paracosm

Перед лицом — экран ноутбука, в застывшей на полпути ко рту руке — кружка кофе, в ногах — собака, громко вздыхавшая от тяжести сна под столом. У Чонгука запрос в гугле «Ким Тэхён МКС» и открытая вкладка Википедии. Так и хотелось начать вести счёт преимуществ — пока у каждого по одному очку. Чонгук мог узнать о Тэхёне столько же, сколько и Тэхён о нём. Википедия даже предоставляла ему фотографии, и теперь, помимо голоса, писатель в полной мере мог визуализировать своего собеседника. Его образ складывался вполне благоприятным: Ким Тэхёна можно было назвать симпатичным, даже очень. Это был мужчина с прямыми русыми волосами и побритыми висками, с густыми бровями, ровным носом и чистой молодой кожей. Двадцать семь лет — очень ранний возраст для полётов в космос. Не рекорд, но всё же. Википедия также говорила, что Ким Тэхён не состоял в браке, у него не было детей и разводов. Он родился в Лос-Анджелесе, его мать в прошлом была корейской телеведущей, а отец директором новостного телеканала. В графе «карьера» содержалась информация о том, что Ким Тэхён находился вне Земли уже на протяжении месяца. Покопавшись глубже, Чонгуку даже удалось найти видео на ютуб, где его сегодняшний собеседник являлся мимолётным участником трансляции недельной давности. Ролик назывался «Космический завтрак» и представлял из себя картину с участием двух человек, открывавших консервные банки с омлетом. — Тэхёна как всегда не добудишься, — сказала блондинка, «подплывая» к мешку, в котором, предположительно, и спал Тэхён. Чонгуку следовало спросить во время следующего звонка, удобно ли спать в вертикальном положении и каково это — не чувствовать под ногами почву. Девушка потормошила содержимое мешка, и оттуда донеслись неясные бормотания. Невозможно было услышать их на видео: слишком тихо. Однако блондинка явно всё поняла, махнула рукой и оттолкнулась рукой от стены, сделав виртуозный кувырок в воздухе. — Говорит, что ещё слишком рано и вчера он был занят до ночи. Не будем его будить. — Она улыбнулась в камеру и продолжила то, на чём остановилась перед тем, как приняла решение потревожить чужой сон. — Итак, на завтрак у нас омлет и консервированные… Чонгук резко поставил видео на паузу, щелкнув по клавише. Подперев подбородок рукой и уставившись вперёд расфокусированным взглядом, он задумался. Его большой палец ноги гладил Чуи за ухом, из-за чего тот довольно пыхтел на полу, подёргивая хвостом. — Значит, предположительно, Аллан познакомился с Тэхёном в космическом центре. — Он почесал шею, переводя взгляд на экран ноутбука, откуда на него смотрели серые глаза молодого астронавта. — Интересно. Чонгук закрыл крышку ноутбука и начал хрустеть позвонками шеи. Со стоном он встал, потянувшись руками вверх: долгое времяпровождение за столом никогда не давалось ему с лёгкостью. Он мимолётно посмотрел на циферблат настенных часов и нахмурился, вспомнив о чужой шутке про «помаши рукой в небо». Делать он этого, конечно же, не будет, но зато думать о том, что над ним на запредельной высоте пролетает космическая станция, — да. Одним глотком допив кофе, он решительно набрал в рот воздуха и последовал на второй этаж, туда, где комната пестрила изобилием ярких бумажек. Закатив рукава, Чонгук остановился в дверном проёме. — Ладно, поехали, — сказал он и сделал шаг за порог, приступая к более детальному изучению комнаты. Рассматривая стикеры, он чувствовал себя Шерлоком Холмсом, из-за чего у него возникло вполне обоснованное желание взять в руки лупу и начать разглядывать каждую мельчайшую деталь с пристальным вниманием. Его не покидало ощущение, что он что-то упускал: разгадку, которая, казалось, крылась на поверхности, но он в упор её не видел. Проведя чёткое тридцатиминутное расследование, Чонгук заметил некую странность: на некоторых стикерах имя было недописано, а на других, словно в бреду, перепутаны буквы. Как здесь: вместо «Эбигейл» значилось «Эбгиел». Словно в безумной спешке человек не разбирал того, что писал. Но на этом странности не заканчивались: возле стола Чонгук замер, точно его перемкнуло. Как робота, из которого выдернули шнур подзарядки. На столе лежал блок стикеров, а возле него, хаотично наклеенные друг на друга кривой башенкой, возвышались оторванные от него бумажки. На самой верхней была нарисована каракуля. Яростно, с острыми углами и нажатием настолько сильным, что в некоторых местах виднелись прорези от стержня ручки. — Я же не детектив — я писатель. — Чонгук, скривившись от собственного неблагоприятного положения, начал один за другим отрывать стикеры, небрежно наклеенные друг на друга. «Э» «Эб» «Эби» «Эбиг» «Эбиге» «Эбигей» «Эбигейл» Разъединяя цветную бумагу, Чонгук выстраивал её в ряд таким образом, что вскоре на столе выстроилась цепочка из восьми «звеньев», при одном лишь взгляде на которые сердце в груди сжималось, потому что наблюдаемое Чонгуком убывание букв в чужом имени взывало чувство иррационального ужаса и тоски. Он представлял, как из сознания мистера Гарднера ускользали буквы, как одна за другой они исчезали и как он злился, отбрасывая в сторону ручку. На первом чистом стикере в новом блоке была поставлена точка, будто бы, ткнув туда ручкой, человек не нашёл в себе сил и возможности написать то, что хотел. «Или потому что он забыл написать», — подсказал Чонгуку голос в голове. Он закусил большой палец. Сердце в груди билось быстрее положенного, адреналин гонял кровь по венам, превращая мужчину в дёрганого невротика. Всё, что он написал для книги, могло в корне отличаться от реальности. Скорбь Аллана Гарднера, представлявшаяся ему горькой до срыва голосовых связок, была намного безумнее и трагичнее. Всё приобретало другой оттенок, и Чонгук чувствовал, что не попал в тональность, что ему нужно было всё пересмотреть, перечеркнуть и начать заново. Сжечь. В эту секунду он прекрасно осознавал, что ему стоило устроить обыск и найти медицинские показания, а именно результаты последних обследований Аллана Гарднера. Чонгук был уверен, что ответ крылся в заключении докторов. Он знал точно: с мистером Гарднером было что-то не так. Часы за поисками ускользали сквозь пальцы, время в момент погружения в омут было неумолимо: оно не чувствовалось. Чонгук зарывался в бумаги, перебирая папки в ящиках стола и шкафов, и совсем не обращал внимания на сгущавшиеся за окнами сумерки. Вскоре вокруг него царил абсолютный переполох: пол был устлан макулатурой, коробками и конвертами с письмами, выражавшими искреннее сочувствие чужой утрате. Чонгук расплывался среди бумаг, как растекался вокруг него их океан, походя на потерянный необитаемый остров, затерявшийся в пучине собственных волн из мыслей. Они, будучи маленьким штилем, набирали обороты, перерастая в больших чудищ, способных погубить своей силой. — Я ничего не понимаю, — застонал Чонгук, утыкаясь лбом в документы. Его глаза ныли от прочитанного и просили отдохнуть, но он игнорировал их мольбы, безжалостно впиваясь взглядом в очередной материал, не несущий в себе никакой ценности. Может, этих бумаг и не существовало? Может, Аллан Гарднер не проходил никаких осмотров и Чонгук искал то, чего нет? Но признать это было равносильно проигрышу, поэтому Чонгук не останавливал поиски, даже когда стало затемно, а Чуи с нижнего этажа громко выл от одиночества. Чонгук думал: «Ещё немного — и я остановлюсь. Всего минуту» — и именно тогда, в момент слабины, он наткнулся на журнал, обтянутый коричневой кожей. До тех пор, пока Чонгук не вытянул его нетерпеливо из самого нижнего шкафчика, тот был аккурат запрятан в дальний угол. Это вовсе не то, что Чонгук искал, но иногда бывало так, что в поисках одного обнаруживалось нечто совершенно иное. И это иное — именно то, что нужно было найти, и то, что было действительно необходимо. Ведь это был дневник. Чонгук замер, смотря на чужие записи. В груди всё сжалось, дыхание резко перехватило, точно его сомкнуло с четырех сторон в маленькую коробку. Это было даже лучше, чем он мог надеяться. Чужие мысли, излитые на бумагу — лучшая перспектива из возможных. Однако только он собрался с голодом впиться глазами в прописные буквы, как телефон раздался трелью. Чонгук мог проигнорировать вызов, ведь найденное сейчас было намного важнее того, кому потом в любом случае можно было перезвонить. Однако стоило в мыслях всплыть образу Тэхёна, спящего в невесомости внутри мешка, как Чонгук не теряя времени сорвался с места, побежав к телефону. Его лицо скривилось, стоило только понять, что звонил не человек из космоса, а Джонатан. — Да? — ответил он чуть грубо, принимая вызов. — Занят? — Да, — холодно и коротко, потому что без капли лжи. — Я так и думал. Просто звонил сказать, что показал фото психологам. Они предположили, что это мог быть бред. Знаешь ведь, что после гибели родного человека можно сойти с ума. Нет, думал Чонгук, это не бред. Больше было похоже на… отчаянье. — Слушай, попробуй выяснить, в какой больнице и у каких докторов он проходил обследование после посадки на землю, ладно? — Чонгук устало присел на кресло, откидываясь назад и разминая шею ладонью. Он бросил взгляд на дневник, который не выпускал из рук. — Мне, вероятно, придётся переписывать много материала, поэтому… — Да, да, конечно! Я поищу. — Спасибо. — И, эй, Чонгук, не забывай там отдыхать, хорошо? Звучишь вымученно, не загоняй себя в угол. Чонгук хотел огрызнуться, сказать, что он лучше знает, что делает, и что подробности его жизни не должны никого касаться. Но у него, в самом деле, не было на это сил, поэтому он лишь отозвался тихим мычанием и повесил трубку. Чуи вновь завыл с нижнего этажа — горько и протяжно. Чонгук поджал губы, с сожалением посмотрев на кожаную обложку. В конце концов, он понимал: Джонатан был прав. Чонгук знал, что если он начнет читать дневник, то не сможет остановиться и перестать анализировать: ему уже трудно соображать, а если он, к тому же, и не поспит… Пришлось отложить дневник в сторону: на сегодня достаточно. Необходимо понимать, что внутренняя сила заключается не только в упорной работе, но и в умении остановиться в нужный момент. Для качественного выполнения своих обязанностей Чонгуку нужно было отдохнуть, очистить разум от ментального мусора. Приготовленная на скорую руку паста была восхитительна. Чонгук, хоть и не великий кулинар, но простые блюда стряпать умел на «ура». Когда он доел, время перевалило за полночь, но даже столь поздний час не мешал Чуи выжидающе сидеть у ног, смотря на хозяина с молящей тоской. Чонгук вздохнул, прицепил к питомцу поводок и отправился на улицу, где его поджидала полная Луна и тоскливо светящие редкие звёзды. — Да уж, приятель, запозднились мы, — поделился Чонгук, пустившись вниз по тропинке. Чуи согласно ударил его хвостом по бедру, радостно вышагивая по газону и топчась по чьим-то жёлтым петуньям, аккуратно высаженным вдоль тротуара. Чонгук надеялся, что ночь скрыла их преступление. — Чонгук? — внезапно послышался неуверенный голос с крыльца. — Хэй, Чонгук! — окликнули уже громче. Чимин махал ладонью, стоя у порога маленького милого дома. Он курил — и дым окутывал его фигуру призрачной вуалью, свет из окон просачивался сквозь седые облака дрожащими линиями. Чонгук был удивлён встретить его в столь поздний час. — Что ты здесь делаешь? — спросил Чимин, быстро сокращая расстояние между ними. — Можешь, пожалуйста, убрать её? — проигнорировав чужой вопрос, Чонгук отступил на шаг, кривясь от дыма, исходившего с конца тлеющей сигареты в чужих пальцах. — О, да, конечно, прости! — Чимин извиняюще улыбнулся и втоптал сигарету в траву. — Аллергия? — Хм, вроде того. — Так... — Брови Чимина чуть приподнялись, он с вопросом в глазах оглядел фигуру Чонгука. — Разве не поздновато для прогулки? — Мне нравится гулять ночью. — Чонгук пожал плечами. Он улыбнулся, наблюдая за тем, как Чимин позволил Чуи обнюхивать себя, хотя обычно людям было свойственно отталкивать таких огромных неуклюжих животных. — Нравятся звёзды? Чонгук дёрнул уголком губ и покачал головой. — Нравится, когда людей нет. — О, да, ясно. — Чимин сконфуженно почесал щёку указательным пальцем. — Я мешаю? «Нет. Просто скажи нет», — думал Чонгук, однако, как и любому человеку, ему было свойственно идти наперекор внутреннему голосу. — Честно говоря… — Всё-всё, понял. — Неловко засмеявшись, Чимин поднял руки над головой. — Предпочитаешь гулять в одиночестве, понимаю. Не буду мешать тебе думать и всё такое. Ну, удачной прогулки! Чимин посеменил обратно к своему дому, пока Чонгук провожал его, нахмурив брови и крепче сжав ремешок поводка в руке. «Честно говоря, я был бы не прочь пройтись вместе», — осталось незаконченным, недосказанностью повиснув в воздухе. Чуи заскулил. Чонгук, если бы мог, заскулил тоже. — Да ладно, нам и так классно, пойдём. Дёрнув за поводок, Чонгук продолжил свой путь вниз по тропинке, стараясь игнорировать чёрную дыру в районе груди. Ему просто нужно было поспать: за ночь она зарастала, вновь разверзаясь лишь под конец долгого дня. Чонгука разбудил звонок. Стандартная мелодия колокольчиков разливалась по комнате громким перезвоном, заставляя зарываться глубже в подушку. Морщась, мужчина начал водить рукой по журнальному столику в поисках вибрирующей дряни. Когда, наконец, его пальцы нащупали гладкую поверхность смартфона, он не глядя снял вызов и приложил телефон к щеке. — Да? — Его голос был хриплым и глухим, тонущим в оперении подушки. — Я разбудил тебя? Услышав чужой голос, Чонгук резко сел, протирая глаза и отводя экран от себя, чтобы проверить время — десять утра. Он спал девять часов. — Нет, не разбудил. — Чёртов зевок не заставил себя долго ждать, и уже вскоре Чонгук хотел стукнуться лбом о стену из-за всей несуразности. — Извини, не хотел прерывать твой сон. — Тэхён, конечно же, всё понял. — Просто у меня освободилось время… — Всё в порядке, не переживай! — Кривясь, Чонгук встал, сжимая зубы и подавляя стон облегчения от того, как хрустели его позвонки. — Мне всё равно было пора вставать. — Может, перезвонить немного позже? — Нет-нет! Мы можем поговорить и сейчас. Тэхён хмыкнул, словно бы зная, как Чонгуку не хотелось прекращать с ним говорить. Возможно, Тэхён уже был знаком с назойливостью журналистов или чем-то подобным. — Ладно. Вчера мы толком не поговорили... — Он тихо кашлянул. — Так что бы ты хотел узнать? — Всё, что ты мог бы мне рассказать, — без всякой преамбулы, чётко и ясно. От его честности Тэхён тихо и хрипло засмеялся. У него на фоне нечто пищало и шумело, из-за чего Чонгук не мог не представить, как его собеседник сейчас парил в воздухе; мысленно изобразить столь ярко и выразительно, что его даже начало подташнивать. — Как я уже говорил, — напомнил Тэхён, будто бы даже с иронией и отсылкой на то, что у Чонгука явные провалы в памяти, — не смогу ничего сказать, пока не узнаю, получено ли разрешение на распространение личной информации. Чонгук поднял взгляд к потолку от чужой дотошности. — Что ж, Тэхён, я скажу честно. — Он зарылся пальцами в волосы и зачесал их, вздыхая. — Аллан не ответил мне ни согласием, ни отказом. Мы толком не перекинулись с ним и парой слов. Как я понял, он не хотел никого видеть и ни с кем разговаривать. И прежде, чем ты ответишь отказом, дополню, что после смерти Аллана я связался с его матерью. Она согласилась на публикацию книги о нём, так же как и родные Эбигейл Гарднер. На секунду Чонгук погрузился в воспоминания о том, как это было: морской бриз Аризоны, солнце, терраса, лимонад и чужие слёзы — солёные, как и ветер. Мать Аллана была в том возрасте, когда ты совершенно уверен, что уже не застанешь смерть своего ребёнка, так как собственная поджидала тебя за углом. Она была седовласой и хрупкой, с руками, дрожащими не по причине того, что она волновалась или была напугана, а просто потому что тремор был одним из множества кавалеров старости. Элен Гарднер вытирала слёзы хлопковым платком тихо и безмятежно, медленно проводя им под глазами и не позволяя каплям рассекать её сухие щёки. Она была сильной женщиной — в конце концов, матерью астронавта, — она не могла ей не быть. В тот день Элен тихонечко всхлипнула и спросила: «Вы напишете о моём сыне только хорошие вещи?». Чонгук ответил «несомненно» и поклялся, что не скажет и слова против Аллана. Затем она рассказала ему, каково было наблюдать за тем, как самый родной человек — часть её самой — стремится покинуть землю, чтобы встретиться с необъятным пространством космоса и опасностью, которую он в себе таил. — Ладно, — услышав чистосердечное признание, Тэхён протяжно выдохнул в трубку. Чонгук представил, как в этот момент его плечи расправились, словно бы он собирался взлететь. — Я скажу вот что: Аллан был моим другом, мы общались с ним с момента, когда я был ещё ребёнком. Благодаря ему я заинтересовался планетами и астрономией, он невероятно меня вдохновлял. Я мечтал стать таким, как он. «И ты стал», — подумал Чонгук, но озвучивать, конечно, не собирался. Он молчал, позволяя Тэхёну выговориться. — Не знаю, как ему и Эбигейл удалось, будучи помолвленными, остаться рядом. Удивительно, что их не рассоединили, а позволили быть вместе. Возможно, НАСА понимали, что либо они вдвоем, либо никак. Это… — на короткий миг он запнулся, словно ему не хватало слов, — это действительно удивительно. То, что между ними происходило. Меня всегда восхищала их любовь. Ты, наверняка, знаешь, что они долгое время были друзьями? Невероятно, как люди, будучи всегда вместе, понимают, что так и должно оставаться; как чувства видоизменяются, принимая новую форму. Но ведь что-то по-настоящему крепкое должно зарождаться медленно, верно? Чтобы звезда начала светить, ей требуется как минимум миллион лет, — прервав свой монолог, Тэхён безрадостно усмехнулся. — Парадокс, но гаснут звёзды намного быстрее. И ведь люди ничем не отличаются: Аллан перестал светить, как только Эбигейл не стало. Он вернулся на землю другим человеком. Я не узнавал его. А он… он не узнавал меня тоже. Чонгук не стал спугивать миг тишины, образовавшийся после чужих слов. Он позволил им осесть, улечься в сознании и только потом спросил: — Почему? В трубке молчали, не было слышно даже дыхания. Когда Чонгук подумал, что связь прервалась, Тэхён заговорил вновь. — Это была скоропостижная потеря памяти. На борту МКС, скорее всего, из-за тяжёлого полёта, у Аллана произошёл микроинсульт. Знаешь, тот самый, его ещё называют беззвучной смертью. Человек может умереть, а ведь у него лишь побаливала голова. Из-за этого у Аллана развилась сосудистая деменция, при которой человек начинает терять воспоминания. Ужасно, как в один миг можно забыть обо всём, что было дорого. Я звонил Аллану каждый день, и он постоянно спрашивал: кто ты? Я представлялся вновь и вновь, а он раз за разом ошибался в произношении моего имени. «Я Ким Тэхён, ударение на второй слог». Чонгук горько улыбнулся: теперь стало понятно, почему Тэхён так представился, ведь это было делом привычки. — Ты скучаешь по нему, верно? — спросил он участливо, обнимая рукой подушку. Ему вдруг нестерпимо захотелось объятий, тёплых и успокаивающих, разгоняющих все невзгоды. — Конечно. Он был, можно сказать, единственным, кто бы меня понимал. Теперь мне почти не с кем разговаривать. Это не могло быть правдой. Чонгук хмуро уставился в стену, на нелепую картину голубого заката. Он не любил тему фантастики, ему не нравились выдуманные истории, и потому, глядя на холст, ему хотелось фыркать от абсурдности, ведь голубых закатов не существовало в природе. — Как же те, с кем ты сейчас на станции? — Он вспомнил ту веселую женщину, пытавшуюся разбудить Тэхёна на видео. Она была довольно мила, а в её английском произношении ясно слышался русский акцент. — Разве вы не общаетесь? — Конечно общаемся, но ведь это совсем другое дело. Мы, прежде всего, коллеги. Нам так и сказали в самую первую тренировку: «Забудьте выражения «нравится» и «не нравится», у вас нет выбора. С теми людьми, которых выберут вам в команду, придётся ужиться и поладить даже через силу». В груди у Чонгука кольнуло: на короткий миг он очень чётко понял Тэхёна. У него самого были люди, с которыми он мог бы общаться, но их роль в его жизни была столь незначительна, что ни они, ни он не ощутили бы боли от расставания. — Я понимаю тебя, — ответил Чонгук мягким тоном. И, переводя тему, спросил: — Расскажешь ещё что-нибудь про Аллана? Тэхён начал говорить. Долго, с подробностями. О том, как Аллан Гарднер стал его вдохновением, о его невероятной силе и тяжелой судьбе, об их ссорах с матерью на почве выбора профессии и других многих вещах, о которых Чонгук ранее не особо задумывался. Слушать этого парня было приятно, даже слишком. Нечто в груди Чонгука утихало, когда он с головой погружался в чужой размеренный тембр и хриплый смех. Смерч из переживаний и тягот успокаивался, распутывался и оседал пылью умиротворения вниз. — Ну вот, как-то так. Вероятно, это всё мелочи, но рассказать больше я не могу. — Нет, что ты, — Чонгук поспешил опровергнуть чужие слова. — Мне было очень интересно слушать тебя. Спасибо, Тэхён. Последовала пауза и один хриплый смешок, смягчающий всё возможное напряжение до минимума. — Напиши достойную книгу, Чонгук. Мне понравилась твоя последняя, так что у меня большие ожидания. Щелчок и тихий ядерный взрыв в голове. Расщепление звёзд в глазах. Чонгук крепче сжал подушку — следом чужие слова сладкой карамелью разлились в груди, обволакивая внутренности теплом. — Когда ты успел прочесть её? — спросил он, чувствуя подвох и уже зная ответ, но не решаясь его признать. — Довольно давно, года полтора назад. «Он знал обо мне ещё до того, как я с ним связался», — прогремела мысль в голове Чонгука. — Я очень рад, что содействую тебе в написании книги о жизни Аллана и Эбигейл. Если будут какие-то вопросы — любые, на которые я мог бы дать ответы, — ты можешь обращаться ко мне, и я с радостью помогу. — Это было бы кстати. — Чонгук не медля уцепился за представившуюся возможность. — Я думал обращаться к интернету в поисках некоторых нюансов, связанных с матчастью, но ещё лучше иметь помощь от человека, напрямую специализирующегося в столь тонких вопросах. — Тогда обязательно созвонимся ещё. Я с удовольствием помогу чем смогу. — Спасибо тебе, Тэхён, правда. Ты уже внёс большой вклад. Признаться честно, Чонгук бы не отказался поболтать ещё: Тэхён был уж больно приятным собеседником. Но время, существующее в рамках человеческого существования, не обладает безграничностью, имея свойство подходить к концу — Тэхёну было пора возвращаться к своим обязанностям. На мирной ноте их разговор завершился. °°° В голове царил размеренный поток мыслей, протекающий нерасторопно и плавно, точно пар от чашки кофе, который Чонгук пил большими глотками, одновременно с этим делая пометки в блокноте. Ким Тэхён рассказал действительно много. Чонгук исписал чуть больше пяти страниц и, казалось, в ближайшее время не собирался останавливаться. — Деменция, — бормотал Чонгук, стуча кончиком стержня по губе и оставляя на ней синие пятна. — Он забыл её имя. Мужчина протяжно выдохнул: знание подобного давалось ему с трудом. Он проецировал положение героя, его мысли, чувства и переживания на себя. Пропускал их лучами сквозь лупу и сгорал, потому что порой было слишком тяжело. Он вздохнул в кулак и открыл дневник в кожаной обложке, с осторожностью и боязливостью исследуя его исписанные страницы. «Я никогда не вёл дневников, считая это занятие бесполезным. Зачем мне запечатлевать на бумаге события, которые я точно никогда не забуду? Разве могу я? Оказалось, что да: каждый может. Если бы у меня была возможность, я бы отправился к себе из прошлого и дал дельный совет: «не надейся на себя слишком сильно». Сейчас я невероятно жалею, что ранее не сделал ни одной записи о своей жизни. Как бы мне хотелось заглянуть в чертоги памяти и вспомнить то, что сейчас я вспомнить не в силах. Думаю, моя болезнь — расплата за самонадеянность. Я с трудом могу вспомнить, чем занимался вчера. Моё прошлое смазывается и виднеется размытым рисунком, словно бы отчаявшийся художник размазал руками краски своей неудавшейся картины, и теперь я не могу ничего разобрать». «Я боюсь забыть её. Не могу вспомнить нашу первую встречу. Смотрю на неё сейчас, а в груди тоска по утерянному прошлому. Раньше я мог до мелочей описать её внешний вид в день нашего знакомства, я помнил каждую деталь её образа. Сейчас — только звук смеха. Заставил ли я её смеяться? Смеялась ли она надо мной или же над собой?». «Я помню, как мы бегали на тренировке, как потягивались на турниках, смотря друг на друга украдкой. Помню, как покупали дом, как я делал ей предложение ночью и произносил свою речь о том, что для меня она единственная из всех звёзд. Помню наши тайные отношения, то, как долго никто не мог заметить, что мы стали друг другу больше, чем друзья. И, пока я это помню, я запишу сюда каждое воспоминание о ней». «Никто не замечает, что со мной происходит. Мне страшно признаваться в этом даже самому себе. Пользуюсь стикерами, прячу их в карманах, чтобы не забыть, чем должен заняться в ближайшее время. Через два дня мы должны будем выйти в открытый космос. Сегодня по расписанию исследования. Я забываю всё больше, но пока никому не говорю об этом, не желая преждевременной паники. Если это продолжится дальше, всей команде придётся возвращаться обратно на Землю». Чонгук с голодом накидывался на строчки, впитывал в себя тысячи слов о чужой любви, заворачивался в них тёплым, но и таким колючим пледом, от которого чесалось тело и который не терпелось отбросить, но уют был столь приятен, что ты не был в силах этого сделать. Читая, он знал: это его разрушит. Надломит, точно поток ледяной воды стекло, раздробит на тысячи осколков. Цунами уже приближалось. «Я на Земле, наконец стою двумя ногами на твёрдой почве. Однако у меня нет сил нести вес собственного тела. Я вернулся домой, но почему же чувствую себя так, будто родная планета мне больше не принадлежит? Вероятно, потому что то, что делало её такой особенной, осталось вне её пределов. Она там, а я — здесь. Они не позволили мне последовать за ней». «Страховочный фал для выхода в космос — крепчайшее переплетение стальных нитей. Он не может порваться. Однако стоит одному болтику отлететь от крепления, и вся конструкция перестаёт иметь всякий смысл. Её жизнь стоила одной ненадёжной детали. Мы знали, что шли на риск. Каждая минута в открытом космосе — опаснейшее испытание. В этот раз мы его не прошли. Космос забрал её у меня. Моя величайшая любовь к его неизведанным тайнам вмиг обернулась во всеобъемлющую ненависть. Она осталась наверху. Самая красивая из всех звёзд». «Между нами необъятное пространство, мы летим в десять раз быстрее пули. Её отталкивает так стремительно, что я едва это замечаю. Деталь панели солнечной батареи, которую мы чинили, резко отбросила её. Я лечу к ней с протянутой рукой, кричу её имя во всю силу, заглушаю сам себя в сжатом пространстве скафандра. Она меня не слышит, но я не перестаю звать её. Космос — самое тихое место во вселенной. Здесь, на высоте в четырёхсот километров от нашего дома, от меня в полном безмолвии отрывают сердце. Она тянет его руками, лихорадочно машущими в попытке схватить меня за руку. Мы так близко — буквально двадцать сантиметров. Двадцать сантиметров, и фал резко останавливает меня. Отталкивает от неё, не позволяя быть ближе. Не могу перестать кричать, пока меня тянут обратно на борт, чтобы я не удумал последовать за ней. Её не спасти. Меня уже тоже. Без неё я мёртв». Чонгук закрыл дневник и упёрся лбом в сложенные ладони. Он медленно дышал, не позволяя себе теряться в чувствах, захлестнувших гигантской волной. Его сердце отстукивало беспокойный ритм о клетку ребер, наполняя его тревожной потерянностью в тишине дома, ему не принадлежащего. Эбигейл Гарднер была первым человеком, официально признанным потерянным вне планеты Земля. Она умерла, потому что её с силой вынесло в бесконечное пространство невесомости, и это было поистине устрашающим. Никогда прежде такого не случалось; никогда прежде, пожалуй, всё человечество ещё не было столь ошарашено одной потерянной жизнью. Кажется, даже смерть Джона Леннона не была воспринята столь бурно, хотя никто прежде знать не знал о существовании некой Эбигейл Гарднер, в отличие от всемирно известного участника рок-группы восьмидесятых. Чонгук надсадно застонал и закусил внутреннюю сторону щёк, беспокойно вставая и начиная расхаживать в пространстве кухни, точно тревожащаяся кошка в поиске своих котят. Вместо котят Чонгук хотел отыскать силы, которые поспособствовали бы его работе. — Год впустую, — сказал он, стеклянно уставившись в кухонное окно. Это провал. Теперь, заглянув за кулисы, узнав о происходящем на сцене не поверхностно, а, как есть — правдиво, с потом, слезами и кровью, — нельзя было оставить написанное таким, каким оно было, потому что оно не могло быть правдивым, являясь лишь верхним слоем того, что пряталось под ним и что ещё требовалось откопать. Чонгук описал лишь серую материю жеода, нерасколотого куска обыкновенного камня, внутри которого была скрыта вся ценность хрусталя и агата. Он встряхнул руками и головой, подобно собаке, смахивающей с себя воду и грязь, и вынул телефон из кармана. Его палец завис над клавиатурой, несколько раз стирая и набирая текст заново: Чонгук не был уверен в его звучании. «Из собственного любопытства: насколько удобно спать стоя?» Он написал это Тэхёну из-за внезапного побуждения, из-за паники внутри, что носилась кругами, вопила и выдёргивала волосы на голове. Он хотел отвлечь её, обмануть, завлечь, точно ребёнка конфеткой. Это сработало: она успокоилась, обернулась в предвкушающее волнение, села в угол, покусывая заусенец и притопывая ногой. Столь хитрый обманный манёвр позволил Чонгуку собраться с духом и открыть закладку Ворда, чтобы скрепя сердце выделить текст и, закрыв глаза, не в силах быть наблюдателем столь хладнокровного убийства, удалить его. Часы за работой по обыкновению текли незаметно, время замирало за мгновением, когда существовал лишь Чонгук и его мысли, преобразовывавшиеся в историю, которую в будущем предстояло прочитать множеству людей. Это вдохновляло и пугало одновременно; однако страх, плавно перетекающий в адреналин, лишь подстёгивал. Так незаметно подкрался вечер и Чуи, холодным носом ткнувшийся Чонгуку в ногу. — Приятель, ещё немного, — сказал Чонгук, проглатывая последние буквы широким зевком. Чуи отозвался тихим скулежом и нетерпеливым постукиванием хвоста об пол. — Время всего… — Запнувшись, Чонгук перевёл недовольный взгляд в правый нижний угол экрана и охнул: — Полдвенадцатого. Зажмурившись до искр, он как следует растёр лицо руками. «Действительно припозднился», — подумал Чонгук, закрывая крышку ноутбука и кидая опасливый взгляд на всё ещё недочитанный дневник. Журнал из коричневой кожи — бомба замедленного действия, и пока неясно, когда она рванёт. Схватив телефон с поводком и выскочив вместе с Чуи на улицу, Чонгук тут же сделал жадный глоток свежего воздуха. Сентябрь был тёплым, однако ночью замораживал округу, пуская по коже оголённых рук щекочущие мурашки. — Облюбовываем деревья недолго, понятно? — Пригрозив пальцем, Чонгук тактично отвернулся от своего лохматого питомца, не желая наблюдать справление чужой нужды. Когда отчётливо выраженный звук брызг прекратился, они спустились вниз с холма, не изменяя вчерашнему маршруту. Проходя мимо знакомых и слегка помятых петуний, Чонгук не смог не затормозить напротив дома Чимина. Забавная вещь, этот человеческий разум: даёшь ему намёк на то, что постоянные встречи с одним и тем же человеком — некий знак свыше, как он тут же обращается в нетерпеливое ожидание повторного сюжета и опечаливается, стоит ему развернуться иначе. Смотря на темноту в маленьком одноэтажном доме, так схожем с его хозяином, Чонгук вспомнил себя в детстве — и внутренне сжался. Как это было похоже на ситуацию, когда в соседний дом его отрочества въехали новые жильцы — молодая семья Лин, состоящая из двух родителей и их тёмноволосой дочки, с которой Чонгук всегда встречался взглядом украдкой поверх забора, в возрасте девяти лет достающего ему ровно до линии глаз. Девочка всегда улыбалась ему, а он так боялся её, что юркал вниз, приседая на корточки и прячась. Чонгук так и не познакомился с ней: не успел. Той весной по пути в школу её сбила машина. С тех пор каждая упущенная возможность стала носить её имя, которое Чонгук впервые услышал из уст миссис Лин, взвывающей во всю силу. Его первый рассказ назывался «Хэсу». Он начинался со строки: «Хэсу была девочкой, с которой мне больше не суждено пересечься взглядом поверх забора». Рассказ был жутко коротким и нескладным в силу возраста, но это не помешало матери Чонгука разрыдаться горькими слезами, когда она прочитала его. Сколько себя помнил, Чонгук никогда не писал о чем-то несуществующем. Его герои всегда имели место быть в реальном мире, из-за чего многие критики склонялись к тому, что он попросту не обладал достаточной фантазией для написания вымыслов. Будто бы было так легко написать книгу, имея на руках лишь призрачные модели чьих-то образов и обладая некоторыми зачатками сюжета, несомненно, требующими ещё множество доработок и собственных додумок. В какой-то мере казалось, что Чимин был новой Хэсу. И хоть Чонгук уже не был маленьким мальчиком, примороженным к месту страхом с трясущимися поджилками, изменять что-то в отношении своего нового знакомого ему не хотелось. И не только к нему. Он не знал, сколько потребуется времени для того, чтобы его решение поменялось, но точно не месяц и даже не два. В конце концов, он был в таком состоянии уже без малого пять лет. — Давай-ка обратно, — сказал это тихо и глухо Чонгук, слегка потянув Чуи за поводок и заставив его следовать за ним. Иногда он не понимал сам себя. Но это, наверное, было нормально — периодически теряться в сомнениях, не знать, как следовало поступить, что сказать и сказать ли вообще. Порой предаваться себе казалось правильным, а порой настолько разрушающе болезненным, что хотелось содрать с лица кожу, стянуть скальп, обнажиться до мышц и пульсирующих вен. Как понять, что верно, а что нет, когда из разных углов кричат о разных вещах? Попытайся тут остаться при своём мнении и при этом не пострадать. Чонгук просто старался прислушиваться к себе, но порой словно был глухим. Хотя, может, всё это лишь потому, что там, внутри, ничего и не было? Может, он попросту был пуст?