Стигма

Сириус не понимает, что происходит, когда поспешно открывает глаза и смотрит вперёд… на непослушные, знакомые, родные кудри, завивающиеся у самых кончиков. Вдохнув божественный запах сирени, которой пахнет Гермиона, Сириус отодвигается от её спины, но не убирает руки, одна из которых находится под её головой, а другая — на талии, спрятанной в одну из его магловских футболок, которые он приобрёл назло Вальбурге после того, как сводил Гермиону на магловское кино, сильно позабавившее её. Тогда она сказала, что у маглов есть своя прелесть, особенная магия, которую волшебникам не понять. И взяла с брата слово, что он не расскажет про её рассуждения, сильно отличающиеся от чистокровных учений. Сейчас же Сириус ловит себя на мысли, что не нарушил своё обещание и бережно хранит все тайны сестры даже от малыша Регулуса. К тому же, связь близнецов особенная, и Сириус может сказать, что вряд ли Регулус поймёт их. Хотя в этом и суть. Их никто не сможет понять. Кроме друг друга. Истина, заключённая в нерадужную обёртку, вскрывает грудь, словно заточенный кинжал. Однако всё является шелухой, пока Гермиона может просыпаться рядом с ним. Даже если это и означает не целовать её, не прикасаться так, как в Выручай-комнате… Полог внезапно колышется, отрывая Сириуса от размышлений и заставляя обречённо вздыхать. Сохатый и Лунатик встали и сейчас усиленно думают: будить его или нет? Потому что прекрасно знают, что полог Сириус закрывает тогда, когда его беспокоить не стоит. Но сейчас суббота. Зачем рано вставать? — Ты уверен? — слышится голос Сохатого. — Ну, это платье определённо не его, — сухо отвечает Лунатик. — Как будто он кого-то приводил сюда, — бормочет Джеймс и снова колышет балдахин, сжимая ткань пальцами и перебирая его. Вмиг, совершенно неожиданно, Гермиона тянется рукой и одёргивает ткань, недовольно щурясь. — Вы замолчите, или мне придётся применить Силенцио? Сириус видит, как её волосы сваливаются с одного плеча на другое следом за наклоном головы. Настроение, видимо, у неё скверное, что он отлично ощущает не только на магическом уровне. Близнецы всегда чувствуют друг друга. Вот только сейчас негативные эмоции скорее портят Гермиону и её ауру. — Гермиона? — Нет, Клитемнестра, — фыркает она и сонно трёт глаза, слишком красные от недосыпа и усталости. Потом раздражённо рыкает, садится на кровати и напряжённо смахивает руку Сириуса со своего плеча, взмахивая тем и прищуриваясь. Наверняка чтобы напрячь зрение и найти платье, которое она вчера бездумно скинула из-за мерлиного корсета. То был наряд на ежегодный рождественский бал, устраиваемый, на самом деле, перед новогодними каникулярными днями. Правда, видимо, в пунш кто-то подлил огневиски… — Где твой халат? — Где-то… там, — Сириус неопределённо машет рукой и продолжает лениво наблюдать за Гермионой, решившей его окончательно добить. Его футболка на ней сползла с плеча и открыла соблазнительный вид на её покрытую веснушками кожу. Взгляды, которые Сириус бросает на каждого в этой комнате, включая застенчивого Питера, способны превратить в пепел. А Гермиона не обращает ни на кого внимания и лёгким пружинистым шагом плетётся в ванную комнату, захватывая бордовый халат и расчёску, которая до сих пор ютится на полке, оставленная ещё в прошлом году, когда оказалось, что Сириус сломал свою. А сейчас она принадлежит им обоим, когда Гермиона здесь остаётся. Хотя ничего удивительного в этом нет, если учесть, что она также разделяла в своё время комнату с малышом Регулусом и когда-то с Сириусом. Это было закономерно. Родители не отделяли близнецов, не препятствовали странному взаимодействию и не искореняли то, что считали неправильным. Наверняка мать теперь винит себя, что не уследила и не попыталась раньше воздействовать на него, покуда сейчас он является предателем крови. Но Сириус не считает, что это что-то да значит в его жизни. Матушка всегда любила — и, скорее всего, любит до сих пор — говорить о превосходстве чистокровных. Но Блэки — выделяющаяся каста среди них. «Быть Блэком — всё равно что быть королевской крови», — постоянно звучал голос дедушки Поллукса. А потом и матери, которая едва ли не возносила эти слова на пьедестал своих моральных ценностей. Отец отличается от неё. Он хоть и любит Вальбургу, но всё это не идёт никаким отягощающим фактором. Отец никогда не позволял матери делать лишнего при детях и с детьми. А, зная натуру и характер Вальбурги, она наверняка пыталась. Возможно, после его побега из дома. *** Вальбурга стремительно уходит от него. Во рту чувствуется вкус металла и солёного — такого, что хочется немедленно выплюнуть гадость и выпить пол-литра воды. Невольно вздрагивая, Сириус видит затравленный взгляд Гермионы и не может ничего с собой поделать: он тремя широкими шагами преодолевает разделяющее их расстояние и заключает в крепкие, стальные объятия, вдыхая успокаивающий запах её волос. Кудрявых, светлее, чем у всех Блэков, и сияющих в свете каминного огня. Гермиона шевелится — как-то скованно, нервно — и пытается вырваться из тисков, но после непродолжительной и откровенно слабой борьбы сдаётся и кладёт голову на запятнанную кровью рубашку, а руки располагает на плечах. Сириус шипит от распространяющейся, словно торнадо, щемящей боли около шеи. — Она ранила тебя? — Не она. Он ощущает её дрожь. Конечно же, не каждый из Блэков смеет поднять руку на свою кровь. В конце концов, кровь — не водица. — Белла? — беспокойство просачивается в её голос, в то время как тот еле слышен даже в такой гнетущей тишине, которая прерывается только горящими дровами в камине. — Подкаблучник, — вырывается у него. Она сразу понимает, о ком он. Его сестра слишком проницательна и замечает вещи, которые, казалось бы, не должны быть значимыми. И, прижимаясь к нему сильнее, Гермиона оказывается проворнее, чем Сириус думает: она сваливает весь его вес на себя и тащит к камину — другому, у которого поблёскивает порох. Она заталкивает его глубже, так, что он ударяется раненой спиной о каменную кладку, и, беря в руки рассыпающийся порох, чётко произносит: — Поттер-мэнор. Последнее, что он видит перед обмороком, — испуганное выражение лица тёти Дореи, в камин которой вваливается полубессознательный племянник. ~|~ — Они… заботятся о тебе? Гермиона стоит перед ним вся продрогшая, измученная бессонницей — безмозглый Регулус не может о ней как следует позаботиться! — и бледная. Её уставший взгляд усугубляют синяки под глазами, которые похожи на две космические чёрные дыры. Очевидно, что маман устроила разнос неимоверный. Гермиону она просто так никогда не трогала. — Конечно, — кивает Сириус и указывает на недавно принесённый обед. — Персонал дружелюбный и… — Я о Поттерах, — резче, чем необходимо, перебивает Гермиона. Сириус поджимает губы и готовится защищать тётю Дорею, но Гермиона поднимает руку, заставляя его замолчать и невольно демонстрируя ожог, который выглядит достаточно свежо. Поднимаясь с подложенных под спину подушек, он уже собирается встать, как она сама приближается к нему и присаживается на самом краю больничной койки. Как только Гермиона касается его руки, Сириус хватается за её пальцы, разворачивает кисть и смотрит на рану, слишком похожую на грубый пятнистый шрам. — Если это она сделала… — Сириус, — настойчиво она вырывается из его хватки и, отдернув рукав, скрывает уродливое напоминание того, что хотела сделать maman, — не игнорируй мой вопрос. Я действовала рискованно, посылая тебя Поттерам, но, учитывая наше с ними родство, это показалось мне единственным правильным решением. Они не болтают попусту и не распространяют слухи. Но я всё равно не могу быть полностью уверена насчёт них и особенно Дореи. Выдыхая, он морщится, явно задетый словами о тёте, но Гермиона всё ещё ждёт ответа. — Дорея лучше Вальбурги, — Сириус видит, как сестра отводит взгляд и тяжело сглатывает, но продолжает: — Она заботится, всегда выслушает и поддержит в любом случае. От неё веет материнством, любовью, а от Вальбурги дождёшься разве что палочкой по лбу. — Потому что заслужил, — бурчит она. — Но Дорея и Вальбурга — полные противоположности. Вальбурга ненавидит меня. Дорея любит Джеймса. У них в доме атмосфера семьи и теплоты, а не надменной чопорности и мании превосходства. Как у нас и других чистокровных. И их семья разительно отличается от нашей. Знаешь, это так… чудесно. С Поттерами я чувствую, что что-то значу. Что что-то заслуживаю не потому, что родился — а потому, что это естественно. — И что? — с вызовом прерывает его Гермиона, складывая руки на груди, словно… защищаясь? От кого? От собственного брата? Укол в сердце быстро проникает дальше, глубже. — Это значит, что с нами ты чувствуешь себя ничтожеством? С родителями? Со мной и… Реджи? Её слова заставляют его ощутить прилив вины, затапливающей подобно набирающей высоту и мощность волне, бьющейся о высокие, неприступные скалы. Становится резко неприятно от собственного эгоизма. Ведь и правда: неужели ему плохо с Регулусом и Гермионой? Однозначно нет, покуда они — единственные, кто его понимает. Ни maman, ни papa никогда не были способны на эмпатию к детям, поэтому они искали утешения друг в друге. Однако… Однако Регулус не позволяет себе сомневаться в том, что любовь родителей к ним существует. Это его самая главная ошибка. Сириус может себе представить, что брат хочет видеть ту призрачную надежду на лучшее и внушает себе, очевидно, неправильную мысль. А вот Гермиона прагматична. Она понимает, что в таких семьях, как их, нет места для сентиментальности и губящих чувств. Скорее всего, она их отрицает, но всё равно верит в то, что родители не совсем безразличны к своим детям. В конце концов, они дали им жизнь, достойное детство и обеспечили всем, что необходимо в этом мире. Хотя были времена, когда Сириус и думать не мог об отсутствии чувств родителей и к друг другу, и к детям. Отец всегда, невзирая на свою работу с бумажками, обеспечивающими им безбедное существование, играл с Гермионой: сажал на колени, брал фаворитную игрушку и наслаждался игрой с дочерью. Maman без помощи Кричера заплетала Гермионе толстые косы, тяжело свисающие с плеч. Её буйная копна волос не уступала густой шевелюре Беллы, что Сириус неустанно повторял обеим сёстрам, доводя тех до детской гневливости. Гермиона, когда была маленькой, всегда являлась любимым ребёнком, хотя Сириус — долгожданным. Родители этого и не скрывали: они были рады, когда первым родился мальчик — наследник славного дома Блэк, который продолжит семейную линию. «Единственный рождённый мальчик, которого не смог зачать Сигнус», — любила повторять maman с лёгким оттенком превосходства и злорадства. Видимо, та тема от Сигнуса с деторождением Вальбурге Блэк осточертела после нескольких неудачных попыток зачать ребёнка. И да, тогда Сириус мог бы увидеть искренние чувства, но не сейчас. Жаль, что Гермиона этого не понимает. — Ты самое главное, что есть в моей жизни. Ну, и мышонок тоже, — он усмехается, убирая с лица мешающие пряди, смотрит на поднос с ароматной едой и берёт в руки круассан со сгущёнкой. — Но то, что Поттеры стали для меня за эти годы настоящей семьёй, не отменяет мою любовь к вам, котёнок. Тишина окутывает их, пока Гермиона не заговаривает, нерешительно глядя на Сириуса: — Значит, ты… не вернёшься? Он цепко следит за её механическим движением в сторону свежего шрама и понимает, что делает она это неосознанно, на инстинкте. — Вальбурга буквально дала благословение на то, чтобы Руди меня избил. «Выбил всю ересь из моей головы», Гермиона. Ты считаешь, что я вернусь в то место? — Это наш дом! Отец любит тебя, поэтому он полностью поддерживает нас, а не её. Он… он не позволил сжечь твой портрет с гобелена, — тише заканчивает она и замолкает. Не позволил сжечь… Вероятно, отец и правда любит его. Потому что магический гобелен для всех чистокровных семей — особенная гордость, сокровище, передающееся каждому следующему поколению для сохранения. Для таких семей, как Блэк, это не просто кусок полотна в стене, нет. Это целая история. И, возможно, то, что Орион Блэк не позволил жене искромсать портрет нерадивого сына, должно о чём-то говорить, но… … точно не сейчас. — Отец отправит нас к дяде Альфарду на оставшиеся летние каникулы и позаботится, чтобы мы ни в чём не нуждались. За это время он обещал урезонить maman, надавить на Лестрейнджа и… И мы вернёмся в наше привычное поместье. В привычную жизнь. — Да неужели, котёнок? — ирония льётся из его рта так легко, как всякие нежности, которые он всегда говорит ей, но сейчас всё внутри сохнет, становясь выжженой пустыней. — Наша дражайшая матушка всегда имела влияние на отца. Думаешь, что-то изменится? — Отец не тряпка, в конце концов! — взрывается Гермиона, невольно повысив голос. — У него тоже есть гордость! Которая, к сожалению, в таких масштабных размерах досталась и его сыновьям. Пальцами она разминает складки на одеяле и, подоткнув то, целует Сириуса в губы, стараясь несильно задеть ранку на нижней, которая выглядит слегка опухшей. Скорее всего, Гермиона уже уходит, не собираясь продолжать бессмысленный для неё разговор, но Сириус не готов отпускать её так просто. Уж точно не сейчас. Кровать так и не скрипит, потому что крепкие пальцы сжимают запястья Гермионы. Она хмурится, пытается вырваться из хватки, недоумевая порывом брата, и, когда он смотрит на неё настойчивым взглядом, остаётся на месте. Ей нечего больше сказать. Она передала всё, что требовал отец, и находиться здесь больше нет никакого желания — Сириус умеет портить абсолютно всё и прекрасно это знает. Так что Гермиона не может представить, что он ещё хочет сказать, когда свою точку зрения объявил. — Если я не вернусь на Гриммо, это не значит, что я отдалюсь от вас, — мягко проговаривает он, слишком медленно, как будто подбирая нужные слова, чтобы не расстроить. Куда уж больше? — Ты и мышонок — очень важные люди в моей жизни… — Важнее Джеймса? Сириус поджимает губы от резкого, даже грубого вопроса. — Это не обсуждается, котёнок. — Значит, нет, — она приподнимает уголок губ в кривой ухмылке и, наклоняя голову, сама сжимает руку брата, вцепившись короткими ногтями в кожу и наставляя ещё больше маленьких синяков. — Именно поэтому я никогда не прощу тебя, Сириус. Поттеры тебе дороже нас. Я не думаю, что я и Реджи такое заслужили, — она немного молчит, словно раздумывая, говорить или нет. — Ты ведь понимаешь, что будет с нами, если ты уйдёшь? Уйдёшь навсегда. Мы останемся на растерзание maman. — Ты даже не будешь отговаривать меня от побега? — подозрительно сощуривается Сириус, не обращая внимание на кольнувшую душу совесть. Он ведь и правда оставляет их одних. Щенки в логове волков. Гермиона сухо улыбается, на её лице ни кровинки. Она резонно замечает: — Смысл? Разве ты послушаешь? Я многого о тебе не знаю, Сириус, но точно могу сказать, что от своего ты не отступаешь. Годы, начинающиеся с Хогвартса, отделили нас. Хоть мы и попали на Гриффиндор, но именно он и стал причиной нашей стены. Джеймс Поттер попал на Гриффиндор так же, как и мы. Ремус, Питер… Они знают тебя лучше, чем твоя сестра. Твой близнец. Но… Твой характер остался таким, каким и был. Поэтому я уверена, что никогда не смогу тебя переубедить. — Я обещаю, чт… — Лучше тебе подождать с побегом, — будто и не слышит его. — Maman не в лучшем состоянии. Она не отходит от Реджи и всё говорит любимую мантру. У отца будут проблемы с Лестрейнджами. Это сильно ударит по всем нам. Даже по Белле. Когда мы переедем к дядюшке… Знаю, он поможет тебе. Ты его любимый племянник. Он никогда не откажет, даже если ты попросишь отдать его лучший кораблик в бутылке, тот, который в кабинете. Не стоит сейчас делать опрометчивые поступки. Она не говорит о том, что знает. Знает, что Сириус никогда больше не вернётся в их дом. Это слишком очевидно… …И слишком горько. *** Вышедшая из ванной комнаты Гермиона кажется чуть хорошее, веселее и добрее. Она не журит Питера за разбросанные фантики от конфет, благодарит Ремуса за рекомендации по книгам, благосклонно кивает Джеймсу — хотя Сириус знает, каких усилий ей стоит это. Она ещё не простила его за тот украденный поцелуй. Не сказать, что и Сириус простил этот поступок, но всё же он предпочитает об этом не вспоминать. Его халат идеально сидит на Гермионе, лицо которой всё ещё пылает от пара. Когда она присоединяется снова к нему в кровати, забросив платье на изножье и всколыхнув мокрые корни волос, Сириус раскрывает руки для объятий, но сестра, задумчиво пожевав нижнюю губу, просто ложится рядом, не давая их скомпрометировать ещё больше. Они стали неосторожны в своих действиях, и рано или поздно это приведёт к трагическому акту. Очевидно, Гермиона этого не хочет — да и Сириус не горит желанием прекращать их отношения. Но как хочется заявить свои права на неё! Если бы Мерлин не смеялся над ними, то Гермиона могла бы быть дочерью Сигнуса или даже закостенелого холостяка Альфарда. Да кого угодно, только не Вальбурги и Ориона. Сириус в последнее время очень много думает об этом: о возможном развитии событий. Не будь они близкими родственниками, всё было бы гораздо проще и законнее. — Мне пора идти, Сириус, — лениво поправляя упавшую на его лоб прядь чуть отросших волос, Гермиона тяжело выдыхает. — Вечером мы уезжаем, и мне нужно собрать вещи. — Не поверю, что Гермиона Блэк не собрала свой чемодан за три дня до поездки, — усмехается он. — Я была слишком занята сборами на бал, — фыркает она, наморщив нос, отчего Сириус насмешливо улыбается и тянется поцеловать кончик того. — Осторожнее, Блэк, иначе я заберу тебя с собой. — Ты этого не сделаешь. Ведь ты любишь своего брата. Лицо её резко бледнеет, все краски сходят с него, и Сириус чувствует себя полным идиотом. Эта тема — табу. — Да, — она обретает голос. — Люблю. Какое счастье. Сириус, конечно же, замечает сарказм в последней реплике, но ничего не говорит: лишь тянется пальцами к её щеке, однако натыкается на пустоту. Вздох режет горло, и это кажется малым наказанием за то, что неаккуратные, способные сделать слишком больно слова вообще вырвались из его рта. Не пытавшись даже выслушать нелепые оправдания, Гермиона обречённо вздыхает, устало трёт переносицу и встаёт с кровати, простыни которой выглядят словно поваленный сеновал. Не будь здесь других мародёров, Сириус извинился бы доступным и устоявшим способом, однако он мог разве что клюнуть Гермиону в лоб. Та недовольно морщится, отчего на её лице появляются мелкие неровности, и, схватывая с изножья кровати испорченное платье, вновь скрывается в ванной комнате, хлопая дверью так, что шум остаётся в барабанных перепонках. Любопытство пересиливает друзей, и Джеймс со смешинками в глазах интересуется: — Что, разлад у голубков? Летящая в его сторону подушка красноречиво показывает, что Джеймсу лучше замолчать, пока Сириус не придушил его. — Будешь конфету? — с набитым ртом неловко спрашивает сидящий на своей постели Питер, жуя порцию шоколадной лягушки и рассматривая карточку с феей Морганой. Гермиона останавливается. Напряжение уже наполовину покинуло её, но плечи до сих пор остаются словно налитые алюминием — неподъёмные и ссутулившиеся. Она поворачивается в сторону Питера и, улыбнувшись дежурной гримасой дружелюбия, соглашается, протягивая руку, чтобы Петтигрю наполнил горсткой сладостей, что он и делает под недобрый взгляд Сириуса. — Спасибо, Питер, — мягко благодарит Гермиона и, не оборачиваясь и попрощавшись с Ремусом, уходит, оставляя дверь открытой. Джеймс весело наблюдает за Сириусом. — Ну, теперь не я один не в милости у Леди, Бродяга. Очередная подушка летит с большей скоростью, чем предыдущая. *** — Он идиот. Регулус размешивает зелье от простуды и пальцами разбирает веточки валерианы, видя, как сестра безучастно смотрит на горящий котёл в кабинете профессора Слизнорта, любезно предоставившего своему дорогому ученику возможность выполнить домашнее задание в его лаборатории, где имеются необходимые ингредиенты. — Я знаю, — безразлично пожимает плечами Гермиона, наблюдая за мерным огнём. — Ну, у него склад ума весьма скуден, Гермиона, — он поправляет закатанный рукав и убирает волосы, выпавшие из маленького хвостика на макушке. — Не стоит на него держать обиду. — Это другое. — Но вы оба страдаете, — резонно замечает Регулус, выдавая сестре в руки половничек. — На, помешай против часовой стрелки. Мне нужно взять базовые травы. Гермиона послушно берёт половничек, ближе наклоняется корпусом к столу и глядит в кипевшее зелье. Кажется, Реджи не добавил основу, раз оно прозрачное. Но, конечно же, это легко исправить, ведь рецент позволяет. Когда она помешивает зелье, то замечает, как возвращается Регулус с пучком трав и кладёт на дощечку, вынимая из ткани ножичек. — Я к тому, что ваше упрямство однажды погубит вас обоих. Вы близнецы, а, как известно, такая связь крепче, чем любые родственные узы. И разрушительнее. И… — Я знаю, Реджи, — отзывается она и снова сутулится, как не подобает настоящей леди. Тем более — леди Блэк. — Но… Ты же знаешь, что лучше закончить это прежде, чем всё обернётся крахом для нас. Регулус поджимает губы и хмурится. — Кузены женились. — Но не родные, — качает головой Гермиона. Зелье булькает, размеренно выпуская дымок в виде спирали. — И это тебя останавливает? Наши родители — кузены. Понятие о кровосмешении у нас расплывчатое. Ты же понимаешь, что такой прецедент, как ваш, был в нашем роду. Не хочу показаться грубым, но инцест в семье Блэков — неважно какой — весьма распространённое дело. — Но не в обществе, — выдыхает, наконец, она и кладёт согнутый локоть на стол, прижимаясь лбом к ладони. — Блэков когда-либо интересовало чужое мнение? Или их репутация страдала? Вряд ли. Из-за громкой фамилии нам прощают абсолютно всё, хоть и приходится жертвовать деньгами, чтобы задобрить некоторых личностей. — Это не то же самое. — Синонимично. Абсолютно. Только пока ты этого не понимаешь, Гермиона. Да, ваше… ваши отношения немного выбиваются из общепринятых норм, однако каждую секунду устоявшие обычаи рушатся под натиском эволюции. — Не сказать, что наши отношения — это отблеск эволюции, — Гермиона ладонью трёт наморщенный лоб. — Скорее деградация. Знаешь ведь, какие дети рождаются от родных брата и сестры. История весьма красочно показывает это. Да и… Родители. Что они скажут, как вопримут… Они нас проклянут, но не дадут нам спокойно жить с… этими чувствами. — Не попробуешь — не узнаешь. Добавляя в котёл разрезанные пучки трав, Регулус поднимает взгляд на сестру и недоумённо хмурит бровь. — Пробовать в нашем случае рискованно, Реджи. — Иди и повтори эти слова Сириусу, — фыркает он, протирая руки сухим полотенцем. — Уверен, он ответит тебе то же самое, что сказал я, — немного помолчав и оценив завершённость зелья, продолжает: — Да и когда это Сириус не принимал вызов, при этом зная, насколько велик риск? Гермиона обречённо выдыхает. «Никогда».