Зловещая долина

      Лето 1986 года обернулось для Афтона настоящим адом: одна галлюцинация сменялась другой, бред переходил в кошмар, а кошмар – в жестокую реальность, полную самокопаний, слёз и сожаления. В каждой тени Уилл видел призрачные окровавленные силуэты Кэссиди или Сьюзи. По ночам он просыпался от фантомных криков Фритца и Джереми у себя над ухом. Образы Габриэля приходили к нему под окна и глядели на него со двора по ночам даже тогда, когда Афтон находился на втором этаже. От постоянного ожидания подвохов и пугалок погибших детей нервная система Афтона горела, как уголь в топке паровоза, отчего того преследовали всё большие и большие проблемы с психикой, да и со здоровьем в целом.       Но даже во сне Афтону не было спасения от психологического террора, устраиваемого ему призраками, потому что каждый день ему только и снилось, что смерть Генри, происходящая в различных вариациях: от простого ранения ножом до четвертования и потрошения. Всё это с Генри проворачивали либо аниматроники, либо какой-то неизвестный чёрный человек, у которого не было видно ни одежды, ни каких-либо черт лица. И каждую ночь: счастье от осознания, что Генри снова жив – времяпровождение с ним – чувство подвоха и приближающейся опасности – гибель Генри от чьих-либо рук прямо у Уилла на глазах – очередная истерика Афтона, плавно переходящая из сна в реальность, где его как раз поджидают навязчивые мстительные духи...       И вот во что превратился Афтон под влиянием подобной жизни: седая щетина бороды покрыла его подбородок и щёки; глаза выцвели и из карих стали непонятного цвета, близкого к серому; волосы превратились в серебряный нестриженный колтун, а его тело стремительно теряло вес от ежедневно переживаемого стресса, создаваемого мстительной компанией духов во главе с их предводительницей Кэссиди. Из сорокалетнего статного мужчины с азартным блеском в глазах Афтон буквально за два месяца лета превратился в престарелого деревенского сумасшедшего, который разговаривает с мебелью, не имеет работы и друзей и часто срывает свои гнев и недовольство жизнью на близких.       Это было самое дно его жизни, ниже падать в глазах общества Афтону стало элементарно некуда. Для полного «счастья» ему оставалось лишь выдать людям свою тайну о том, что он и есть тот самый мистический маньяк, терроризировавший их городок несколько лет подряд...       – С вас двадцать долларов, – вздохнула кассирша, не глядя на своих покупателей и с тоской косясь глазами на слабенький вентилятор, не способный даже на градус охладить душное помещение магазина. Чарли торопливо протянула женщине смятую купюру и затем, с помощью Майка Афтона, потащила купленные продукты к выходу.       С тех пор, как она чуть было не бросилась в реку с моста, Майкл ходил за Чарли Эмили буквально по пятам, оберегал от каждого сквозняка и чуть ли не сдувал с неё пылинки. Иного такое поведение раздражало бы, но Чарли была не против его компании. Они с младшим Афтоном буквально за месяц стали близки друг другу, как никогда прежде – того и гляди эти двое перейдут из разряда друзей в разряд парня и девушки. Бредя по раскалённым улицам города и болтая о чём-то отвлечённом, ребята вдыхали свежий запах лета и щурили глаза от яркого солнца. Всё было бы ничего, да вот только слишком уж часто из-за углов и со скамеек доносились до друзей обрывчатые куски городских сплетен, преимущественно содержавшие в себе слова «роботы», «та самая пиццерия» и «ожили». По началу ребята, каждый в своей голове, думали, что это им просто кажется, но когда очередная старушенция воскликнула: «Богом клянусь, одного из этих роботов я видела буквально вчера у себя на заднем дворе!» – ребята незамедлительно направились к престарелым сплетницам, чтобы выяснить, что за чертовщина в последнее время гуляет по городу из уст в уста.       – Так а вы что, не видели, дети, как по нашему городу уже целую неделю разгуливают тамошние механические звери? – округлила глаза одна из старушек, шамкая ртом.       – «Тамошние»? Вы говорите про Пиццерию Фредди Фазбера, что на южном шоссе? – переспросил Майкл, нахмурившись.       – Да-да, мой мальчик, именно про неё, – активно закивала вторая старуха, – про ту, что закрылась по какой-то загадочной причине. Но я просто не верю, что вы, молодёжь, ничего о ней не знаете!       «О, поверьте, миссис, нам известно об этой пиццерии гораздо больше, чем вам...» – подумал про себя Майк, но вслух ничего не сказал.       – А вы нам расскажите, чтобы мы всё узнали, – попросила Чарли и, увидев, как первая старушка набрала в лёгкие побольше воздуха, поставила тяжёлые магазинные пакеты на землю возле себя. Майкл сделал то же самое – рассказ намечается долгим.       Следующие пятнадцать минут подростки слушали достаточно пугающую байку о том, что со дня закрытия пиццерии она далеко не перестала волновать жителей города. Поговаривали, что в ней по ночам стали явно слышны тяжёлые шаги и скрипучие голоса, а иногда в ресторане даже мигал свет и играла весёлая музыка. Дети и подростки были единственными, кто самоотверженно соглашался проникнуть в пиццерию с целью расследования, но и те временами едва успевали уносить из того мрачного местечка ноги, а позже наотрез отказывались рассказывать об увиденном, чтобы их не упекли в психушку. Также эти старушки слышали множество жалоб от соседей о том, что те не раз видели в своих дворах самих аниматроников, спокойно гуляющих на свободе и скрипящих в темноте заржавевшими пружинами. Правда, расспросив старух подробнее, Майк и Чарли выяснили, что все очевидцы видели всего лишь одного робота – жёлтого медведя с тёмной бабочкой на шее и с котелком на голове. Это без сомнения был никто иной, как старый, давно заброшенный Фредбер. Правда и этот факт ничего собой не прояснял...       Друзья, впав в задумчивость, попрощались с престарелыми сплетницами и зашагали с пакетами в руках вдоль улицы дальше, всё ещё не в силах выбросить из головы мысли об оживших роботах. Майкл досадовал, что Чарли вновь пришлось о них вспоминать и, следовательно, вспоминать отца, и потому всю дорогу до дома Эмили он пытался её отвлечь и рассмешить, пусть даже совершенно нелепо. В конце концов ему это всё-таки удалось, и распрощались они на вполне дружелюбной ноте. Вздохнув, Майк отправился домой, с тоской представляя, как там сейчас сидит в одиночестве его сумасшедший затворник-отец. Сидит в своей спальне – несомненно в обнимку с бутылкой коньяка – и несёт околесицу своему невидимому собеседнику. Возможно даже, что этим собеседником является бедный дядя Генри...       Майкл поднялся по крыльцу и с содроганием сердца открыл входную дверь дома, не зная, к какому состоянию отца ему стоит готовиться – к буйно-невменяемому или же к пьяно-плаксивому. К счастью, как только парень ступил на порог прихожей, в него ничего не прилетело, значит отец сегодня относительно мирный. Бесшумно, как мышь, сняв ботинки, Майкл принялся подкрадываться к кухне и невольно вздрогнул, увидев там за столом Уильяма Афтона.       – Господи... – выдохнул Майк, нервно усмехнувшись своему испугу, и робко поздоровался с отцом, который до мурашек странно глядел на своего сына – исподлобья и к тому же сильно нахмурившись. – Привет, пап?.. Ты как тут?       Ответом на этот вопрос Майкла была тишина, словно он со стеной разговаривал.       – У т-тебя всё хорошо?       Уильям всё молчал и смотрел своими серыми непроницаемыми глазами в одну точку – в глаза Майкла. Парень потерял надежду как-то поддержать с отцом светскую беседу. Вместо этого он подошёл к холодильнику, заглянул в него, чтобы создать иллюзию непринуждённой обстановки, но на самом же деле у него уже шёл мороз по коже от того, что его отец всё ещё не проронил ни одного человеческого слова. Молчит и смотрит в спину, как маньяк.       – А где мама и Бэтти? – спросил Майк, всеми силами подавляя дрожь в голосе и, чтобы успокоиться, читал надписи на упаковках продуктов.       – Наверху, – тихим, сиплым голосом ответил Уильям и снова, чёрт его возьми, замолк. Майкл сглотнул ком в горле, натянул на лицо приветливое выражение и заговорил, захлопнув дверцу холодильника:       – Что-то у нас продукты, гляжу, кончаются – ни масла нет, ни молока, ни сыра. Может мне сходить в магазин, что думаешь?       – Скажи мне честно, Майк, – наконец-то очнулся от своего транса отец, на вид став чуть живее, чем он был секунду назад, и медленно облокотился на стол, глядя чётко-чётко в зрачки своего сына. – Ведь это был ты?..       – Где я... был? – растерялся Майкл, лихорадочно перебирая в голове варианты того, что сейчас может случиться, а заодно и пути отступления из кухни.       – Не «где» – я тебя спрашиваю не про место, – с сумасшедшей улыбкой растягивал слова полностью поседевший за последние недели Уильям, – а про поступок!.. Так это был ты? Это же ты сделал, ну признайся мне честно?       – Прости, но... я абсолютно не понимаю, о чём ты.       Майкл тут же пожалел, что сказал это, так как на лицо Уильяма тут же начала наползать не предвещающая ничего хорошего чёрная туча. Глаза стали матовыми, будто стеклянными, а лицо осунулось и словно вытянулось, как у древнегреческой трагической маски.       – Я могу пояснить то, что я имею в виду, – прошептал он, отчего у Майкла по спине пронёсся целый рой мурашек. Уильям взял достаточно большую паузу, всё также неподвижно глядя на сына и давя ему на нервы, а затем договорил свою мысль. – Это ведь ты убил Генри?       «Всё, это конец. Отец совсем головы лишился» – с грустью и одновременно с ужасом думал Майк, так как сейчас ему, видимо, остаётся только одно – спасаться от психа, сидящего у него на пути, бегством. Афтон интуитивно понял намерения сына – возможно, того выдал бегающий взгляд – и начал напрягаться, сжимая пальцами края стола.       – Ну, что же ты притих, сынок? – в глазах у седого мужчины начали набираться самые настоящие слёзы. – Скажи папе правду. Всегда лучше говорить честно, чем врать, тем более своей же семье... Признайся в том, что ты скрываешь, умоляю тебя... Признавайся, я сказал!! – ни с того, ни с сего, заорал Афтон, хлопнув ладонью по столу и вскочив на ноги. Майкл дёрнулся в сторону на полусогнутых ногах и не отрываясь следил за действиями отца. Тот делал то же самое – старший и младший Афтоны стоили друг друга.       – Зачем ты это сделал? Чем тебе не нравился Генри? Или ты убил его, чтобы в очередной раз меня помучить?! – орал Уильям, раскидывая перед собой стулья в разные стороны. Грохот и треск поднялись страшные, а на втором этаже раздался топот бегущих на выручку ног.       – Пап, я не убивал дядю Генри! – наконец-то прорезался у напуганного до смерти Майкла голос. – Ты уже совсем с ума сошёл, если подозреваешь в этом меня!       – А кого мне иначе подозревать, если не тебя? Это ты корень всех бед, всё началось с тебя и с твоих издевательств над Джози!! Если бы не ты, всё было бы иначе, никто бы не сошёл с ума и никто бы не умер!.. Ненавижу тебя, бестолковый ты выродок!       Уильям кинулся вперёд, Майкл же начал пятиться от него вокруг стола, временами пригибаясь от летящих в него кастрюль или сковородок. Афтон бушевал, Майк пятился к выходу и наконец-то ловко прошмыгнул в коридор, бросившись мимо матери на улицу.       – Боже, Майк, что у вас тут творится?! – ахала Барбара.       – Беги, мам, он тебя убьёт! – уже с улицы крикнул Майкл и тут же скрылся в каких-то кустах. Тем временем с кухни в коридор вылетел обезображенный от гнева Афтон и, даже не заметив рядом с собой своей жены, с топотом помчался на улицу, держа на изготовке огроменный, как топор, нож для разделки рыбы. Барбара вскрикнула от этого зрелища и тут же посеменила в гостиную в поиске шприцов с успокоительным и старой смирительной рубашки. Пока она рылась в комодах, Уильям метался по участку, матеря сына всеми правдами и неправдами и время от времени вонзая в густые заросли кустов своё оружие. Пару раз он попадал именно в те кусты, где затаился Майкл, и тому еле удавалось увернуться от остро-заточенного лезвия. Парень был сам не свой от страха, ему казалось, что его сердце вот-вот разорвётся от адреналина и ужаса, и он полз на коленях из одного куста в другой, то и дело пригибаясь к самой траве, чтобы отец, если что, в него не попал.       – Выходи, трусливый ублюдок!! Ты мне за всё ответишь! Ты ответишь мне за всех: и за Генри, и за Джози!!       Кусты прямо перед лицом у Майкла закончились, а отец надвигался снова. Нужно срочно перебегать в соседние – эти слишком жидкие и просвечивающие, тут отец его точно заметит. На очередной волне адреналина, Майкл сорвался из своего хлипкого укрытия и помчался наперерез отцу куда-то в сторону заднего двора. Афтон заревел, как разъярённый гризли, и помчался за ним, замахиваясь огромным ножом, который при желании может проткнуть человека насквозь.       Это был тупик – куда ни глянь, вокруг лишь плотные заросли туи, в которые даже дворовая кошка не протиснется, что уж говорить о высоком парне семнадцати лет. Майкл вилял и петлял, как только мог, и, осознав, что бежать на задний и полностью пустой двор было ужасной идеей, опять рванул к передней части их участка – там, где есть калитка, крыльцо и хотя бы пара густых кустов. Откуда ни возьмись Майклу под кроссовок прилетела подсечка, и он на полном скаку упал на газон, сильно впечатавшись в жирную землю под травой. Пополз было вперёд, но вовремя вспомнил, что к отцу в таком состоянии лучше не поворачиваться спиной, и перекатился на неё, чтобы быть к Уильяму лицом. Это было очень вовремя, так как Афтон уже был готов навалиться на сына и всадить ему нож в спину по самую рукоятку. Майк чудом уловчился перехватить руки отца и какое-то время сопротивлялся ему. Сверкавшее на августовском солнце остриё ножа маячило прямо над грудной клеткой Майкла, и если парень хотя бы на йоту ослабит свои усилия в борьбе с отцом, то тот тут же убьёт его без тени зазрения совести. От отчаяния и страха Майкл закричал во всё горло, словно призывая кого-то на помощь... и помощь пришла.       К Афтону со спины подлетела его жена, Барбара, которая всё-таки нашла успокоительное в комоде. Коротко замахнувшись, она хладнокровно всадила тому иглу шприца куда-то ниже пояса, от чего Уильям растерялся, выронил нож и, пытаясь ударить Барбару, безвольным мешком повалился в траву и потерял сознание.       – Майк, сынок, Боже мой, как ты? – зашептала сквозь слёзы женщина, ощупывая своего сына на предмет ранений. Но тот был цел за исключением многочисленных царапин, полученных от колючих веток кустов. – Ты, это... помоги мне сейчас упаковать папу в смирительную рубашку, ладно?       – Хорошо... – всё ещё не до конца придя в себя, кивнул Майкл, по самую макушку испачканный в земле и траве. – А от-ткуда она у тебя?       – Лучше не спрашивай...       Нацепив на Уильяма эту рубашку для психов и застегнув её рукава у него за спиной, Барбара и Майк совместными усилиями потащили отца в дом, кое-как подняли его по лестнице и положили на кровать, а затем, захлопнув дверь в его спальню, тихо договорились.       – Значит так, Майк... Послушай меня: иди сейчас в комнату, передай Бетти, что всё хорошо, а затем вместе с ней спокойно собери все ваши вещи в походные сумки.       – Зачем это, мам?       – Затем, что пока ваш отец здесь, вас в этом доме быть не должно! Я не могу вас оставить с ним, пока я на работе. Благо он накинулся на тебя в воскресенье, а не в понедельник, иначе кто бы тебя спас, а? А если бы его взбесил не ты, а Бетти?.. Пока он в отключке – а он в ней пробудет ещё часов пять, исходя из дозы успокоительного, – мы с вами сядем в машину и уедем к моим родителям. Как только я вас к ним отвезу, я поеду обратно за Уиллом – дай бог успею, пока он не очнётся – и отвезу его в больницу, как бы он того ни хотел.       – Но тебя тоже нельзя оставлять с ним один на один!       – Поверь мне, Майк, я справлюсь. Ты сильно недооцениваешь свою маму. Я у тебя боевая, – и она, подавляя дрожь в голосовых связках, подмигнула сыну, обняла его, и они разошлись по комнатам.       Через полчаса Барбара, Майкл и Бетти уже суетливо грузили вещи в машину. Затем они, заперев калитку, расселись каждый по своим местам и тронулись в путь, оставив Уилла в запертом доме, на запертом участке, в смирительной рубашке...       ... Пробудился Уилл, когда на улице уже царила поздняя-поздняя ночь. Первым, что он почувствовал по пробуждении, была дикая боль в затёкших мышцах и желание размяться, чтобы разогнать кровь по измотанному организму. Заёрзав по кровати, он понял, что что-то достаточно сильно сковывает его движения и, оглядев себя, понял, что его замуровали в смирительную рубашку, как настоящего психа. Попытавшись высвободить связанные руки, Афтон понял, что это будет не так уж легко, и со злости заорал свирепым воплем, который пролетел по пустым коридорам и комнатам дома, не удосужившись никакого ответа. Убедившись, что в доме он совершенно один, Афтон обозлился пуще прежнего и кувыркнулся с кровати на пол.       В косых, голубоватых лучах Луны, Уильям полз по паркету на локтях и коленях, пытаясь добраться до лестницы, чтобы спуститься на первый этаж, полный различных предметов, которыми можно было бы разрубить эту треклятую рубаху. Осторожно поднявшись, он ступил ногами на первую ступень и, балансируя одним лишь корпусом, начал спуск в полной темноте, на ощупь. Из кухни лился блёклый свет уличных фонарей, поэтому Афтон кое-как сориентировался и, опасаясь сильно оглядываться вокруг себя – чтобы не увидеть преследовавших его призраков, – пробрался на кухню, где он тут же наступил на валявшуюся на полу сковороду. Точно, это он её сюда швырнул, как и кучу других сковород, кастрюль, вилок и ложек.       Предельно осторожно он переставлял ноги по полу, чтобы не споткнуться и не упасть, как дурак, на пол даже без возможности выставить при падении руки. Тут его нога коснулась чего-то колючего, похожего на гвоздь, и Афтон понял, что это могло быть: скорее всего он наткнулся на обломок стула, которым он также швырнулся тогда, во время разговора с Майклом. Уилл опустился на колени, а затем, приняв максимально неудобную для себя позу, принялся цепляться своей рубахой об этот самый гвоздь, чтобы он разорвал хотя бы один рукав, если не оба. В процессе своего высвобождения Афтон десять раз разодрал себе спину до крови, а также достаточно больно цапнулся плечом и предплечьем, но в результате через двадцать минут он уже был свободен от мерзкой белой рубахи. Смеясь, как одержимый, он скинул её на пол, попрыгал на ней, словно ей от этого могло бы быть больно, и в ночном полумраке прошёл в коридор.       – Зайчик, зачем ты обманул меня? – просипел из угла тихий детский голос, и Афтон тут же покрылся холодным потом, но в ту же секунду почувствовал такую сильную ненависть к пытавшим его призракам, что она практически перекрыла собой страх.       – Погоди, погоди, падла! – закричал он, торжествуя и ища рубильник, чтобы включить свет в прихожей. – Сейчас я тебя достану, сейча-а-ас! Только никуда не уходи...       Включив свет, Афтон и правда увидел перед собой полупрозрачную маленькую девочку в окровавленной одежде и с чёрными, как сама смерть, глазами. Привычное зрелище, хоть и не приятное. Проворно прыгнув к шкафу в прихожей, Афтон подхватил оттуда топор и, замахиваясь им на призрака, заорал:       – Ну давай! Что ты мне сделаешь?! Сможешь ли попереть против топора? Что, испугалась, сопливая сучка? Только и можешь, что стоять вот так в темноте, но ты мне больше ничего не сделаешь – ты давно сдохла! Аа-а-а!!       Размахнувшись топором из-за головы, он рубанул им воздух и всадил его в то место, где только что стоял призрак. Но тот уже растворился, как дым.       – Так тебе, – дрожащим от ярости голосом сказал Афтон и выдернул топор из пола. – Беги, сверкая пятками, вместе со всеми своими сраными друзьями! Вам меня не достать! Асталависта, выродки!       И Афтон, одетый в разношенную домашнюю пижаму, пнул ногой дверь и с топором наперевес побежал к забору. Забыв про существование калитки, он скакнул на забор и, перемахнув через него ногой в тапке, спрыгнул на улицу и побежал прочь от своего дома...       Афтон вёл себя как умалишённый и метался по пустынным улицам, выкрикивая какие-то несвязные песенки и стишки, частично оставшиеся у него в памяти ещё со времён «Фредди Фазбера». Подкидывал топор высоко над головой и, ловя его за древко дрожащими руками, заходился в нервном, нечеловеческом смехе. Пару раз его пугались бродячие коты и собаки, пару раз он пытался догнать их и отсечь их маленькие головы чисто ради забавы. И вот так, беснуясь и гогоча, как идиот, Афтон, сам не понимая, как...       Добрался до кладбища.       Увидев впереди маленькие каменные надгробия, он вдруг успокоился, и даже во взгляде у него появилась некоторая осмысленность. Опустив топор и волоча его по асфальтированной дороге, Уилл направился к забору с целью перелезть и через него, и, собственно, уже через минуту он осуществил свой сумасшедший замысел.       Зачем он здесь и кого он будет искать, Афтон никак не мог сообразить – его мозг потерял способность концентрироваться на чём-либо уже давным давно. Волоча ноги по каменной тропинке кладбища и гремя по ней своим топором, Уильям ёжился от вечернего холода и плёлся всё дальше, проходясь глазами по надгробиям и ненарочно считывая имена и фамилии, указанные на них. Множество самых простых имён, множество дат, большая половина которых относилась к первой половине двадцатого века. На одном из памятников его взгляд вдруг споткнулся. Почему же? Что особенного в имени Эмили Рейнольдс, которая жила с 1901 года по 1979 год?.. Эмили Рейн... Эмили... Эмили?.. Эмили!       Генри Эмили!       Это имя, которое Уилл каким-то чудом умудрился забыть в бредовом припадке, буквально колокольным звоном загремело у него в голове, и Афтон, отшатнувшись от чужого надгробия, мгновенно протрезвел и понял, зачем же его сюда принесло. С прояснившимся сознанием он побежал по тропинкам кладбища, рыская глазами, спотыкаясь о неровности и задыхаясь от волнения – ведь он ещё никогда не был на могиле своего лучшего друга. Жуткий звон в ушах и радужная пелена перед глазами почему-то исчезли – теперь он вновь чувствует и осознаёт окружающий его мир, впервые за лето. Подумать только, одно лишь имя его друга способно пробудить в его воспалённом мозге искру!       Поворот, ещё поворот, вперёд, вправо, левее... И вдруг, словно высшая сила здесь вмешалась, Афтон выбежал прямо к нужному ему надгробию – к памятнику, на котором было написано следующее:

«Генри Эмили, 14 мая 1950 г. – 6 мая 1986 г.»

      «Ему не исполнилось даже тридцати шести лет, подумать только!..» – со скорбью подумал Афтон и присел рядом с памятником, неверящим взглядом разглядывая буквы и цифры на камне. Рядом с ним на траве лежали чуть завявшие венки и цветы – такие же, как и у многих соседних могил. И всё же это было невероятно, это было ужасно – понимать, что эта могила принадлежит лучшему другу Уилла, который просто никак не может быть мёртвым. Даже столько раз подряд увидев смерть Генри в своих снах, в реальности Афтон в неё всё ещё не верил, всё ещё к ней не привык. Ведь смерть всегда была для старых и дряхлых, для больных и слабых, но никак не для талантливых и дружелюбных механиков с хорошей семьёй и работой.       – За что ж с тобой так жизнь обошлась, дружище? – прошептал Уильям, отложив топор на землю и вдруг как никогда прежде ощутив желание закричать и забиться в истерике от того непроглядного и жуткого мрака, который окутал его жизнь, не пуская в неё больше ни единого лучика надежды.       – Нет... это не жизнь с тобой обошлась... Это я с тобой так обошёлся, Генри. Я виноват в том, что ты... ты... – он невольно начал всхлипывать и, рассеянно утерев лицо рукавом, прошептал. – Генри?.. Генри, если только ты меня слышишь... прости меня, умоляю!.. Я не должен был от тебя ничего прятать. Мы с тобой должны были решить всё сразу, на месте – при первом же моём желании убивать... И вообще... Всё это было так неправильно, – нотки плача в его голосе нарастали и звучали всё чаще в окружении сотен одинаковых полуметровых надгробий. – Неправильно было конструировать пружинных ненадёжных роботов, неправильно было позволять Майку травить Джозефа... Неправильно было оставлять моих детей в зале без присмотра взрослых... Неправильно было не обращаться к врачу, как только я понял, что чердак у меня начинает свистеть... Всё покатилось, как снежный ком, под откос... и теперь меня уже ничего не спасёт. Я всё в своей жизни угробил, я остался совершенно один на руинах своего сумасшествия... Генри, Боже мой, как ты мне сейчас нужен!..       Афтон, с мокрым и красным от истерических слёз лицом, упал прямо на траву перед памятником и, как когда-то в мае, вгрызался зубами в газон и рычал в перемешку с разрозненными, но такими тоскливыми фразами:       – Помоги мне, прошу!.. Ты же видишь оттуда, сверху, что я без тебя не справляюсь! Я остался совсем один, мне нужна хоть чья-нибудь помощь!.. Я знаю, что я виноват и что я – самое настоящее чудовище... но я всё ещё живой человек! Я страдаю, хоть и заслуженно, но больше не могу этого вынести!.. Я исправлю всё, что в моих силах, Генри, только наставь меня! Скажи, что мне делать!! Генри-и-и-и!..       Так он лежал на могиле долго, около часа, никем не замеченный и продрогший. Пару раз он пытался раскопать землю перед памятником голыми руками, но, вырыв небольшую яму в тридцать сантиметров и тем самым изуродовав красивый газон, Афтон осознал, что сил ещё на сто семьдесят сантиметров земли ему точно не хватит. Генри неимоверно далеко от него. Он ничем ему уже не поможет, хоть копай землю, хоть вой...       Чуть-чуть отойдя от горя и почувствовав в груди странную пустоту, Уильям приподнялся на локтях и вдруг увидел возле себя стоявших в линеечку призрачных детей. Вот они все, красавцы, чёрт бы их побрал: Габриэль, Фритц, Джереми, Сьюзи и, конечно же, Кэссиди – самый мстительный из духов. Все пять призраков стояли без единого движения, как статуи или же силуэты на чёрно-белых фотографиях, и всеми пятью парами своих жутких чёрных глазёнок смотрели на Афтона.       – Ну и что вы тут забыли, малолетние уроды?.. – тихо спросил их Уилл, не в силах больше кричать, так как от самозабвенного плача у Генри на могиле он немного сорвал себе голос. – Чем так заворожённо любуетесь? Небось моим отчаянием, да? Нравится вам видеть, как люди страдают?..       – Вам тоже в своё время это нравилось, мистер Афтон, – ухмыльнулась Кэссиди, почему-то беззубым и чёрным, как Марианская впадина, ртом.       – Бесполезно пытаться давить мне на совесть теперь – ты этим всё равно ничего не исправишь... Вообще ничего уже не исправить... Уйдите вы с глаз моих! Дайте мне хоть где-то побыть одному! Уважайте чужое горе в конце-то концов!!       Но призраки не послушались возмущённых угроз Афтона, словно и не слышали их. Уилл с досадой от них отвернулся и, уткнувшись лбом себе в руку, пробормотал.       – Боже, и что же вам в своих роботах не сидится?..       И тут, стоило ему договорить эту фразу, у Афтона в голове загорелась идея!       Неожиданная идея, просто гениальная идея, от которой у Афтона радостно сжалось сердце! Это будет единственный способ для Уилла наконец-то обрести покой и не умереть! Он широко распахнул глаза, увидел практически у себя перед носом топор и тихо-тихо засмеялся – таким жутким, утробным и торжествующим смехом, которого дети точно бы испугались, если бы не были призраками. Затем Афтон развернулся к ним лицом и теперь уже захохотал во всю силу, думая, что то, что пришло ему в голову, и было тем самым знаком, который ему послал с Небес Генри.       – Ну что-о-о, попались? Раскусил я ваше слабое место! Нашёл корень всех зол!.. Сказать вам его или сами догадываетесь?!       Призраки не отвечали и лишь смотрели на Уилла сквозь темноту с ощутимым сожалением.       – Готовьтесь к отправке на тот свет, бегите собирать чемоданы – а я скоро приду по ваши души, а если точнее – по ваши земные оболочки!       Афтон, неожиданно воодушевившись и набравшись сил, вскочил на ноги, поднял с травы топор и, не оглядываясь на надгробие Генри и на духов, зашагал прочь, к забору кладбища. Теперь его новая цель – ночной реванш с заброшенной пиццерией и её механическими обитателями...       Ночью заброшенная пиццерия производила собой впечатление замка с приведениями – пусть и всего лишь двухэтажного и без рва, выкопанного вокруг него. Она напугала бы любого, но только не психа с топором, который сейчас бесстрашно мчался прямо к ней, никем не замеченный и никем не останавливаемый. Афтон задыхался от долгого бега и обливался потом, но всё ещё не передумал устроить свою долгожданную расправу над одержимыми роботами.       Старая-знакомая Уильяму дверь в пиццерию была заперта, но это не было помехой тому, у кого в руке был настоящий канадский топор. Замах, хрясь – и опечатанная дверь с жалобным треском засовов поддалась и ввалилась в помещение ресторана. Не боясь ни темноты, ни признаков, ни пыли, Уилл закинул топор себе на плечо и с жутким смехом ворвался в коридор пиццерии. Побежал по нему, зная каждый поворот наизусть и готовясь дать отпор в любую секунду.       – Давайте, суки! Выходите, где вы есть! – ревел он, тряся и размахивая своим оружием так, что пару раз он задевал его лезвием стены. – Испугались меня, да? А вот бойтесь! Дрожите, пока можете – я скоро на металлолом вас разберу!       Ещё пара поворотов, пара широких коридоров с запылёнными стенами – и вот оно, легендарное помещение, освещённое слабым светом, шедшим из окон. Праздничный зал со сценой. Кафельные полы в чёрно-белую клеточку. Мусор, валявшийся то тут, то там. Пустые столы с задвинутыми под них стульями. А впереди, прямо перед Афтоном – тот самый квартет, который больше принадлежал Генри, чем ему самому: Фокси, Чика, Бонни и Фредди. Все стоят на сцене, как истуканы, плечо к плечу, глядя куда-то в противоположную стену. Не шевелятся, не бродят и, вроде как, не собираются нападать. «Ну так я нападу на вас первым!» – тут же подумалось Уильяму, и он, отбросив весь сверхъестественный страх и стеснение, снова разразился бешеным воплем средневекового война и помчался к сцене, держа топор за головой. «Это будет конец моим страданиям, конец этой механической эпопее! Я буду свободен ото всего и начну жизнь заново! Генри, ты будешь мною гордиться даже несмотря на то, что мне придётся разрушить твои любимые творения!»       Афтон, как на крыльях, взлетел по деревянным скрипучим ступенькам и, теряя тапки и уже ступая по сцене босыми ногами, налетел со спины на самого крайнего двухметрового робота – на Фокси. Он с оглушительным металлическим грохотом вонзил в него лезвие топора, а затем повторил это снова и снова, и рубил робота до тех пор, пока того не начало корёжить пополам и пока у него из корпуса не начали проглядывать рваные электрические проводки. Следующей жертвой Афтона стала Чика, за ней постигло четвертование и Бонни, и Фредди здесь тоже не меньше досталось. Пустое помещение зала гремело, как самый настоящий завод или кузница. Летели высекаемые из роботов искры, рвались сухожилия-провода, выпадали глаза, отваливались на пол лапы. С каждым ударом Уильяма аниматроники превращались во всё большую кашу, и всё это дело приправлялось слезами Афтона, которые невольно катились у него из глаз от эмоциональности и сакральности этого момента. Это его расправа. Это его реванш с судьбой.       Последний раз рубанув по покоцанной голове Фредди, которая уже валялась отдельно от туловища механического медведя, Афтон с гулким стуком отшвырнул топор в сторону и дико рассмеялся сквозь слёзы, вцепившись пальцами в свои волосы. В ушах у него звенело от только что бушевавшего шума, глаза ничего не видели от слёзной пелены, а из-за шиворота его домашней рубахи у Афтона буквально исходил лёгкий пар. Терзать аниматроников было не так уж и просто. Но результат однозначно стоил того. Чуть-чуть отдышавшись, Уилл начал-таки осознавать, что сейчас произошло, и улыбнулся бешенной, но такой счастливой улыбкой.       – Вот вы какие, оказывается, – пиная болты и гвозди голой ногой, заговорил Афтон с грудой метала, валявшейся по всей площади сцены. Около некоторых обломков он присаживался на корточки и рассматривал их, не переставая вещать. – Жалкие, легко победимые и трусливые. Вы ничего на самом деле не можете – только ужас через камеры наводить по ночам, а днём вы смешите глупых детишек и поёте такие же глупые песенки... И всё! И на этом вы кончаетесь!.. А я – только гляньте, если вам ещё осталось, чем глядеть! Я – вас придумал вместе с моим другом! Я – вас изобрёл, собрал по чертежам из лежащих под рукой говна и палок! – он, торжествуя, пнул голову Чики, отчего та тяжело покатилась куда-то во тьму, за кулисы. – И только благодаря нам с Генри вы бродили и запугивали охранников! Вы не сами всё это смогли, вы не сами построили эту пиццерию!.. Слишком вы зазнались, милые роботы и духи, что в вас сидели всё это время... Но на деле реальность такова, что я вас породил, я вас и убил, понятно вам?! Я здесь главный, и победа – за мной! Аха-ха-ха-ха-ха!       Он смеялся до головной боли, смеялся до судорог в мышцах, хохотал как умалишённый, кем он и являлся в тот театральный момент времени. Заброшенная сцена в заброшенной пиццерии. Зрителей нет, но Афтон отыгрывает свои чувства, как настоящий актёр. Абсолютно седой и искрящийся, как снежинка, в лунном свете, шедшем из окон. В балахонистой домашней одежде, босой, а у его ног – поверженные топором чудовища, големы, одержимые машины-убийцы.       Теперь-то духи, захватившие их тела, покинут земной мир... Так ведь?       Чтобы убедиться во внезапно возникшем у него в голове вопросе, Афтон медленно обернулся на разломанных в пух и прах роботов...       И все его светлые надежды разом канули обратно во мрак. Глядя на аниматроников, он с ужасом понял, что у всех у них вдруг зажглись фосфорическим светом глаза. Бледно-зелёные шары, как настольные лампы, беззвучно смотрели на Афтона в упор с разных концов сцены. Какая-то голова лежала ближе к Уиллу, какая-то лежала далеко. Но все они были ещё «в сознании», ещё не были побеждены до конца!       – Да чтоб вас! – прошипел Афтон, подбежал к своему топору и снова рубанул по одной из голов. Но это, к сожалению, ему не помогло. Более того: оттого, что он рубил аниматроников по отсечённым головам, их отрубленные конечности начинали шевелиться! Самостоятельно! Шевелиться и ползти к Афтону с явно не добрыми намерениями. Лапе Фокси даже удалось крепко схватить Уильяма за лодыжку, но тот вовремя отбился от металлической грабли топором, содрав себе с ноги кожу до крови. «Неужели я всё-таки проиграл? Не может этого быть! Что же с ними нужно сделать, чтобы одолеть их?.. Или их одолеть не возможно, и я был обречён изначально?..»       Со скрежетом и шуршанием ноги, руки, головы и даже хвосты аниматроников окружали Уилла, и тому спешно пришлось спрыгнуть со сцены. Пятясь и чувствуя свой оглушительный провал каждой клеточкой кожи, Афтон обдумывал дальнейший план своих действий. Единственное разумное, что приходило ему в голову – это бежать на улицу, бежать отсюда без оглядки. А там уже всё равно куда – хоть и правда в ненавистный ему психдиспансер. Круто обернувшись на коридор, ведущий к выходу, Афтон вдруг вскрикнул от страха, так как и там во мраке он увидел два тусклых роботических глаза. «Кто ещё остался из роботов?.. Неужели это Пружинный Бонни? Или Фредди?.. Всё равно – он тоже против меня!» С каждой стены, с каждого угла и с каждого закутка вдруг начал раздаваться тихий и оттого очень назойливый детский смех. Он издевался над Уиллом, он праздновал победу, как и сам Уилл несколько минут назад. Этот смех звучал как приговор, и Афтону стало ещё страшнее – паника обволакивала его как густая холодная жидкость, как смола. Ожившие конечности роботов тем временем набирали скорость и, как десятки механических гусениц, волочились по полу, помогая друг другу, чтобы поскорее настигнуть Афтона. Со стороны коридора тяжело зашагал лапами робот, и Уилл, которому бесповоротно отрезали путь на улицу, был вынужден бежать в обратную сторону – в сторону лестницы.       Пол ходил под его босыми ногами ходуном, сердце сжималось, пальцы были покрыты ледяным потом, но Уильям всё равно бежал по обжигающе-холодным ступенькам лестницы вниз. Очень поздно – буквально на полпути в подвал – он понял, что это было не самым лучшим решением для побега, так как в подвале он элементарно загонит себя в тупик и будет окружён. Но с другой стороны, на втором этаже он был бы в точно такой же ловушке. Привыкнув к темноте и видя в ней каждую деталь, Афтон довольно быстро миновал ступени и очутился в подвальном складу, который был так хорошо ему знаком. Спотыкаясь о пустые коробки и какие-то железные трубы, Уилл судорожными шагами дорвался до маленькой дверцы в кладовку, которая сейчас была для него единственным хорошим укрытием. Дёрнул ручку – заперто. Рубанул по щеколде топором – теперь уже открыто.       Афтон, тяжело дыша и обливаясь потом с головы до пяток, захлопнул за собой дверь, задвинул её каким-то стулом и попятился к стене. Вдыхает затхлый сырой воздух, слышит стук крови у себя в висках. Медленно отсупает шаг, отступает второй, а на третий его пятка коснулась чего-то мягкого, похожего на плюшевую обивку аниматроников. Закричав и чуть не умерев на месте от страха, Уильям шарахнулся в сторону, но тут же понял, насколько идиотским был его испуг – он споткнулся о нерабочего Бонни, который исправно сидел здесь все эти годы и не раз помогал Уиллу в его кровавых убийствах.       – Ну здравствуй, дружище... Я по тебе скучал... – нервно всхлипнул Афтон и прислушался, задержав дыхание. За дверью ни звука – погоня отстала. Облегчённо выдохнув, Афтон уселся на холодный пол поудобнее, поджал к себе голые стопы и, слыша откуда-то звук капающей воды, принялся обдумывать побег, который в данный момент виделся ему практически невозможной задачей. Паукообразные конечности роботов, отрубленные головы с дьявольскими глазами, Пружинный Фредбер – всё это гоняется за ним по всему ресторану, ищет, чтобы вдоволь насмеяться... а потом прибить. Отчаяние перед безвыходной ситуацией вот-вот захватит голову Уильяма, отчего тот крепко сжал её ладонями и закачался корпусом вперёд-назад, словно это помогло бы ему найти решение...       Как это ни удивительно, но спустя десять минут покачиваний туда-сюда и кусания ногтей, какая-то идея для побега к нему всё же пришла. Правда она была не слишком надёжной, но хотя бы была – в положении Афтона выбирать не приходилось. Идея эта заключалась в том, чтобы Уильяму притвориться для одержимых роботов своим, переодевшись в Пружинного Бонни, и таким вот извращённым образом устроить побег! «Чем не рабочая идея? Не станут же они нападать на своих?» Вглядываясь сквозь космическую темноту в костюм сидевшего рядом с ним антропоморфного зайца, Афтон вдруг услышал звук, который заставил его сердце уйти в пятки: звук механических движений и шебуршаний буквально у него за дверью. Роботы спустились за ним! Они вот-вот его найдут в этой затхлой каморке!       Глухой удар в дверь поторопил Афтона, и тот, трясясь, как осиновый лист, принялся привычными движениями залезать в костюм золотого кролика. Расстёгнут корпус, снята голова – Уилл может забираться внутрь. Надевая на себя запчасти Бонни и плотно замыкая их на своём теле, Афтон чувствовал себя кем-то вроде космонавта или же средневекового рыцаря, которого вот-вот ждёт испытание не на жизнь, а на смерть. Нацепив себе на голову голову Бонни, Афтон перевёл дух, всё ещё не решаясь выходить навстречу своим врагам, пытавшимся выломать железную дверь лифтообразной узкой кладовки. Руки, ноги, ладони, лицо, затылок, стопы – всё это плотно-плотно облеплял душный и тесный пружинный эндоскелет аниматроника-костюма... и потому Афтон довольно быстро почувствовал, как в костюме как будто бы что-то тихо-тихо звенит. Словно шкатулка играет или какая-нибудь арфа. Звонкий металлический звук, шедший эхом откуда-то изнутри робота, где-то в районе правой руки Афтона.       Уилл с недоумением посмотрел себе на руку через смотровые дыры в глазницах старого зайца и с внутренним беспокойством понял, что с внешней обивкой что-то не так. Она перестала быть жёлтой – даже в темноте было видно, как сильно она отдаёт зеленью...       ... Точно!!       Костюм заплесневел от влаги, от воды, капавшей все эти месяцы прямо на робота откуда-то с потолка!       А вода и этот костюм – никак не совместимые вещи! Уилл прекрасно знает, что бывает с этими роботами, стоит их намочить хоть немного.       Секунды шли, как минуты, и за одно мгновение кровь сильно прилила к лицу Афтона и тут же от него отлила. Он чуть не лишился чувств от нашедшей на него клаустрофобии и страха быть разрубленным пружинами на куски. Только было он собрался сдёрнуть с себя все детали костюма, которые легко снимаются, как звон рвущихся пружин раздался сильнее, и нечто острое, как зубы огромной пираньи, или же просто как вязальные спицы, вонзилось ему в руку и проткнуло её насквозь! Захрустели, будто качан капусты, плоть и кости, зажурчала между деталями робота кровь, а пронизывающая боль словно иголками воткнулась в мозг Уильяма. Своим резким воплем Афтон чуть было не оглушил сам себя и тут же с железным грохотом повалился на пол, тем самым спровоцировав ещё несколько пружинных надрывов. Раз – детали неповоротливого костюма въелись ему в ногу, всверливаясь в мясо и раздирая кожу. Два – детали вонзаются в плечо, в живот, в кисть. Афтон больше не мог ни ходить, ни сидеть, ни лежать от этой дьявольской боли, которая не уходила, как ты ни катайся по полу и не ори. Крик Уильяма отражался от узких стенок каморки и оглушал его самого, его кровь была всюду, куда ни ступи, и ему даже начало казаться, что он вполне может в ней утонуть. Бултыхаясь в страшном и ежесекундно рвущемся изнутри костюме Афтон ревел и взывал хоть кого-то на помощь, но помощи не было. И не будет. Он обливался слезами и кровью, всё вокруг окрасилось в красный, а дикие пружины всё продолжали рвать его тело с холодной и даже мстительной жестокостью.       – Памаг!.. Памаг!.. Ите! – всхлипывал он в моменты проблеска разума, но от очередной боли этот его разум снова уходил и замещался животным ужасом. – Кто-нибудь! А-а-а-а!       Каждая новая вспышка боли зажигала у Уильяма в памяти различные воспоминания из его жизни, и как назло самые светлые: окончание технического колледжа и выпускной в конце шестидесятых годов, когда все вокруг (да и они с Генри в том числе) были так повёрнуты на песнях «Битлз» и «Ролинг стоунс»; весёлые летние дни вместе с Генри в его столярном сарае; первый собраный робот, умевший ходить лишь по прямой и больше ничего; его с Барбарой свадьба, рождение троих детей – Майкла, Джози и Бетти; судьбоносное открытие «Семейной закусочной Фредбера», после которого Генри с Уиллом так сильно напились на радостях, что не смогли дойти вечером до дома, а ночевали у своего старого студенческого друга...       Афтон видел у себя перед глазами эти светлые проблески прошлого и ослабевал с каждой минутой – и телом, и духом. Голос у него в конец сорвался, так что от криков остались лишь жалкие сипения, а от брыканий – судорожные подёргивания. Раны пульсировали, всё вокруг гудело и качалось, как на волнах, а в висках у Уилла всё громче и громче гремел гул барабанов. Откуда эти барабаны?.. Откуда этот холод, который окутывает его с ног до головы?.. И откуда... этот свет? «Вот мы и встретимся, Генри...» – подумал Афтон.       И перестал что-либо чувствовать...       Где-то через полчаса после той кровожадной расправы духов над Уильямом, в пиццерию прибежали сразу три семьи, которые жили поблизости и которых не хило напугали вопли и грохот, внезапно воцарившиеся в помещении ресторана. Обойдя каждый этаж и не найдя там ничего, кроме мусора, те было уже хотели разойтись по домам и списать всё на малолетних хулиганов, как вдруг им в голову пришло проверить подвальное помещение. Спустившись в него с фонариками, они обнаружили там странную картину: куча пустых коробок и хлама, а у самой двери в кладовку – сваленная груда разрубленного железа, которая будто бы состояла из обломков пластика, плюша и проводов...       Осторожно и отчасти даже боязливо отодвинув эти обломки, соседи приоткрыли дверцу кладовки... и чуть с ума не сошли от увиденного в ней. Полы, потолок, стены, внутренняя сторона двери – всё было залито жирными, прямо-таки рубиновыми потёками крови, а посреди самой кладовки, в огромной луже ещё не запекшейся крови, лежал и сам источник крови – испорченный и изодранный робот-заяц, из которого до сих пор, как из вулкана, медленными ручьями, вытекала алая жидкость.       В ужасе, в слезах и в смятении эти люди покинули пиццерию и сразу же направились в полицейский участок, понимая, что тут необходимо самое серьёзное расследование. Изучить растерзанного зайца перед бегством из ресторана у них не удалось, из-за чего соседи даже не поняли, что там, в костюме, прямо у них перед носом, лежал израненный и умирающий человек. Поэтому Афтону так никто и не помог. Он погиб страшной смертью, намного хуже той, которой погиб его друг – Генри Эмили. Уильям погиб в адской агонии и в одиночестве – и по странному совпадению в тот же момент, когда у него остановилось сердце, раннее утреннее небо над штатом разверзлось тёплым и мягким грибным дождём, который будто бы захотел смыть всё то, что творил на Земле этот страшный и глубоко несчастный человек...