paracosm

— Я узнал, что в русском есть одно удивительное слово — всего одно, которое способно объяснить мои чувства к тебе сейчас. — Да? И какое? — Разлюбить.

«Костяные крылья»

Чонгук собирал вещи быстро. Он метался по дому диким, разъярённым зверем. Наспех закидывал одежду в сумку и без капли жалости заталкивал их поглубже в углы. Чуи следил за ним из конца комнаты, лишь изредка поскуливая. Чонгук взял одну из своих чёрных толстовок, висевших на спинке стула, и замер, когда из её кармана вывалился розовый, отвратительно яркий стикер. Всё его лицо сморщилось, когда он понял, что именно это было. Кособокая надпись «обязательно перезвони», казалось, сейчас насмехалась над ним. Чонгук задержал дыхание. К его горлу что-то поднималось, и он запаниковал, шепча «нет, нет, нет, нет». Он не станет плакать. Он не будет этого делать, потому что ложь не заслуживает его слёз. Она не имеет права заставлять его это делать. Чонгук потёр глаза и смахнул покалывавшее чувство с кончика носа, нагибаясь и резко поднимая клочок бумаги с пола. Не смотря на него, Чонгук безжалостно смял стикер и кинул его в урну. «Всё кончено», — сказал он себе, бросая взгляд на небрежно собранные сумки. В момент, когда Чонгук закинул одну из них себя за плечо, телефон — стационарный телефон в коридоре на первом этаже — зазвонил. Этот телефон никогда не издавал звуков, он всегда оставался безгласным и мёртвым. Чонгук и не знал, что он был в доме до этого момента. Свой мобильный Чон, паникуя и торопясь, оставил в машине. Всё в нём молило не обращать на звонок внимания. Оно отталкивало его, оттаскивало за шиворот и уверяло, что он должен уходить. Что он должен бежать. Оно просило хоть раз послушаться и смириться с тем, что есть истории, которые должны остаться неразгаданными. Что порой лучше оставить ложь быть таковой. Но как он мог? Не помня себя, Чонгук скинул сумку обратно на пол и с грохотом помчался вниз по лестнице, достигая нижнего предела в секунду. Он сорвал трубку и прислонил её к уху, не в силах избавиться от того нехорошего предчувствия, которое преследовало его последнее время. «Выдохни, — говорил Тэхён, — зачем попусту растрачивать силы на то, чего ещё не произошло». Знал ли он тогда, что всё сведётся к этому? К тому, что теперь из-за него Чонгук не мог дышать вовсе. Что ты наделал, Тэхён? В трубке царило абсолютное безмолвие. Не дышал не только Чонгук. Наверное, с возникшей в тот момент тишиной в доме Гарднеров мог посоперничать лишь космос. В конце концов, звёзды взрываются, не издавая ни звука. — Ты уезжаешь? — его голос казался сломанным. Так говорили люди, внутри которых произошли глобальные изменения. Или, может, Чонгуку лишь так показалось, потому что его собственные механизмы наверняка пришли в негодность: уши стали слышать иначе, искажая и коверкая звуки. — Ты не космонавт, — сказал Чонгук резко. Как Тэхён вообще посмел что-то спрашивать у него? Будто он имел на это чёртово право после всего, что натворил. После того, как заставил Чонгука испытать столько невероятных чувств, чтобы затем он понял, какими бессмысленными они были по отношению к человеку, который вовсе не находился высоко над землёй. Который не был близок к опасности настолько, чтобы переживать за него каждый чёртов день. Наверное, этот человек был глубоко несчастным, думал Чонгук. Наверное, его жизнь была настолько ничтожной, что у него не было иного выбора, кроме как украсть чужую. Он играл в одну из детских игр, не объяснив Чонгуку правила. Придумал свой собственный паракосм, потому что жизнь казалась ему слишкой скучной, слишком блеклой, и он решил вообразить себя кем-то иным. Чонгук был его проводником во что-то большое, нечто значимое. Чон Чонгук был безразличен ему настолько, что он, не смущаясь, использовал его. — Нет, я не космонавт, — он плакал. — Прости. Чонгук ударил ладонью стену. Его зубы сжались, заскрипев. Натянутый провод, идущий к трубке в его сжатом кулаке, трусливо затрясся от его движения. — Тогда кто ты, мать твою, такой? — он рассвирепел, но ему было всё равно. Всё это время Чонгук делился с этим человеком собой искренне, безоговорочно, как не делился ни с кем уже очень давно. Его потребляли бесстыдно, без совести и сожаления. — Я… я… — он заикался. — Ты лжец, вот кто ты, Тэхён. Или, стой, — Чонгук засмеялся, — тебя же не так зовут? — Чонгук, прошу, я очень сож… — Где ты? — Чонгук обрезал. Он так ужасно сильно хотел увидеть глаза этого человека. Когда он лжёт, интересно, отводит ли он взгляд, краснеет ли? Или все так храбры лишь на расстоянии? — Чонгук… — Где ты? — Чонгук бы никогда не подумал, что способен говорить таким жестким тоном. И с кем? От того, как всё обернулось в итоге, он приходил в смятение. Чонгук разговаривал так с Тэхёном! Ещё несколько часов назад он с трепетом думал о его улыбающимся лице, а сейчас его кулаки сжимались лишь от одной мысли о нём. Несколько секунд было слышно лишь всхлипывающее тяжелое дыхание. После Тэхён выпалил: — В доме напротив. Затем в трубке прозвучал писк, оповещающий о том, что звонок прервали. Чонгук прислонился лбом к стене. Мыслей было слишком много, он не мог остановиться ни на одной. Они жужжали огромным роем, так громко, что голова ныла и пульсировала. «В доме напротив. В доме напротив. В доме напротив» Чонгук сжал голову с двух сторон. Трубка телефона повисла на проводе, всё ещё издавая редкие пищащие звуки. Она пружинила, то подтягиваясь вверх, то опускаясь вниз, пока, наконец, статично не замерла в единой точке. Чонгук слушал её писк в ушах всё то время, что потребовалось ему для преодоления ничтожного расстояния между двух стоящих друг напротив друга домов. Столько здесь было расстояния? Ярдов пять, может, шесть — не больше. Чонгук всегда думал, что между ними с Тэхёном не менее четырехсот километров в высоту, но на самом деле между ними не было даже ничтожного одного. Как иронично. Правило «спрячь что-то под самым носом — и никогда это не найдешь» действительно работало. Чонгук стучал в дверь снова и снова, без остановки. Ему хотелось выбить её, но он сдерживался. В конце концов дверь ему открыл Чимин. Удивлённый, парень взирал на него во все глаза. — Чонгук, что ты здесь… — Ты тоже в этом замешан? — Чонгук знал, что был слишком резок, но он ничего не мог с этим поделать. В нём было столько ярости, что она просилась наружу. Вероятно, сейчас он бы мог обвинить в заговоре против него каждого, кого бы ни встретил. Чимин отпрянул. Его брови сошлись на переносице, взгляд в секунду изменился. Он взирал на Чонгука иначе, по-новому, будто впервые видел. — Замешан в чём? — Мне нужно внутрь, — Чонгук поторопил, топчась на месте и хватаясь за дверной откос в стремлении преодолеть порог. Чимин не позволил, перегородив путь рукой. Он поднял подбородок и выпрямил спину, будто бы ему хотелось окинуть Чонгука взглядом сверху вниз. — Боже мой, Чонгук, в чём дело? — Дело в Тэхёне, — проскрипел он, крепче сжимая пальцы на откосе, — мне нужно к нему. Этот Тэхён, кем бы он ни был, не удосужился даже выйти к нему. Сколько же в нём было трусости. Чонгук удивлялся тому, как ему мог понравиться кто-то такой. Медленно рука Чимина соскользнула вниз. Его лицо разгладилось, только глаза стали в разы больше. Он был похож на потерявшегося ребёнка, неловко открывая и закрывая рот. Его хотелось успокоить, но сейчас Чонгук не был на это способен: он едва мог успокоить себя самого. Чимин моргнул и, на секунду прикрыв дверь и исчезнув, вернулся с перчатками, бахилами и маской в руках. — Ты должен надеть это, — он протянул всё Чонгуку. — Чимин, я тебя прошу, это… — Ты должен это надеть, — настоял Чимин. Чонгук выдохнул и, не тратя время на возню, принялся быстро натягивать на себя одноразовые резину и пластик. Тогда Чимин, наконец, впустил его. Дом внутри был такой же стерильный, как и снаружи. Чистый, белоснежный — хуже больницы. В нём было неуютно, в нём было безлико. Чонгук не тратил время на разглядывание, следуя за Чимином по коридорам. Они поднялись на второй этаж и остановились у одной из дверей. Чимин откашлялся, кинув на Чонгука короткий, ничего не выражающий взгляд. Затем он постучал в дверь. — Тэ, к тебе гость! — крикнул Чимин, стараясь быть услышанным. Из комнаты не доносилось ни звука. Чонгук напрягся, сжимая предплечья и стараясь держать язык за зубами. О, как же ему хотелось высказаться! Сколько у него было слов. Так много, что ему бы пришлось потратить немало времени, чтобы избавить себя от них. Однако когда дверь открылась, в нём не осталось ни одного. Чонгук вдруг забыл, что хотел сказать. Ярость исчезла — ничего не осталось. Он разом опустел, и в полом пространстве его грудной клетки дыхание отражалось потерянным эхом. Перед ним был ребёнок, язык бы не повернулся назвать его взрослым. Это был худой, бледный и болезненный на вид юноша, которого Чонгук уже однажды встречал. Мимолетно, случайно, по велению законов земного тяготения. — Боже мой, — выдохнул он, опираясь рукой о стену. Его вдруг одолела слабость в ногах. — Чимин, — Тэхён обратился к застывшему парню, на него не глядя, — оставь нас, пожалуйста. Чимин перевёл взгляд с одного на другого и медленно отступил. Было видно, что происходящее ему ни капли не нравилось. Но он не смел препятствовать, лишь сказал перед уходом: — Ты всё объяснишь мне позже. Затем они остались одни. Их отделяла друг от друга лишь пленка. Огромный пластиковый куб, в котором Тэхён прятался, словно за защитной мембраной. — Что за чёрт, — Чонгук прижал кулак к распахнутым губам, которых, впрочем, за маской и так не было видно. — Мне очень не нравилось тебя обманывать, — шептал Тэхён. Он выглядел невероятно одиноко и беззащитно, и Чонгук так ненавидел это, потому что он хотел злиться, он хотел кричать, но, глядя на Тэхёна сейчас, смотря в эти огромные глаза, полные вины, слёз и сожаления, он не мог. — Но я знал, что стоит мне сознаться — и ты уйдешь. Он взмахнул руками, показывая ими вокруг себя. На то, где он находился. На то, откуда не мог выбраться. — Я всего лишь хотел быть кем-то другим. Кем-то, кто не вызывал бы жалости. Чонгук зажмурился. Всё шло не по плану. Не должно было быть так. — Что с тобой? — он заставил себя спросить. Чонгук не открывал глаз, держа их закрытыми: так было легче. — Правда хочешь это знать? Нет. — Да. — Это называется тяжелый, — Тэхён со свистом вобрал в себя воздух, — комбинированный иммунодефицит. Он примерно знал, что это. Одна из тех редких болезней, при которой люди обычно умирали. Точнее, не выживали. Он знал о ней, наверное, лишь от своего одногруппника, который писал статью про женщину, перенёсшую рак и впоследствии лишившуюся иммунитета настолько, что её мог убить обычный слабый вирус. В конечном итоге, она оказалась на постоянном домашнем карантине. Как долго Тэхён в таком состоянии? Чонгук приоткрыл глаза, но совсем чуть-чуть, просто чтобы видеть, как двигались чужие сухие губы. Боже, этот мальчишка не мог вызывать у него злости, настолько печальным он был. Он же, вероятно, младше Чонгука лет на десять точно — какой кошмар. — Как давно у тебя это? Тэхён наклонил голову, явно уворачиваясь от ответа. Его пальцы мяли край белой футболки с логотипом НАСА. — Ты знаешь, что задолжал мне правду, — настоял Чонгук. — Мне был где-то год. Может, меньше, — Тэхён пожал плечами. — До шести лет я думал, что все люди живут в больнице, так что я удивился, когда оказался здесь. Они молчали. Чонгук чувствовал тошноту. Кожа под маской у него запотела. На лбу выступила холодная испарина. — Мы как-то говорили об аллергии, — сказал Тэхён, моргая. По щеке его скатилась слеза, которую он поспешил ненавязчиво смахнуть. — Ты тогда сказал, что у тебя аллергия на шоколад. Так вот, — он механически улыбнулся, — у меня аллергия на весь мир. «Аллергия на мир, что за…» — Я, вероятно, могу умереть, если вдохну воздух, которым ты дышишь. Я на этой планете незваный гость. И мне жаль, Чонгук, правда жаль, что я поступил так с тобой, но… — Он поджал дрожащие губы, поднимая взгляд вверх, будто бы это помогло ему сдержать слёзы. — Я бы сделал это снова. Впервые я почувствовал себя по-настоящему живым, когда говорил с тобой. Чонгук задыхался. Его сердце медленно качало кровь, с таким огромным трудом, что он чувствовал онемение в кончиках пальцев. Ему было холодно. Так ужасно холодно, будто его кожа покрылась тонким слоем инея. — Ну как тебе такая правда обо мне, Чонгук? Чонгук покачал головой: ему не нравилось. Он не знал, что делать. Всё было хуже, намного хуже, чем он думал, как может быть. В ожидании Тэхёна-космонавта у него была надежда — сейчас у него не было ничего. Он был бесполезен на расстоянии четырехсот километров и также бесполезен на расстоянии вытянутой руки. Это смешило его до боли. Он хотел хохотать так громко, что это было невыносимо. — Это слишком, Тэхён. Ты переступил черту. Зажимая рукой рот, Чонгук без лишних слов вышел за дверь, потому что был больше не в силах находиться в этом месте. Он сбежал, потому что отлично умел это делать.