Кодеин в моих венах

Позитивный тон повествования, — которому хочется придерживаться из соображений, что так психика Томми хотя бы не покатится кубарем вниз и оттуда в бездонную яму, — продолжает западать. Хромает на одну ногу, с трудом наступая на травмированную стопу и до боли в деснах стискивает зубы, лишь бы театр одного актера продолжался без запинок. Томми правда много врет: настолько много, что порой сам ловит себя на мысли, что не может отделить правду ото лжи. Он убеждает себя, что ненавидит свое окружение. Ненавидит так же сильно, как полные жалости взгляды. Ненавидит чувство беспомощности. Ненавидит просыпаться по утрам с осознанием, что его ждет новая череда испытаний на прочность. Ненависть — эмоция, за которую он хватается, как за единственно-верную мотивацию продолжать что-либо. Томми боится, что однажды отпустив ее — он останется ни с чем. Только звенящая, осязаемая пустота будет составлять компанию, пока страстно желанная смерть наконец не примет его в свои объятия. Ни одна эмоция больше не всколыхнется при виде знакомых лиц. Боль не опалит сердце при виде бывших друзей, выглядящих несправедливо счастливо, теперь когда Томми не у дел. Гнев перестанет бурлить в нем от каждой мимолетом брошенной фразы Уилбура. Детская обида перестанет душить всякий раз, как Техно возводит между ними непроницаемую бетонную стену. Снедающая зависть по отношению к детям, купающимся в родительской любви, угаснет. Томми думал, что у него была какая-то причина сражаться; наспех набросанные желания в записной книжке мыслей, удовлетворить которые не представлялось возможным. Взглянуть в лица повзрослевших братьев, к примеру. Выяснить, осталась ли в них хоть толика той любви, за которую он отчаянно цеплялся и боялся навсегда потерять. От полученного ответа вытекало следующее желание — должно было, по крайней мере. Томми хотел поговорить с Таббо и лишний раз убедиться, что Ранбу не держит на него зла. Он хотел, чтобы Перплд чаще улыбался, но в нынешних обстоятельствах — это вряд ли в его силах. Проблема в том, что эти желания — мелочные капризы ребенка, не получившего в свое время обещанную конфету. Злость плавится как воск под губительным воздействием огня и тает, как сахарная вата от капли воды. Без нее он ничем не лучше жутких фарфоровых кукол за витринами винтажных магазинов. Ничем не лучше мертвой версии себя. И выслушивая претензии Таббо, головой-то он понимает, что частично его вина здесь и есть — ощутимая такая доля, состоящая наполовину из упорства делать все всем назло, как у кота, ссущего хозяевам в тапки, а другая половина это наплевательское отношение к собственному здоровью. Головой понимает, но ртом продолжает методично подбрасывать хворост в костер. Выпроводить дуэт бывших друзей не стоило особого труда, спустя десять минут разговора разъяренный Таббо пулей вылетает из палаты, а Ранбу ничего не остается, кроме как принести свои извинения и удалиться следом. Остаток будней в больнице проходит относительно спокойно: его дергают время от времени для сдачи анализов, он делает домашку, психолог упорно продолжает выводить его начистоту. В день выписки ничерта непонятно: Томми молча мерит шагами комнату около часа, дожидаясь когда за ним придет кто-то из братьев. В голове проскакивает шальная мысль, что стычка в машине стала фатальной во всех смыслах — больше близнецов он никогда не увидит, они удалили его имя из семейного реестра и заблокировали во всех соцсетях. Вещи Томми собирает сам, утрамбовывая все накопленное имущество в спортивную сумку. От замешательства хотелось кричать, но прямиком перед точкой невозврата в дверь стучат — медсестра просовывает свою голову, деловито оповещая о прибытии члена семьи, который дожидается его где-то на первом этаже. Членом семьи оказывается, — господи за что, — Фил из всех людей. Отец стоял у стойки регистрации, прислонившись к покатой поверхности и заполнял кипу документов с удрученным выражением лица. Подобравшись к Филу поближе Томми прокашлялся, давая знать, что он здесь и пока не выпрыгнул в окно. Тот в ответ обернулся, выдавил вялую улыбку и кивнул, мгновенно вернувшись к бумагам. — Привет, Томми. Можешь подождать в машине, — ровный голос отца без намека на хоть что-то, отдаленно напоминающее человеческую эмоцию, нисколько не удивил. Фил не спрашивает, почему лицо Томми выглядит так, будто его пропустили через мясорубку. Не предлагает помочь донести сумки, несмотря на то, что руки сына откровенно дрожат. Не спрашивает о самочувствии. Ни-че-го. Просто кидает ему в руку ключи и притворяется, будто все нормально. Варианта два: либо Филу все бережно и любезно доложили, начиная от самочувствия и заканчивая потасовкой в машине, либо ему откровенно похуй, что там да как у самого ненужного ребенка. Решая не дожидаться у моря погоды Томми выходит на улицу, локтями расталкивая разъяренную толпу в коридоре, требующую врача. Больница ожидаемо оживленная и людная и Томми следует радоваться, что он наконец-то покидает это место — и он определенно рад, однако ему будет не хватать запаха лекарств и чувства отчаяния, въевшегося в белоснежные стены. На улице стоит привычная жара, от которой хотелось умереть или заползти обратно в больницу, поближе к жужжащему кондиционеру работающему из-под палки. Он смахивает испарину со лба, ища среди припаркованных у больницы машин нужную. Достаточно нажать на кнопку на ключах и он идет, как кладоискатель, — нет, не тот, о которым вы подумали, — на сигнал разблокированных дверей. Томми открывает багажник и тормозит, когда видит внутри два забитых доверху пакета с продуктами. Убедившись, что вокруг нет лишних свидетелей и что важнее, Фила, он решает немного покопаться внутри: яйца, масло, банка джема, туалетная бумага, бекон, шампунь, пол литра молока, хлопья — ничего интересного, давайте по новой. Второй пакет заставляет его визжать от восторга, как школьницу попавшую на концерт кумира. Три банки пива — есть все-таки бог в этом мире. Взяв банки в охапку, другой рукой Томми поднимает с асфальта сумку и бросает внутрь. Судя по треску яйца превратились в омлет. То же самое произойдет с его головой немногим позже, когда Фил обнаружит пропажу, но еще раньше станет понятно, что младший сын успел напиться. В свое оправдание — не стоит оставлять алкоголь незащищенным когда дело касается Томми. Это такое же базовое правило, как ставить заглушки на розетки и прятать все сильные транквилизаторы в доме с трехлетним ребенком. Ясно же, что если увидит — неминуемо потащит в рот. Томми дергает язычок алюминиевой банки, подцепив его ногтем. Звук шипящей пены и терпкий запах алкоголя ударяет в нос. Томми воровато озирается по сторонам и торопливо захлопывает багажник, отходя от места преступления на добрые два с половиной шага. В идеале пить на голодный желудок нельзя, но из возможных закусок у Томми только рулон туалетной бумаги и битые яйца. На пустой желудок пить-то конечно можно, законом не запрещено, но потом придется названивать трезвому другу и слезно умолять забрать из незнакомого места. Сейчас не тот случай, потому что домой его так и так отвезут, а дергать Перплда, когда лучший друг до сих пор злится — это нарваться на исключительно дружеское «пошел нахуй» и гудки. Первую банку он осушает через силу: желание прокашляться, лицо человека, которому впервые налили коктейль с эверклиром и слезящиеся глаза. Томми очевидно растерял хватку пока откисал в четырех стенах недопустимо трезвый. Как ни посмотри, но решение правильное: ехать в одной машине с Филом то же самое, как вживую лицезреть второе пришествие Христа. Классно, конечно, но по мнению Томми — это топливо для ночных кошмаров на следующие лет десять. Когда пить становится нечего, на поверхности за ручником появляется башенка из банок, как будто кто-то, не будем говорить кто, готовит партию в дженге. Но что-то не срастается: мужчина, выглядящий как его отец, — потому что это его отец, удивительно, да, — стремительно идет в его направлении, и шлет все планы в одно замечательное место. Пивные банки Томми прячет под сиденьями и выпрямляется по струнке ровно в тот момент, когда Фил обходит машину и открывает багажник. Вот попал. — Ты не долго ждал? — буднично интересуется Фил, деловито отодвигая спортивную сумку с вещами и принимается за пакеты. — Не, все пучком, мужик, — чересчур позитивно заверяет Томми, что само по себе странно, если учесть изначальную причину госпитализации — передозировка. Намеренная. Бытует мнение, что человеку с депрессией, ставшему на радость остальным жизнерадостным и веселым, осталось недолго. Фил разделяет это мнение и слегка поднимает голову, чтобы рассмотреть сына поближе и скептично поднять брови. — Томми… — у отца расслабленный, но таящий опасность тон, от которого хотелось сделать пару глотков спиртного для храбрости, — где банки? — Открой гугл-карты, — простодушно советует он, смазанным жестом изображая скольжение пальцев по клавиатуре телефона. — Ты знаешь, о чем я говорю. В пакете было три банки пива — где они? — Фил упирает руки в бока, голос приобретает авторитарные нотки. — Папуль, ну чего ты? Опять таблетки забыл выпить? — он наклоняет голову, широко улыбаясь. Фил смотрит на него долю секунды и его глаза округляются в осознании — тот подносит к лицу ладонь и устало трет виски. — Боже мой… Только этого не хватало, — мученически вздыхает и делает нетвердый шаг назад, чтобы закрыть багажник. — Ну и насколько ты пьян? Ты хоть ел до этого? — Не-а, и я не пьян — я трезв как судья. С условием, что все судьи в усмерть набухиваются перед началом судебного процесса. Между делом он перебирается на пассажирское сидение. Фил больше не пытается завязать разговор, разочарованный поведением младшего сына. Салон пахнет терпкими духами Фила и немного сигаретами: то ли никто не удосужился проветрить за Томми, то ли Уилбур наконец забил на правила приличия и начал курить за рулем. Раньше, то есть пресловутые пять лет назад, Уил стабильно курил: запах намертво въелся в обивку, щекоча сознание до тошноты каждую поездку. Томми морщил нос и задерживал дыхание, но в конце концов ему надоело спорить и он свыкся с новой константой в жизни. Когда Уилбур исчез — пропало и насильно навязанное чувство комфорта, а желание ездить в машине отпало вовсе. Фил предлагал пару раз подбросить его куда-то, но Томми шарахался от одного вида машины, как от проклятой. Отец выруливает из парковки, ловко лавируя между рядами машин и одной рукой стягивает с себя черный атласный галстук, бросая на заднее сидение. Томми отслеживает траекторию падения. Фил не сильно поменялся, лишь число морщин на лбу увеличивалось соразмерно с протекающими годами, да и накопленная усталость все сильнее отражалась на лице. Синяки под глазами у Фила даже больше, чем у него, а это о чем-то да должно говорить, учитывая как Томми любит пренебрегать сном в угоду других, не совсем легальных, увлечений. Завязанные в хвостик, волосы на затылке немного отросли — не критично, но раньше распущенные волосы Фила едва дотягивали до подбородка, а сейчас выбившиеся из прически, золотые пряди ниспадают на плечи. Иронично, но из всех трех детей на Фила сильнее всего похож именно Томми. Цвет глаз, волосы, черты лица и манера улыбаться — он миниатюрная копия своего отца, от матери унаследовавшая лишь бойкий характер. «Наверное, поэтому он тебя и не любит» — подсказывает подсознание голосом пьяного Уилбура, проливающего свет на истину. — Ты с работы? — прикрывая один глаз для лучшего обзора, глухо интересуется Томми. — …да, — отвечает отец с задержкой. — Почему Уилбур меня не забрал? — Он- — взгляд Фила соскаивает на зеркало заднего вида, затем на приборную панель. — Уил не смог, — видимо, хорошего оправдания в запасе не нашлось. — Ну да, не смог, — скорее не захотел, но понятно почему. — Как… — Фил прочищает горло, — как ты? Боги, как же неловко. Когда он в последний раз вот так заводил светские беседы с отцом? Тогда еще по Земле динозавры должны были ходить. — Ну, какая-то розовая блядина избила меня и чуть не убила, а в остальном? — Томми пожимает плечами. — В остальном я в порядке, спасибо что спросил. И на этом все. Никаких «я поговорю с Техно», «наверное, очень сильно болит» или банального «прости» — Фил ничего не говорит, только смотрит на дорогу перед собой и поглядывает в зеркало, чтобы ненароком не врезаться. Томми не привыкать. Давно смирился с мыслью, что отцу всегда побоку и если думать о детях, то о нем Фил вспомнит в самую последнюю очередь. Домой Томми вваливается с сумкой наперевес, потому что Фил несет два пакета из продуктового, ставшие на три банки пива легче. Бросив свое имущество на пол с громким грохотом, он прочищает горло и кричит: — Дорогая, я дома! Фил, идущий следом, сдерживается от дальнейших комментариев и тактично молчит, а выражение лица предательски транслирует мысль «боже, я так устал от него». Первым на шум подтягивается Уилбур, который при виде синяков на лице младшего брата виновато вздрагивает и отводит взгляд. — С возвращением, Томс… Хорошо доехали? Томми опирается о стенку, стягивая с ног кроссовки и кивает. — Да-да, отлично. В этот раз мне даже лицо не разбили, представляешь? — ткнув пальцем в Фила, Томми понижает голос до шепота: — А ты знал, что оно теперь разговаривает? Уилбур с обескураженным выражением лица отходит в сторону, когда Томми протискивается глубже в дом. — Ты в порядке? — переводит вопросительный взгляд на Фила и повторяет вопрос: — Он в порядке? — Он пьяный. — Сам ты пьяный, я трезвее чем… — продолжение тирады он не планировал, потому решает быстренько свернуть тему, пока не наплел лишнего. В ответ ноль внимания. Уил отмахивается от него одной рукой, как от назойливого ребенка, просящего купить новую машинку. А через секунду, словно передумав, за плечо разворачивает его в сторону гостиной, подталкивая, и не сводит свирепого взгляда с отца. — Ты дал ему алкоголь? Фил, ты серьезно? Я не думал, что дно можно пробить, но это, — тот жестом обводит Томми за спиной, — это уже ни в какие рамки не лезет. Томми без понятия, в какие такие рамки ему полагается влезть: рамки морали, закона или религии. А если учесть существование в дисфункциональной среде, зависимость и атеизм, то получается… Да ничего не получается. — Не давал я ему ничего. Я купил пива, чтобы расслабиться, а Томми все выпил пока я не смотрел. — Не смотрел? А должен был, — Уилбур раздраженно дергает бровью, складывая руки на груди. — Фил, ты, блядь, никогда не смотришь. Должна же быть грань у твоего безразличия! — тот хватается за голову и с губ срывается пораженный смешок: — Томми только выписался… Страшно спросить, а дальше что? Лично начнешь его дрянью пичкать, лишь бы отстал? — Уилбур, я не сумасшедший. Мне только твоих проблем уже вот так хватило, — Фил проводит пальцами по своему горлу. — Как я мог знать, что Томми влезет в багажник и начнет рыться в сумках- — Да не в этом, блять, дело. Сейчас мы отделались легким испугом, но следующий раз, когда ты «не смотрел» может стоить жизни, понимаешь? Томми мог сбежать черт знает куда и- ох, ну да, что это я? Незнание ведь освобождает от ответственности! — рявкает тот, и разворачивается к Томми лицом, дергая за локоть. — А ты — иди за мной. Он запинается о ковер в гостиной, неумело перебирая ногами вслед за рассерженным братом, который по памяти воспроизводит весь словарь ненормативной лексики, — такое солидное познание ругательств впечатляет, — и тащит Томми к лестнице. — Техно, вылезай из своего бункера! Мне нужна помощь- — Эй-эй, погоди, — отпирается он, заподозрив неладное и пытается высвободить свою руку. — Не надо меня снова бить, я еще от прошлого раза не отошел. Техно не отзывается. Наверняка сидит в своей комнате, запершись на единственный хлипкий замок и стесняется даже сунуться в коридор — не то что на первый этаж. На первом этаже Томми, которому разукрасили лицо оттенками фиолетового. Младший брат, существование которого усердно игнорировалось настолько долго, что по-другому уже не получается. Техно всегда любил решать проблемы вот так: закрываться и медитировать над умными книжками, а еще лучше — улетать на противоположный конец страны, прихватив Фила с собой в качестве моральной поддержки. Оставляя за собой дверь, которая никогда не откроется. Не для Томми уж точно. — Техно, ты оглох?! Мне нужна твоя помощь! Пожалуйста! Томми сглатывает вязкую слюну с привкусом пива и смотрит на кухню: Фил преспокойно опустошает пакеты из продуктового и раскладывает покупки на столе. Перемещается по кухне, рассовывает еду по ящикам, пока Уилбур надрывает глотку. Как будто так и надо. Всем бы его выдержку, он аж завидует. Техно собирается с силами подозрительно долго: сначала слышится щелчок дверной ручки, скрип половиц и неторопливый топот. — Еще дольше нельзя было? — ядовито усмехается Уилбур. — Я прекрасно понимаю, что ты терпеть нас не можешь, но получить немного сострадания было бы очень неплохо, — поспешно дополняет тот, смягчив удар миловидной улыбкой. Техно, едва спустившийся и стоящий на последней ступеньке, выглядит таким же растерянным, как и Томми. Сухо кивает вместо приветствия, пальцами поправляет съехавшие на нос очки и выжидающе складывает руки на груди. С извинениями за разбитое лицо придется повременить. — Ох, спасибо, царское величество Техноблейд, что удостоил нас, простых смертных, своим присутствием, — отвешивает короткий реверанс с наигранной благодарностью, но карие глаза всегда говорили громче любых пафосных речей: Уил грани того, чтобы начать рвать и метать. — Не кипятись так, — Техно слишком долго мялся для такой короткой фразы, но имеем что имеем. — И не нужно было кричать. У вас что-то случилось? — Спроси своего папашу, — огрызается Уилбур, презрительно сощурившись. — Он и твой отец тоже, вообще-то, — Техно выгибает бровь, прислоняясь плечом к стене. — У меня никогда не было отца. Только ты у нас в этом плане везунчик — тебе и говорить, почему нельзя набухивать моего младшего брата. — Погоди, что? Холодный взгляд Техно впивается в него, проходясь по нему оценивающе. Осознав, что от Томми ожидается хоть какая-то ответная реакция, он неловко прочищает горло: — Э-э-эм, ну-у… — и, прости господи, нервно ржет. Техно невпечатленно дергает бровью и отводит взгляд: выводы сделал — они ему не понравились. Да и выглядит так, будто очень хочет сказать что-то неприятное, но пока не придумал, что именно. — …не сильно пьяный, — бормочет себе под нос Техноблейд, хмурясь. — А тебе надо чтобы Томми госпитализировали — только потом ты что-нибудь начнешь делать? — голос у Уилбура такой, будто поспособствовать возвращению в больницу тот собирается лично и, так-то, не сильно против. Небось заманчивая идея избавиться от Томми еще на пару недель. — Я не это имел в виду, — спокойно поправляет сам себя Техноблейд. Раньше было в порядке вещей стоять за закрытой дверью и слушать ругань — и вот снова здравствуйте. Томми тихо ретируется с места событий под нарастающий конфликт: под тихие, сдержанные вздохи Техноблейда и повышенные интонации Уилбура, как обычно разбрасывающегося обвинениями. Проходя мимо кухни он сталкивается взглядами с Филом и отводит взгляд, потому что помощи от отца не дождешься: братья взрослые — разберутся сами, а Томми достаточно статуэткой в углу сидеть да помалкивать. — Томми, — тихо окликает Фил из кухни, и он отрывисто вздрагивает, так и замерев посреди коридора застигнутым врасплох подростком, пытающимся слинять незамеченным на вечеринку. Вот так за руку ловили только Уилбура, пока тот не приноровился к расписанию Фила и не научился хитро поддевать оконную щеколду, перебираясь по покатому склону крыши, а уже оттуда — на землю. Томми даже не поворачивается в сторону отца, только складывает руки на груди. — Чего? — неохотно отзывается. — Подойди сюда на секунду. Томми мало что запомнил из разговора — выпитый алкоголь дал о себе знать. Он держится на ногах только благодаря тому, что держится за спинку стула и без интереса наблюдает, как спиртное разъедает окружение и рисует поверх четких линий свои — дрожащие и плавающие. Смазанное лицо Фила, тусклое от переработок и выцветшее, как старая кинопленка. Искривленный недовольством Уилбур, высказывающий свои претензии со сложенными на груди руками. Глаза Томми бегают по кухне в поисках недостающего фрагмента пазла, сквозь густую дымку бессознательности выхватывая отдельные детали: столешницы с россыпью жирных желто-коричневых разводов впервые за столько лет снова чистые, а продукты продуманно рассортированы по разноцветным контейнерам, которых раньше не было. Техноблейд, образовавшийся за спиной, тянет его куда-то. А потом он сидит за столом, вчитываясь в список контактов телефона и смахивает выскакивающие уведомления незнакомых людей: парень из его класса по испанскому настойчиво скидывает ему домашку, второй использует диалоговое окно с ним вместо «избранного» отправляя фотографии с полуголыми девушками, третий жалуется на жизнь. Томми морщит нос и закатывает глаза — ему это все не всралось, потому что прямо за его спиной проходит реал-лайф выпуск шоу «дорогая, мы убиваем наших детей». Предпочтительнее беспокоиться об этом, чем о десяти сообщениях с содержанием в духе «я ее так люблю, но она меня кинула — ну и удачи, шлюха». В диалогах с Ранбу тоже прибавились сообщения: несколько сердечных извинений за неудавшееся воссоединение легендарного трио, где Томми добропорядочно исполнял роль главного разочарования. Таббо сбросил на него бомбу, — фигурально, но лучше бы настоящую, — написал что-то. Сколько лет, сколько зим, да? Томми не читает, удаляет сообщение сразу же. — Держи. Наверное, устал после дороги, — Фил кладет перед ним кружку с чем-то пахнущим отвратительно сладко. Стучит пальцами по столу, как бы в попытке отвлечь от телефона. Явился не запылился. А раньше где вся эта забота была? — Что это? — Томми морщит нос, отпрянув от кружки скептично, но откладывает телефон экраном вниз и пытается воссоздать образ внимательно слушающего человека. — Просто чай. На кухне чересчур тихо. — Где..? — Вышли на крыльцо, — пожимает плечами Фил и отходит к раковине. Спустя секунду слышится журчание воды и звон посуды. — Ты что-то хотел? Томми опускает взгляд на телефон — больше уведомлений нет. — Нет, ничего, — одеревеневшими пальцами берет кружку, подносит к лицу и делает глоток. Только Томми все равно неспокойно: глаза мечутся по кухне — ищут, но не находят. — Может, поешь что-нибудь? — ненавязчиво уточняет Фил и если бы ему платили каждый раз, когда его отец задает такие каверзные вопросы — Томми был бы нищим, но с одной долларовой банкнотой в кармане. — …я пас, лучше спать пойду, — запоздало отвечает он, на мгновение отрываясь от безрезультатных поисков того, чего и в помине нет. Ему некомфортно: одежда колется и, будто бы, сдавливает легкие, мысли заняты всем и одновременно ничем, а воздух на кухне кажется тяжелее и безжизненнее обычного. Знакомое чувство, которое он испытывал из раза в раз оставаясь наедине с Филом — нечто сродни отчаянию, пронизывающему каждый миллимитер этого проклятого дома, лишенного и грамма тепла. Фил кивает со сведенными к переносице бровями, а Томми отталкивается от стола, вставая на шаткие ноги и забирает сумку из коридора. Поднявшись на второй этаж, он встречается с неприятным сюрпризом — двери в комнату больше нет. Барьера, отрезавшего его уютную берлогу от остального мира не стало. Задаваться вопросом что с ней стало даже не хочется: пустили на дрова, продали или съели — не его ума дело. Он опирается о дверную раму и появляется новое умозаключение — бардака тоже нет. Все канцелярские принадлежности сложены на столе, а не валяются где попало, книги бережно расставлены на полках, на ковре поубавилось пятен, кровать аккуратно заправлена. Толстовки Перплда, висевшей на спинке стула, тоже нет. Томми заходит в комнату, по привычке потянувшись к двери, чтобы закрыть ее, но потом одергивает себя с мыслью ну да, точно. Он бросает сумку в угол, отпинывая ее ногой, чтобы не мешалась, и стягивает со стола ноутбук, ложась на кровать. Проводит пальцами по шершавым наклейкам, добрая половина из которых это ценники на пиво. Вбивает пароль, открывает страничку Перплда с раздражающим глаза статусом «был в сети недавно», пальцами зависая над клавиатурой в ожидании озарения. Раньше позволительно было начать разговор с «бля, в рот ебал» и уже отталкиваться от этого, а сейчас Томми даже не знает, что написать. Томми вздыхает, сворачивает вкладку и лезет в сохраненные на ноуте файлы, спрятанные от любопытных глаз так, как обычные люди прячут нечто сакрально личное, вроде специфических вкусов в порнухе. Из специфического в Томми только его образ жизни, раздражающие братья и индифферентная пародия на отца. На жестком диске музыка и целая коллекция видео, склеив которые можно запросто воспроизвести, — сугубо в понимании Томми, — его нормальный день. Он надеется почерпнуть вдохновения, наблюдая за тем, как Перплд с озлобленным оскалом поправляет манжеты на рубашке и крутится перед зеркалом, пока Томми на фоне бурно жестикулирует и, как припадочный, вертит камерой из стороны в сторону, пытаясь поймать в объектив весь масштаб погрома в незнакомой спальне. Томми фыркает и тянется за телефоном, набирая знакомый номер. — Перплд, спишь? — обычно сразу после этого вопроса тянется дружеский обмен оскорблениями, но на другом конце слышен только рев мотора тойоты и шум мелькающих по встречке машин. Недолгая возня, дыхание и тихое «пять сек», предупреждающее о том, что Перплд настраивается для разговора. — Хватит дышать в микрофон, это тебе не секс по телефону, — комментирует Томми со смешком и почти видит, как Перплд закатывает глаза. — …пошел ты, сложно вести одной рукой. — А второй ты что делаешь..? — не удерживается Томми, широко ухмыляясь. — Ищу нож, чтобы убить тебя при встрече. — Очень мило с твоей стороны, Большой П. Кстати о встречах, ты злишься? За… — он неопределенно жестикулирует, хотя Перплд этого и не видит, но договорить не успевает: — За то, что вел себя как неблагодарный баран? — Ага, за это, — Томми вздыхает и трет виски, раздумывая над ответом. Заготовленной речи нет, поэтому приходится импровизировать: — Прости, хуйни наговорил- — Ну, если опустить все оскорбления, ты был прав, в принципе, — хмыкает тот невесело и сигналит кому-то, бормоча оскорбления. Томми выпадает в осадок от заявления и почти роняет телефон, выдыхая робкое: — Подожди, чего? — Ты по факту все сказал: Таббо свалил, когда надоело, а я остался и тупо продолжал тебя травить, — Перплд затихает и тишина звенит напряжением. — Ты чуть не сдох из-за меня. — Давай только без этого, ладно? — Томми непонимающе хмурится. — Мне вот щас вообще не до нытья и загонов. Как протрезвею, тогда разберемся, — он откидывается на подушку и перехватывает ноутбук поудобнее когда тот начинает съезжать с коленей. — Протрезвеешь? В смысле? — переспрашивает Перплд шокировано. — Меня выписали, прикинь – я дома, — он оглядывает комнату и тихо смеется. — К моему возвращению тут все вылизали. Клянусь, если я сейчас шкаф открою, то там мои трусы будут по цветам рассортированы. — Выписали… Погоди, почему? Куда тебя выписывать, ты же- — Перплд рассерженно вздыхает. — Да фиг его знает, я в подробности не вдавался, — предприимчиво отзывается Томми, охотно ударяясь в пересказ упущенных событий: — Сказали освободить палату, ну я и свалил. Правда, кроме чистоты здесь ничего не изменилось. Уил опять грызся с Филом из-за того, что я втихую выжрал три банки пива, а сейчас принялся за Техно. — Мне приехать? Томми не хочет показаться отчаявшимся, а он отчаялся, так что тяжело сглатывает и выдавливает неуверенное: — А можешь? — Через час-полтора нормально? Мне надо из дома вещи забрать и разрулить одно дело. — Да. Да, без проблем. Тогда увидимся? — он сжимает телефон крепче. — Конечно.