paracosm

После сна на диване в полусидящей позе поясница отозвалась недовольным хрустом. Чонгук застонал, потягиваясь и протирая слипшиеся глаза. Он чувствовал себя отвратительно, хоть сон его и был безмятежным и крепким. Хотелось в душ, что он не стал откладывать, без промедлений взбираясь на второй этаж. В гостиной был погром. Чонгук никогда особо не помнил, как это происходило. Иногда тумблер в голове опускался, и всё покрывалось тёмной завесой. Его психолог говорил почаще отдыхать и не доводить организм до состояния стресса, но Чонгук пока не до конца понял, как это сделать. В любом случае, нервные срывы происходили за редким исключением, а максимальный ущерб после них сводился к нескольким разбитым чашкам. Чонгук вздохнул, просушивая волосы полотенцем, прежде чем взялся наводить порядок. Первым его действием после уборки было открыть ноутбук. Рука зависла над клавиатурой: открытый текстовый документ смотрел на него ослепляюще белым цветом. Он сжал ладонь в кулак, не решаясь действовать, а после просто отпустил, позволив себе выйти из редактора в поисковый браузер. Ему нужно было на что-то отвлечься. Дать себе подумать о чём-то, что не будет заставлять его чувствовать подавленность. — Не думал, что сделаю это когда-либо, — усмехнулся Чонгук, вбивая в строку поиска название фильма, который, как он считал, никогда не посмотрит. Не то чтобы он был противником «Звёздных войн». Но получилось так, что за все двадцать семь лет жизни у него не нашлось причины для его просмотра. До Тэхёна. Вероятно, сам того не осознавая, Чонгук пытался сблизиться с ним всеми возможными способами, даже несмотря на расстояние, отделявшее их друг от друга. Это было бессознательное, проявляющее себя нестандартным способом. И хоть Чонгук не был противником «Звёздных войн», он и не являлся особым фанатом жанра фантастики. Он не не любил его, но и не ненавидел. Его не особо привлекали сюжеты с войнами и битвами на мечах — тем более на световых. Но, в конце концов, стремление к близости и пониманию большей части общества взяло вверх. Это была уже четвертая часть, когда телефон раздался трелью и Чонгук потянулся к нему, не отводя взгляда от экрана ноутбука. Его пальцы на секунду сжались, стоило ему обнаружить, что Тэхён был тем, кто отвлёк его от просмотра. Он откашлялся, снимая трубку, не желая обращать внимание на щекотливое чувство, вдруг поселившееся внизу его живота. — Привет, Тэхён, — проговорил он, и голос его вдруг показался таким мягким, что заставил тут же осуждающе вцепиться зубами в губу. — Привет, Чонгук, — было сказано не менее нежно. — Чем занят? Не отвлекаю от работы? Чонгук скосил взгляд на ноутбук и едва удержал себя от фырканья. — Не беспокойся, я занят бездельничеством. — Моё любимое занятие, — отшутился Тэхён. Чонгук улыбнулся и, дабы не допускать неловких пауз, добавил: — Смотрю «Звёздные войны». — Правда? — сквозило явное удивление в голосе. — И как? — Думал, меня не хватит и на один фильм, но я уже на четвёртой части. Очень странно, не то чтобы здесь был связный логикой замысловатый сюжет. — Ничего не говори, если тебе не нравится, иначе мы войдём с тобой в спор, — пригрозил Тэхён. Чонгук посмеялся, отставляя ноутбук на другой край дивана. — Единственное: прошлые хозяева Чуи явно обладали чувством юмора. Персонаж фильма практически один в один он. — Правда, что за порода? — Бриар. — Мне кажется, после них много шерсти, — вставил Тэхён между делом. — Но вообще, слово «собака» — производное от слова «Чубакка», что буквально означает пёс. Выходит ещё забавнее. — Я называю пса собакой, — Чонгук хмыкнул. — Здорово. — Мне кажется, это классно. У меня никогда не было домашних животных, но, если бы появилась такая возможность, я бы завёл кота и дал ему имя Кот. — Почему не было возможности? Запрещали родители? — полюбопытствовал Чонгук. Он ходил кругами у дивана будто бы в поисках своего невидимого собеседника. Чуи лежал в углу, лениво наблюдая за его метаниями. — Нет, у меня… — он затянул, явно не зная, как выразиться, — кхм, аллергия на шерсть. — Ужасно иметь аллергию, — Чонгук кивнул, хоть и знал, что его никто не мог видеть. — Мне нельзя есть шоколад, ты не представляешь, как это тяжело. В детстве я наелся конфет — и меня пришлось откачивать. — Действительно тяжело отказывать себе в чём-то, — согласился Тэхён голосом настолько серьёзным, будто бы они говорили на заседании департамента ООН. — Это расстраивает, особенно когда видишь, как другие люди получают это, даже не прикладывая усилий. Чонгук нахмурился и остановился посреди комнаты. Он начинал сомневаться, говорили ли они о шоколаде и кошках. — Жизнь несправедлива, — сказал он очевидное, просто чтобы разрядить обстановку. — Аллан всегда так говорил, — ответил Тэхён тем тоном, которым могли говорить лишь люди, потерявшие нечто безвозвратное. — Он старался поделиться своей удачей с другими людьми. Атмосфера вдруг изменилась, словно воздух вокруг загустел. Когда Чонгук вдыхал его, казалось, что тот с трудом прокладывал себе путь до лёгких. — Ты говоришь про его фонд? — догадался Чонгук, разминая горло круговым движением руки. Он откашлялся. — Да, этот человек сделал невероятно много добра. Мне бы хотелось быть похожим на него. — Кажется, ты уже это сделал, — сказал Чонгук, прежде чем как следует это обдумал. Тэхён на том конце трубки резко втянул ртом воздух. Чонгук зажмурился, понимая, что поторопился в своих высказываниях. Будто бы он знал о Тэхёне достаточно, чтобы так говорить. Будто бы нескольких разговоров по телефону хватало для этого. — Знаешь, мне уже пора, — просипел Тэхён. Его голос был ровным, однако в окончании каждого произнесенного слова слышалась нервозность. — У меня не очень много времени, нужно ещё многое сделать. — Тэхён? — Чонгук спросил быстро и решительно, не давая вызову завершиться. Ему казалось, что этот разговор непременно должен был закончиться иначе. Что он должен был закончить его по-другому. — Да? — Слово было тихое и дёрганое, едва слышное, будто бы сотни километров ввысь наконец взяли своё, передавая данные не так чётко. — Могу я… — Чонгук прикусил губу. Он волновался, и волнение его было дрожащее и сильное, не вяжущееся со взрослым половозрелым мужчиной. Чонгук словно бы сбросил с десяток лет, ощутив себя в шкуре робкого мальчишки. — Могу я звонить тебе? Просто поговорить? Необязательно насчёт книги. Точнее, не звонить — писать, я понимаю, что ты очень занят. Как это — заводить друзей во взрослом возрасте? Всегда ли это настолько неловко, что хочется засунуть в рот целиком весь кулак? Тэхён размеренно дышал. Чонгук дышал вместе с ним, благодарный, потому что без этого напоминания он навряд ли бы вспомнил очередность вдохов и выдохов. — Да, было бы здорово, Чонгук, — дал ответ Тэхён, издавая звук, схожий с тихим добрым смешком. — Ты не против, чтобы и я писал тебе? Просто чтобы поговорить? С груди будто бы сняли непомерный груз, что мешал диафрагме работать без прикладывания на это невероятных усилий. Чонгук тихо хмыкнул, пока с внутренней стороны живота его одолевала щекотка. — Конечно. Так, негласно, но кристально понятно для обоих, они обозначили своё общение словом «дружба». Человек, чей номер был найден по чистой случайности, вдруг перестал быть незнакомцем. «Она смотрела на меня, тянула две руки сразу, в её глазах стояли слёзы. Я тянулся к ней тоже, но страховочный фал, рассчитанный на ограниченное расстояние, не позволял мне приблизиться к ней. Она летела стремительно, со скоростью космоса, где всё по умолчанию, в абсолютной тишине, перемещалось слишком быстро. Быстрее, чем можно представить, так быстро, что за миг, когда веки смыкались, она становилась меньше в два раза. Белое крошечное пятно, сравнимое с точкой на листе бумаги. Это была самая драгоценная, самая значимая точка во всей Вселенной. Моя точка. И сердце разрывалось, а тело билось, тяжело передвигаясь в приступе дикого протеста. Пузыри слёз скапливались под веками, жгли сетчатку, мешая видеть. Но я хотел. И хоть душа протестовала, разум знал, что это был наш последний раз. Я хотел запомнить её веснушки и глаза с переливами изумрудов. Я хотел запомнить, потому что нечто внутри меня твердило: «Ты забудешь». И мой рот открылся, чтобы позвать её. Чтобы умолять остаться. Чтобы она прекратила отдаляться и вернулась мне в руки, — но я не мог. Я вдруг забыл, как зовут любовь всей моей жизни. А она кричала. И её лицо, наполненное ужасом, отпечаталось в моем сознании, окруженное во тьме ярчайшим светом заходящего Солнца, сюрреалистично прячущимся за нашим родным домом — Землёй. — Нет! — Во мне бился протест. Я начал судорожно тянуться вперёд, хоть и знал, что не сдвинусь и на дюйм. — Нет! И слёзы, которые выступали, они не стекали, а поднимались, скапливаясь пузырями в моих глазах. Я не мог видеть. Я не мог ничего. И воздуха, рассчитанного на несколько часов экспедиций в открытом космосе, вдруг начало не хватать. Меня потянуло назад. Насильно, без согласия оттягивая обратно на станцию. И в ушах был писк, а сквозь него, постфактумом где-то на фоне, Хьюстон не переставая вторил: «Аллан, что произошло? Аллан, чёрт возьми, ты меня слышишь? Аллан?!» Вокруг была кромешная тьма. Ничего не видно. Никого нет. Её нет. Моя звезда потухла. И я вместе с ней». Чонгук откинулся на спинку кресла, запрокидывая назад голову. Его напряжённые пальцы сжимались и разжимались в попытке избавиться от спазмов. Кажется, он просидел за компьютером уже целую вечность. Это не плохо, но и не хорошо. Пересушенные глаза ныли, моля о пощаде, и Чонгук, поднимаясь, решил смиловаться над ними. Его обед, состоявший из остатков вчерашней пиццы, был одиноким и тихим, окружённым вакуумом тишины пустого дома. Это молчание опускалось на плечи безмерным грузом, от которого спина прогибалась, и Чонгук, ссутулившись, опускался всё ниже к столу. Чтобы не чувствовать этой тяжести, большой палец кликал по вкладкам в поисках спасения, которое нашлось в лице свежего видеоролика от канала, чьи последние видео Чонгук никогда не пропускал. — Мы берём с собой всё самое необходимое, — говорила девушка с почти что пепельным цветом волос. Её русский акцент вызвал в памяти воспоминания об её имени — Елена. — Тяжело быть далеко от дома так долго. Я люблю писать акрилом, но летающая в воздухе краска — это не круто, поэтому вот. — Она начала размахивать перед объективом камеры набором спиртовых маркеров. — Мне их дочка подарила. Эй, Зак, что ты взял с собой? — Удочку. Люблю, знаешь ли, в свои выходные рыбачить на космического окуня, — «пошутил» Зак и сам же засмеялся. На вид ему было около сорока, что выдавали глубокие морщины под глазами. Он единственный, кто выдал реакцию в виде смеха. — Что ж, как мы поняли, хобби Зака — стендап, и с собой с Земли он прихватил неудачные шуточки, — сказала Елена, отводя объектив от Зака и направляя его в сторону «коридоров», соединяющих станции МКС. — Попробуем узнать что-нибудь у других. Далее последовала картинка женских рук, хватающихся за различные выступы. Елена виртуозно преодолевала расстояние, и Чонгук ел, не без интереса наблюдая за этим. — Тэхён! — воскликнула Елена, словно бы застать того незанятым было для неё шокирующим обстоятельством. — М? — пробормотал Тэхён, не отводя взгляда от планшета. Вроде бы он читал книгу. Чонгуку стало так любопытно, что он практически прислонился носом к телефону в попытках разглядеть изображение чужого экрана. — Я знаю, что ты взял с собой гитару. Сыграешь для зрителей? Чонгук перестал жевать. Точнее, забыл о том, что это нужно делать. Поэтому, когда он попытался сглотнуть, а этого не получилось, он был очень удивлён наличию еды во рту. — Я не играю на публику, — ответил Тэхён. Его голос был серьёзным, как и выражение лица, и Чонгук не мог не смотреть на его профиль в этот момент без мысли о том, что его черты лица были действительно восхитительными. — Да брось. Не прибедняйся, у тебя здорово выходит. Тэхён поднимает взгляд: он у него тяжёлый, с опущенными ресницами и оттого пробирающий изнутри. Но взгляд этот обманчив, ведь уже через секунду на его лице вдруг появляется широкая, совсем мальчишеская улыбка. Чонгук тянет уголки губ вверх при виде неё. — Хорошо, но только одну песню. — На большее я и не рассчитываю, — усмехнулась Елена, снимая на камеру то, как Тэхён отстёгивал музыкальный инструмент от стены. Это была обычная акустическая гитара чёрного цвета, местами с небольшими сколами и царапинами, что, скорее, доказывало её важность и частоту использования, нежели портило. Чонгук не знал, что Тэхён умел играть, ведь прежде их разговоры никогда не заходили про музыку. Теперь же он был практически возмущён отсутствию у себя этой информации. Тэхён провёл пальцами по струнам. Этот звук вышел кривобоким и резким, что, однако, совсем не убавляло в том уверенности в исполнении. Послышались первые аккорды. Елена, чьё дыхание то и дело было слышно на видео, прерывисто выдохнула и засмеялась с небольшой хрипотцой. — Унеси меня на Луну, — запел Тэхён. Запел так красиво, что Чонгук растерянно приоткрыл рот. — Позволь мне петь среди ярких звёзд. Это было так иронично, что Чонгук вторил смеху Елены. Не обделённый юмором, Тэхён улыбался, смотря в камеру так завораживающе, словно бы был создан для её объектива. Его волосы, чуть удлинившиеся за два месяца, проведённых на МКС, парили вокруг головы, привлекая к себе большую часть внимания. — Позволь мне видеть весну на Юпитере или Марсе. Пока Тэхён играл, подтверждая мысли Чонгука о том, что он рождён для сцены, картинка видео шаталась. То ли дело было в невесомости, то ли Елена, тихо подпевающая на заднем фоне, не могла не подтанцовывать. Впрочем, о чём тут говорить, если сам Чонгук раскачивался, сидя на стуле. Чуи смотрел на него с явным удивлением, а в его взгляде читалось: «Какой же у меня странный питомец». — Тэхён — поклонник Синатры. Я слышала, он впервые поцеловался под… — шептала Елена заговорщически, наверняка желая вызвать бурную реакцию у зрителей. От подобного в Чонгуке поселялись сомнения: точно ли он смотрел на ребят, занимающихся опасной и важной работой, или же это было развлекательное ТВ шоу, и он обманулся, попав на него. В любом случае это была лишь одна из тысячи мыслей, которые любили быстро вспыхивать и также стремительно угасать, не оставляя после себя даже пепла. — Скажи нам, где ты научился играть? — спросила Елена, когда песня закончилась. — В центре подготовки у одного из ребят была гитара, — пожал Тэхён плечами. Всплыв вверх, он сделал небольшой кувырок, явно выпендриваясь, из-за чего Чонгук не смог не закатить глаза. — Мне стало любопытно, и он научил меня. — А меня научишь? — У Елены был обольстительный, ласковый тон, и стоило его заслышать, как в Чонгуке встрепенулось нечто тёмное. У этого «нечто» было имя, серьёзное и страшное, его нельзя было назвать и признавать, иначе бы это привело к катастрофе. Потому, испугавшись, Чонгук выключил видео, не желая видеть его продолжения и давать пищу тому голодному клыкастому существу, что поселилось внутри его живота. Обычно в таких ситуациях людьми было принято говорить: «У тебя нет причин чувствовать это». Но Чонгук, наблюдавший за чужими жизнями, проникающий в саму их суть, был убеждён в обратном. Человеку были даны чувства не для того, чтобы он контролировал их. Зачастую они могли возникать и не иметь под собой никаких особых на то оснований. И были глупцами те, кто смеялись, когда кто-то плакал, глядя на бездомную кошку; боялся, страшась темноты в переходе, или же ревновал того, с кем едва ли был знаком. Чонгук нахмурился, глядя на свои сжатые в кулаки пальцы. Порой в такие моменты ему нестерпимо хотелось выпить лекарства, которого, к сожалению, ещё не придумали. Хотя, был уверен Чонгук, на него наверняка бы пришелся огромный спрос. — Глупости, — заговорил он в пустоту, безжалостно дёргая заусенец на большом пальце. В этот момент он не мог понять, какова была истинная причина его чувств. Была ли вызвана ревность к Тэхёну или же к его социуму, к тому, что он вовсе не выглядел и не казался глубоко одиноким, каким его считал Чонгук. Ведь теперь сам Чонгук чувствовал себя глупо. Сдалась ли его дружба такому, как Тэхён? Нужны ли разговоры человеку, ими не обделённому? И пусть Тэхён сам говорил, что в обществе своих коллег чувствует себя отдалившимся, Чонгуку так не показалось. Он вдруг ощутил себя ужасно неуютно. Здесь, среди звенящей пустоты, он в полной мере почувствовал, что человек, к которому он впервые за прошедшие несколько лет захотел стать ближе, был слишком далеко. Однако возможно, несмотря на расстояние, между ними уже протянулась невидимая нить, и только стоило отдалиться, как она натягивалась и вибрировала гитарной струной, предупреждая каждого о возможном разрыве. В тихом сумраке кухни зазвучала мелодия — Чонгука, сидевшего с опущенной головой, окружил полукруг света. Ему звонил Тэхён. — Привет, — раздалось радостным тоном, когда Чонгук наконец соизволил поднять трубку. На секунду он ощутил укор вины за то, что думал не принимать вызов в этот раз. — Привет. — Его тон, несмотря на внутреннего секунданта, убеждающего держаться крепким орешком, показался унылым. — Я не вовремя? — И было в его голосе столько беспокойства, что веки Чонгука смежились и не нашли сил, чтобы открыться. Он молчал, не в силах найти правильных слов. — Ты в порядке? — Всё хорошо, — попытался уверить Чонгук. Но было сказано это столь неуверенно, что любой бы ощутил подвох. — Всё нормально, если тебе нехорошо, — уверил мягко Тэхён. — Скажешь мне, почему? «Всё из-за тебя», — мог бы ответить Чонгук, но, конечно же, не здесь и не сейчас. — Я писал тяжёлую сцену, и теперь мне грустно. — На самом деле он не врал — просто говорил не всё. — Что ты делаешь, когда тебе грустно? — Хм-м-м, — протянул Тэхён. Он долго молчал, и Чонгук понимал, почему: вопрос был не из лёгких. — Я мечтаю. — О чём? — О том, что сделало бы меня счастливым. — Разве это не делает только хуже? — На секунду в сознании Чонгука вспыхнул расплывчатый образ: он представил, что на соседнем стуле сидит Тэхён, а в руках у него гитара. Он играет и поёт весёлые песни, так что тишина, приставшая к дому Гарднеров, бесследно растворяется. Из-за этого образа сердце больно сжалось, что Чонгуку совсем не понравилось. — Возможно, — не стал возражать Тэхён. — Но, знаешь, я верю в то, что Вселенная слышит и видит то, о чём мы думаем. Поэтому если мы поделимся с ней нашими мечтами, то есть шанс, что она воплотит их в реальность. Чонгук не смог удержаться: тихий смех украсил окружающий его полумрак. Он покачал головой, действительно пораженный чужим изречением. — Тэхён, ты меня удивляешь. — Это плохо? — Вовсе нет, это вовсе не плохо. Однако то, о чём ты говоришь… Мне кажется, что Вселенной нет до нас дела, — озвучил он своё мнение с крайней осторожностью. — Может, это потому, что ты так думаешь? Если ты мыслишь о плохом, как ей понять, чего именно ты хочешь? Его слова ввели Чонгука в ступор. И вот он уже позабыл о том, почему грустил ранее. Ответить ему было нечего. В трубке прозвучал триумфальный смешок: Тэхён явно был собой доволен. — Что ж, хорошо, я над этим подумаю, — сказал Чонгук, просто чтобы не оставаться безмолвным. — Отлично. Пауза затянулась, прежде чем Чонгук сказал то, что вертелось у него на языке с тех пор, как он задал основной вопрос: — Знаешь, Тэхён, на самом деле я думал, что ты ответишь мне совсем не так. — А как ты думал? — сквозил любопытством голос. — Мне казалось, что когда тебе грустно, то ты берешься за гитару и поёшь. На сегодняшнем ролике ты выглядел радостным, когда делал это. — Ты смотришь видео в ютуб? — встрепенулся Тэхён. Нечто, похожее на панику, прозвучало в его голосе. Бровь Чонгука приподнялась; он сконфуженно посмотрел в сторону ноутбука, словно бы ожидал увидеть на экране что-то действительно ужасное. — В смысле, не знал, что ты смотришь подобное. — Вообще нет, но мне стало интересно, тем более это может быть довольно полезно. — Мы, в основном, снимаем развлекательные видео, — сказал Тэхён, будто бы пытаясь переубедить. Чонгук не знал, какова причина. Может, Тэхёну было неловко? — Ты не хочешь, чтобы я смотрел? — предположил он, накручивая шнурок толстовки на указательный палец. — Нет! — рьяное возражение последовало незамедлительно. — Ты можешь делать то, что посчитаешь нужным. Это вовсе меня не касается. — Но тебе бы не хотелось, чтобы я смотрел? — давил Чонгук. Казалось, будто он имел дело с упрямой крышкой банки, не желавшей откручиваться и поддаваться его натиску. — Кхм, — Тэхён тихо кашлянул. Нельзя было точно сказать, намеренно или нечаянно. — Мне бы не хотелось, ведь так у тебя будет явное преимущество. — Какое ещё преимущество? — Узнать меня лучше, — прозвучало почти снисходительно, словно понять это было проще, чем закинуть мяч в кольцо. — Что же останется мне? Дыхание Чонгука замерло. Он поджал губы, обводя кончиком пальца замысловатые узоры на столе. — Ты всегда можешь спросить меня. — Но это не тоже самое. Верно, и Чонгук прекрасно это понимал. И хотя новость о том, что он больше не сможет наблюдать за Тэхёном с экрана, была довольно печальной, ему было невозможно радостно: Тэхён буквально в лоб сказал о том, что он, Чонгук, ему интересен. — Значит, ты хочешь узнать обо мне? — Он очень надеялся, что, озвучивая данный вопрос, его голос не прозвучал заигрывающим. Тэхён поперхнулся, что было понятно по барахлящему шуму в динамике. Чонгук почти что со скрипом поджал губы в попытке удержаться от улыбки. — Разве это не основная цель человеческого взаимодействия? — осадил Тэхён, однако сделал он это так, что походило на подначивание. Чонгук прикусил губу, опираясь на спинку стула и разводя ноги: только сейчас он почувствовал себя достаточно уверенно для этого маневра. — Не всегда. Всё зависит от цели человека. — Ладно, — со вздохом Тэхён сдался, — тогда что делаешь ты, когда тебе грустно? — хитрой лисьей походкой пошёл он по проторенной дорожке, дублируя чужой вопрос. Чонгук запрокинул вверх голову, словно бы ожидая, что на белом потолке, чистом, как лист бумаги, появятся нужные слова. — Честно говоря, у меня не очень хорошо получается справляться с эмоциями. Поэтому, если я это чувствую, то… я просто это переживаю? Пока не отвлекусь на что-то другое. Тэхён молчал, явно обдумывая сказанное. Чонгук чувствовал себя взволнованно: уже очень давно он не говорил с кем-то о чём-то настолько серьёзном и личном. Это внушало трепет и страх. — Сейчас я смог отвлечь тебя? — осторожно, будто бы пробираясь сквозь преграду чужих осуждений, спросил Тэхён. Его вопрос мигом вывел из колеи. Чонгук растерялся, смотря на свои колени и будто бы только сейчас вспоминая о себе и том состоянии, которое угнетало его совсем недавно. Он и забыл, какие эмоции одолевали его ранее. — Да, — ответил Чонгук, помедлив, словно бы сам был не уверен в том, что говорил. — Всегда рад помочь. — В голосе Тэхёна слышалось явное удовольствие. — Обращайся. — Ну спасибо. — Хмыкнув, Чонгук встал, начав бесцельно скитаться по кухне. — Так что на счет музыки? Где ты научился так петь? — Природный дар, — ответили самовлюблённым тоном. — Разве ты не умеешь? Помнится, в твоей биографии на Википедии было что-то про музыкальное образование. Чонгук засмеялся — настолько забавным это ему показалось. — Обожаю Википедию. Никогда бы не подумал, что несколько пройденных классов в музыкальной школе можно обозвать так. — Ты выиграл в национальном конкурсе, — посчитал своим долгом напомнить Тэхён, взывая в своём собеседнике к приступу жуткого смущения, от которого, скуля, хотелось забиться в тёмный угол. — Ты играл на пианино? — Правильнее будет, как говорил мой учитель, не пианино, а фортепиано, — поправил как бы между прочим Чонгук, закатывая глаза. — А в чём разница? — Не поверишь, но я так это и не выяснил. Тэхён засмеялся, делая это как всегда мягко и хрипло. Чонгуку из-за этого вдруг захотелось стать самым смешным человеком на планете. — Сейчас ты не играешь? — Я не играл уже давно. Да и помню из нот только, наверное, River Flows In You, и то лишь потому, что мне приходилось играть её на каждом мероприятии. — Это не та песня, которую все принимают за саундтрек к «Сумеркам»? — Правда? Понятия не имею. — Чонгук, впечатленный, распахнул глаза от удивления. — Мы учили её только потому, что композитор — наш соотечественник. — Ты не знаешь? Песню ошибочно принимают за колыбельную для Беллы, хотя по итогу она ей не стала. — Никогда об этом не слышал, — Чонгук качал головой, действительно находясь в немного подвешенном состоянии, — не то чтобы я был знаком с «Сумерками». — Ты вообще смотришь фильмы? — В вопросе Тэхёна было что-то смешное, но одновременно с тем осуждающее, что, вероятно, некоторых могло ввести в заблуждение. — Что насчёт Марвел? — Ты думаешь обо мне слишком плохо. — Хм. — Слишком уж много подозрения было в одном коротком звуке. — Твой любимый супергерой? — Э-э, — Чонгук судорожно думал, щелкая пальцами; его нога билась о паркет как заячья лапа. — Супермен. — Ох, — выдохнул пораженный Тэхён, — нет, Чонгук, нет. — Что не так? — Это совершенно разные вселенные. Всё равно что на вопрос «твой любимый десерт?» ответить, ну, не знаю, бобовый пирог! — А что не так с бобовым пирогом? — возмущение Чонгука было игрой: ведь он всё понимал, но дразнить было слишком уж весело. — Всё, абсолютно всё. Признать бобовый пирог десертом — то же, что назвать Плутон планетой, — совершенно неприемлемо. — Я учту, — решил Чонгук смиловаться. — Тебе повезло, что я не любитель бобовых пирогов. — Не знаю, смог бы продолжить с тобой разговаривать, будь это не так, — говорил Тэхён, посмеиваясь. Чонгук поддержал его несколькими смешками. В его состоянии, внезапно каком-то лёгком и невесомом, он подошёл к окну и придирчиво оглядел фикус, уютно пристроившийся на подоконнике. — Ты любишь цветы? — спросил он, между делом протирая мясистые листья от пыли. — Люблю, но только не срезанные. — Почему? Они красивые, — говорил Чонгук, вспоминая те охапки, что вручали ему на фан-встречах. Не то что он питал к ним сильные чувства, но они определённо нравились ему своим внешним видом. — Грустно, когда они вянут. И выбрасывать жалко. — Что насчёт комнатных? — Чонгук прикусил губу, поглаживая острый кончик листа пальцами. — При хорошем уходе они могут даже пережить хозяина. — У меня никогда не было комнатного растения. — В этих словах слышалась некая грусть, найти объяснение которой Чонгук был не в силах. Он посмотрел на чудом уцелевший фикус семьи Гарднеров и, улыбаясь, подумал: «Скоро появится». — Вам известно, когда вы вернетесь на Землю? — поджав губы, он ожидал ответа с каким-то поистине детским нетерпением. Тэхён протяжно, тяжело выдохнул, практически со свистом. И вопрос, который изначально показался безобидным и лёгким, вдруг перестал таким быть. — Вы же знаете, когда вернетесь, не так ли? — Чонгук переспросил вновь, на этот раз более аккуратно и сдержанно. — Это сложно… — Тэхён втянул воздух сквозь зубы, словно бы хотел вернуть слова обратно внутрь себя. — Я не знаю ответа на этот вопрос. Всё может сложиться хорошо, а может не очень, и тогда потребуется больше времени. — Чем вы там занимаетесь? — Чонгук хмыкнул со смешком, уверенный, что сделал это слишком нервно. — Не могу распространяться. — Да ладно. — Правда не могу, — он замолчал, а ещё через пару секунд тихо добавил: — прости. — Что бы это ни было, — начал Чонгук, останавливаясь, чтобы сделать короткий вдох для уверенности, — ты же будешь в порядке? Я имею в виду, вы же не занимаетесь чем-то опасным. — Каждая секунда здесь опасна, ты же знаешь об этом, — было сказано в снисходительной, ласковой форме. Чонгук медленно проглотил слюну и посмотрел из окна вверх на небо, вспоминая, насколько то было высоко от него. Действительно, как могло быть безопасным нечто настолько сложное, как огромный железный конструктор, облетающий их планету по орбите полным кругом за час с небольшим. Даже если об опасности станет известно, ни он, ни кто бы то ещё на Земле, не смогут помочь тем, кто наверху. — Тебе не страшно там? — он выпалил это на духу, взял и спросил в сердцах, не в силах себя сдержать. Впервые тишина показалась необоснованно громкой. Навряд ли это было возможно, но Чонгук явственно почувствовал, что у него заложило уши. Тэхён прочистил горло, прежде чем начать говорить. — Я не боюсь за себя: это было бы слишком сложно, понимаешь? — Его тон голоса был проникновенен и глубок, будто бы он поистине желал, чтобы его услышали и поняли правильно. — Но мне приходится это делать ради других. Чонгук не совсем понимал. Или, скорее, понимал, когда как совсем этого не хотел. — Что ты имеешь в виду? — То, что никто не любит бесстрашных. Когда его рот распахнулся, из него не вырвалось ни звука. Это была правда. Отчасти также потому, что бесстрашные люди — люди потерянные и лишённые смысла. В них рождаются порой поистине ужасные мысли и действия, о которых обычный человек боялся бы даже подумать. И Чонгук не лишен страхов — он полон их до краев. И в тот миг в нём возник новый, ведь это был первый раз, когда он не захотел узнать правду, хотя так её любил.