***
Чонгук думал, что принимать необдуманные решения было его главной ошибкой в жизни. Иногда эти решения приводили к чему-то хорошему, но чаще всего вели к фатальному исходу. Сколько ещё таких нужно было принять, чтобы он наконец прекратил? Чонгук рассуждал, было ли это заложено в генах или, может, передавалось по наследству, как цвет глаз. Как всегда ему хотелось думать, что в этом не было его вины. — Ты сегодня явно не в духе. — Зак раздосадовано вздохнул и убрал руку с ширинки Чонгука. Тот даже не замечал, что его трогали, глубоко погружённый в собственный поток. Он моргнул. — Я думал, фраза «хочу отвлечься» подразумевала хороший перепих. — Мужчина приподнял бровь. Заку было чуть больше за тридцать. Тот возраст, когда люди ценили своё время и не стояли в ожидании, покуда замёрзшая вода растает и можно будет плыть, — они пробивали себе путь ледоколом. — Да. — Чонгук взлохматил ладонью волосы. — Ты всё правильно понял. Зак смотрел на него с минуту. Долгим, сосредоточенным взглядом. Затем он потянулся за поцелуем, обхватил чуть грубо за шею, другой рукой захватывая бедро, то проводя пальцами по дрожащему животу, то ненавязчиво касаясь ими оголённых сосков. Чонгук слабо отвечал. Он хотел, правда хотел прекратить думать и лишь чувствовать, поддаваться чужим касаниям, позволять собой управлять. В сексе с Заком ему нравилось, что можно было не затрагивать мысли вовсе, бездумно на всё кивать, даже если после на теле останутся следы, засосы и синяки. Кажется, это называлось «отсутствие уважения к себе», но Алекса бы выразилась чем-то вроде «желание переложить на какого-то обязанности» или «побег от мира посредством замещения». Чонгук был уверен, что поборол наркозависимость. Но он никогда не был уверен, что полностью. Он вечно компенсировал наркотики чем-то. Сбегал из мира в чужие миры, пока писал, или много ел, а иной раз не ел вовсе; сейчас, вот, бездумно трахался, лишь бы чем-то отвлечь монстров, поселившихся в голове. Чонгук просто не хотел думать. Разве он много просил? — Нет, так не пойдёт. Всё равно что с мёртвой рыбой. — Раздосадованный Зак откинулся на спинку дивана, принявшись застёгивать пуговицы всегда идеально выглаженной рубашки: его жена постаралась. — Я пойду, Чон. Мне нужно забрать дочь с дня рождения. Ты… — Он нахмурился, качая головой и подбирая с пола свой ужасно важный кожаный дипломат. — …Разберись в себе. Затем Зак ушёл. И Чонгук остался один, снова. И вновь одно и тоже: «да что с тобой не так» и «почему ты просто не можешь быть нормальным». Проблема Чонгука была в том, что его никто не понимал, даже он сам. А единственный человек, которому это удалось, он… Чонгук припал лбом к подлокотнику со стоном. Тэхён бы смог его отвлечь, Тэхён бы развеселил его: у него всегда это получалось. Чонгук хотел вернуться в тот мир, в ту фальшивую Вселенную, пусть она и была выдумкой. За это желание он себя ненавидел. Тэхёна уже давно могло не быть, а он всё ещё утешал себя пустыми надеждами. Он был слабым и эгоистичным, обычным человеком, не героем драм-бестселлеров. Он думал, что отречься от Тэхёна будет легче, чем остаться с ним, но это оказалось не так. Чонгуку было плохо. Помимо тоски он чувствовал горечь и бремя вины, тяжесть упущенного времени, груз дней, которые он безвозвратно потерял. Чонгук не был героем драм-бестселлеров, но чувствовал себя одним из них. Глупым персонажем, осознающим ошибки слишком поздно. Персонажем, который понимает суть к самому концу, под бесконечные строки титров на чёрном фоне. Никто не знал, будет ли у фильма вторая часть — ещё один шанс всё исправить.***
Интервью никогда не давались Чонгуку легко. Свет всегда был ярким, а кресло неудобным. Интервьюер, по обычаю с идеальной белоснежной улыбкой, глазами легко изображал радость или сочувствие. Была бы его воля, и он не давал бы ни одного, но в мире медиа решать не ему. Это длилось уже двадцать минут, начиная от обычных коротких вопросов и подводя к тем, от которых всё внутри плелось узлами раздражения. — Это правда, что в общей сложности вы посещали Аллана Гарднера около десяти раз и каждый из них получали отказ? — Франческа сверялась со своим бланком почти всегда, как задавала вопрос. Её голубые глаза медленно опускались вниз, а затем поднимались ровно на уровень глаз Чонгука. — Верно. Книга «Звёзды погасли» основана на общих доводах, рассказах третьих лиц, документальных видеозаписях и личном дневнике Аллана Гарднера. — Книга в итоге вышла чудесной, мистер Чон. Критики оставляют под ней хвалёные отзывы с выражениями «Самый чувственный художественный роман» и «Бестселлер 2019 года». Она попала в рейтинг The New York Times, а уже на 2020 год запланирована экранизация. Читателям стало доподлинно известно, что большую часть романа вы написали в доме Гарднеров в Форт-Уэрте, это так? — Да, это правда. Больше половины рукописи написана там. — Удивительно, что именно благодаря вам стало известно о таком страшном недуге, как деменция, которой страдал Аллан Гарднер. Вы проделали большую работу. — Спасибо, Франческа. — Чонгук улыбнулся одной из тех искусственных экранных улыбок, которым ему пришлось научиться. Прошло ещё около десятка вопросов о книге, прежде чем они резко сменились, выбивая воздух из лёгких. — Многим интересно ваше внезапное появление в аэропорту Техаса. Видео стало довольно популярным. Вы встречали экипаж НАСА с комнатным цветком, почему? Чонгук засмеялся, стараясь скрыть болезненное выражение лица. Он ненавидел интервью. — О, просто произошла небольшая ошибка. Я должен был кое-кого встретить в тот день, даже не знал, что наткнусь там на прибывших недавно космонавтов. Случайное совпадение. — Да, это удивительное совпадение. — Девушка кивала, едва ли передвигая голубыми глазами. Чонгук, как всегда, мечтал поскорее сбежать. Его палец стучал по подлокотнику кресла: люди внизу маленькой сцены, на которой проходило интервью, заставляли чувствовать небольшое удушье от их количества и шёпота. — В вашей книге есть интересный персонаж, некий друг Аллана Гарднера. Вы дали ему имя «мистер Х» и добавили в примечаниях о его пожелании остаться инкогнито. Не расскажете нам, кто это? — Как я могу? — Взглядом на дверь в конце коридора, и мысль: поскорее бы через неё выскочить. — Личность пожелала остаться тайной. Я не раскрываю анонимность, если меня об этом просят. — Верно. У вас есть несколько книг, где люди пожелали сохранить тайну личности. Кажется, в вашей первой работе «И сердце моё — пепельница» не упоминается ни одного настоящего имени? Чонгук прикрыл глаза, отзывавшиеся болью на свет прожекторов. Пальцы крепко держались за подлокотники, в голове набатом грохотало: «Спокойно». — Да, всё так. — У этой работы были неоднозначные отзывы. Многие называют её «грязной», почему? — Потому что съемная студенческая квартира в чертах города, графическое изображение насилия, половых актов и наркотических трипов принято считать таковыми? — Вероятно, Чонгук был слишком резок. Франческе это нравилось, в её ледяных глазах будто бы появлялись проблески северного сияния на каждую такую вспышку. — Тем не менее, несмотря на всё это она принесла вам много внимания. Как вы считаете, оно оправдано? Чонгук заметил, как Джонатан схватился пальцами за переносицу, качая головой. Из самого вырвался нервный смешок. Оправдано ли? Чонгук не думал об этом, когда писал. В глубине души он боялся этого внимания, особенно к его первой рукописи, которую втайне мечтал уничтожить и никогда не создавать. — Любое внимание оправдано, значит, есть спрос. — Он пожал плечами. — Думал ли я, что так получится, когда писал? Нисколько. — Ходят слухи… — И вновь взгляд в бумаги, прячется в буквах. — …Что вы могли иметь некое отношение в реальной жизни к данной книге. Правда ли это? Чонгук сглотнул. Вопросы, на которые он предпочёл бы не отвечать. Всё когда-то всплывает на поверхность, только он тонет всё дальше на дно. — Как я уже указывал в примечаниях, все герои истории пожелали сохранить анонимность. — Конечно. — На этот раз её улыбка была натуральной. Она продолжая наседать, чередуя каверзные вопросы с безобидными. Чонгук едва мог усидеть на месте. Он бегал взглядом по людям в зале, удерживавшим его книгу в ладонях или любовно ласкавшим её пальцами на своих коленях. Что они думали о нём сейчас? Видели ли весь тот ужас, спрятанный внутри? Чонгук мог только догадываться, смотря в зал. Вдруг что-то мелькнуло в толпе: среди неразборчивых лиц одно показалось смутно знакомым. Чонгук сощурился, пока кровь притоком хлынула к голове. Франческа что-то говорила, но он не разбирал ни слова, силясь разглядеть в потёмках молодое лицо. Опять, опять он мерещился ему. — Мистер Чон? — Кхм… — Он наконец оторвал взгляд от зрителей. — Да? — Что скажете на вопрос? — Извините, я задумался, можно повторить? Интервью продолжилось с нервами, бившими током по пальцам. Когда Чонгук вновь смотрел со сцены в зал, то человека, привлёкшего его внимание, уже не было, а место пустовало. Он упорно говорил себе, что это причуды его воображения, дожидаясь завершения интервью, неожиданно ставшего для него публичной пыткой. Когда это наконец произошло, он стремглав ринулся на улицу через чёрный вход, вылетая сквозь железную дверь на аварийный выход с шаткой ржавой лестницей, и схватился пальцами за ледяной поручень, вбирая в грудь затхлый воздух серого города. Ещё больше серости из его рта, со дна лёгких, поднимая вверх толстый слой пыли. — Она просто сука. — Джонатан влетел следом; взгляд орлиный и цепкий. Сквернословит, только когда очень зол. Дела плохи. — Ты в норме? Чонгук кивнул, делая большие глотки, свешиваясь через перила и думая вскользь: «Упадёт ли, отпустив руки?». А затем были сигареты, Зак и полураздетый секс, не доходя до кровати. Немного с болью, грубо, но так даже лучше: отрезвляло. После этого ночь всегда безмолвна. Глухие стены квартиры, Чонгук и пёс Чуи — излюбленное трио. Под потолком вязкость дыма и пота, по телу белые отметины, вокруг только грязь. Чонгук с ней засыпает, радуясь, что изнурён, потому что сил нет ни для анализов, ни для теорий. По утру это всё смоется с извечной мантрой «Может, этот день будет лучше вчерашнего». Но обычно это никогда не сбывалось, и дни продолжали, как один, насмехаться. Но, может, сегодня всё точно станет иначе. Ведь у Чонгука сомкнуты крепко пальцы, у него бравада и установка всё разрешить. Думал, сможет сжиться с незнанием, утешиться им — а не вышло. И теперь выходит так, что он, как всегда, в промахе. Бежит куда-то, но сам о цели не ведает. Движется будто по инерции. Международная медицинская конференция проходила крайне тихо. Вычурно одетые дамы и мужчины в смокингах сидели с прямыми спинами и внимательно слушали. Чонгук, приткнувшийся в углу, отведённом для журналистов, чувствовал себя крайне неуютно. Воротник его рубашки пережимал горло, и он то и дело подлезал под край ткани пальцем, пытаясь тот поправить. Неужели Цзынь нравилось подобное? Суть чужих речей и презентаций Чонгук понимал вскользь: все общались какими-то шифрами. Изредка люди поднимали руки и задавали вопросы крайне серьёзным поставленным голосом. Чонгук просто наблюдал за всем, моргая каждый раз, как фотограф рядом с ним щёлкал камерой. — Большое спасибо специалистам из Вьетнама за их презентацию. Приглашаем принять участие в конференции врачей из центральной больницы Хьюстона, хирурга Дэвида Скава и команду иммунологов в лице Альберта Вицмунта, Эйзер Гриф и Карла Смита. Чонгук выпрямился по спинке стула, наконец позволяя себе расстегнуть верхнюю пуговицу, давая шее тем самым хоть немного пространства. — Здравствуйте. Не буду многословен и расскажу вам вкратце о ходе нашего экспериментального лечения. Наверняка все здесь знакомы с ТКИД. Частичное отсутствие иммунной системы нередко в наше время, однако полное её отсутствие встречается по статистике у двух родившихся на миллион. Одним из возможных методов лечения является транспортировка костного мозга, что не всегда возможно по тем или иным причинам, взять даже отсутствие подходящего донора. Наша команда разработала терапию с помощью модифицированного ВИЧ. Альберт, расскажи, пожалуйста, про исследования, проведённые в лаборатории. Альберт говорил ужасно много, формулами и загадочными словами, которые Чонгук не понимал. Его не интересовали ни последовательность исследования, ни его разработка. Он пришёл сюда для одного — разрушить принципы, которым старался придерживаться, развеять все «может» и «а вдруг». Он пришёл сюда ради того, чтобы узнать итог долгой миссии Тэхёна. И всё же, перебороть себя, наступив на горло, Чонгук не смог. Альберт вновь дал слово Дэвиду, и последний говорил о маленьких детях, которые стали первыми «подопытными» их экспериментального лечения, что с теми детьми всё хорошо, что родители держат их на руках и это, конечно, успех. Но он ни сказал ни слова об единственном взрослом пациенте, ради которого Чонгук был здесь. — Извините. — Он поднял руку, стоило Дэвиду замолчать на секунду. Волна нетерпения накрыла его с головой. — Что насчёт взрослого пациента? Вы так и не упомянули о нём. С расстояния сцены Дэвид сразил его острым взглядом. Медленно он наклонился к микрофону и коротко улыбнулся, произнося: — Конечно. ТКИД поддаётся лечению с наибольшей вероятностью на успех в раннем возрасте. Нам выдался исключительный случай, когда на данную методику согласился зрелый пациент. Он предпочёл остаться анонимным, поэтому мы можем упомянуть лишь этапы лечения. Оно заняло больше времени и встретило ряд осложнений, в данный момент пациент выписан, но всё ещё находится под тщательным осмотром и наблюдением врача. Пока мы не можем прогнозировать точность результатов. Для этого нужны годы, но в данный момент успех неоспорим. «С ним всё в порядке». — Сердце Чонгука пропустило удар. — Но вы единственный врач, специализирующийся в вопросе данного лечения. Неужели вы оставили пациента одного? — Порой дедукция Чонгука поражала его самого. Ведь нет, конечно, Тэхёна не могли бросить вот так, он слишком ценен. Успех его лечения будет беспрецедентным прорывом, феноменом. Они не могли оставить его вот так. Это означало, что он приехал с ними и что, вероятнее даже, был где-то здесь, прямо в этом помещении. В отдельной комнате, за кулисами или, может… может, на одном из кресел, в одном из тех, где сидел Чонгук. Дэвид отвёл взгляд в сторону, отвечая на вопрос беглым «Конечно, нет» и продолжая, не замедляясь и не останавливаясь, вещать про разработку их методики. Чонгук его больше не слушал. Нет, он вообще не слышал ничего, кроме внезапного тиннитуса. Он оглядывался, сканировал каждого своим взглядом. Чонгук вдруг почти осязаемо почувствовал присутствие Тэхёна где-то рядом; это нельзя было объяснить как-то научно. Он и раньше мог думать, что Тэхён где-то близко к нему, но списывал это на собственные причуды. Однако чувство оказалось правдивым, ведь Чонгук ловил на себе его взгляды через окно, об этом не ведая, но ощущая на коже. Сейчас его фибры отзывались знакомым зудом. Зал был огромен, а затылки большинства мужчин мало чем отличались друг от друга, но вот он наткнулся на сжатую фигуру, чуть сутулые плечи, самый первый ряд с края у выхода. Его вдруг одолела гипервентиляция, в глазах на секунду померкло. Чонгук сам сказал, что они больше не должны встречаться. Сейчас он не должен был смотреть в ту сторону. Он не должен был составлять в голове план перехвата, выстраивать образы лестниц и выходов, где они смогут встретиться. Правильнее было тихо встать и выйти, сказать себе: «Молодец, всё выяснил, а теперь забудь». Но он не мог отвернуть голову, словно примагниченный. Это точно был Тэхён, без исключений. Он ёжился и чесал затылок, чувствуя на себе пристальное внимание, но не решался обернуться. Чонгук комкал в руках бумаги, сминал опросник Цзынь в комок. Они впервые были досягаемы. Так долго это казалось невозможным, что сейчас в эту правду не верилось. «Ты сам всё закончил. Ничего больше нет, прекрати», — требовало всё разумное в нём. И дикое, первобытное, где-то сидящее в глубине, просившее защищаться и обороняться, хотело бежать со всех ног. Но Чонгук сидел, замерев каменным изваянием. И когда люди начали аплодировать и вставать с мест, вытекая из нескольких выходов, он продолжал сидеть, оглушённый. А затем, как по щелчку, когда пружина внутри вдруг разомкнулась, Чонгук подорвался, оббегая людей, перескакивая через ступени, не различая вдохов с выдохами — всё на одном глотке воздуха. Но Тэхён потерялся. Сколько бы Чонгук ни пытался найти, того нигде не было. И закралось подозрение, точно ли его он видел. Ведь Тэхён мерещился ему и раньше: не пересчитать, как много раз он хотел окликнуть незнакомцев его именем. Неужели он ошибся и в этот раз? Тошнота подступила к горлу, утреннее кофе настойчиво просилось наружу. Телефон вибрировал в кармане пиджака, посылая по телу нервные импульсы. Он не стал даже брать его в руку, дожидаясь окончания чужого нетерпения. Чонгук, как всегда, облажался. Вероятно, оно и к лучшему. На шатких ногах он пустился вниз по лестнице, обратно туда, откуда вернулся, — к серому дыму и шлейфу резкого парфюма Зака. Там его место. На ступенях кто-то схватил его за руку. Маленькая неутихающая вера прокричала: «Это он, точно он!». Такая глупая. Это был Дэвид Скава, высокий и темноволосый, слишком молодой и красивый, чтобы быть врачом, разве что сериала «Медики Чикаго». Чонгук опустил взгляд на чужие пальцы, сомкнутые вокруг его запястья, после чего Дэвид быстро отпустил его. — Вы что-то хотели? — Вы ведь знаете о нём, о нашем анонимном пациенте, не так ли? Чонгук наклонил голову; прозорливая ухмылка растянулась на его лице. Вот он, пример главного героя среднестатистического романа: умный, доблестный, храбрый. — Опасаетесь, что я напишу о нём? — И что начнете преследовать его, а затем и другие ваши соратники. Парень уже пережил достаточно, я просто хочу, чтобы его не беспокоили. — Спокойно, мистер Скава, последнее, чего я желаю, так это чтобы кто-либо доставлял ему неудобства. Дэвид расслабил плечи. Он кивнул, удовлетворённый, а когда его спина оказалась перед глазами Чонгука, тот не сдержался: — Скажите, с ним точно всё в порядке? — Настолько, насколько это возможно в его случае, — ответил Дэвид, прежде чем его фигура в костюме растворилась среди сотен таких же. И Чонгук тоже растворился где-то в пространстве, затерялся среди прочего. И вновь его квартира, сигареты, Зак и только одна мысль «вымотаться до беспамятства». Не выходило. Чонгуку казалось, что он был инструментом на одной из съёмочных площадок, когда фигура стояла на месте, но фон вокруг, сменяясь, создавал иллюзию движения. Зак был им недоволен. Он шипел, бил по бедру, прося отвечать ему. Но Чонгук вдруг просто не мог. — Уходи, — выпалил он, пока между его безвольных ног неустанно двигались. Его тело трепыхалось в простынях погибающей живностью, и казалось, в животе копошились полчища гадких насекомых, собравшихся скопом на гнилую плоть. — Что? — Зак замер, не замечая или не желая замечать, что в Чонгуке совсем нет желания. Всё его тело было безвольным. — Ты серьёзно, Чон? — Да, я хочу закончить на этом. Мне больше... — Он сглотнул, подобрал под себя ноги, кутаясь в одеяло. — ...Больше совсем этого не хочется. Прости. Зак ещё стоял над ним некоторое время, восстанавливая дыхание. Он поправил рубашку, подтягивая на ноги джинсы и раздосадовано качая головой. Чонгук позволил себе выдохнуть, только когда дверь за ним хлопнула, защёлкнулась, переломив его кости в труху. Почти сразу же за этим зазвучал стук когтей о паркет. Чуи лизнул за руку, приваливаясь увесистой головой к краю матраса. Ему никогда Зак не нравился — Чуи уходил на кухню при его появлении. — Я делаю всё неправильно, да? — Чонгук смотрел в глаза-бусинки, ожидая подтверждения и получая его в виде тихого ворчания. — Знаю, знаю. Он просто больной ребёнок, а я взрослый. Любой другой взрослый просто мог бы прийти к нему с подарком. Это было бы правильно, так ведь? — Чонгук прикрыл глаза и засмеялся. — Нихрена это неправильно, нормальный взрослый по ребёнку так не мучается. Неужели маленькая девочка, жившая с ним по соседству, о которой он написал свою самую первую историю, тогда погибла зря? Неужели Чонгук так ничему и не научился? Он заснул, думая об этом. Той ночью ему приснился Тэхён. Он часто ему снился. То под куполом на планете B612, то в больничной койке с тихой ровной линией сердечного ритма. В этот раз Чонгук тянул к нему руки, но тот отдалялся от него в невесомости, как Эбигейл от ладоней Аллана. Тэхён смотрел на него со слезами, а звёзды вокруг, все как одна повторяли: «Ты виноват, ты виноват, ты виноват», будто бы это он отпустил его в необъятную пучину. Чонгук проснулся в поту. Весь день что-то мучило его. Беспокойство не отпускало, он чувствовал то же самое, когда «Тэхён» высадился на Землю. Какая-то горячая пакость застряла у него в горле, и он всё никак не мог её выкашлять. В тот день, ночью, когда Чонгуку никак не удавалось уснуть, потому что даже долгий бег не помог его телу как следует изнурить разум, пользователь Adventor написал ему. Вот так просто, без предупреждения, летящим астероидом. «Знаю, ты сказал, что не хочешь больше видеть меня. Я не буду искать с тобой встречи, не буду донимать. Это моя единственная и последняя попытка. Буду на пересечении улиц Фремонт и Натома в три часа, у входа в парк Салесфорс. Я собираюсь уходить, только ты об этом знаешь.» Чонгука сгребло в какой-то дикий водоворот возмущения, шока и ненормального предвкушения. Тэхён сбежал. Как он мог, этот ненормальный ребёнок? Тэхён написал ему, потому что всё ещё доверял. Но почему, разве он заслужил? Чонгук не думал, когда подпрыгивал, быстро натягивая на ноги джинсы. Он схватил ключи от машины и быстро помчался вниз. Может, на этот раз ему дан шанс обойтись без упущенных возможностей. Может, он наконец сможет всё понять и исправить, даже если впоследствии это окончательно его размажет.***
Было три часа ночи, пересечение улиц Фремонт и Натома, вход к парку и полное отсутствие юноши, решившегося на побег. Чонгук упорно вглядывался в темноту, искал по закоулкам, ходил вокруг деревьев, но всё бестолку. Ему пришло на ум страшное: а если Тэхён в беде, если ему нужна помощь. Он принялся грызть заусенец, беспокойно перетаптываясь, когда сверху донеслось голосом, который он так давно мечтал услышать, который мерещился во снах, в гомоне шумного города: — Посмотри вверх и помаши мне рукой, а я помашу в ответ. Чонгук резко вскинул голову. В свете фонарного столба фигура Тэхёна, беспечно рассевшегося на ветке, была поразительна. Казалось, происходящее являлось продолжением его сна. Тэхён махал ему, неловко улыбаясь и болтая ногами в воздухе. Он немного вырос с последнего раза, когда Чонгук его видел, определённо: стал чуть более плотным и здоровым. — Я думал, ты не придёшь. Ты действительно здесь. Чонгук развёл руками. Вот он, смотри, сколько хочешь, такой, как есть: полный противоречий, борющийся с самим с собой. — Почему ты всегда находишься там, где тебя нельзя достать? — Чонгук покачал головой. Его ладони потели, от волнения кругом шла голова. Живой, здоровый, сидит перед ним, запрятавшись в листве, — очередной мираж? — Может быть, я боюсь, что ты побьёшь меня? Чонгук нахмурился. Тэхён действительно думал, что он хотел этого? Он бы и пальцем его не тронул. Хотя, конечно, порой во снах ему снилось, как они касались друг друга. — Ты спустишься? Тэхён глянул вниз. Чонгук всё ждал, когда он, эдакий Чеширский кот, растворится в воздухе. Но этого не произошло. Тэхён ловко перебрался по выступам дерева вниз, отряхивая ладони от крупиц коры при приземлении коротким прыжком. Теперь они были в шаге друг от друга. Между ними ни плёнки, ни выдуманных историй — только нерешительность. У Чонгука дрогнули пальцы. — Ты перекрасился, — Тэхён подметил это невзначай, прошептал, словно просто озвучивал мысли. Затем моргнул, вспоминая, на каком перепутье находился. — Почему ты передумал? Почему пришёл? — Понял, что поступил неправильно, что я способен на большее, — Чонгук говорил, смотря в серый асфальт. Никак не мог поднять голову от её тяжести. — Не нужно было оставлять всё так. Оставлять тебя. Набрался храбрости, наконец, стать главным героем. И страшно до ужаса, и внутри всё не на месте, и хочется спрятаться — но не в этот раз. — Я хотел прийти к тебе, — Тэхён смеялся, но при этом глаза его становились подозрительно влажными, — но подумал, что это нечестно. Ты же уже всё решил. Я делаю тебе больно. Я всем делаю больно. Тэхён был отменным лжецом, способным действовать по справедливости. Чонгук мало что знал о нём таком, и от этого было досадно. Он понимал, что хотел, желал знать всего его. Настоящего. — Я тоже хотел прийти, много раз, но… — Глаза в пол и повинно опущенная голова. Им двоим ясно: страшно. — Ты пришёл сейчас, этого достаточно. Чонгук не был в этом уверен. Чонгук, вообще, не уверен ни в чём. — Ты сбежишь со мной? — У Тэхёна были огромные светящиеся глаза, когда он, полный инфантилизма, заглянул ими в самую душу Чонгука и схватил его за руку так, будто это не было чем-то удивительным. Чонгук уставился на их ладони. Он мог почувствовать пульс Тэхёна через запястье, тихие живые импульсы, протекающие сквозь всё его тело. Частота его собственного ритма участилась. Они просто держались за руки, а он уже чувствовал, будто весь мир перевернулся, опрокидывая его лопатками в ворох растерянных чувств. — Сбежать? — Горло сухое, а голос чуть охрип. — Куда? — Всё равно, совсем неважно. Просто уехать куда-то по незнакомой дороге. Для меня любой путь в новинку. Чонгук всё ещё не особо соображал, крепко вцепившийся взглядом и ощущениями в картину их сплетённых пальцев. Тэхён гладил его по запястью, словно бы пытался успокоить внутреннюю панику. Он же понимал, прекрасно знал, что заставлял Чонгука прямо сейчас сходить с ума? — Я не могу. — Чонгук осторожно высвободился из чужой хватки. Было такое ощущение, словно его запястье вдруг стало шеей: настолько пальцы на нём удушали. — И ты, Тэхён, тоже не можешь. Руки Тэхёна безвольно повисли вдоль тела. Вся его воодухотворённость, та энергия, которой он был переполнен, сошла вдруг на нет. Взгляд приобрёл удивительную осознанность. — Нет, Чонгук, я могу, я действительно могу. Раньше не мог, но не сейчас. Никто и ничто не сможет меня остановить. И если ты не пришёл сюда затем, чтобы поддержать меня, — уходи. — Ты болен. — Чонгук был хмур, его удивляло, что он вообще должен был произносить это. — Очень серьёзно болен. Ты всё ещё лечишься и должен быть под наблюдением у врачей. Давай я отвезу те… — Нет! — Тэхён взметнулся, и его взгляд… Такой взгляд был у Чонгука, когда он узнал правду об Итане и когда «Тэхён» в аэропорту не окликнул его в ответ. Такой взгляд был у девушки, которую он бросил на первых курсах. Так смотрели на предателей. — Я наконец свободен, как ты не понимаешь?! Я не вернусь в больницу, к врачам, анализам и тому, с чем имею дело всю свою жизнь. Я впервые могу делать то, что я хочу, и, как бы… — Его слог оборвался, Тэхён испуганно замер, напрягая язык и пряча глаза за ресницы. — …Как бы ты ни был дорог мне, так и знай: я возненавижу тебя, если ты помешаешь мне. Чонгука втолкнуло в невидимое пространство, тихое и давящее, в тёмный куб, наполненный мраком. Выхода не видно, можно только биться в глухие стены. Тэхён был здесь, прямо перед ним, смотрел в глаза и говорил от сердца. А он, Чонгук, мог только стоять истуканом на пересечении улиц Фремонт и Натома, поражённый. — Поэтому, чтобы подобного не произошло, давай ты закроешь глаза, досчитаешь до десяти — и я исчезну. Исчезнет, чтобы вновь мерещиться ему в незнакомцах. Чонгук закрыл глаза и начал считать. Один. Слышно, как Тэхён перестал дышать, наверняка захваченный щемящим чувством утраты. Они увиделись для того, чтобы вновь расстаться. Два. Кроссовки шаркают по асфальту, как черенком по фосфорной массе сбоку спичечного коробка. Три. Резкий старт, не досчитывая до конца. Чонгук сорвался, хватая поражённого Тэхёна чуть выше локтя. Их взгляды пересеклись, когда Чонгук вытряс из себя: — Есть одна дорога, которая всегда напоминала мне о тебе. Давай… — Он коротко сглотнул, заканчивая: — …Поедем по ней вместе.