Кодеин в моих венах

— О, — только и выдыхает Томми, когда открывает дверь, чтобы взглянуть новоиспеченным посетителям в лицо. Хотелось увидеть Перплда. Может Дрима и Сапнапа или, хрен с ним, Квакити – чтобы извиниться по-человечески за устроенный балаган. Отмыться от грехов, считай, но с такими требованиями дорога в церковь. Обветшалое здание на окраине с протекающей крышей и заплатками на грязно-серых кирпичных стенах. Там, как он знает по слухам, по ночам средоточие всех обездоленных и жизнью обиженных: жгут журналы и мосты, а металлическая ложка ходит из рук в руки по кругу пока на небе не начнет светать. Он не религиозен от слова совсем, но в моменты отчаяния всегда всплывало жгучее желание выбить двери в исповедальню. Рассказать святому отцу все прожитое и накопленное, но без раскаяния в содеянном и прочей присущей религии атрибутики. Врать во спасение — это что-то для философов и алкашей под окнами, пускай и сокращает количество потерянных волос на голове священнослужителей. Церковь называют домом божьим, но это скорее одиноко стоящая телефонная будка с перерезанным проводом обратной связи. Говори не говори, толку не будет. Ответа тоже. Сейчас Томми смотрит на людей напротив, борясь с наплывом воспоминания. Тянутся по цепочке одно за другим от хороших к плохим, сносным и худшим, аж мутить начинает. — Что с твоим лицом? Ты опять с кем-то подрался? — первое, что говорит Таббо спустя долгие годы разлуки и то – осуждение с порога и без разбирательств. Томми инерционно морщится. Голос бывшего лучшего друга звенит поддержкой и волнением, но ни одна эмоция не имеет того же веса, что раньше. Внутренне он, к тому же, разрывается. Не от смеха, но от того, какой модели поведения отдать предпочтение: говорить так, будто они старые приятели, случайно пересекшиеся в баре душевное расставание спустя или сохранить накопленную обиду и ссориться уже с ними. У любого варианта есть свои подводные камни, в первом случае, к примеру, Таббо заподозрит сотрясение или кровоизлияние в мозг. Второе закончится дракой — дальнейшие объяснения излишни. Томми не успел вдоволь налюбоваться своим отражением, но не нужно быть гением, чтобы ощутить жгучую боль, за ночь набравшую обороты и возведенную в высшую степень. Та милая леди, занимавшаяся устранением последствий, не задумалась о том, как хреново будет утром. Хотя, даже без ее вмешательства, с утром неизменно приходят все отодвинутые симптомы абстиненции, поэтому щедриться на медикаменты для пациента, которому «хреново» независимо от погоды за окном, времени суток и настроения — нецелесообразная трата ресурсов. — Томми? — встревоженный тонкий голосок Ранбу перебивает множество мыслей. Он стискивает прохладную дверную ручку. — Не твое дело, Андерскор, — наконец отвечает Томми. — он оборачивается на Ранбу, глядя на него с понятным вопросом что ты здесь делаешь? — Я привел Таббо, как и обещал, — мнется Ранбу, выдавливая из себя оправдание. — Мы- нет, я… Я чем-то тебя расстроил? «Он не в курсе?» — самая громкая мысль хватается за голову в приступе истеричного смеха. На лице отображается через силу выдавленная усмешка. Значит, как докладывать Перплду о вещах, о которых не следует — раз плюнуть, но предупреждения о грядущем покушении на жизнь тот не получил. Перплд, конечно, зараза, но поступками подтверждается, что его зараза. — Даже не зна-а-аю. Наверное, ты растрепал о том, что случилось на крыше. Таббо, думаю, тоже знает? Кому еще рассказал? — он мельком кидает незаинтересованный взгляд на упомянутого. — Я не хотел. Нет, я хотел, но- — Ранбу замолкает, воспроизводя дыхательные упражнения, к которым всегда прибегал при малейшем намеке на стресс. — Послушай, Томми, я правда пытался помочь. — Помочь? Чем ты можешь мне помочь? — переспрашивает, стискивая торец двери. — Погоди секунду, — поднимая руки в воздух ладонями вперед, вмешивается Таббо. На запястье болтаются пластиковые ручки пакета, шуршащие при движении. — Давай обойдемся без ссор. — Да что ты говоришь, — сплевывает Томми. — Почему бы не продолжить внутри? — махнув ладонью в палату, наполовину спрятанную дверью. Жалюзи плотно задернуты и в комнате воцарился уютный полумрак, маскирующий последствия предыдущей бессонной ночи, которых было намного больше, чем одна. — Почему бы тебе не пойти нахуй? Тебе и ему, — складывая руки на груди, он кивает на Ранбу. — Томми, мы пришли, потому что переживали за тебя, — натянутая улыбка Таббо дрожит в уголках губ – сигнал о том, что запас терпения скоро будет исчерпан. — Переживайте за меня в другом месте. Переживали, как же. Ранбу волнуется за каждого встречного-поперечного, потому что вместо мозгов сердце. Таббо волнуется за свое светлое будущее в Лиге плюща и немного – об окружении, в число которого уж точно не входят наркоманы, алкоголики и курильщики. Томми попадает под все категории – дальше думайте сами. — Послушай, я знаю, что много где ошибся и так больше продолжаться не может. Ты мой лучший друг и мне было больно видеть, как ты себя убиваешь. Но еще больнее не знать, что с тобой происходит- — Да ну? — Томми в середине монолога приваливается к двери плечом. Белый оттенок кожи и расчесы на запястьях не выглядят как презентабельный вид, но таковой он потерял достаточно давно. В мусорке где-то валяется вместе с буклетами о вреде наркотиков и прочей макулатурой. — ...но это не твое дело. В нашу последнюю встречу- — Томми, пожалуйста, — сдержанно просит Таббо. — Да вы угараете… — бормочет он себе под нос. — Почему-то до моего передоза всем до звезды было, где я, с кем и что делаю. Но теперь, — повышает голос: — Теперь все схватились за голову, — он качает головой с видом «поверить не могу». — Скажите честно: вас всех что, одна конкретная и очень чуткая собака покусала? Создается впечатление, будто стоящие перед ним ребята и те, что на данный момент за кадром, успели сдружиться на почве передоза общего знакомого имя которого все и так знают, и создали клуб анонимных алкоголиков. Таббо Андерскор непонимающе поднимает брови на выбранную формулировку. — Я всегда о тебе волновался- — писклявит Ранбу. Томми стреляет в него уничижительным взглядом и тот тушуется, трусливо потупив глаза. Тесей Ватсон — тот самый тип людей, на которых всегда с завидной легкостью можно махнуть рукой: раз уж упал — поднимется как ни в чем не бывало и отряхнется, куда денется? Беззаботность граничащая с безразличием — худшее наказание, какое можно придумать. Отчаянный поиск знакомых глаз среди безразличных прохожих преследовал его первые месяцы одиночества. Странно было проходить под мерцающим фонарем каждый день, но не слышать теплый смех и шутливый обмен оскорблениями. Странно было сидеть в безмолвной тишине гостиной и смотреть в кромешную темноту прихожей. Дожидаться мелодичного стука в дверь. Засыпать на диване. Утром перепроверять соцсети, надеясь наткнуться на упущенное сообщение. Искать в оскорблениях сакральный смысл. Хоть какой-то намек, что им не все равно. Серое вещество в черепной коробке, запекшееся и прилипающее к стенкам, как подгоревшая яичница — к сковороде, никак не желало сотрудничать: мысли слипались в однообразную массу и стопорились на этапе открытия рта. Таббо нетерпеливо перемещает волмартовский пакет в недоминирующую руку, сжимая пластиковые ручки, пока на тыльной стороне ладони не проступит паутина сине-сиреневых вен. Ударить, что ли, собрался? — Будешь бить – давай побыстрее и где-нибудь здесь, — указательным пальцем он нажимает на свободную от синяков скулу, добровольно подставляя лицо под удар. Таббо, если не переобулся за минувшее время, никогда не поощрял насилие. Исключением были лишь видеоигры, но и там сильно графичным сценам тот предпочитал разглядывание потолка. Таббо вздыхает. Наверное, сотый раз за их разговор. Томми крайне солидарен — он тоже в край заебался, хотя прошло всего десять минут. Повернувшись к Ранбу, поддевающему заусенцы на пальцах и хрустящему суставами кистей, Андерскор что-то шепчет. Неразборчивый шелест доносится до ушей, но Томми не трудится разгадать скрытое послание. Эти игры в шарады начались задолго до того, как их трио распалось. Гляделки, где один изгиб бровей говорил больше слов, а вкупе с «естественными» жестами — целые абзацы. — Ты рожу свою видел? Куда бить-то? — ткнув на один из синяков. Томми с шипением подался назад. Воспользовавшись минутной слабостью, враги проскальзывают внутрь. Таббо непринужденно подхватывает одеяло с пола и зажимает под подмышкой, другой рукой распахивая шторы так, как делал это сотни раз в прошлом. Фривольно заваливался в комнату, стаскивал с него одеяло, тряс как сувенирные стеклянные шары, — внутри еще миниатюрная композиция со снегом, — и натянуто улыбался, призывая начать свой день. Бесспорно, бывшему лучшему другу было тяжело. Томми пережил похожее на своей шкуре, пусть и в детстве, но дважды подобное проходить не пришлось. Таббо пришлось. Сначала со Шлаттом, напивавшимся до беспамятства, позже с Томми, проворачивавшим ровно то же самое. Становится понятно, почему в их дуэт однажды затесался Ранбу: кто-то должен был восполнить роль друга, который безвозмездно поможет преодолеть жизненные невзгоды. Складывая руки в молитвенном жесте, Таббо просил несуществующего бога, — который с незапамятных времен класть хотел как на Томми, так и на Ватсонов в целом, — о том, чтобы друг детства одумался: не шел по кривой дорожке, давясь таблетками и алкоголем. Вспомните метафору про телефонную будку парой абзацев выше — и будет вам ответ, услышал ли бог молитвы. — Ты продолжаешь мусорить даже в больнице, — с каким-то напускным весельем отмечает Таббо, носком ноги поправляя упавшие кроссовки и выравнивая их под одну линию. — …и закрывать шторы, — кивает Ранбу. Таббо и Ранбу, игнорируя молчание со стороны третьего лица, ударяются в перечисления старых-добрых деньков. Ничего не стоит догадаться, что «хорошими» язык их не повернется назвать. Даже для него, пребывающего в состоянии кататонии бо́льшую долю осознанной жизни, воспоминания малоприятные. За последние пять лет, в свою сторону были услышаны лишь прилагательные негативной окраски, а их еще надо потрудиться воспринять. Для нетрезвого разума любые порицания общества сводятся к детскому лепету вроде ты плохой, потому что ты плохой. На деле, Томми плохой по ряду причин, а чтобы перечислить все, потребуется созвать шесть жертв в качестве свидетелей и провести семинар в конференц-зале на триста человек. Если устроить вход по предоплате, то вырисовывается неплохой бизнес-план для повторного передоза. Наблюдая за тем, как резво скачут по палате бывшие друзья, Томми решает слиться со стеной, сыскав для себя удобное место на табуретке. Компанию составляет забытый Уилбуром свитера бежевого цвета, который он положил на колени вместо пледа. Для общего развития можно провести сравнительную характеристику, и, базируясь исключительно на оттенках, напрашивается неутешительный вывод: свитер выглядит более живым, чем Томми. Когда неодушевленные предметы выигрывают у тебя в признаках жизни за биологию пятого класса — пора задуматься, что в своей жизни ты делаешь неправильно. Томми, например, должен перестать употреблять алкоголь в ненормированных количествах. Он в середине искупления, отстаньте. Идиллию, если напряженное молчание разрешат так обозвать, прерывает женский крик. За щелью закрытой двери контрастным красным мигает коридорная лампа и из динамиков в коридоре, как мелодия из преисподней, звучит сирена. — Что это? — пугливо задрав голову, уточняет Ранбу. Томми от скуки принявшийся прикидывать, как инсценировать собственную трагическую кончину, вяло ведет плечом. — Срочный вызов. Походу кто-то умирает. — Умирает? — глаза, расширившиеся от шока, мечутся от двери к нему в поиске ответов. Томми что, святой Моисей? Ему-то откуда знать подробности? — Явно не я, а жаль, — стреляя взглядом на дверь, пожимает плечами. — Забей. Каждый день такое. Впрочем, хотелось бы избежать подобной шумихи хотя бы ночью. Шум сигнализации машин на парковке, апокалипсис в коридоре и звон в ушах — великолепный рецепт для хронической инсомнии. Ничего не поделаешь, нельзя же пациентов попросить умирать потише или не умирать вовсе. — Представляю, как трудно спать в таком шуме, — наблюдательно добавляет Таббо. Томми тебе больше скажет: единственный раз, когда он полноценно отоспался, числится самой первой ночью — и то благодаря стараниям анестезиолога вкупе с существенной кровопотерей. — Что ты делаешь? Пальцы интереснейшим образом оказываются вплетены в рельефные зазоры пряжи. Перебирать руками ткань — присущая Ранбу черта, но видимо он неосознанно перенял и эту привычку. Надо будет поблагодарить Уилбура за то, что в былые времена наотрез отказался ширятся по вене, иначе к сегодняшнему дню семейное кладбище пополнилось бы на два надгробия. Мимо палаты проносится каталка: свора медиков шумно посылает интерна за гематологом, потому что пациент теряет много крови и пульс ниже шестидесяти. Далее — просьба подготовить операционную и оповестить старшего в отделении о том, чтобы срочно вернулся из старбакса. Интересно, а старший в отделении не против на обратном пути поработать в доставке? Томми не отказался бы от толл-порции карамельного фраппучино. Возвращаться к беседе не очень-то и хочется. То есть, вообще не хочется, потому что взаимный обмен колкостями и колупание заживающих ран ножиком — крайне специфическое удовольствие и увлечение для той прослойки общества, которая обычно не выходит за рамки сайта с запоминающимся логотипом и не менее нашумевшей заставкой. — Давайте пропустим ту часть, где вы пришли извиниться, ладно? — то, что казалось неплохой опцией возобновления разговора в мыслях, на выходе звучит как дежурный наезд, но ладно, придется отталкиваться от того, что есть: — Это все неинтересно и я наслушался. Что вам надо? Хотите заслужить прощения, чтобы легче на душе стало? Я вас прощаю. Мы закончили? — Не говори так, — хмурится Ранбу. — Я просто скучаю по своему другу. — Я говорил, но вы с Туббо прекрасно спелись, а у меня- — был? есть? — …у меня Перплд. Все в плюсе. Перплд хотя бы не смотрит сквозь него, как будто Томми уже, — или до сих пор, — мертв. Не ходит по яичной скорлупе, будто капля за каплей измеряет дозировку смертоносного яда. Мимика, жесты, движения тела — все это выверено до мельчайших деталей и отрепетировано сотни раз, чтобы воспроизвести идеальную копию в реальной ситуации. Перплд живет сегодняшним днем, Таббо и Ранбу — будущим, которое, увы, не успело произойти. Очень сложно не ненавидеть их за это, но и ненавидеть тоже. — Хорошо, — участливо соглашается Таббо. — Тогда буду вести себя так, как обычно. Кто тебя избил? — Таббо, погоди- — суетится Ранбу, натягивая на лицо беспокойную улыбку. — …если это был Перплд, то ты знаешь, что я скажу, — не позволяя заминке Ранбу повлиять на себя, Андерскор подхватывает очередную тряпку с пола и вешает на предплечье. — Да-да, он тебе никогда не нравился, я в курсе, — складывая руки на груди, подмечает он недовольно. — Но это не Перплд, хватит на него все грехи вешать. — Тогда кто? — Какая разница? Пойдешь к нему с цветами, чтобы спасибо сказать? Не надо, я передам, — он массирует шею, чувствуя, как та начинает затекать от долгого пребывания в неудобной позе. — Эй, Ранбуб, а ты чего вдруг замолчал – разрядился? — Прекращай это делать, Томми, — грубо осекает Таббо и, опьяненный порывом, небрежно швыряет собранные вещи на кровать. Виновник, покачнувшись на табуретке, вопросительно наклонил голову. — Что я опять не так сделал? — Это! — с желчью сплевывает, закрывая глаза, пытаясь по крупицам собрать утраченное самообладание. — Извини, постараюсь дышать меньше, — округляя глаза, фыркает и, следом, бубнит под нос: — Не знал, что кислород нынче щекотливая тема, боже. — Ты понимаешь, о чем я говорю, — ни хрена подобного. Мозаика не складывается. — Ты закрываешься, Томми. Ты врешь. Ты переводишь тему. Ты отталкиваешь людей вокруг. — Кто? Я? Да ни в жизнь, Табс. Я самый открытый, честный, прямолинейный и притягательный человек, ты же знаешь, — я закрываюсь, вру и отталкиваю прямо сейчас. — Нет, не знаю. Я без понятия, кто ты. Для ответа словарный запас оказался чересчур скуден. — Я хочу тебе помочь, правда хочу, — но не хочет, да? Если бы Томми давали деньги каждый раз, как люди начинают перед ним загоняться и рефлексировать, что ж, такой баснословной суммы не видел даже джей-пи морган чейс, а они точно не соскребают пенни по карманам курток ради банки газировки с вышедшим сроком годности. — Лучше научись плести макраме. После выставляй поделки на продажу в крейглисте: шарфы, брелоки, свитера, гобелены, да на что фантазии хватит. Отдача по максимуму: и денег для колледжа заработаешь, и будет что добавить в портфолио при поступлении, помимо дважды взорванной лаборатории кабинета химии, нельзя забывать и про популярность в узких кругах покупателей. Из вычеркнутых вариантов, как выпустить пар, был звонок маме и испачканные салфетки, но у Таббо нет мамы. А что до испачканных салфеток, то сразу после сказанного ему вывихнут челюсть. — …мудак, — бормочет Таббо. — Надеюсь, ты про учителя химии. — Про тебя. Не впервой слышать: слово-паразит так часто всплывает в лексиконе окружающих, пора бы смело менять документы и вписать «мудак» в строке среднего имени. Перплд, как ни странно, в последнюю встречу все-таки успел примкнуть к флэшмобу и идентично его обозвать. — Оу, — невпопад выдает он, поражаясь концентрации уязвимости и беспомощности, которую вобрали в себя какие-то буквы. За две реплики температура в комнате падает на несколько градусов и Ранбу, выступающий аналогом Техно, то есть бесполезным посредником на поле боя, — пока враждующие фракции старательно отстреливаются с намерением разобрать оппонента на сувениры и расфасовать по черным пакетам, — вновь молчит. — Мне так обидно, я прям сейчас тут расплачусь, — подливает бензин в кострище сарказма. Таббо неуверенно мычит, выражая нечто сродни одобрению. Ранбу, схватившийся за молчание, открывает рот и не издает ни звука. Сцена выглядит комично и жалко в равной степени, словно выброшенная на сушу рыба, жадно глотающая отравляющие миазмы задымленного кислорода. Идущий вразрез логике страх вмиг пережимает горло, а мысли остаются не озвученными. Томми все видит, но отказывается содействовать. Один раз он уже помог Ранбу — и чем все обернулось? — Можем мы- Таббо, д-давай еще разок? — вы еще в туалет отпроситесь и там повторно прогоните сценарий. — Я не хочу с ним разговаривать, — обиженно пыхтит. — О. В-вот как. Что ж, эм- — глаза Ранбу истерично мельтешат по палате, а пальцы комкают одежду. Томми, с высоты своей табуретки, ждет не дождется, когда оба дружно плюнут и разойдутся по домам. Не потому что он стоит наготове с петлей наперевес, просто табуретка относительно высокая. Атмосфера не располагала к плодотворной дискуссии, скорее метила на звание самого унылого часа за все семнадцать прожитых лет. — Тебе даже нечего сказать в свое оправдание?! — массируя переносицу, рычит Таббо. Ранбу инерционно делает шаг назад, но очевидно, что желчь адресована Томми. — Ваша честь, а я в чем-то провинился? — веселится он, невинно хлопая глазами. — Томми, твою мать! Один серьезный разговор – это все, что я от тебя, блять, прошу. Один. — Таббо, мы не за этим сюда пришли, — тактично напоминает Ранбу голосом неотличимым от мышиного писка. — Ран, помолчи. — А че ты от меня хочешь услышать, а? — Я не знаю! Что тебе стыдно хотя бы?! — За тебя что ли?

***

Оставаться в сознании — непосильная ноша, но Томми пытается. Ухватиться за реальность покрепче, вгрызться зубами до боли в деснах лишь бы удержать рассудок от кромешной темноты. В ее укромных уголках притаилось нечто зловещее, не поддающееся описанию. Нечто, попавшись которому пути назад не будет. Мысли вязкие и густые, накрапывают на черепную коробку тяжелыми дегтярными каплями: царапающие дыхательные пути и забивающие легкие, как плюшевые игрушки синтепоном. Томми распластался на полу, ощущая как неприятно липнет ламинат к потной спине. Нестиранная вторую неделю, домашняя футболка задралась после особо травматичного падения с кровати посреди ночи. От одежды исходил терпкий запах пота и перегара, а в комнате замерла знойная жара. К какофонии запахов примешивался приторный запах рвоты — именно он послужил причиной столь внезапного пробуждения и, как следствие, неудачного приземления на пол. Тонкая линия слюны вперемешку со вчерашним ужином тянулась по подбородку и шее, обрываясь образовавшейся лужей на полу по правую сторону от головы. Едкий привкус на языке лишь потворствовал повторению гадкой истории. Тело изнывало от неподвижности, мышцы тянуло словно гитарные струны, находящиеся в постоянном напряжении. Шея затекла настолько, что Томми перестал ее чувствовать вовсе. Каждое сокращение мышц, каким бы незначительным оно ни было, отдавалось резкой болью настолько нестерпимой, что смерть казалась пощадой. Добивающим ударом был телефон, забытый на столе: гаджет битый час разрывался от звонков во всевозможных соцсетях, а вибрация сообщений не смолкала ни на секунду. Хотелось запустить прицельный снаряд из подушки в названивающего человека, который никак, блять, не может заткнуться. Томми опустошенно разглядывал потолок, гадая, что до него раньше доберется: дисконнект мозга, смерть с ее загребущими лапами или подступающая к горлу рвота. Ламинат на втором этаже прогибается под весом чужих шагов, когда-то некто очень решительно движется по направлению в его комнату. И вроде бы ура, спасение из адского круговорота, но. — Томми, выключи будильник! Целый час по ушам ездит, — Фил настойчиво барабанит по закрытой двери, недовольно выкрикивая, но как оно и заведено, не дожидается ответа и уходит. Не нужно быть гением, чтобы догадаться куда – на работу. Она же, выражаясь прямолинейно, новое место прописки и не ироничное жилье, куда отец бессовестно сбегает при любой удобной и не очень возможности. С хлопком входной двери Томми снова остается наедине с собой. Похоже, он и сегодня прогуляет занятия. Меньше нервотрепки от Таббо и Ранбу о том, где Томми шлялся, когда должен был добропорядочно исполнять обязанности третьего колеса в групповом проекте. Такими темпами в один день он точно умрет, запертый в своей комнате, без возможности напоследок сделать желанный вдох свежего соленого воздуха. Фил не удосужится поинтересоваться, куда запропастился третий никому не всравшийся сын и через недельку-другую его найдут благодаря невыносимой вони гниющего тела. Блестящая перспектива. Интересно, как там поживает Уилбур? Все еще ныкается по углам, как курящая сигареты школьница, боящаяся праведного гнева матери? А Техно все так же сидит в четырех стенах за учебниками, будто никогда до этого в руках книгу не держал? Если бы Уилбур его сейчас видел, — никчемного и ничтожного, спящего по ночам на боку лишь бы не захлебнуться во сне рвотой, — тот бы посмеялся от души? Сложившись в три погибели, хлопнув ладонями по коленям и скользнув по дивану вниз, безостановочно хохоча, как обычно? Говорят, со временем люди имеют свойство меняться. Уила это тоже могло коснуться, но правда, кто знает? Томми не ребенок, лелеющий несбыточные мечты о переменах в лучшую сторону. В глазах темнеет, но светом в его зашторенной тысячелетиями комнате не пахнет — не много теряет. Жар, передавший эстафету ознобу — уже неприятнее, но пока что терпимо. Не помешает накинуть на себя что-то и не валяться пластом, но пошевелиться Томми не рискует. Ставка слишком высока: пол грязнее некуда, а отмывать дополнительные пятна и пересчитать мебель лбом в процессе — не заманчивая участь. Он понимает, что кроме себя любимого никто не поможет, но организм всецело противостоял любым горизонтальным перемещениям. С первого этажа доносится знакомый хлопок. Реалистичное предположение: Фил вернулся, потому что забыл ключи и через пару секунд уйдет как ни в чем не бывало. Фил не уходит, а голоса почему-то раздваиваются. Слуховые галлюцинации? Не впервой, конечно, но чтобы во время отходоса? Торопливый топот и перебирание ногами по ступенькам отскакивает от пустых стен гулким эхом. — …ничего, что мы снова без спросу? — А кто нам слово против скажет? Томми потом отмажет, если вдруг что. Что ж, третье колесо им было позарез необходимо. Просчитался, бывает. Без лишних прелюдий дверь со скрипом открывается, впуская хилые лучики света. Томми сосредоточенно щурится, скучающе пересчитывая трещины на потолке по третьему кругу. — Томми, ты тут? — щебечет Таббо, стоит лишь темной макушке высунуться из-за двери. — И-извини, что не предупредили. Ты не брал телефон и мы- — мнется Ранбу и резко затихает. Слышно, как Таббо издает испуганный звук. — Томми?! Томми! — первым не выдерживая, тот молнией подлетает к нему и садится на колени, пальцы прокладывают дорожку от челюсти до шеи. — Ты меня слышишь?! Блять, блять! — сердечно выругивается тот, для достоверности прощупывая пульс и на запястье. Чем его сонная артерия не устроила — тот еще вопрос. Хотя, если подумать, он когда-то вычитал, что прием опиоидов замедляет дыхание и пульс. Кодеин, черт его дери. — Ч-что делать? Что делать?! — черед истерить ложится на плечи Ранбу, стоящему поодаль. — Твою мать, Ран, не стой, звони девять-один-один! — Не надо, — бормочет Томми, поднимая руку чтобы спрятать лицо в сгибе локтя. — Я не подыхаю… просто сильно устал. — Зато я чуть не умер! — жизнерадостно объявляет во всеуслышание Таббо, пригладив взлохмаченные волосы. — Ты чем вообще думаешь?! Я тебе вчера весь вечер не мог дозвониться! — Извини. — Тут просто ужасно пасет, как будто подох кто-то- я из коридора почувствовал, — нервно трещит тот, под подмышки поднимая Томми и прислоняя к изголовью кровати спиной. — Ты заболел? Почему не позвонил нам? Ты опять за свое, да? От тебя пахнет, как от пепельницы, — друг показательно морщит нос. Ранбу на фоне включает свет и открывает окна. — Ты обещал, что больше не будешь. — …и без тебя хуево, — в подтверждение своих слов Томми отключается, как обесточенная электрика. Когда открывает глаза — над ним нависает Таббо с лицом тех ребят из бюро по оценке и экспертизе, которые подводят итоги нанесенного ущерба в форме цифры с шестью нулями. Томми чувствует легкий укол вины под ребрами. Таббо действительно выглядит заебавшимся, но с той же упертостью ставит Томми на ноги и тянет за собой в неизвестность. Каждое соприкосновение босых ног с холодным полом заставляет внутренне ежиться и задерживать дыхание. Усталость пронизывает тело: он больше ничего не хочет — оставьте его где-нибудь в коридоре и Томми с готовностью отправится к праотцам. С натугой Таббо старается открыть дверь в ванную, но сколько дверь не дергай — она не поддается на уговоры. Томми с мученическим вздохом делает шаткий шаг вперед. Всего-то требовалось приподнять — доступ внутрь обеспечен. На полпути Таббо отправляет его дожидаться приговора в компании корзины с грязным бельем, делая вид, будто оставляет носки для дальнейшей стирки и обязательно вернется к ним рекламную паузу спустя. Томми стойко держится и не спешит падать в обморок, потому что сегодняшний гештальт не закрыт, ибо Таббо еще не завел свою стандартную шарманку о погубленной жизни, отсутствии перспектив и одинокого существования в канаве. Руководствуясь остатками душевных ресурсов меньшее, что он просто позарез обязан сделать — это выслушать, поэтому приходится напряженно наблюдать, как лучший друг включает воду и регулирует температуру в душевой лейке так же, как новоиспеченные мамочки подготавливаются к водной процедуре для своего бестолкового чада. Между делом он обессилено сползает вниз, приткнувшись виском к пластику корзины и прикусывает внутреннюю сторону щеки, чтобы не сблевать раньше времени. Стоит отметить, что оспаривать свою недееспособность — пустая трата времени: он едва нашел в себе силы дойти до ванны даже с учетом сторонней помощи, куда там самостоятельно помыться. — Эм, я поставил чайник, — оповещает Ранбу в дверях. — Помощь нужна? — Да, тащи Томми сюда, — вполоборота командует и засучивает рукава. Так и происходит. — Что теперь? — Томми, снимай штаны и футболку, трусы оставь при себе, — он повинуется, стягивая с себя грязную одежду, — Ранбу, швырни это в стиралку и принеси что-нибудь чистое. Дальше я сам. Когда Ранбу охотно покивав, уходит разбираться с поставленной задачей, Томми чувствует себя достаточно комфортно чтобы отпустить комментарий: — Я бы помылся. Потом. — На Рождество? — ехидно уточняет, помогая залезть в ванную и нажимая на затылок, чтобы Томми опустил голову. Дрожь прошибает тело параллельно с теплой водой, вылившейся на голову. Таббо перепроверяет температуру воды, встряхивая запястье и тянется через Томми за флаконами на угловой полке. — Д-день б-благодарения ближе. — А ты смешной, — скалится Таббо. Спасибо, он из кожи вон лезет, лишь бы не умереть прямо тут. Из-за нарушенной терморегуляции любая вода покажется оздоровительным закаливанием. Зубы громко стучат. — ...глаза закрой. Томми закрывает глаза, чувствуя руки, втирающие в волосы пахнущий тропическими фруктами шампунь. Журчание стекающей воды действует как колыбельная: капли срываются с волос и стучат по потускневшей керамике ванны. Ровное дыхание Таббо, треск вспенившейся мочалки, скрип открывающихся ящиков комода, звук закипающего вдалеке чайника. Томми борется со сном, отрывисто поднимая опускающуюся голову и старается увлечь свои мысли чем-то интересным — ничего толкового на ум не приходит. Он крутит в пальцах мокрую прядь, оттягивая и отпуская. — Я хочу спать, — жалуется, не выдерживая натиска сонливости. Томми упирается лбом в подтянутые к груди колени, пока Таббо держит его левую руку, намыливая предплечье и спускаясь к запястьям. — Ты как ребенок, — усмехается тот и затихает. Томми приходится выпрямить ноги, поэтому новым местом для дремы автоматически назначен бортик ванной. Никто не удивится, но он отрубился на месте. Проснулся лишь потому, что стоял на холодном кафеле, пока Таббо полотенцем сушил ему волосы. Вскоре подоспел Ранбу со сменной одеждой, — провал в памяти, — он сидит на диване в гостиной, обернутый в плед, о существовании которого Томми не знал раньше. Удивительно, как много им известно о планировке дома и расположении вещей. Ранбу, чье пребывание в обители зла спокойно рассчитывается на пальцах одной руки, ни на секунду не мешкал, когда искал плед, позже и вовсе удалился на кухню знающе шариться по шкафчикам. Рабочая теория Томми предполагает, что Таббо заблаговременно обрисовал планировку и приблизительное расположение базовых вещей. Вроде «вилки лежат в верхнем ящике рядом с холодильником, а полкило тротила за тумбочкой в конце коридоре — она там одна, не ошибешься». Приходится понизить планку математических вычислений, потому что ему незыблемо плевать и много думать больно, а отдельная благодарность улетает Таббо, который листает каналы. Из выигрышных вариантов, вроде серии «сверхъественного» или «офиса» они останавливаются на «шерлоке». По обе стороны от Томми сидят друзья, оставляя минимум пространства для размышлений. Ранбу, сидящий справа, держит в руке что-то очевидно горячее, потому что тот усиленно дует на содержимое кружки, когда-то принадлежавшей Уилбуру. Вроде. Помимо одинакового лица братья разделяли и две идентичные кружки, некогда подаренные Филом. В гостиной выключен свет для аутентичности, поэтому ничерта не видно, но на посуде Уила красовалась надпись про театралку, а той, что принадлежит Техно — что-то о книгах. У Фила есть тоже, заказная, на которую близнецы совместно не скидывались — ее купил Техно на карманные. Уилу было самую малость насрать на подарки для отца. У Томми никогда не было ничего даже отдаленно похожего, но он никогда не любил сантименты. — Держи, там чай, — протягивает кружку Ранбу, аккуратно вкладывая посуду прямиком в ладони. — Вроде не горячий, но пей осторожно. — Спасибо, Ран, — вяло улыбнувшись, он обхватывает посуду пальцами, впитывая тепло. Делает первый глоток. Даже если там ядреная смесь из всех ядов мира – все равно выпьет. — Я-я не знал, какой чай ты любишь, поэтому скажи, если слишком сладко. В следующий раз сделаю твой любимый. Томми не любит чай. Ничего личного, но в нем нет никакой романтики — просто трава с красителями и ароматизаторами, разбавленная кипятком. — Ты угадал. Ранбу мгновенно засиял. — П-правда? Я рад, — хихикает, счастливо качнув ногой. — Не хочешь поспать? Мы тебя разбудим к обеду, — предлагает Таббо. — А школа? — Можно и прогулять разок. Скажем, что у меня семейные обстоятельства, а Ранбу заболел. — Да уж, семейные обстоятельства, — он придвигается ближе и опускает голову Таббо на плечо и кладет мерзнущие ноги на колени Ранбу, чувствуя как поверх его ног моментально легли теплые руки. — Тогда, — зевок, — …у меня дом взорвался. Таббо тихо смеется, обнимая его за плечи: — Я лично подорвал. — О, мой герой, — с напускным восхищением выдыхает Томми, закрывая глаза. Перед тем, как окончательно заснуть, он слышит опасливый шепот Ранбу, пронзающий уютную тишину: — …ему станет лучше? — Конечно, куда денется? Мы же рядом. Забавно, но в ложь до последнего хочется верить.