в синюю пластмассу и организм облегченно вздыхает, ощутив наконец освобождение от оков струющегося по кровообращению яда. Рано радуешься, сипит Томми уныло, еще будет вечеринка у Дрима, тебя ждет идентичная ситуация. Откладывая ведро в сторону, Ватсон заваливается на диван, натягивая тонкое одеяло до подбородка. Все еще одиннадцать лет, вечером следующих суток, Томми сидит за столом, сжимая худыми пальцами вилку. Звон столовых приборов, уныло передвигающих содержимое тарелки. Техно просит передать соль. Фил пытается разбавить неловкое молчание будничным вопросом — кажется, о прошедшем дне. Томми единственный, кто находит в себе силы ответить. Его речь льется: бессмысленная и до невозможности подробная — он цепляется за мельчайшие подробности, просто чтобы заполнить тишину мертвого дома. Но если спросить, о чем он говорил в тот день и что делал, Ватсон-младший вряд ли найдется с ответом. Уилбур, до этого сидевший подозрительно тихий, хлопает по столу. Томми смотрит, как его тарелка с яичницей подпрыгивает от протянувшейся волны удара, чтобы затем соскользнуть на пол. Уил, на грани нервного срыва, требует закрыть рот. Томми клацает зубами. Фил окрикивает Уилбура — завязывается ссора. В ее пылу он улавливает лишь отрезвляющую руку на своем плече и монотонный голос Техно; что-то о том, чтобы подождать в своей комнате. Уходя, Томми слышит нервный вздох, сопровождаемый отчаянным смехом. Уил признается, что порой он мечтает не просыпаться, просто чтобы избежать еще одного дня в этом доме. Томми семнадцать, когда он наконец понимает, почему.

***

Утром он просыпается от аппетитного запаха готовящегося завтрака, шкворачания сковороды и кипящей воды поставленного на плиту чайника. Все это давит на его черепную коробку, казалось, еще чуть-чуть и давление расплющит и взорвет его голову, как какой-то арбуз. Прорычав что-то, не имеющее смысла, но информативно выражающее все его отношение к происходящему, он пытается зарыться в мягкое одеяло и спрятать свое лицо в подушке. Притвориться, что никакого шума и незнакомых запахов нет, что Томми снова чудесным образом окажется в своей неудобной кровати, ворочаясь в немом ожидании сигнала будильника. — Томми, эй? — кто-то дотрагивается до его плеча кончиками пальцев. Он воспринимает это, как что-то обыденное, до тех пор пока не повторяет эту мысль еще раз. Кто-то только что дотронулся до его плеча. — Ты просыпаешься, соня? Он подскакивает, заставляя силуэт над ним ойкнуть и отшатнуться в испуге. Задрав голову, он видит как девушка прижимает стакан с водой к груди, другой рукой напрасно пытаясь удержать жидкость в сосуде и не дать полностью расплескаться по полу. — Н-Ники? — умудряется выдавить он, в следующую секунду заходясь кашлем. Девушка перед ним кивает, протягивая наполовину опустевший стакан. Для своего удобства или для Томми, она опускается перед диваном на корточки и Ватсон ощущает себя не подростком с обыкновенным похмельем, а смертельно больным пациентом, отправленным доживать свое дома. Ники была, нет, что уж там, до сих пор является одной из хороших друзей его старшего брата — Уилбура. В отличие от других сомнительных кандидатов в друзья, вроде Фанди с его колкими шутками, Ники всегда ему импонировала. Добрая и понимающая, от нее всегда пахло корицей и выпечкой — что еще нужно для симпатии? Ее короткие волосы совсем недавно приобрели беззаботный розовый оттенок, красиво переливающийся чем-то более рыжим и теплым, когда пряди ее волос задевал солнечный свет, льющийся из приоткрытых штор. Аккуратные черты лица и невыносимо притягательный взгляд, заставляющий Томми думать, что на любой ее вопрос он выпалит наиболее честный ответ, просто чтобы избежать расстроенного блеска в обеспокоенных глазах. — Как ты себя чувствуешь, Томс? — ее рука, совсем как в детстве, с необыкновенной легкостью скользит по его лицу, пальцами подхватывая липнущие ко лбу пряди и прижимая костяшки к вспотевшему лбу. Томми смущенно булькает что-то в стакан. Ники изумленно улыбается, наклоняя голову на птичий лад. — Прости? — она хлопает пушистыми ресницами непонимающе и Ватсон хмурится, ощущая как щеки и уши смущенно алеют. — Разве у тебя нет девушки? — напоминает Томми уныло. — Да? Ее зовут Паффи, — кивает Ники, но растерянность из голоса не пропадает, напротив, казалось, преувеличивается в размерах. — Тогда подбирать парней и прятать у себя это, типа, хобби? Ники, я несовершеннолетний, — напоминает он. — Боже мой, идиот, — она закатывает глаза, тепло чужой руки исчезает со лба, чтобы в следующую секунду вернуться болезненным щипком за щеку. — Ай, сука, это еще за что? — прижимая руку ушибу, Томми пыхтит. Стоит знать еще кое-что о великом Томми Ватсоне — несмотря на свой образ жизни, он был, есть и будет наблюдательным. Не настолько, что подмечать какие-то мелочи и за несколько метров видеть, как у одноклассницы сменился брелок на сумке, но его глаз хватало, чтобы замечать изменения в окружении близких, — или некогда близких, — ему людей. Так, например, несмотря на то, что после отъезда Уилбура он больше не общался с Ники, появления рядом с ней невысокой фигуры с пышными волосами, как овечья шубка, просто нельзя было упустить из виду. Это буквально целый человек, возникший из ниоткуда. И не нужно было быть гением, чтобы сложить дважды два — эти двое появлялись на публике вместе слишком часто, при этом многозначно переплетая пальцы. Ники пыталась с ним завести диалог пару раз, когда они сталкивались в каком-либо помещении, в гипермаркете, например. Но всякий раз был коварно отсечен Томми, притворяющимся торопящимся встретиться со своими несуществующими друзьями. — За то, что ты придурок, — кивает она строго. — Я понятия не имею, как объяснить Уилу, что нашла его младшего брата в отключке. Кровь отливает от лица. — Ты собираешься рассказать Уилу? — нервно сглатывает он. Почему-то сама идея быть донесенным пьяным в обмороке ему не льстила — даже пугала. Томми всегда уходил безнаказанным и непойманным, но что с ним случится, когда его семья узнает? Отправит в наркодиспансер? Перспектива провести месяцы запертым в холодном помещении под постоянным надсмотром, лекарствами и психотерапией пугала его куда сильнее смерти от пресловутой передозировки где-нибудь в переулке. —Я думал, ты на моей стороне, Ники, — бросает он разочарованно. — Мы же были одной командой. Подъебы над моим тупым братом, кнопки на стуле Филзы — это все были мы. Партнеры в преступлении, знаешь? Неужели все те годы впустую? Так и закончится наша история? — Томми театрально прижимает ладонь к груди, пытаясь выдавить из себя что-то, похожее на скорбь. Срабатывает на ура — Ники, поначалу пораженно хихикнувшая, укоризненно качнула головой. — Что ты, Томми. Как я могу? — со всей серьезностью она вздыхает, в глазах решительный блеск. — В конце концов, виновные всегда возвращаются на место преступления. С радостью подожгу стремный свитер Уила еще разок — только позови. — Ники, поэтому ты самая лучшая девушка. — Но-о, мне все равно придется предупредить Фила, что ты ночевал у меня. Чтобы не было лишних вопросов, ага? Томми хмыкает. Предупредить — и кого? Его отца, который беспокоился о его благополучии куда меньше, чем тот же учитель по физике, не поленившийся направить Ватсона к психологу и самолично отслеживать прогресс в конце месяца. Отца, который отдалился от него, зарабатывая на что-то, чего может и не случиться. Они с Ники говорили на одном языке, это точно, но определено не об одном человеке. Фил в голове Ники — тот самый улыбающийся мужчина, прижимающий к макушке шляпу и защищая ее от набегающего рева ветра. Тот самый мужчина, за чьими ногами Томми прятался, выглядывая только чтобы бросить колкую шутку и показать язык. И Фил неловко смеялся, рассыпаясь в извинениях. Фил в голове Томми — ощущение стороннего присутствия в доме; скрип половиц, гнущихся под весом, глухие разговоры по телефону и силуэт, мелькающий в дверных проемах после десяти часов ночи. — Кстати о нем, — Ватсон принимает из рук девушки таблетки, по продолговатой форме и красной марке в центре легко узнавая тайленол. Нужная вещь, особенно от похмелья. У самого под кроватью, закопанная в горе грязной одежды и мусора, лежала полупустая банка. — Не утруждай себя, серьезно. Старик и не заметил, он последние пару лет на работе живет, — осушив второй стакан воды залпом, Томми, возвращая посуду, сталкивается с бессильным сочувствием, отразившимся на лице напротив. Ватсон торопится замять ситуацию, хотя понятия не имеет, в чем провинился. Зная себя и свой язык без костей, нет сомнений в том, что он ляпнул между строк что-нибудь оскорбительное, чего было достаточно. Томми поспешил извиниться: — Прости, если сказал что-то не то? — неловко отводя взгляд в сторону, он трет затылок. — Нет-нет, ты- все нормально, правда, — откладывая стакан на журнальный столик, Ники замирает, ее руки нервно перебирают кольца на пальцах. — Давай ты умоешься, а я закончу наш завтрак. Завтрак с Ники ощущается до боли неправильным: тому виной похмелье, сверлящее голову или спираль мыслей при мученическом желании запить тишину чем-то крепким. Возможно, Томми была непривычна сама идея завтрака с кем-то, помимо себя и своей головной боли. После своего тринадцатилетия пришлось удариться в отрицание — завтракать, обедать и ужинать одному не так уж и плохо. Первый месяц дом никогда казался пустующим как никогда. Потом стало легче. Томми с усилием заставляет себя сглотнуть, запивая теплую выпечку имбирным чаем. — Очень вкусно, Ники, — выдавливает он. Ватсону казалось, что она может исчезнуть, что оторви он взгляд от гладкой поверхности стола напротив него будет незанятый стул. Гулкое эхо собственных слов отскочит от стен, с которых Фил снял все фотографии. Кружка вчерашнего чая стынет в руках и на его поверхности плавают грязные разводы, словно нефть в море. Но этого не происходит — Ники благодарно кивает, подпирая щеки руками и просто смотрит. Томми почти давится от чужого внимания, потому что, ну правда, все что он делает — это просто завтракает. Девушка же смотрит так, будто награды для нее лучше не существует. — Ты изменился, Томми, — говорит она. Томми непричастно мычит, силясь выжать из себя пародию на искреннюю увлеченность разговором, а не дрелью мигрени. — Так сильно вырос, а все равно когда смотрю на тебя — ты тот мальчишка, которого с криками и пинками Уил тащит к зубному. Очень жаль, что этот мальчишка во мне давно умер, — думает Томми траурно, но говорит: — …а ты все та же сумасшедшая со скалкой, бившая моего брата. Ники фыркает. После этого завязывается разговор — привычное перебрасывание репликами, прописанными в толстой стопке сценария. Что-то об учебе, о которой Томми рассказывает, стиснув зубы. Что-то о любимых местах, которые они посещали в прошлом: то кафе на перекрестке пятой и шестой улиц или сквер в неприличной близости с городским кладбищем. Но когда Ники спрашивает о Таббо — Томми может слышать, как внутри него хрустит гравий, как тикают часы в гостиной одинокого дома, как ему нечем дышать- — Томс? Томми? Все в порядке? Ты меня слышишь? Томми?! — голос Ники далекий и с каждой фразой он звучит надрывнее, истеричнее. Томми падает и в отчаянной попытке устоять на ногах, до посинения вгрызается ногтями в угол стола. Как утопающий, схвативший брошенный кем-то канат. Ватсон не тонет, он даже не в воде, но мир вокруг него — без сомнений. В желудке скручивается узел и легкие наполняются водой. Бурное течение реки звенит в ушах, утягивая податливое тело на дно. Томми снова шестнадцать, когда резкий запах мужского одеколона оглушает его обоняние и руки впиваются в воротник его толстовки, притягивая удушающе близко. Дыхание, пахнущее перегаром за милю, опаляет лицо. Его встряхивают как фарфоровую куклу, смеющийся голос требует вернуть деньги. Собаки лают вдалеке. Пыльно-розовая чашка, которую Ники любезно одолжила — вдребезги. Ее осколки рассыпались по кухонной плитке, уродуя общую картину прибранности. — П-прости пожалуйста. Я все уберу, клянусь- Прости, Ники. Э-это случайность, я- Прости, я куплю новую. Ткань джинсов с шаркающим звуком волочится по полу, когда Томми решительно подползает к осколкам. Он в состоянии исправиться или, по крайней мере, смягчить предстоящее наказание. Немеющие пальцы, объятые животным ужасом содрогаются, когда подушечками он нащупывает острые края разбитой чашки. Их ребра ни в какую не стыкуются. Осколки керамики приземляются на пол и Томми скулит, беспомощный. Он бесполезен. Неописуемое ничтожество, которое не может сделать ничего правильно. Неудивительно, что все его бросили. — Томми, пожалуйста, посмотри на меня. — Я не- Нет, пожалуйста, — он всполошенно задирает голову, невидящими глазами уставившись в человека напротив. Руки бездумно возвращаются к осколкам, он сам не замечает, как лопочет истеричное: — П-пожалуйста, я все исправлю. Не надо- Поддевая пальцами часть кружки, он на периферии видит, как розовый оттенок разбавляют красные пятна. — Томми, хватит, — руки тянутся к нему. Теперь его однозначно ударят. Он жмется в угол, стараясь уменьшить себя до минимальных размеров: подтягивая колени к груди и пряча лицо в сгибе локтя. Так можно минимизировать урон — так ему не придется объясняться перед мистером Сэмом почему у него на щеке синяк, а под глазом чернеющее пятно фингала. Другой рукой он зажимает рот; если он будет тише велика вероятность, что нападающему быстро надоест. Губы отчего-то мокнут и облизывая подступившую влагу, Томми чувствует на языке отрезвляющий привкус металла. — Томми- Том, дорогой, ты меня слышишь? Пожалуйста, солнышко, дыши вместе со мной, — руки человека перед ним оттягивают руку от лица и Ватсон всхлипывает. — Все хорошо, ну же, — повторяет голос сипло. Его рука прижимается к вздымающейся от глубокого дыхания груди, за которой ощутимо трепетало сердце. — Копируй мое дыхание, — советует подозрительно вкрадчивый голос, но за ним не кроется ничего отдаленно похожего на раздражение или агрессию. Томми вдыхает, пытается воссоздать требуемый темп, но вместо этого выходит лишь кашель. — П-прости, — он давится. — Я- Извини, прошу- — Все в порядке, — обрубает всполошенные мутные воды мыслей. — Попробуй еще раз. И Томми подчиняется — пробует. Подражая, он в голове рисует как медленно кислород продирается сквозь раздраженное горло, опускаясь вниз по трахеям к легким. — Молодец, — шепчет. — У тебя отлично получается, продолжай в том же духе, ладно? И Томми хочет рассмеяться, передразнить — отлично получается? Он просто дышит и бездумно, как заевший проигрыватель, воспроизводит услышанные звуки. Здесь нечем гордиться и не за что хвалить, ведь среди всей семейной четы он до сих пор самый бездарный, приносящий только убытки раздражающий ребенок. — Ох, Томми… Разум, освободившийся от тумана, тянется на звук своего имени. Он вскидывает голову, глядя на Ники распахнутыми от шока глазами. Обычно смеющаяся, со сдвинутыми в шутливой злобе бровями — она поджимала губы, из последних сил борясь с подступающей влагой в глазах. — Н-Ники? — голос хриплый, дрожащий от недавнего. — Д-да, Том, это я, — девушка выдавливает улыбку, ее худые руки успокаивающе стискивают его предплечье. — Ты здесь? Знаешь, где ты? Томми не сдерживается и мокро смеется, пряча взгляд за отросшей челкой. — Г-где мне еще быть? Руки на его плечах нерешительно ползут вверх, горячие пальцы оглаживают загривок. Они, не теряя предусмотрительности давят на его шею и Томми безвольной куклой заваливается вперед, чтобы оказаться пойманным в тиски Ники. Она прячет его голову под своим подбородком и Томми неловко ворочается в объятиях, пытаясь найти себе место на ее плече. Но то, что окончательно приводит его в чувства — это ее тяжелое дыхание через рот, посылающее табун мурашек вдоль его позвоночника и по предплечьям вниз. Он медленно, с опасливостью и недоверчивостью дикого животного, обнимает Ники в ответ — длинные руки оплетают ее дрожащие плечи. — Тс-с, все хорошо, — сглатывая ком в горле, на грани слышимости говорит он. — Томми- — она неверяще втягивает ртом воздух, смеется. — Это не «хорошо» — Как ты.?! — ее голос становится на октаву выше, заставляя Томми вздрогнуть всем телом. — Как ты не видишь? У тебя была паническая атака, Томс, это не- Это не «хорошо», ты чуть не упал в обморок- — спустя мгновение она громко шепчет, словно не доверяя самой себе. — Ники, все в порядке. Смотри, я в порядке, — он подается назад, вынуждая девушку взглянуть на нее. Интуитивно находя чужую руку, Ватсон прижимает ее к своей щеке. — Все нормально, — с нажимом повторяет и Ники, мотнув головой, вновь жмется потерянным ребенком к нему. Сколько они еще сидят, окруженные осколками разбитой кружки, гудением работающего холодильника и бурлением чайника, брошенного на плите в спешке — неизвестно. Но когда Ники отстраняется, дыхание Томми больше не напоминает сломавшуюся вентиляционную систему и воздух, со скрипом гуляющий в легких, не такой сухой. Ники обрабатывает порезы на его руках и они возвращаются к завтраку, но и аппетит испарился. Ровно в направлении, куда делось мало-мальски праздное настроение воссоединения после долгой паузы в общении. И наблюдая за рябью на поверхности остывшего чая, Томми так же зябко, как если бы он сейчас завтракал в гордом одиночестве дома. Горло сжимается, когда он выдавливает: — …давай притворимся, что этого не было. — Что? — голос Ники сухой, взыскательный и под влиянием ее интонации он чувствует слабость во всем теле. — Томми- — Просто- давай забудем об этом, — он повышает голос. — Я ничего не говорю, а ты ничего не видела. — У тебя была паническая атака. Мы не можем- не можем просто взять и задвинуть все дальний ящик — это серьезно! — она зачерпывает розовые пряди, пропуская их сквозь пальцы, идеально отзеркаливая Уила и его дурацкую привычку ворошить гнездо кудрей в эмоциональные моменты. И от этой зарубки в своем сознании ничуть не становится легче.