Зловещая долина

      В этом году хорошая майская погода для жителей этого города абсолютно не сочеталась с его психологическим климатом. Новость о закрытии одной из самых знаменитых пиццерий штата разлетелась повсюду быстрее горячих пирожков. Многие ужасались злодеяниям Николсона, которые дошли до людей ещё более искажёнными, чем они были. Другие боялись, чего ещё может вытворить легендарный маньяк. Но тот, к слову, в последние дни затаился: не было ни одного убийства, ни одного подозрительного исчезновения – ровным счётом ничего. Всё улеглось, позволяя народу вдоволь насладиться сплетнями о «Пиццерии Фредди Фазбера», о Томасе Николсоне и, конечно же, о застрелившемся Генри Эмили.       Последнего многие оплакивали очень сильно и громко, так что это было слышно и видно всем. Хуже остальных пришлось самой семье Генри – Венди и Чарли Эмили, так неожиданно брошенным на произвол судьбы. Венди прибывала в отстранённом шоке несколько дней, а Чарли так и вовсе превратилась в дикобраза и огрызалась и кричала на каждого, кто пытался хоть как-то выразить ей своё сочувствие. Потихоньку они начали готовиться к похоронам, в организации которых им помогала сердобольная Барбара Афтон. Отсутствие во всём этом процессе своего мужа она объясняла очень неясно, потому что и сама не понимала причину того, почему Уилл стал прятаться от семьи своего лучшего друга. «Он мне запретил...» – таким однажды был его ответ, но когда Барбара спросила: «Почему?» – тот лишь угрюмо промолчал. Всё было странно, горько и тоскливо, а ещё слишком часто гремела над штатом гроза...       День похорон Генри Эмили был неприлично ясным и жарким, таким, что хотелось надеть шорты и футболку и пойти на пляж загорать. Но сегодня одежда должна быть иной – чёрной, с головы до ног. Чёрные брюки, чёрная водолазка и чёрные осенние ботинки – так сегодня и оделась Чарли, неприязненно осматривая этот костюм в зеркале. Она злилась, но злость эта была бесполезной: Николсону девушка всё равно отомстить уже не сможет, а отца – не вернёт. Знала бы она, что в его смерти виноват ещё и Афтон – ох, что бы она с ним сделала...       – Выше нос, Шарлотта! – сказала она вслух своему отражению в зеркале отцовскую фразочку, а сама подумала: «А ведь никто меня больше так не назовёт. Только он любил это дурацкое имя...» В голубых (отцовских) глазах девушки невольно начали набираться слёзы, но она их остановила силой – грубо протёрла кулаками глаза и отошла к окну, за которым опадала белыми цветами гибкая яблоня. Несколько маленьких цветков даже долетели до нагретого на солнце подоконника и легли на нём белыми воздушными мотыльками.       – Чарли, дорогая, – послышался за дверью голос матери. – Ты готова? Время поджимает, собирайся быстрее.       – Я уже почти собралась, мам, – отозвалась она и, совладав с душащим её чувством горечи в душе, вышла из своей спальни. Там, в прихожей, её поджидала тихая и поникшая мать – такая же чёрная, как и сама Чарли. Всё ещё красивая, но словно немного постаревшая от упавшего на неё горя. Сколько им теперь привыкать к такой жизни? Сколько времени уйдёт на то, чтобы оправиться и зажить как раньше?.. Чарли казалось, что «как раньше» уже никогда не вернётся, так как отец был его неотъемлемой частью...       Молча мать и дочь вышли на улицу, сели в подъехавший к остановке душный автобус и поехали в сторону кладбища, о котором Чарли сейчас абсолютно не хотелось думать. «Нужно отгородиться от этого, включить максимальное равнодушие на лице – просто чтобы не сойти с ума от боли...»       Автобус, полный весёлых и загорелых горожан, остановился, и сиротливого вида Эмили вышли на раскалённую улицу. Солнце давило им на головы, спины и плечи, а асфальт жёг подошвы, словно электрическая плитка. Сквозь это майское марево, которое началось недели на две раньше, чем положено, мать и дочь зашагали к территории кладбища, издали видя гладкий зелёный газон, сотни одинаковых надгробий и не очень большую группу собравшихся проводить Генри Эмили в последний путь на этой Земле.       Чарли жутко хотелось провалиться сквозь землю – она плелась за матерью еле-еле волоча ноги, словно каторжник после нескольких лет непосильной работы. Всё внутри неё протестовало против того, что сейчас начнётся, бунтовало и рвалось сбежать – но нельзя, это будет неуважение к папе...       – Здравствуйте, – тихо раздался голос рядом с мисс и миссис Эмили. Подняв головы, те поняли, что обращался к ним никто иной, как Майкл Афтон: понурый, худощавый и высокий парень в траурной одежде.       – Добрый день, Майк... – вздохнула Венди, пытаясь улыбнуться. Чарли же, не в силах выговорить ни слова, просто кивнула старому другу.       – Я... глубоко соболезную вам... – неуклюже продолжил парень, боясь ненароком задеть своих собеседниц. – Не представляю, как вы ещё держитесь... Мне очень жаль дядю Генри – он был мне как дальний родственник всю мою сознательную жизнь. Как какой-нибудь двоюродный дядя или даже родной...       – Мы знаем, что ты очень любил его, – с глазами на мокром месте отвечала Венди. – Спасибо тебе за сочувствие... Дай я обниму тебя! – и Венди обнялась с парнем, еле сдерживая слёзы. Майкл с Чарли украдкой грустно переглянулись. – А г-где твой папа? Где Уилл? Он пришёл?       – Вообще-то нет. Он говорил что-то про их ссору с дядей Генри... Мол он сильно обиделся на моего отца перед своей... гибелью. К сожалению, я не знаю деталей этого конфликта.       – Ох, уж не Уилл ли его довёл?..       – Вы действительно так думаете, тётя Венди? – вопросительно поднял брови Майк. – Что мой отец был способен довести своего лучшего друга до ручки?       – Н-нет, нет, конечно же... Прости, не обижайся на меня. Это я так, выпалила то, что первое в голову пришло... Ладно, пойдёмте к остальным. Я могу оставить вас с Чарли наедине ненадолго – мне кажется, что вы хотите поговорить друг с другом.       – Да, мам, пожалуй, хотим, – сипло отозвалась Чарли, неприязненно отводя глаза от одинаковых серых надгробий, от которых у неё уже начинало рябить в глазах.       Понятливая Венди тут же оставила их и ушла вперёд, а Майкл безмолвно взял Чарли за руку и стиснул её ладонь в знак поддержки.       – Не представляешь, как мне страшно, Майк...       – От чего именно?       – От того, что я ещё не видела папу... мёртвым. До этого я знала о его смерти лишь на словах, а сейчас, с минуты на минуту, мне придётся увидеть его тело... Просто не верится... Знаешь, пока что это ощущалось даже не как смерть, а как очередная его командировка, в которую он уехал и из которой вернётся недели эдак через две... И я боюсь, что как только я увижу его своими глазами, я вдруг осознаю всё... и сойду с ума от горя...       – Я буду с тобой, Чарли, слышишь? Также, как и он был с моим отцом в тяжёлые минуты. Я последую его примеру и не брошу тебя в таком состоянии, ни за что. Ты можешь на меня положиться и делать со мной что хочешь – бей, кидай в меня посуду, плачь мне в плечо – делай всё, от чего тебе полегчает. Хорошо?       – С-спасибо тебе, Майк...       Похороны начались, и все пришедшие друзья, знакомые и приятели Генри собрались в одно огромное чёрное кольцо из всхлипов, слёз, цветов и тоскливых выражений лиц. Чарли плохо запоминала детали этого процесса и лишь сжимала в своих ладонях руки Майкла и мамы, до побеления кончиков пальцев, до боли в костях. Не оглядывалась, не смотрела по сторонам, не смотрела ни одному человеку в глаза. Где-то на краю её бокового зрения вдруг показались одетые в чёрное гробовщики, несшие самую ужасную на планете коробку. «Его там не будет, он не может лежать там – он уехал в командировку и скоро вернётся, вернётся, вот увидите!..»       А гроб всё приближался и приближался и в какой-то момент, словно огромный чёрный дирижабль, пошёл на посадку – гробовщики осторожно опускали его на тросы, с помощью которых гроб опустят под землю. Чарли разрывало от желания заглянуть в этот ящик и в то же время от желания зажмуриться или потерять сознание. Люди расходились и перестраивались у неё перед носом, чтобы не мешать работникам кладбища, от чего Чарли вместе с Венди и Майклом вытеснило во второй, а то и в третий ряд. Венди отчаянно вытягивала шею, круглыми глазами заглядывая в гроб, а Чарли же наоборот прищуривалась, чтобы в случае чего ничего не увидеть и не запомнить. Но всё же, среди летнего марева, среди чьих-то чёрных плеч, локтей и подолов пиджаков, она вдруг увидела чёрный ящик с откинутой крышкой. Оттуда белело и светилось на солнце такое знакомое лицо, такие родные черты, которые вот-вот будут зарыты навеки.       – Пустите! Пропустите нас вперёд – я его жена! – крикнула вдруг Венди и через толпу ломанулась вперёд, цепочкой дёрнув за руки Чарли и Майкла с собой. Девушка не успела этому воспрепятствовать, и в момент из чёрной массы людей она вырвалась в самый первый ряд и очутилась в метре от Генри Эмили. От своего отца.       Под аккомпанемент плача и стонов за своей спиной, Чарли, против своей недавней воли, глядела ему в лицо и не могла оторвать от него глаз. В гробу лежал всё тот же отец, одетый кем-то в пиджак с белой рубашкой и наконец-то аккуратно причёсанный. На его виске бледно розовела загримированная рана от пистолетной пули, а из нагрудного кармана пиджака торчал белейший треугольник носового платка. Красивый и нарядный, как на выход, папа, разве что слишком неподвижный и тихий. Его лицо охватило невероятное, космическое спокойствие, которого не увидишь на лицах просто-спящих людей. И именно это спокойствие убивало Чарли изнутри, резало ей сердце и выворачивало душу наизнанку. Вот его жена, Венди, сидит рядом с ним на коленях и плачет, вот в кругу плачут все, кто его когда-либо знал... а ему всё равно. Он этого не видит, не замечает, не понимает. Он забыл всех: и друзей, и коллег, и свою родную семью – их он тоже уже не утешит, уже не посмотрит на них, не подмигнёт и не обнимет. Это равнодушное спокойствие делало его чужим и отстранённым, и Чарли этого не вынесла.       – Зачем ты это сделал?! – вдруг рявкнула она, глядя на отца и обратив на себя глаза каждого из пришедших на похороны. Каждого, кроме глаз отца, которые так и остались расслабленно прикрытыми. – Зачем ты ушёл?! Разве ты перестал быть нужным нам?! Разве ты не подумал о нас, прежде чем накладывать на себя руки?! Не подумал, что нам будет больно от этого?!       – Чарли, перестань кричать!.. – ахнула Венди, даже прервав свои слёзы от удивления.       – Разве мы тебя разлюбили?! – продолжала девушка, срывая себе голосовые связки. – Нет! Мы все, каждый из нас, всё ещё продолжаем любить тебя!.. А ты нас бросил! Ты бросил меня, и тебе даже не стыдно за это!       Чувствуя, как её горло сдавило спазмом до невозможности дышать, а глаза заболели от слёз с новой силой, она замолкла, развернулась и, грубо растолкав толпу локтями, выбежала из этого траурного кольца людей. Вслед ей доносились крики с просьбами вернуться, но какая теперь до этого разница? Разве есть теперь Чарли дело до приличий и традиций? Разве ей теперь хоть чего-то в этой жизни хочется? Ничего. Пустота. Пустота и желание догнать отца, чтобы отправиться в этот космический рейс вместе с ним...       Она бежала без оглядки, по пешеходным зонам и по дорогам, слыша то справа, то слева взбешённые гудки автомобилей. Бежала по паркам и дворам, по тротуарам и просто по глиняным тропинкам, чувствуя, как её светлые короткие волосы щекочут ей лицо. Всё это время кто-то точно бежал следом за ней – она это слышала, – но раз это был не отец, то ей не хотелось оглядываться на этого человека. Впереди, буквально через дорогу, она увидела широкий мост с низкими бортиками, и снова, не дождавшись зелёного света, рванула наперерез тормозившим машинам. Бесстрашный преследователь снова кинулся за ней, но Чарли уже добралась до железного бортика. Вцепилась в него руками и, ничего не видя от слёз и ничего не слыша от стучавшего в голове пульса, перекинула по ту сторону свою правую ногу. Перед ней открылась высота метров в десять, спрыгнув с которой она непременно приземлится в бурную порожистую реку. Девушку уже обдало свежим речным воздухом, и она сказала еле слышным шёпотом: «Я иду к тебе, папа!..»       – Ты совсем сдурела, Чарли?! – крикнул голос, и тот человек, который мчался за девушкой всю дорогу от кладбища, тут же подхватил её подмышки, пытаясь вытащить Чарли обратно на мост.       – Пусти, пусти! Отстань, я не хочу больше жить! Ты ничего не понимаешь!       – Я же сказал, что буду держать тебя. Что позволю тебе меня бить... Но умереть ещё и тебе я не дам. Слишком много смертей вокруг стало – хватит с нашего города...       Майкл (а это был он) всё-таки вытащил Чарли по другую сторону от мостовых перил, поставил её на тротуар, и затем они крепко-крепко обнялись, не замечая, как на них кричат попавшие в массовую аварию водители покалеченных машин...       Шло время, и в штате стремительно наступало лето. Горожане, как им и положено, разъезжались по отпускам, загорали на шезлонгах на заднем дворе и купались в озёрах, но только две местные семьи выбивались из этой беззаботной колеи. Только два дома продолжали находиться в глухом трауре от глобальных перемен, накрывших их жизнь: вы и сами, должно быть, догадываетесь, что это были дома Афтонов и Эмили. Одни страдали от потери своего кормильца в прямом смысле слова, другие же страдали от того же, разве что не в буквальном значении.       Афтон хоть и был жив физически, но зато в плане души и психики его сломало окончательно и бесповоротно. Он замкнулся, стал пассивным и вообще практически перестал разговаривать – как с соседями, так и со своей семьёй. Поскольку он был слегка невменяем и не мог в таком состоянии устроиться на новую работу, зарабатывать деньги пришлось Барбаре, которая уже лет как пятнадцать существовала в роли прилежной домохозяйки. Уильяма часто не было дома – он полюбил прогулки, так как они действовали на него словно выпивка – помогали забыться. Его взгляд затуманился, волосы постепенно начинали покрываться равномерной сединой, а ещё он всё чаще и чаще намекал своей жене на появление у него галлюцинаций. По началу Барб в это не верила, но временами, видя, как он плачет по ночам, дрожа от страха, или же как он разговаривает с различными предметами мебели, словно с живыми людьми, она начинала признавать такую вероятность. Правда стоило ей заговорить с мужем о психиатрах или о каком-либо ином способе психологического лечения, как тот свирепел, а иногда даже разбивал телефоны в дребезги, чтобы жена ни дай бог не позвонила санитарам.       Этот человек, к сожалению (или к счастью для общества, учитывая все изуверские поступки Уилла), медленно, но верно шёл к своей гибели. Он умирал и гас с каждым часом, и теперь его схождение в могилу вслед за лучшим другом оставалось лишь вопросом времени. Многие чувствовали это его состояние… но никто ничего с этим не делал, словно всем вокруг в глубине души хотелось только одного – чтобы Уилл поскорее умер и перестал их мучить своим присутствием на этой Земле…       Тихий июньский вечер. Уилл бесцельно сидел на кухне своего дома и, пустым взглядом уставившись в стену, слушал монотонное тиканье часов на стене. Каждый тик секундной стрелки бил ему по нервам, тем самым натягивая их всё сильнее и сильнее. Они вот-вот лопнут, как гитарные струны, вот-вот разорвутся и зальют кровью всю голову Уильяма изнутри. Шум в ушах усиливался, руки покрывались холодным потом. Паническая атака? Очередной приступ галлюцинаций? Вцепившись себе в отросшие волосы, Афтон в заношенной домашней одежде поднялся со стула и, покачиваясь, побрёл к столешнице, где блестел под электрическим светом люстры графин с питьевой водой. Дрожащей рукой он нашарил на столе более-менее чистый стакан, налил себе в него воды, и затем поднёс стакан к губам. Начал пить, надеясь, что это хоть как-то его успокоит. Сделав несколько глотков, Уилл понял, что вроде как напряжение спало, но всё же он почувствовал какой-то непонятный подвох в привкусе воды. «Почему она такая солёная и густая? И запах – откуда-то я знаю этот запах…»       Поглядев на гранёный стакан, выставив его перед собой на вытянутой руке, Афтон ахнул и невольно уронил его на пол: в стакане недавняя вода обернулась настоящей кровью! Такой алой, практически чёрной и свежей. Каким образом произошла эта трансформация, Уилл не понял, но ему и не было до этого дела. Он попятился к обеденному столу, клацая зубами и чувствуя, как корни его волос на голове поднимаются дыбом, и закричал хриплым голосом, призывая жену:       – Барб! Барбара, сюда! – он всё ещё не отводил глаз от кровавой лужи, расширяющейся на полу во все стороны и даже затекающей под раковину и плиту.       – Что, что случилось, милый? – шаркая тапками, тут же примчалась из гостиной Барбара со слегка растрёпанными распущенными волосами. – Что такое, Уилл?       – П-п-пол, – только и смог он выдавить из себя и указал пальцем на лужу. Ожидая от жены бурной реакции и криков, он очень удивился, когда та спокойно подошла к луже с осколками разбитого стакана и взяла с раковины тряпку.       – Ты что, испугался стакана с водой? – усмехнулась она, вытирая кровь и размазывая её по старому ламинату. Уилл трусливо вздрогнул от этого зрелища. – И незачем было так кричать. Что здесь страшного, скажи?       – А ты р-разве не видишь?       – Да чего я не вижу?       – … Что, по-твоему, сейчас разлито по полу, Барбара?       Женщина внимательно осмотрела тряпку и лужу и почему-то с сомнением ответила:       – Вода?.. А ты что тут видишь? Разве не то же самое?       Помолчав, Уилл сглотнул и ответил:       – Кровь.       – Какую ещё?.. – Барбара прищурилась и медленно поднялась с пола, всё ещё сжимая в руке половую тряпку. – Ты точно не шутишь со мной, Уилл?       – Ни на йоту, – вполне ясным голосом ответил он, изо всех сил ища в глазах Барбары каких-то поддержки и спасения.       – Господи, милый, да что же с тобой происходит? – Барбара уронила тряпку на пол и крепко-крепко обняла Уилла, пряча на его плече свои вновь выступившие слёзы. – Это же явно не нормально... Ты точно болен чем-то, Уилл – слышишь меня? Тебя надо лечить, разве ты не понимаешь?       – Нет, Барб, я не хочу связываться с врачами...       – Да почему? Почему? Неужели тебе нравится такое твоё состояние?       – Не нравится, но лучше терпеть его, чем сидеть всю оставшуюся жизнь в психушке.       – Глупый ты... Там тебе хотя бы смогут помочь, вернуть тебя в строй.       – Ничего мне уже не поможет. Этот мир меня отвергает, потихоньку сживает со свету – я это чувствую... В каком-то роде это даже заслуженно...       – Ну в каком ещё «роде»? – воскликнула Барбара, заглянув мужу в глаза. – Чем таким ты заслужил свои страдания? Какими ещё грехами?       – Поверь, у меня есть причины говорить, что я заслужил это... – и, пристально посмотрев в самые зрачки Барбары пару секунд, Уильям убрал её прядь волос ей за ухо и вкрадчиво ответил. – На самом деле ты ничего обо мне не знаешь, Барб. Я не тот человек, которым ты меня видишь. Тебе было бы стыдно, что я твой муж, знай ты всё обо мне... Вот Генри узнал – и тут же покончил с собой...       – Что ты такое говоришь? – всхлипнула женщина. – Чего я о тебе не знаю? Хватить таить от меня какие-то ужасы – рассказывай всё, что бы там ни было!       – Нет, я больше никому это не расскажу. Никого больше так не разочарую.       – Мне плевать на всё – выкладывай, в чём ты провинился! Я должна это знать – я твоя жена!       – Брось, Барбара. Это лишь всё испортит, а нам и так живётся не слишком уж весело... Просто знай, что я – зло, и что лучше мне держаться от вас подальше... Моё сумасшествие зашло слишком далеко. Его уже не вылечить – оно пустило метастазы.       – Ты говоришь так, словно вот-вот умрёшь! – со слезами прошептала Барбара.       – Оно так и есть, Барб.       – Но неужели ты даже не хочешь сопротивляться этому? Хотя бы попытаться вылечиться – ради наших детей? Ради меня? Неужели ты был готов хоть на что-то только ради Генри?.. Просто пойми: его теперь нет, но есть мы – твоя семья.       – Ты не сердись на меня, но... никто мне его не заменит. Даже вы. Никогда.       После этого крайне тяжёлого и эмоционального разговора на кухне Афтоны – расстроенные и угрюмые – отправились спать. Каждый лёг лицом к стене, погрузившись в свои нелёгкие мысли и слыша, как на первом этаже громко тикают настенные часы. Уилл уснул достаточно быстро, чего с ним не случалось уже недели две, если не больше, и приснилось ему нечто настолько реалистичное, словно он очутился не во сне, а где-то в параллельной вселенной.       Ему приснилась его родная пиццерия, такая, какой её видели все посетители – пёстрая, весёлая, с вечным праздником и слоем конфетти на полу. Уилл растерянно крутил головой и осматривал праздничный зал, освещённый прожекторами и заполонённый счастливыми людьми. Прямо перед сценой, в первых рядах, скакали детишки в костюмах, какие обычно надевают на детские утренники, а сзади их снимали на камеры и фотоаппараты родители. Аниматроники Фредди, Бонни, Чика и Фокси, как ни в чём ни бывало, выступали на сцене, распевая незатейливые песенки – и всё было как всегда. Как и положено в семейных развлекательных ресторанах.       – Ну ты чего тут в одиночестве торчишь, Уильям? – спросил его знакомый голос, и Уилл обернулся. Удивительно, но перед ним стоял Бэн Хэнкс собственной персоной: живой, здоровый, приземистый и с всё тем же хитрым прищуром полу-индейских глаз. Нарядная рубашка, брюки – он прямо-таки сиял!       – Бэн, ты?..       – А кто же ещё? Мы уже давно у барной стойки, дегустируем виски, а ты как под гипнозом здесь застрял, ей-Богу! Пойдём к остальным!       – К кому к остальным?       – Ну ты даёшь. К нам с Чаком и Мистером Эмили!       Вздрогнув, как от удара током, Афтон вскинул глаза на барную стойку в другом конце зала и увидел в полумраке гогочущих и празднующих неизвестно что товарищей: толстяка Чака Нельсона, нескольких технических работников... и Генри, который даже сегодня умудрился прийти сюда в будничной одежде. Уилл, как заворожённый, смотрел на него: на то, как он смеётся, то и дело сгибаясь от этого пополам; на то, как подхватывает какую-то шутку и смешит всех, кто его окружает; как он улыбается, обнажая белые зубы, и проводит ладонью по своим взлохмаченным волосам. Сквозь грохот музыки и пение аниматроников до Афтона долетел отрывок его заливистого, заразительного смеха, и Уилл почувствовал, как у него в районе солнечного сплетения, защебетало робкое ощущение счастья. «Неужели он всё-таки жив? Он не умер! Он в порядке, как в старые добрые! Генри снова со мной!»       Бэн вывел Уилла из транса и потащил его за собой. Афтон плёлся за ночным сторожем, не чувствуя ног, и думая, что он вот-вот задохнётся от радости. Вот уже они подошли к бару настолько близко, что Чак, Генри и остальные смогли их увидеть. Генри сверкнул глазами, увидев Уилла, и сам пошёл к нему навстречу. У Афтона на губах задрожала растроганная улыбка.       – Уилл, ну вот где ты там возишься, дружище? – с азартом заговорил механик, подхватив Афтона под локоть. «Его забавный, вечно счастливый голос – как я по нему соскучился!..» – Ты тут такое пропустил. Чак у нас сегодня прямо-таки в ударе – да, Чак? Ха-ха!       – Генри, это что, и правда ты? – прошептал Уильям. – Ты... здесь?       – А где я, по-твоему, сегодня должен быть? – вскинул тот брови, искренне не понимая, что вызвало у Уилла такой странный вопрос. – У нас, вообще-то, юбилей нашего открытия – пять лет «Фредди Фазберу». Я что, должен был пропустить такое событие?       – Нет. Конечно же, нет...       – Ты в порядке, Уилл? Какой-то взгляд у тебя... шизанутый, – усмехнулся он и дотронулся своей ладонью до лба Уильяма. – Температура, вроде, нормальная – значит, здоров... Расслабься ты уже, Уилл, и наслаждайся праздником, – хлопнул его по плечу Генри. – Мне кажется, тебе нужно немного выпить. Вот совсем чуточку виски, а? Как ты к этому относишься?       – ... Пожалуй, что положительно!       Они засмеялись, и Афтон присоединился к своей старой компании, по которой он, как оказалось, уже успел соскучиться в реальной жизни. Давно его душа так не отдыхала, как сейчас. Ничего не предвещает неприятностей, всё так беззаботно, всё как раньше – как в тех далёких временах, когда Джози ещё был жив, а Афтон были образцовым отцом и бизнесменом: Генри тараторит о своих планах по модернизации аниматроников, Чак вытащил из-за пазухи пончик в глазури и жуёт его, подставив ладонь, чтобы крошки не сыпались на пол; Бэн вставляет какие-то шутки и флиртует с танцующими неподалёку девушками. Дети смеются, родители отдыхают. Чем не идиллия?..       Но вот через какое-то время Генри и Афтон слегка подустали от шума, царившего в праздничном зале, и решили его покинуть – прогуляться по этажам, пообщаться о всяком. Неторопливо они вышли в коридор, по обоим концам которого находились выход на улицу и лестница на второй этаж. Афтон молчал и по большей части слушал своего разговорчивого друга, который всё никак не мог перестать говорить об аниматрониках.       – ... А вообще, по хорошему, я мечтаю встроить им искусственный интеллект. Понимаю, пока что это – нечто из области фантастики, но ведь вся фантастика со временем становится реальностью! Вот, например, телевизоры с телефонами ещё столетие назад считались чем-то невероятным.       – Это я понимаю, Генри, но не кажется ли тебе, что аниматроники с интеллектом – это уже перебор? – благодушно улыбнулся Уильям, глядя на воодушевлённое лицо Генри.       – Да никакой не перебор! Я же им хочу совсем немного мозгов прибавить, чтобы они, к примеру, умели по ситуации действовать. Детей утешать, если те расплачутся, или вообще чтобы они как охрана работали: считывали по лицам нехороших посетителей и тут же кидали бы сигнал тревоги кому-нибудь на вахте!       – Ох, фантазёр ты, Генри. Ты хоть о чём-нибудь ещё можешь думать кроме своих ненаглядных роботов?       – А тебе это разве не интересно? – слегка разочарованно вздохнул мистер Эмили, тоже заглядывая другу в глаза. – Разве ты ещё не соскучился по нашим совместным работам в мастерской? Как мы с тобой ночевали прямо там, на матрасах, из-за того, что не хотели терять времени на переходы от дома и домой? Как мы одними макаронами питались и учёбу прогуливали, а?.. А ещё как однажды чуть не сожгли наш сарай-мастерскую старой керосиновой лампой!       – Да, были времена, ха-ха-ха! – проникся ностальгией Афтон, и Генри засмеялся вместе с ним.       – Ну так что, неужели тебе это настолько наскучило, что ты ничего не желаешь слушать про роботов?       – Да почему «не желаю»? Мне это нравится. Просто ты словно одержимый с ними...       – По-мне так это не плохо. Видимо, я своё дело нашёл.       – Это точно...       – ... Так что, Уилл, ты и правда не скучаешь по тем временам, когда мы вместе работали? – осторожно спросил Генри. Афтон остановился и посмотрел другу прямо в глаза с самой искренней преданностью.       – Скучаю, Генри. Не представляешь, как...       Пройдя ещё несколько кругов по коридору и пару раз заглянув в проход в зал, Генри вытер пот со лба платком и вздохнул, сияя глазами:       – Фу-у-ух. Вроде бы, пока что всё идёт, как надо, да?       – Ага. Главное теперь, чтобы развеселившиеся дети не разнесли наш ресторан по кирпичику, – поддакнул Уильям, улыбаясь и шагая, запихав руки в карманы брюк.       – Ну, за этим в зале есть кому проследить... Может ко мне в кабинет сейчас сходим? Подышим там у окна, а то тут так душно стало, что хоть на стену лезь.       – Хорошо, я не против – пошли, – и они уже через минуту принялись взбираться по лестнице, на которой их голоса очень сильно рассеивало эхо. – Слушай, Генри, а вот у тебя нет такого ощущения, что всё, что сейчас происходит – это сон?       – Да нет, вроде... А у тебя оно разве есть?       – Не поверишь, но есть. Всё какое-то слишком дружелюбное, слишком весёлое... Мне кажется, что в жизни так не бывает. Словно где-то за углом должен скрываться какой-то подвох...       – Ну ты и параноик, Уилл... Поверь мне на слово – это никакой не сон... Чёрт, что-то я, видимо, старый стал, – слабо усмехнулся Генри. – Подожди меня немного, я сейчас отдышусь.       Уилл на него обернулся.       – Ну чего ты там, как пенсионер, кряхтишь?       – Да не знаю... Отдышка откуда-то взялась... Еле поднимаюсь по этим чёртовым ступеням.       – Давай сюда руку.       – Да не надо, я сам. Не совсем уж беспомощный дедушка, часом.       Они поднялись на этаж и, продолжая беседу, направились к кабинету Генри. Теперь преимущественно разговаривал Уилл, а вот мистер Эмили ему просто кивал и волочил ноги по ламинату, иногда шаркая об него подошвой.       – Генри, ну что с тобой такое? Ты чего так плетёшься-то?       – Да всё нормально, – отмахнулся он, но, кажется, слукавил. – Ты это... сбегай в кабинет, открой там окно на распашку – пусть этаж проветрится. Не то тут вообще словно воздуха нет.       – Да есть тут воздух. Генри, не пугай меня.       – Я не пугаю. Иди, иди ко мне в кабинет, а я тебя тут подожду.       Уилл немного заволновался, глядя, как Генри с измотанным видом ковыляет и прислоняется к стенам, и незамедлительно побежал к двери его кабинета. Заскочил в него – в комнату, наполненную теплом и солнечным светом, – подошёл к окну и распахнул его, вдыхая аромат цветущей во дворе вишни. В кабинете тут же потянуло тёплым сквозняком, который пополз в коридор, где сейчас находился мистер Эмили. «Странно, а почему кабинет Генри переместился на второй этаж? – подумал было Уилл, глядя на улицу. – Разве он не был на первом?..»       – Уилл! – раздался из коридора голос Генри. Голос, к слову, какой-то не очень здоровый.       – Что такое, Генри?       – Подойди, пожалуйста. Скорее.       Афтон нахмурился и выбежал в коридор. Подбежав к Генри, он увидел его стоявшим на полпути к кабинету и держащимся одной рукой за грудную клетку, словно у него был бронхит или что-то наподобие того.       – Что-то ты мне не нравишься. С тобой всё хорошо, Генри? – обеспокоенно спросил Уилл, бегая по другу глазами.       – Если честно, то не очень... – просипел он, сутулясь. – Может я перепил, а может просто устал – не знаю... Что-то у меня в груди прихватило... Я делаю вдох... а там словно что-то впивается мне в лёгкие, всё глубже и глубже...       – Может тебя продуло?       – Не очень похоже на боль застуженного нерва. Это скорее похоже на то, словно тебя режут изнутри... Ч-чёрт! – Генри вздрогнул и согнулся, напугав Афтона. – Да чего же так больно-то? Уилл, что делать? Мне не разогнуться...       – Я... Я не знаю... Давай для начала дойдём до твоего кабинета – там ты хоть на диван приляжешь. Ты можешь идти?       – Не знаю, Уилл... Я даже дышу еле-еле... – отвечал Генри сдавленным голосом, и тут он, бледнея, начал хватать ртом воздух и сильно сжал своей рукой руку Уильяма. – Мне так... так больно вдыхать!.. Уилл, я... задыхаюсь, – и у него подкосились колени. Афтон начал паниковать и подхватил падавшего Генри подмышки.       – Генри! Генри, спокойно! Только не волнуйся! Отвечай, где именно эта боль стреляет?!       – В... в спине...       Уилл слегка перегнулся через Генри, чтобы посмотреть на его спину, и ахнул, как ошпаренный кипятком. У Генри вся спина постепенно заливалась артериальной кровью, а её источником была страшная дыра прямо у него под лопаткой, в которую был воткнут старый коллекционный нож Афтона. Как он там оказался и почему именно он – было не понятно. Обливаясь пóтом и чувствуя, как пульс оглушительно бьётся в его ушах, Уильям вытащил нож из спины Генри и получше перехватил друга руками, запачкавшись в его крови. Тот уже не мог подняться на ноги. Он умирал, снова.       – У-у-уилл, – сипел Генри, по-детски напуганными глазами глядя на Афтона. Когда же его взгляд упал на нож, облитый кровью, лицо Генри стало выражать недоумение, но задать вопрос он уже не смог, так как зашёлся задыхающимся кашлем. Афтона колотило в страшной лихорадке от чувства очередной неотвратимой смерти его лучшего друга, вот только теперь она происходила в десять раз хуже, так как творилась у Уильяма на глазах.       – Генри, Господи, дыши! Терпи, сейчас я что-нибудь придумаю!.. Надо вызвать скорую! Сейчас, я мигом сбегаю к тебе в кабинет!..       – Н-нет!.. Не уходи... Я м-могу умереть, пок-ка ты х-х-ходишь...       – Чёрт! Но нужна же какая-то помощь! Нужно позвать хоть кого-то! – и сидящий на полу Афтон, окинув взглядом коридор и всё ещё держа у себя на коленях истекающего кровью мистера Эмили, закричал что было сил. – На помощь! Кто-нибудь, сюда! Помогите! Вызовите врача! На по-о-о-омо-о-о-ощь!.. Бэ-э-эн!! Ча-а-ак!! Хоть кто-то!!       И на последней его фразе пиццерию до страшного резко погрузило в вакуумную тишину, словно первый этаж, только что полный гостей, опустел в одну секунду. Ни звука вокруг, ни одной вибрации музыкальных колонок. Только ватная тишь в голове и сиплое дыхание Генри. Афтон посмотрел на него и дрожащими руками и точно таким же голосом принялся приводить его в себя.       – Генри, Генри, ну пожалуйста! Потерпи! Кто-нибудь придёт к нам, кто-нибудь поможет! Они не могли просто взять и исчезнуть!..       – Б... б... больно.       – Больно? Сейчас, погоди, я перевяжу тебе рану, не бойся! – и Афтон проворно оторвал от своей рубашки рукав, а за ним и второй. Затем он попытался перетянуть этими рукавами рану Генри, но, обнаружив, что она – сквозная и достигла даже груди мистера Эмили, он понял, что его друг останется живым очень не надолго. Слёзы несправедливости начали набираться в его глазах, губы затряслись, и Афтон, сам того не желая, начал плакать. Тихо и скорбно. Генри, увидев это, из последних сил зашептал:       – Н-н-не расстраивайся, Уилл... Всё же хорошо... Ты не винов-ват...       – Да какое там, Генри... Так не должно было быть! Не должно! Я не переживу, если застану твою смерть ещё раз!       – Всё хорошо, пов-верь мне... Мы с-с тоб-бой ещё... встретимся... очень скоро...       – О чём это ты? – спросил было Уилл, но Генри уже медленно закрыл глаза и начал обмякать и становиться в руках Афтона всё тяжелее. – Нет! Нет! Нет, не надо, ну пожалуйста! Генри, стой! Не-е-е-ет!!!       Чувствуя, как его волосы шевелятся у него на голове от ужаса, Уилл склонился над Генри и, обнимая его как попало, затрясся в беззвучном рыдании. У него не было сил даже на всхлипы, даже на стоны и причитания. В голове у него бушевал пожар и ураган, но внешне он был просто жалок. Он стискивал пальцами окровавленный пиджак, накинутый Генри на плечи, он заглядывал в его потухшие глаза, заламывал руки и скрежетал зубами. Вместо отчаянных воплей у него получался лишь писк. Мозг горел, а сердце сжалось настолько, что, казалось, оно сейчас лопнет. Это было самое настоящее издевательство над психикой Уилла: вернуть ему Генри и счастливое прошлое, чтобы вот так жестоко отнять их вновь...       «Там-там-тибидам, там-там-тибидам» – эхом разлетелась вдруг по второму этажу знакомая песенка. Уильям узнает её в любое время, даже если его разбудят среди ночи. Это была песенка аниматроника Фокси, которую когда-то давным давно они с Генри записали вместе, а затем настроили её так, чтобы она звучала забавным басом. Вот только этот бас был забавен на сцене, в зале, полном народу... а не в пустых коридорах пиццерии и не на втором этаже, на котором роботам не полагается быть.       Уилл опасливо закрутил головой и понял, что пространство вокруг него изменилось, и что он оказался в солнце-образной рекреации, от которой лучами отходили четыре перекрёстных и длинных, как лифтовые шахты, коридора. В конце каждого коридора, вытянув лапы по швам, стояли аниматроники. Коричневый, как кусок чёрного хлеба, Фредди с пронзительным взглядом чёрных зрачков. Жёлтая и с немного косоватыми безумными глазами Чика. Ушастый Бонни с бас-гитарой через плечо. Красный встопорщенный, как матёрая дворняга, Фокси с попугаем на плече. Все они стояли в повисшей тишине неподвижно и смотрели вперёд – на своих хозяев, один из которых был мёртв, а другой ещё жив и до жути напуган. Уильям крутил головой и тихо и нервно смеялся.       – Ну? Ну? Чего вам от меня понадобилось, упыри? Чего вы от меня хотите? Что мне сделать для вас, чтобы вы отстали и от меня, и от Генри?!.. Со мной вы можете делать что угодно, но его не трожьте, понятно?! Сволочи, вы не заберёте у меня Генри!!       Люстры в коридорах начали мигать и гаснуть. По очереди, сужая освещённое пространство к рекреации, в которой находился Уилл. Стоило свету в «шахтах» чуть мигнуть, как роботы сдвигались с места и меняли свои позы на хищные, звериные, охотничьи. На позы хищников, которые стремительно движутся к своей жертве, готовясь отцапать от неё лакомый кусочек. Уильям застонал и ещё сильнее закрутил головой, пытаясь уследить за каждым из приближающихся, как в игре «тише едешь – дальше будешь», аниматроников.       – Да отстаньте вы! Подите прочь! Я вас ненавижу! Вы мне всю жизнь испоганили! Это из-за вас всё началось, из-за вас! Ненавижу! Будьте вы прокляты! Убирайтесь, я сказал!!       Но они и не думали пугаться воплей отчаявшегося и практически полностью поседевшего Афтона. Свет в коридорах мерк, роботы медленно, но верно надвигались – а пути отступления не было. Многочисленные, будто у акул, челюсти в пастях аниматроников, бешенные глаза, жутко поднятые лапы, мерцающий и гаснущий свет. В конце концов в рекреации осталась гореть одна последняя лампочка, находившаяся прямо над Уильямом с Генри. Мужчина жалобно скулил и крутился вокруг своей оси, видя в проходах четырёх коридоров, на самом пороге рекреации, застывших с разинутыми пастями роботов. Вот-вот, через секунду, как только окончательно погаснет свет, они сорвутся со своих мест и даже костей от Уилла не оставят. И потому, от страха, он распластался по полу и принялся умолять, обливаясь слезами. Бормотал невнятные извинения, молитвы, каялся во всём, что он сделал, хотя ещё две минуты назад проклинал аниматроников всеми ругательными словами на свете.       – Пощадите!.. Прошу... Умоляю... – сипел он, переводя взгляд с одного застывшего робота на другого. – Я больше никого не убью... Я начну жить заново, я зачеркну всё, что было. Я буду другим человеком! Прошу вас, только дайте мне шанс! Отпустите меня!..       – Мы вас не оставим, мистер Афтон! Вы этого заслужили! – пропищал откуда-то голос давным давно знакомой ему девочки – Кэссиди Оуэн, которую Уилл убил в своём же дворе, выстрелив ей в голову из пистолета. – Я говорила вам, что мы будем мстить. И месть эта будет продолжаться столько, сколько вы сможете выдержать! Пощады не будет, так как и от вас мы с друзьями её не дождались. Эта пытка для вас никогда не закончится!.. Так что до встречи... в следующем сне...       Лампочка над головой Афтона, издав тихий треск, погасла.       Рекреация погрузилась в чернильную тьму, а через секунду эта тьма огласилась оглушительным грохотом металлических частей тела роботов, писком помех и пружинными взвизгами, и Афтон закричал...       – Тише, тише, милый! Не кричи, не кричи! Это был сон, всего лишь плохой сон! – гладила его по голове проснувшаяся Барбара. Как оказалось, крик во сне прорвался в реальность, и Афтон разбудил им свою мирно спавшую жену. Она гладила его по голове, по спине и по плечам, а Уильям, как никогда ничтожный, плакал и всхлипывал, не в силах отойти от того, что только что видел во сне.       – Господи, Уилл, ты же совсем поседел! Бедный ты мой!.. Всё хорошо, теперь всё хорошо. Я рядом, тебя никто не обидит. Всё в порядке, всё замечательно. Не плачь, не плачь...