***
Тэхёну было семь, когда к нему заявились очередные журналисты в компании с мужчиной и женщиной, представившиеся Алланом и Эбигейл. — Привет, Тэхён, мы много о тебе слышали, — сказал мужчина, вставая почти что впритык к подиуму размером метр на два, в пределах которых существовал Тэхён. — Вы журналисты? — Тэхён поднял брови. Он не любил журналистов, потому что их вопросы всегда были одинаковыми и скучными. — О, нет, мы космонавты, — вступила Эбигейл. Когда она улыбалась, на её щеках появлялись ямочки. Она выглядела очень доброй. Тэхён воспрял духом. Его глаза стали большими и воодушевлёнными; он резко выдохнул, оставляя рот приоткрытым. — Правда?! — Да, мы захотели навестить тебя с подарком от НАСА. Твой личный костюм, как у настоящего космонавта! — воскликнул Аллан, показывая шокированному Тэхёну нечто бесформенное, от чего тянулась длинная трубка, подключенная к аппарату на колёсах. — Я знаю, что для тебя это почти не будет отличаться от выхода в открытый космос, но не бойся, мы здесь, чтобы помочь тебе. — Выхода в открытый космос? — Тэхён опешил. Его удивление всё нарастало. Он глянул на свою маму, которая тихо плакала в углу палаты. Впервые, всхлипывая, она улыбалась. — Да, Тэхён, ты сегодня станешь одним из нас. — Аллан улыбнулся. — Ты знаешь, что космонавты надевают свой костюм, чтобы у них была возможность дышать? — В космосе нет кислорода. — Тэхён кивнул. — Верно, ты очень умный мальчик. В этом костюме ты сможешь дышать тем воздухом, который тебе не навредит, и… — Мне можно будет на улицу? — Сердце Тэхёна быстро забилось. Его ладони потели от волнения. Ещё никогда он не был переполнен столькими эмоциями. — Конечно, пойдем с тобой на прогулку, — Эбигейл утвердительно кивнула. Тэхён едва мог дышать. Это было просто невероятно! Самый счастливый день в его жизни! Когда он оказался на улице, все на него глазели, но он абсолютно не обращал на это внимания, крепко сжимая руку Аллана и делая уверенные шаги вперёд по зелёной траве. От частого дыхания пластиковое стекло шлема запотевало, и он с трудом мог что-то увидеть. Его голова кружилась, ведь Тэхён часто вертел ей, стремясь захватить взглядом каждую деталь окружения. Лавочки, цветы и людей, которые замедлялись, чтобы взглянуть на него. Он никогда не гулял прежде, поэтому для него не было странным влезть в клумбу, ступая по ровно стриженному газону. В любом случае, никто не стремился его останавливать: некоторые правила в тот день отменялись. Беззаботный, Тэхён присел на корточки, принявшись собирать букет из росших там хризантем. — Что делаешь? — Аллан присел рядом с ним. — Хочу собрать букет для мамы, — вдумчиво ответил Тэхён. Цветы вырывались с трудом: не то он был слишком слаб, не то перчатки мешали. — Позволишь помочь тебе? Тэхён кивнул. В его костюме было довольно душно, но он старался не зацикливаться на этом. Даже если бы ему было больно, он был готов терпеть, лишь бы не возвращаться обратно, лишь бы остаться снаружи на подольше. Он бегал, медленно, с трудом, но бегал. Ему всё ещё нельзя было взбираться на дерево и есть со всеми мороженое, но он мог взять в руки веревку от воздушного змея и управлять им, отправляя всё выше вверх — недосягаемо к небу. Казалось, это могло длиться вечность, но спустя время его вновь отправили обратно. — В открытый космос очень опасно выходить, — говорила Эбигейл, успокаивая Тэхёна и сжимая его плечо, пока тот утыкался маме в бедро, плача и хватаясь за её юбку. — Нам следует помнить о безопасности и следовать протоколу. Настоящий космонавт всегда должен помнить о правилах. Воздух в ранце не бесконечен. Тэхён всхлипнул, подняв на Эбигейл красные глаза, полные непролитых слёз. — Мне можно будет выйти наружу снова? — спросил он с надеждой. — Конечно. — Аллан подбадривающе похлопал его по голове. — Знаешь, для первого раза ты справился отлично. Тэхён улыбнулся: кто ещё из его сверстников мог похвастаться тем, что его похвалил пилот НАСА? В тот миг он чувствовал себя самым настоящим героем. Правда была в том, что он им и был, каждый день борясь с болезнью за право жить. Для некоторых жить — легко, для Тэхёна — на грани. На грани между беспрекословным подчинением и одной незначительной ошибкой, способной навсегда всё изменить. На самом деле, Тэхён и не знал, каково это — жить. Потому он не боялся того, что могло произойти с ним в любое время: пока он беззаботно спал или ел свой завтрак. Наверное, именно поэтому ему было всё равно, когда он начал задыхаться, а индикатор отслеживания воздуха на его запястье безутешно пищать. Тогда Тэхён улыбался. Чимин рядом кричал и называл идиотом, взваливая друга на себя и таща до дома, содрогаясь от слёз: по секрету он был ужасным плаксой. — Элис никогда больше нас не отпустит вдвоём, так и знай. Это была чистая правда. Теперь Тэхён мог выходить только под её надзором и чётким таймером. Его время условной свободы было ограничено до секунды. Впрочем, вся его жизнь определялась явственным и ёмким «ограничено». Тэхёну казалось, что Аллан был единственным, кто его понимал. Космонавты тоже были во многом ограниченны, и порой Тэхён утешал себя тем, что его жизнь — это просто один затянувшийся полёт, который в конце концов должен был завершиться. Ведь нельзя же лететь вечность? — Жизнь каждого из нас — это удивительное путешествие, — говорил Аллан. Тэхён слушал его, приходя к чувству внутреннего покоя от того, что оба они были заперты где-то: неважно, был это космос или стены дома. — Мы всего лишь странники. — Тогда моё путешествие закончилось, так и не начавшись, — сказал Тэхён безрадостно. — Необязательно путешествовать физически. Быть заложником тела — ужасное обременение. Оно быстро приходит в негодность, используй воображение. Тэхён воображал, о, он мог придумать так много! Фантазии — единственное, что ему оставалось. Он мыслил широко, ярко и громко. Он обожал выдумывать. Но однажды он переборщил, заступив за грань, спутав выдумку с реальным миром и сделав больно человеку, которому никогда бы такого не пожелал. Однажды Аллан вернулся в дом по соседству, и он был не тем, кого Тэхён знал. Этот Аллан казался безликой оболочкой, такой невероятно опустошённой, что внутри него крики отчаяния тонули в Марианских глубинах. Этот Аллан ничего не помнил, а если ему это удавалось, то воспоминания были столь размыты и нечётки, что их безошибочно можно было признать стёртыми. Тэхён звонил Аллану каждый день: ему казалось, что без этой поддержки он окончательно заплутает. Сначала Тэхён говорил правду, колкую и безрадостную: что он серьезно болен, что они познакомились в холодных стенах больницы уже очень давно, когда он был маленьким недалёким ребёнком. Аллану приходилось слышать это снова и снова, он всегда так горестно вздыхал, что Тэхён не в силах был это терпеть. В конце концов, он кое-что выдумал или, скорее, утаил, ведь для Аллана Тэхён всегда был храбрым маленьким путешественником. Он знал, что поступал ужасно, каждый раз наслаждаясь свободой отречения от правды собственной жизни. В какой-то момент Тэхён начал сомневаться, звонил ли он Аллану для того, чтобы поддержать его или всё же себя. У него за спиной расправлялись крылья, когда он говорил каждый раз, как в первый, сладкую ложь. Это стало зависимостью: Тэхён уже не представлял жизнь без этого. У него появился маленький мир, в котором он впервые почувствовал себя кем-то важным. Когда он наконец никого не удручал, а, наоборот, восхищал. Снова и снова, день за днём, пересказывая и слегка искажая всё то, что он знал и что ему в подробностях рассказывал сам Аллан. Но Аллана не стало. И Тэхён горько рыдал, безуспешно пытаясь до него дозвониться. А потом он заставил Чимина пойти в соседний дом, и Чимин не возвращался. Из окна Тэхён наблюдал, как приехала скорая, заезжая колёсами прямо на лужайку. Он наблюдал, как на носилках тело в пластиковом мешке увозили на белой карете скорби. И он вдруг почувствовал себя Чимином, беззубым беспомощным ребёнком, плачущим посреди палаты после потери самого близкого человека в его жизни. Аллан заменял ему отца, и теперь он лишился его. Навсегда. Тэхён не был на похоронах. У него отняли даже возможность проститься. Он скорбел в одиночестве, никто его не беспокоил — и у него появилось чувство, что его и вовсе нет. Будто он исчез вслед за Алланом. Так что когда ему позвонили с незнакомого номера, он просто смотрел на вибрирующий телефон в страхе, потому что его застали врасплох. Будто бы с него захотели стянуть вуаль невидимки, за которой он усердно и весьма успешно прятался. Вслед звонку пришло уведомление об оповещении, которое Тэхён боялся открывать. Ему казалось, что при соприкосновении пальцев с телефоном тот непременно ударит его зарядом тока. Тэхён стоял у окна, как всегда наблюдая за улицей. В нём не было любопытства и интереса, просто привычка, которая со временем переросла в ежедневный ритуал. В тот день он с удивлением заметил стоящий у дома Аллана пикап. Его хозяин делал разминку, потягиваясь и, казалось бы, стремясь коснуться пальцами солнца. Этот человек был знаком Тэхёну: он прекрасно помнил его лицо, красовавшееся позади обложки одной из книг, которую он читал ещё несколько лет назад. Чон Чонгук был известен как писатель-реалист. Громко и честно он описывал события из жизни, за что его любили и недолюбливали одновременно. Тэхёну нравились его книги, то, как они позволяли заглянуть одним глазком в чужую жизнь. Но заглянуть в жизнь Аллана значило и заглянуть в жизнь Тэхёна — как же он этого не хотел. Он и не собирался, отговаривал себя, беспокойно передвигаясь из угла в угол. В конце концов он позвонил лишь на следующий день, не спав на протяжении всей ночи; его взгляд был направлен на звёзды. Он знал, что не должен был звонить. Он знал, что что-то непременно пойдёт не так, но силы извне — нечто, чему он не мог дать обоснований, — заставляли его действовать против воли. В итоге всё непременно пошло не так, когда Чонгук спросил: — Можем ли мы обсудить это при личной встрече? О нет, Тэхён не мог. Он был готов говорить по телефону, это нисколько его не обременяло, даже наоборот. Он не хотел видеть этого мужчину перед собой, всю ту уже выученную жалость и сочувствие, с которыми он сталкивался на протяжении жизни, в его глазах. Ох, если бы он сказал правду, Чонгук оказался бы перед ним через пару минут! И вот та, с кем Тэхён сотрудничал уже около двух лет после возвращения Аллана без Эбигейл в дом по соседству, взяла его мысли, язык и голос под контроль. Её звали ложь. Тэхён начал говорить, будучи её марионеткой: красиво, выученно, без проплешин. И его щёки горели, а сердце изнывало, и он хотел плакать, потому что ненавидел себя за то, как ему нравилось вновь быть кем-то другим — героем истории, которая ему не принадлежала. Каково было наказание за кражу чужой жизни? Если бы Тэхён знал о нём, поступил бы иначе? — Ты выглядишь взволнованным, — сказал Чимин, опрыскивая пол дезинфицирующим средством. — Всё в порядке? — В полном, — Тэхён кивнул. Он бы улыбнулся, вот только на это у него не хватало сил. — Ты знаешь, я вчера кое-кого встретил, — начал Чимин, осторожно подводя к главной теме. Тэхён напрягся, потому что наверняка знал, о ком он: помнил, как Чимин говорил что-то Чонгуку, пока тот стоял на балконе мокрый после душа. Красивый и обнажённый, совершенно далёкий в лунном свете ночи — казалось, в реальности его не существовало. Тэхён наблюдал за ним исподтишка, боясь, что собственное дыхание, колышущее занавеску, выдаст с потрохами. — Кого же? — спросил Тэхён с пассивным интересом, хотя, конечно, всё внутри него предательски взбунтовалось. — Одного довольно известного человека, он из Калифорнии. Приехал сюда, чтобы разузнать об Аллане. Он собирается написать о нём книгу. — Хм, — Тэхён дёрнул уголком рта. Его волосы скрывали половину лица, и он очень надеялся, что его эмоций нельзя было распознать. — Зачем ты мне это говоришь? — Я просто… — Чимин нахмурился, принявшись усерднее протирать пол. Тэхён очень надеялся, что его мать платила за его работу по достоинству. — Я подумал, что ты мог бы помочь ему? Мне кажется, ты единственный, с кем Аллан ещё разговаривал после… после того, что случилось с Эбигейл. Тэхён вспыхнул, взбудораженный и нервный. Он отвернулся, сжимая в пальцах мягкую ткань штанов. — Я не хочу этого делать, Чимин. Пожалуйста, не говори ему обо мне, — попросил он, вкладывая в тон, вероятно, слишком много жалостливой мольбы, так как взгляд Чимина тут же изменился — и теперь тот взирал так, будто был готов заплакать. — Хорошо, я не буду. — Он кивнул, беглым взглядом окидывая ряды таблеток, которые Тэхён пил на завтрак, обед и ужин. Более Чимин не говорил о Чонгуке. Тэхён подозревал, что он просто не хотел доставлять ему дискомфорт, и был за это благодарен, ведь, вероятно, так бы оно и было. Тэхён знал, что в дальнейшем он потеряет с Чонгуком всякую связь, сотрётся из его жизни, оставшись светлым и красивым воспоминанием. Ему нравилось об этом думать: о том, что хоть у кого-то он будет ассоциироваться со счастьем. Он поговорит с Чонгуком, ответит на все его вопросы и попрощается навсегда. На этот раз он смирится с тем, что больше никто не будет знать его как космонавта, и забудет об этой идее, прервёт её на корню, вернувшись к тому, кто он есть на самом деле. Но всё получилось не так, совсем не так, как он планировал. Вопросов стало больше, ответы растянулись, беседы перетекли в неторопливое повествование. И вот он уже не мог от этого избавиться. Как нельзя было предотвратить падение кометы, так и Тэхён не мог предотвратить последствия, которые его поджидали. Ложь имела определённую закономерность всегда становиться явью. Однажды Тэхён находился в шаге от того, чтобы исполнить её, но почувствовал очень сильную тошноту, словно правда была готова выйти наружу только в паре с желудочной кислотой — он не смог. Лишь об одной мысли перед глазами у него помутнело, будто бы он долго-долго кружился, и его вдруг резко выдернули из собственной гравитационной силы. — Над чем сейчас пролетаете? — поинтересовался тогда Чонгук. Он наверняка занимался чем-то, потому что от его действий через динамик передавался каждый шорох. Если присмотреться, как следует вглядеться в окно, можно было увидеть очевидное движение на кухне в доме через дорогу. — Над Россией, — сказал Тэхён, украдкой глядя на сайт, всегда открытый у него на компьютере. — О, я был там однажды, — отозвался Чонгук. — Путешествовал? — У Тэхёна сжалось сердце. Сам он мог о подобном только мечтать. — Не совсем, тогда я писал «Костяные крылья». Навряд ли ты чи… — Я читал её, — не дал договорить Тэхён. Он помнил эту ужасную историю, ему бы хотелось не знать её, не понимать, что люди делают такое с людьми взаправду. — Жестокая история. — Да, — Чонгук сухо сглотнул. — Мало кому она нравится. — Мне нравится. — Тэхён хотел его подбодрить. Чонгук не был виноват в том, что в людях жило зверство и что он просто решил рассказать о ней. — Это было… очень честно написано. — Не люблю ложь, — Чонгук ответил быстро, строго и откровенно, без всяких подоплёк и ухищрений. Тэхён резко выдохнул. Казалось, ему дали резкую пощёчину, хотя он никогда не получал её и наверняка не мог сказать, но был уверен, что она чувствовалась именно так. Он молчал недолго, хотя миг растянулся для него на вечность. Здравый смысл уговаривал его сознаться прямо сейчас, когда всё лежит на поверхности, а не погрузилось на глубину и не нанесло повреждений. — Прости, — сказал Тэхён, словно куда-то торопясь. Хотелось сделать всё быстро: он ощущал, что чем скорее он со всем расправится, тем менее болезненно это будет. — Я солгал тебе. И Тэхён остановился. «Я не космонавт. Я не космонавт. Я не космонавт», — беспрерывно крутилось у него в голове. Это фраза была словно сложной формулой, которая нуждалась в зубрёжке. Когда он открыл рот, чтобы сказать её, — ничего не получилось. Вместо этого он сознался в другой лжи, маленькой и скромной, совершенно нестыдной. — Я не люблю «Костяные крылья», — осторожно и медленно, с оттенками явного сожаления. — Она действительно слишком жестока. Все эти подробности… клянусь, меня подташнивало при прочтении. — Я знал это, — выдохнул Чонгук с явным облегчением. — Мне, если честно, не особо верится, что тебе нравятся мои книги. — Почему же? — Тэхён прижался лбом к холодной стене не в силах поверить, что не смог всё это прекратить. Он знал, что в конце поплатится за это. — Просто ты похож на фаната Кинга, знаешь, Брэдбери и Гейла. От тебя веет любовью к выдумкам. Тэхён хмыкнул. Ох, Чонгук, знал бы ты, насколько был прав. — Мне интересны реальные вещи, когда они меня не касаются, — ответил Тэхён, нуждаясь в капле правды, как в глотке воздуха. Свою реальность он ненавидел, и хорошо бы Чонгуку об этом не знать.***
История продолжалась, получая форму, обретая очертания клинка, способного пронзить плоть. Тэхён держал этот клинок указательным пальцем на самом острие, виртуозно балансируя им в воздухе и зная, что тот в любой миг мог соскользнуть и больно его полоснуть. — Ты любишь цветы? — спросил однажды Чонгук. До этого они много говорили, и Тэхён действительно недоумевал, отчего время проходило так быстро. — Люблю, но только не срезанные. — Почему? Они красивые. «Красота на время», — думал Тэхён. Иногда ему приносили цветы в вазе, ставили на стол в дальнем углу палаты, и он смотрел на них сначала с восторгом, а после с тоской. Их лепестки увядали, стебли иссыхали, и совсем скоро красота облачалась в гниль и смерть. Итог этих прекрасных цветов был заранее предрешён, а время ограничено. Смотря на них, Тэхён думал, что был чем-то с ними схож. — Грустно, когда они вянут, — ответил он, лежа плашмя на полу. — И выбрасывать жалко. — Что насчёт комнатных? При хорошем уходе они могут даже пережить хозяина. Тэхён нахмурился. Ему хотелось смеяться, потому что он был уверен, что комнатному растению ничего не будет стоить опередить его по срокам. Вот к каким мыслям он пришёл: серьёзно больные люди — срезанные цветы, все смотрят на них в ожидании последнего опавшего лепестка; все другие люди — люди здоровые — были цветами в горшках. Ох, как же он мечтал быть ими, как хотел пустить корни в землю! — У меня никогда не было комнатного растения, — сказал Тэхён, мысленно добавляя «и никогда не будет». Секунда покоя перед взрывом была оглушительно тихой. — Вам известно, когда вы вернетесь на Землю? — вдруг без предупреждения задал вопрос Чонгук. Это было похоже на резкую атаку, громкое нападение, мгновенно поражающее в цель. Тэхён распахнул глаза и протяжно, тяжело выдохнул, практически со свистом. «Когда же ты вернёшься на Землю, когда наконец перестанешь витать в облаках и спустишься вниз?» — мысли набатом стучали, используя голову в качестве бубна. Тэхён сжался в клубок на полу, умоляя их прекратить. — Вы же знаете, когда вернетесь, не так ли? — Чонгук переспросил вновь, на этот раз более аккуратно и сдержанно. — Это сложно… — Тэхён втянул воздух сквозь зубы, словно бы хотел вернуть слова обратно внутрь себя. «Но всё ведь ужасно просто, Тэхён», — нагнетали мысли. — Я не знаю ответа на этот вопрос. Всё может сложиться хорошо, а может не очень, и тогда потребуется больше времени. «Больше времени для чего? Твоего вранья? Тебе мало?» — Чем вы там занимаетесь? — Чонгук хмыкнул со смешком. «Притворством, фикцией, воровством». — Не могу распространяться. — Жжение поднялось к горлу, и Тэхён стиснул его ладонью, всё сильнее и сильнее, пока дыхание не перехватило. — Да ладно. — Правда не могу, — он замолчал, глотая воздух выброшенной на берег рыбой, — прости. — Что бы это ни было, — начал Чонгук, останавливаясь для ёмкой паузы, — ты же будешь в порядке? Я имею в виду, вы же не занимаетесь чем-то опасным. Тэхён закусил губу, прижимая слабыми пальцами телефон ближе к уху. Внутри него всё металось, кричало и с рёвом протестовало. — Каждая секунда здесь опасна, ты же знаешь об этом. Здесь, на Земле, в миг, когда Тэхён появился на свет, некто решил, что он будет заложником собственной планеты — пришельцем на своей же почве. Еда, вода, воздух и чужое дыхание грозило ему гибелью. Могло ли с секунды на секунду всё измениться, был ли он подвержен опасности, заточённый и огороженный от мира извне? Начиная с того дня, как его организм решил перестать бороться за собственную жизнь, был ли у него выбор? — Тебе не страшно там? — Вопросы Чонгук задавал так, словно глядел в кристально чистую воду. Тэхён думал. Он не мог вспомнить, чтобы кто-то ранее задавал ему такой вопрос: безусловно, многие хотели, но решались ли они на это? Знал бы Чонгук, у кого это спрашивал, решился бы на этот вопрос вновь? Страшно ли Тэхёну? Здесь, совершенно одному, с красной кнопкой вызова скорой помощи и прорезиненными перчатками, через плотность которых он никогда не мог почувствовать чужое тепло? Нет, Тэхёну не было страшно. Страх по обычаю обосновывался тем, что человек боялся что-то потерять. А что было терять Тэхёну? — Я не боюсь за себя — это было бы слишком сложно, понимаешь? — Навряд ли Чонгук понимал, но Тэхён не винил его. Он и сам порой себя не понимал: такого одновременно ничего не жаждущего, но к чему-то стремящегося. Словно бабочка с порванным крылом. — Но мне приходится это делать ради других. — Что ты имеешь в виду? Тэхён обнял плечи руками, утыкаясь лицом в колени. Хотелось себя убаюкать — он начал качаться, не препятствуя этому внезапному порыву. — То, что никто не любит бесстрашных. Вероятно, Тэхён вновь врал. Вероятно, страх в нём всё же был. И если не за себя, то за маму. За Чимина, за Аллана и Эбигейл. За Чонгука.***
В тот день, когда обстоятельства развернулись неожиданным образом, Чонгук спрашивал про картину «Голубой закат», которую Тэхён нарисовал в двенадцать лет после просмотра передачи BBC. Это был полдень, солнце стояло высоко в зените и ничего не предвещало беды до тех пор, пока Тэхён не почувствовал сильный жар. Он взмок, его взгляд заволокла мутная пелена. Только и помнилось, как он успел нажать на тревожную кнопку, прежде чем всё перед глазами у него почернело. Он проснулся уже в больнице, с бледными потолками, стенами и такой же бледной мамой, разговаривающей с незнакомым врачом. Интересно, умирал ли он? Самочувствие было столь плохим, что, вероятно, да. Тэхён попытался что-то сказать, но едва ли у него получилось разъединить губы. Глаза вновь слиплись, взор заволокло чернотой. Так его в горячке то пронзало сознанием, то вновь оглушало беспамятством. Каждый раз, закрывая глаза, он был удивлён тем, какой царил внутри невероятный покой. Он был готов к этому уже давно, всё было так, как должно было быть. Но, к удивлению, этого не произошло. Когда его глаза вновь открылись, Тэхён ничего не чувствовал. Врач — его звали Дэвид Скава, высокий черноволосый мужчина — улыбался ему так ярко, что Тэхён пожалел, что его «капсула» не была покрыта тонировкой. — Как ты? — спросил Дэвид, останавливаясь в метре от своего необычного пациента. — Будто едва не умер, — просипел он. — Очень точное описание. — Вы новенький, — спросил Тэхён, однако в утвердительной форме, так что вопросом это и не было. Его взгляд едва-едва скользил по фигуре напротив. Казалось, веки весили целую тонну: так тяжело их было держать открытыми. — С чего ты это взял? — Вы улыбаетесь, — Тэхён отвернул голову, наблюдая из окна за людьми. Он заметил, что его любимые кустовые розы больше не росли вдоль тропинок. — И я вас раньше не видел. — Верно, я перевелся в эту больницу недавно и очень рад встрече с тобой. — Конечно, ведь теперь я пополню вашу коллекцию «невероятных случаев», — сказал Тэхён без интереса. Он не хотел обидеть, но не то чтобы это было чем-то новым для него. Таких, как он, врачи встречали обычно впервые, а таких врачей, как Дэвид, Тэхён встречал всю жизнь. — Я уже практиковал подобный случай, Тэхён. Иммунодефицит редкое заболевание, но не самое редкое, — говоря, он всё ещё улыбался, и Тэхёну было интересно, был ли у врача защемлён нерв лица или ему действительно приходилось в радость то, что он перед собой видел. — Но пока что мне не удавалось встретиться с кем-то, кто мирился бы с ним без всякого лечения так долго. Это меня поражает. Тэхён окаменел. Его пальцы сжались в кулаки; он нахмурился, наблюдая за Дэвидом сквозь плёнку как загнанное в угол животное. — Это лечение абсурд, если смотреть на статистику, — выпалил он, вспоминая изречения своей матери. Он не помнил, чтобы после экспериментальных методик кто-то выживал. — В твоём возрасте это действительно так. Почему тебя не оперировали на ранних стадиях? — Почему вы спрашиваете это у меня? Я несовершеннолетний, за меня отвечает мой опекун. — Сработала его защитная реакция: он в раз ощетинился. — Именно поэтому и спрашиваю. Тэхён громко сглотнул. Его ладони вспотели от возникшей тревоги. Того воздуха, что был в запасе у его спасательной капсулы, вдруг оказалось недостаточно. — Я хочу обсудить с тобой кое-что. Без твоей мамы, — теперь Дэвид, наконец, перестал улыбаться — и это, вместо того чтобы успокоить, вызвало лишь больше тревоги. — Давай поговорим наедине.***
Когда Тэхён открыл телефон, оказалось, что он находился на грани жизни и смерти чуть больше, чем ему казалось изначально. Прошла неделя, за которую Чонгук успел несколько раз похоронить его. Это можно было бы назвать забавным, если бы не было правдой. Тэхён действительно мог умереть. «Мне интересно: этот голубой закат, что на Марсе, ты когда-нибудь видел вживую?» — писал Чонгук в тот самый день, как они в последний раз разговаривали. Сразу после этого Тэхён упал в обморок. «Тэхён?» — это Чонгук написал на следующий. «Скажи, что у вас всё хорошо», — а это ещё через двое суток, за которые организм Тэхёна боролся за жизнь, должно быть, желая ответить на эти сообщения. «Если ты очень занят, можешь ничего не отвечать, достаточно будет простой точки», — написано на четвертые сутки. После, вероятно, Чонгук потерял всякую надежду на ответ, потому что это смс было последним. Тэхён смотрел в телефон, слушая писк аппаратов, следящих за его сердечным ритмом. Надо сказать, что он ускорялся по мере того, как его мыслительные процессы вновь начали работать после недельной передышки. Его плечи затряслись, и он тихо всхлипнул, прижимая телефон к груди как последнюю частичку света, которая у него осталась среди плотной мглы, вдруг сомкнувшейся вокруг. Тэхён всё ещё был слишком слаб и раздавлен, его глаза слезились, а набухшая голова пульсировала, и он действительно не нашёл в себе сил на полноценный ответ, отправив Чонгуку лишь точку. Его мама нашла его плачущим и несчастным; любая другая мама непременно бы обняла своего ребёнка в этот момент, но не Элис. Элис беззащитно стояла, бледная и иссохшая, не в силах никак утешить. Тэхён привык. Он всегда страдал в холоде: никто не мог согреть его в такие моменты.***
Утром ему стало намного лучше. Он всё ещё был в больнице и точно не знал, когда вновь вернётся домой. Раньше ему было всё равно на это: что в своей комнате, что в палате его заключение мало чем отличалось. Сейчас же он тосковал: по окну и тому, что мог в нём увидеть. Или, точнее, кого. Посчитал бы Чонгук Тэхёна мерзким, узнав, какой трепет рождался при виде него у его тайного наблюдателя, выслеживающего свой объект преследования через стекло, точно биолог бактерию в микроскоп? Хотя Тэхёну больше нравилось сравнивать это с телескопом и звёздами. Если бы мог, он бы несомненно присвоил найденному им небесному телу имя и внёс бы его в карту: если не карту неба, то своей души. Тэхён нажал на кнопку вызова, находя песню гудков одновременно тревожной и успокаивающей. Наверное, забывшись, он мог бы слушать её часами в ожидании, лишь бы её сняли. — Да? — когда Чонгук ответил, его голос был настолько тихим и хриплым, что большинство бы подумало о первых симптомах пневмонии. Тэхён улыбнулся, вспоминая, что Чонгук был большим любителем поспать, хотя и засыпал он довольно поздно, если смотреть на то, что свет в его окнах прекращал гореть, когда первые лучи солнца пробирались через горизонт. Ведь звёзды светили ночью, верно? — Спишь? — голос Тэхёна мало чем отличался от голоса Чонгука, но было это вовсе не из-за недавнего пробуждения. — Тэхён! — воскликнул Чонгук, и было в этом слове столько облегчения, что сомнений не оставалось: он боялся, что у него больше не будет возможности позвать человека, которому принадлежало это имя. — Я места себе не находил, Тэхён! Губы Тэхёна задрожали. Он поджал их, втягивая воздух носом. До этого момента он и не предполагал, что разговор дастся ему настолько тяжело, но, уже услышав голос Чонгука, ему захотелось стянуть с лица скальп, обнажиться и истечь кровью. — Всё хорошо. — Как он мечтал, чтобы это было так. — Что стряслось? «Я чуть не умер, Чонгук», — хотелось ему сказать, но, конечно, он бы этого не сделал. Вместо этого Тэхён начал говорить то, что изначально придумал, прежде чем звонить. — Небольшая поломка… — Нет-нет, лучше скажи, как обстоят дела сейчас? — перебил Чонгук. Казалось, для него не имело значения развитие ситуации — только её исход. Это слышалось в каждом слоге, которые он выговаривал с трепетным волнением. — У вас всё в порядке? Всё исправно? — Да. — Тэхён сжал кожу на запястье так сильно, что сначала она покраснела, прежде чем полностью не потеряла цвет до белизны. — Не волнуйся. — А ты не пострадал? Тэхён прерывисто выдохнул. Обвёл мутным взглядом пространство вокруг себя, затем перевёл его на тёмные синяки, пятнами украшающими руки после уколов и капельниц, и ощутил, как всё внутри него перевернулось, перепуталось, встало не на те места, потому что сердце будто бы пульсировало в районе трахеи. — Ты же в порядке? — Я, — протянул Тэхён; у него в висках запульсировало, в ушах запищало, на секунду он оглох. — Я… да, да всё хорошо. Тэхён знал, что не звучал убедительно. Это была та ложь, которую он не мог преподнести красиво. — Тэхён, — выдохнул Чонгук. Как бы Тэхёну хотелось не слышать в тоне его голоса той беспомощности и печали, к которой он привык. — Всё правда в норме, не волнуйся, — он постарался утешить его, хотя знал, что навряд ли его слова что-то исправят. — Я не представляю, каково это — быть настолько далеко и знать, что у вас нет никого, кроме вас самих, хотя есть так много людей, готовых оказать помощь. — Должно быть, в Чонгуке проснулось чувство справедливости, и Тэхён прекрасно его понимал. Но, в отличие от Чонгука, он смирился с тем, что справедливости не существовало. Тэхёна это злило. Злило каждый раз сталкиваться с чужой борьбой, когда она так не к месту, когда бой уже проигран. Но, конечно, они говорили не о нём — не о настоящем Тэхёне. — Мы понимаем это ещё на Земле, всё продумано до мелочей, поэтому… — Но это не так, — встрял Чонгук, явно готовый упрямствовать. — Это не так, потому что сейчас я бы не был здесь и не говорил с тобой. Эбигейл была бы жива, может… может, Аллан тоже. Тэхён сохранял молчание. Его взгляд ожесточился — он увидел это в мутном отражении пленки, которая всегда была рада продемонстрировать ему то, в каком положении он находился. Он не должен был злиться: Чонгук ни в чем не виноват, он, напротив, был жертвой. Но ведь Чонгук любил правду? Тэхён мог поделиться ей хоть раз. — Да, это так. На такой случай у нас есть эвфемизм, называется «моделирование непредвиденных обстоятельств». Моделирование смерти, если называть вещи своими именами. Впервые Тэхён узнал об этом от Аллана. «Нет ничего, к чему мы бы ни были подготовлены», — сказал он ему однажды. Тогда Тэхён решил, что хорошо бы было тоже воспользоваться эвфемизмом «моделирование непредвиденных обстоятельств». Обычно он представлял, что ему становится плохо, но при этом он всё ещё в сознании. В такой момент он всегда знал, что конец близок. В его планах это никогда не происходило в больнице. Он выбирался наружу из своей капсулы, вдыхал воздух, прекрасно осознавая, что от этого ему уже не станет хуже. Наконец он обнимал маму и Чимина. Он всегда встречал своё окончание на улице, отказывался от врачей, так как знал, что они уже ничем не смогут помочь. Если у него оставалось время, он просил отвести его к океану, потому что всю жизнь думал и мечтал, каково это, когда твоих ног касается прибой. Вообще он о многом мечтал, но в случае, если жить ему останется пару часов, он бы поступил именно так. Наконец, задыхаясь вдохом солёного воздуха, он в последний раз закрывал глаза, ослеплённый солнцем или луной. Это то, о чём он любил думать, — лучший из исходов. Худший, если его в бреду начнёт лихорадить и, даже выбравшись из своей узницы, он навряд ли осознает и поймёт хоть что-нибудь. — Нам приходится придумывать собственную кончину в самых подробных деталях. Приходиться думать не только о том, как мы можем умереть, но и о том, что произойдёт после с нашими семьями и коллегами. Мы обдумываем каждый шаг заранее, тысячи вариаций. Когда Эбигейл не стало, это была самая координированная операция по предупреждению паники как на борту, так и на Земле. Здесь нет вещей, к которым мы бы не были подготовлены. Я имею в виду, что мы все тут понимаем, что завтра может не наступить. Тэхён удивился тому, каким откровенным он был. Чонгук — первый человек, которому он сознался. Эта правда была ужасной, завуалированной, но всё равно до предела честной. Рассказав об этом, Тэхёну даже показалось, что дышать стало легче. — Ты этого не боишься? — голос Чонгука был осторожным. Если бы можно было его с чем-то сравнить, то это была бы кошка, грациозно разгуливающая по бельевой верёвке, натянутой меж двух Нью-Йоркских высоток. — Смерти? — Нет, — отреагировал Тэхён молниеносно и сразу же почувствовал укор вины. Его мама бы заплакала, услышав такое. — Нужно помнить, что нигде не безопасно — меня это успокаивает. Я могу героически погибнуть на орбите, а могу, спустя пару дней после посадки, на Земле. Скажем, меня собьёт машина. Главное ведь, что сейчас я жив? После сказанного его вина немного ослабла, но на шее всё ещё чувствовался узел удавки. Он стал крепче, когда Чонгук заговорил ласковым тоном голоса: — Я надеюсь, с тобой не произойдёт ни первого, ни второго, Тэхён. Проживи долгую жизнь, ладно? Ох, ему бы и правда этого хотелось. Тысячи миллионов людей, лежавших прямо сейчас в хосписах, желали подобного. Шанс был не у всех. — Это от меня не зависит, но я постараюсь, — ответил Тэхён шёпотом. Затем с чувством, что больше не может всего этого вынести, он сбросил трубку, прикрывая рот рукой в надежде быть не слишком громким. Возможно, самую малость ему бы хотелось закричать так, чтобы это услышал весь мир, включая Чонгука.***
Хэллоуин был одним из самых любимых дней в году Тэхёна. Единственное время, когда он чувствовал себя таким же, как все. Его костюм космонавта наконец не выбивался из толпы, и люди принимали его за своего — никто не таращился. О, как он любил Хэллоуин и как был благодарен тому, что такой день существовал и что он родился в Америке, где было абсолютно нормально разгуливать в костюме хоть целые сутки. Суток у Тэхёна не было — разве что часов пять, но и этому он был благодарен. Его мама не особо горела желанием отпускать его на улицу после недавно пережитого, но он настоял, так что она просто не могла отказать. Обычно они гуляли все вместе, но в тот вечер Чимин собирался куда-то с друзьями, так что у Тэхёна оставалась только Элис. Они гуляли уже несколько часов без остановки, Элис выдохлась — и они присели отдохнуть на лавку, а Тэхёну всё было нипочём. Выбираясь наружу, он никогда не тратил времени на отдых, ведь его воодушевлённому духу хватило бы сил на взятие высочайшей горы мира. Так что он бродил близ неё, чтобы Элис не теряла его из виду и не беспокоилась, но при этом всё ещё позволял себе рассматривать деревья и мелкую живность, заселявшую маленький сквер. Его поразила рыжая кошка. Он наблюдал за ней, такой пушистой и маленькой, и его руки чесались, а сердце горело желанием дотронуться до неё. Тэхён осторожно присел, насколько позволял его неудобный душный костюм и тяжелый ранец за спиной, и потянулся к кошке рукой. Приворожённый, он хотел погладить её меж ушей, но тут неожиданно сверху раздался хмык — и животное испугалось, вскочило на лапы и бросилось в кусты. Что-то радостное в Тэхёне, горевшее ещё секунду назад, резко потухло. Его пальцы со скрипом сжались в кулак, а тяжёлый вздох покрыл прозрачный пластик мутным туманом. Он поднял хмурый взгляд на виновника случившегося — парня в костюме Дарта Вейдера. Тэхён уже представил, как сейчас тот скажет нечто вроде: «Зло всегда побеждает». — Прости, — произнёс вместо этого Дарт Вейдер и развёл руками в извиняющемся жесте. Никогда бы Тэхён не подумал, что застанет такую сцену перед собой. — Попробуй выловить её на наживку, — подсказал напоследок парень, удаляясь вдаль по тропинке так неторопливо, словно впереди его ничего не ждало. Тэхён провожал его взглядом до тех пор, пока чёрный силуэт полностью не исчез в ночи. На самом деле, он послушался совета, потому что тот был действительно дельным, и уже через несколько минут с удовольствием наблюдал за мурчащей кошкой, с аппетитом поедавшей купленный в придорожном магазине корм. Тэхёну даже удалось погладить её, хотя, конечно, он не чувствовал ни мягкости шерсти, ни тепла, но кошка ластилась под руку, и этого было больше чем достаточно. Он отчего-то забыл, что сказал Чонгуку о своём «выходе в открытый космос». Вспомнил, только когда на следующий день его телефон завибрировал от входящего звонка. Его отчитали, конечно, но не то чтобы Тэхён к этому не привык. Он обожал и одновременно ненавидел то, чем занимался с Чонгуком. Но он не мог остановиться, также как наркоман не мог отказаться от иглы. Игра затянулась. Игра, единственным выходом из которой было поражение.