***
Открыв глаза, не удивляюсь, когда обнаруживаю себя в постели. Перед глазами ровный потолок спальни, меня окружает полумрак. Но кое-что выбивается из привычной картины, которую я встречаю после каждой смерти. Боль в теле и отсутствие звуков грозы. Это не первый день, я всё ещё жив. Понимание этого становится толчком к тому, чтобы скорее подняться с кровати, превозмогая слабость. Похоже на тот день, когда он так же отключил меня и уложил на кровать, однако в этот раз его нет рядом, а я не связан. Так как квартиру он вряд ли мог вот так покинуть, иду искать Германию по комнатам. Сидеть сложа руки я не намерен, нужно действовать дальше, что бы ни происходило. Он допустил ошибку, оставив меня в живых. Он ошибся, когда начал всё это. Во время обхода Германия обнаруживается спящим на диване в зале. Посчитав это отличным шансом, хочу идти за новым ножом на кухню, но этот мудак внезапно открывает глаза, чем заставляет меня подскочить на месте, а после хватает и утягивает к себе. Меня усаживают на диван и крепко держат за плечи. Германская Империя выжидающе смотрит ровно в глаза. — Успокоился? — спрашивает он. — Размечтался, — ровно говорю я, фыркая. Сил кричать на него больше нет. Лишняя трата энергии. Германия замолкает и опускает взгляд на диван, хотя, скорее, смотрит в пустоту. Перевожу взгляд на его ногу. Место удара ножом перебинтовано, что видно по неровной поверхности его брюк. На душе становится приятно от того, что я смог причинить ему вред. Что же, время подумать над тем, как мне быть дальше. В этом временном отрезке я не жилец, к этой мысли уже приготовился заранее. Придется в любом случае начинать сначала. Причиной моего встревания в чёртову петлю является Германская Империя. Значит, чтобы выбраться, я должен избавиться от него. До этого мне не хотелось преступать черту закона, но сейчас всё кардинально изменилось. Время менять правила и переворачивать понятие жертвы и охотника в этой игре. До этого я нападал на него из мести и желания расплатиться, заставить его страдать, но теперь… Теперь в этом куда больше смысла. Вот он мой билет отсюда. Тело содрогается из-за смеха. Не в силах сдержаться, начинаю открыто хихикать, заставляя Германию впасть в ступор. Он отпускает меня. Хватаюсь за ворот одежды Империи и притягиваю его лицо к себе. — Эй, не думаешь, что будет куда проще, если из нас двоих умрёшь именно ты? — проговариваю, растягивая гласные в некоторых словах. Неконтролируемая улыбка сияет на лице. От безудержного смеха в глазах скапливаются слёзы. Толкаю Германию на диван и смыкаю руки на его шее, пока для вида. Под пальцами чувствуется пульсация жизни, которую так и хочется оборвать. — Я готов уйти на тот свет… — отвечает Германская Империя с лёгкой улыбкой. — Но только вместе с тобой. — Он вынимает нож — тот самый, с которым я нападал на него сегодня, — из-под подушки и чётким красивым замахом, пришедшимся на шею, лишает меня жизни вновь. Предусмотрел всё, паскуда. Просыпаюсь в постели с истерическим смехом. Кажется даже, что мои глаза не закрывались вовсе. Словно картинка передо мной быстро сменилась сама, реальность растворилась и перезапустилась, а я и моргнуть не успел. Теперь я знаю, что делать и к чему стремиться. Это придаёт сил. Тело становится немного легче. Кто сказал, что жертва не может стать охотником? Время сменить роли. Германию настигнет расплата, а я получу долгожданную свободу. Но для начала хочется отыграться за кое-что ещё… Да, пожалуй, начнём с самого начала. С того дня, когда я впервые умер.***
Затащить Германскую Империю в постель оказалось проще простого. Уговорить его быть снизу так же затруднений не вызвало. Он оказался достаточно сговорчив и наивен в таких делах. Я, вышедший на улицу к нему и ни с того ни с сего потянувший в подъезд со сладкой ухмылкой и предложением секса, не вызывал у него ни капли подозрений. Он с радостью последовал за мной. Даже смешно становится от того, как туп он может быть моментами. Тот, кто лишал меня жизни который раз. Всё-таки человеческие желания могут затуманить разум, но это мне только на руку. — Пришло время поквитаться с тобой за всё, что ты сделал, — произношу почти самими губами, проводя ладонями по обнажённой чужой груди. Чувство восторга наполняет душу. С этого момента доминировать буду я. Германия возбуждённо улыбается, прикусив ноготь большого пальца. Довольный пёс. Наверняка размышляет сейчас о том, что получит «благословение ангела» или вроде того. Через это мы уже проходили. Империя тянет руки в мою сторону, оглаживает бока и переходит на бёдра. Он приподнимается на одном локте, а вторую руку кладёт на мой затылок, притягивая ближе. Подаюсь навстречу, наши губы соприкасаются в слишком нежном поцелуе. Нетерпеливо беру на себя инициативу, заваливая Германию обратно на кровать. Кусаю его губы до болезненных стонов, ласкающих слух, руки поскорее завязываю заготовленной заранее и до этого спрятанной под подушкой жесткой веревкой, которую нашел в ящике с инструментами. Вероятно, так связывают коробки — грубо, не церемонясь о не имеющихся у них чувствах. А в данный момент меня совершенно не интересует комфорт этого мудака. — Держи над головой, — шепчу в губы, похлопав по его кулакам. — Если хочешь, чтобы всё прошло гладко. — Хорошо, — заворожённым шёпотом отвечает Германия и приподнимает таз, чтобы подтолкнуть меня, сидящего на нем, ближе. Вовремя упираю руки в постель по бокам от его головы и с ухмылкой отрицательно качаю. Я по его правилам играть не собираюсь. — Веди себя хорошо, — с нотками угрозы шепчу ему на ухо, наклонившись ближе, и сжимаю зубами мочку, опаляя её горячим дыханием и оставляя заметный след. Германия мычит, ёрзает, но не спешит сопротивляться или брать на себя инициативу. Это вызывает радостно-маниакальную улыбку. Он полностью в моих руках. И он почувствует всю мою ненависть, накопившуюся за недели пребывания в петле. Опускаюсь ниже и крепко впиваюсь зубами в ключицу. Германия вздрагивает и шипит от боли. Жаль даже, что у меня нет клыков. Так и хочется вкусить его крови. Поднимаю голову, дабы заглянуть в его лицо. Империя возбуждённо улыбается, закусив губу. Рубиновые глаза сверкают сумасшедшим желанием и одержимостью. Нравится ему, зараза. Руки он послушно держит над головой, постоянно сжимая и разжимая пальцы. На секунду в голове мелькает мысль, что если бы не связал его, сейчас наше положение моментально изменилось бы или, как минимум, он уже облапал бы меня, не пропустив ни миллиметра кожи. — Не хочу видеть твоё лицо, — фыркаю и накрываю его рожу рукой с характерным шлепком. В следующую же секунду его горячий язык касается моей ладони. Сначала аккуратно, будто чтобы проверить мою реакцию, а после смело проводит всей площадью по коже. Хмыкнув, опускаю руку; он ведёт языком вдоль пальцев и берет их в рот. Сам ввожу пальцы глубже, добавляя новые. Германия посасывает их, очерчивает языком и обильно смачивает слюной. Возбуждение так и накапливается внутри. Облизываю пересохшие губы и обхватываю его скользкий язык пальцами, поглаживая. Блять, надо же было ему стать сумасшедшим убийцей. Вытаскиваю пальцы и слезаю с Германии. Одним резким движением переворачиваю его на живот. Стягиваю резинку со смоляных длинных волос и отбрасываю куда-то в сторону. Собираю в кулак копну волос и вжимаю его голову в подушку. — Так-то лучше. Хоть твоё рыло видеть не буду, — говорю довольно и, прежде чем отпустить, в последний раз надавливаю на затылок, прижимая к постели. — Польша, — возбуждённо, с тихим стоном, шепчет Германия, повернув голову в мою сторону. Недовольно дёргаю носом и закрываю его лицо его же волосами. Задохнись, пожалуйста. Провожу указательным и средним пальцами вдоль позвоночника. Германская Империя нетерпеливо ёрзает. Накрываю ладонью его ягодицу и крепко сжимаю, в этот же момент вгрызаюсь в шею. Наверняка останутся лиловые кровоподтеки и следы от зубов. Германия мычит, но терпит. — Скорее, прошу, — молит он. Не знаю, от чего, но меня пробивает на смех. Поднимаю его голову за волосы, буквально чувствуя, как стягивается его кожа под ними, в его глазах, проглядывающихся через тёмные локоны, читается непонимание. — Ты отвратителен, лучше постарайся молчать, — с широкой улыбкой говорю ему и впечатываю обратно в подушку. Покидаю кровать ненадолго лишь за тем, чтобы взять смазку, забытую на столе. — Поднимай задницу, — приказываю и шлёпаю Империю по ягодицам. Тот послушно поднимается на колени и выгибается. Обильно смазываю пальцы и приставляю к открывшемуся для меня проходу. В нежелании тянуть ввожу сразу два пальца. Они идут туго, но Германия старается максимально расслабиться. Ему самому хочется поскорее перейти к самому главному. Не церемонясь, добавляю третий палец, резкими неаккуратными движениями растягивая проход изнутри. После растяжки смазываю свой возбуждённый член и наконец-то приставляю ко входу. Время получить самое желанное. Этот мерзавец уже смог однажды уложить меня, пришел час расплатиться своим телом. Око за око, как говорится. — Сначала трахну, потом убью, — произношу без голоса, только губами, и широко ухмыляюсь. Проталкиваюсь сразу на всю длину. Германия сдавленно стонет и дёргается вперёд с непривычки, его мышцы судорожно сжимаются, будучи неготовыми к такой длине и толщине, но почти сразу оттопыривает зад обратно и сам насаживается. Всё время бы ему быть послушным псом. Может, даже эту историю можно было привести к другому финалу. Вывожу узоры пальцем на спине и улыбаюсь, другой рукой фиксирую ягодицы, крепко сжимая раскрасневшуюся кожу. Германия тяжело дышит и раздвигает ноги пошире. Он пошатывается в стороны и предпринимает попытки двигаться самостоятельно, за что получает сильный шлепок. На его коже алеет след от руки. — Польша, пожалуйста, двигайся скорее, — сбивчиво шепчет Империя. — Да заткнись ты уже, — раздражённо рычу в ответ. — Просил же молчать. Делаю резкий толчок и попадаю по простате. Империя наслаждённо стонет, его тело словно пробивает разряд тока. Он сбивчиво шепчет что-то. Как же достал. Вбиваюсь в несопротивляющееся тело со всей силой, которая у меня есть. Пошлые шлепки и хлюпанья заполняют комнату. Как-то поздно в голову приходит мысль о презервативах. Но без них даже лучше. Я могу в полной мере ощутить жар внутри Германии и то, как его стенки желанно сжимают меня, обволакивают член столь желанным мягким давлением. Волны наслаждения разливаются по телу. Голова кружится, в глазах темнота плывет кругами, руки крепче вцепляются в бёдра Германии. Комната заполняется нашими стонами и шумным дыханием. Впервые за весь этот срок нескончаемых смертей и бессмысленных дней я получаю наслаждение. Германия прогибается подо мной, вместо того, чтобы охотиться. Он отдаётся мне полностью. Почувствовав близость к пику, выхожу из Империи. Переворачиваю его обратно на спину, одним ловким движением освобождаю его руки и вхожу снова до упора. Всем телом припадаю к нему. Германия убирает спутавшиеся волосы назад и обнимает меня. Его тело источает жар. Мы оба смотрим друг на друга. Я чувствую кожей его опаляющее тяжёлое дыхание. Он смыкает ноги за моей спиной, притягивает голову ближе, запустив пальцы в мои волосы. Наши губы соприкасаются. Закрываю глаза. Воспоминания о прошлых смертях всплывают так невовремя. Точно наяву чувствую прикосновение ледяного металла к своей шее, давление от его рук удушает, хотя я понимаю, что всё это фантомные ощущения. С открытием глаз чувство боли пропадает. Совершив последние толчки, я вонзаю зубы в изгиб шеи Германии и кончаю в него, а он следом изливается на наши тела. Германская Империя глупо и счастливо улыбается, даже с долей облегчения. Покидаю его нутро и обессиленно падаю на его грудь в, как мне кажется, очередные объятия смерти. Долго ждать не приходится, прежде чем мои ожидания оправдаются. Германия переворачивает меня на спину и нависает сверху. Его лицо излучает искреннее наслаждение. Он кладёт руку на мою щеку и снова целует. В этот раз как в последний. Вкладывает все свои чувства, но так и не получает от меня ответ. Я просто жду. Жду, когда его липкие от спермы руки сомкнутся на моем горле, эта реальность сотрётся, и я начну свою месть. Простого переворота первых событий мне не хватит. Сейчас ему слишком рано умирать. Он не может так просто отделаться и сдохнуть счастливой сукой. И вот наконец его руки смыкаются на шее и сдавливают. — И вот опять, — с усталостью говорю последние слова, выдыхая. Я не сопротивляюсь. Хочется скорее закончить с этим. Германия внезапно замирает, а его хватка ослабевает. Хмурюсь, не понимая, что вдруг на него нашло. Убивать-то будет или нет? — Опять? — переспрашивает он. Опля, кажись, лишнего сболтнул. И как же теперь это повлияет на события? Может, ему его старую любовь припомнить? Разозлится да избавится от меня без раздумий. Империя убирает от меня руки, как от огня. Чего-то явно пугается. Он садится рядом на кровати и обнимает себя. Если приглядеться, видно, как он дрожит. В его глазах скапливаются слезы… Неожиданно. — Прости… — шепчет он судорожно, — прости, любовь моя. — Чего? — только и могу выдать. Ничего не понимаю. Что пошло не так теперь? Принимаю сидячее положение и размещаюсь напротив Германии. — Я понял, я всё понял, — Германия поднимает голову и смотрит на меня настолько светло печальным взглядом, что меня передёргивает. Кажется, он понял что-то не так. Точнее, это очевидно. — Вот, почему я тебя люблю. — Он крепко берётся за мои плечи. Надеюсь, приступ, который он схватил, не слишком опасен. — Мой любимый получил воплощение в этом теле, — он оглаживает тыльной стороной ладони мою щёку; брезгливо отворачиваюсь, но это не спасает, — чтобы дать мне второй шанс. Прости, — он роняет голову, его руки бессильно опускаются, высвобождая меня. — Прости за всё. Я жестоко ошибался. — Он закрывает лицо ладонями и тихо плачет. Ох, блять, знал бы ты, насколько сильно всё ещё ошибаешься. На секунду мне становится даже жаль этого человека, но лишь на секунду. Слишком много боли он мне принёс, чтобы я так просто испытал к нему сочувствие. А стокгольмского синдрома у меня уж точно нет. В итоге Германия всё продолжал отчаянно рыдать, пока я сидел со сложенными на груди руками и ждал, когда он успокоится. Этого не случилось ни через минуту, ни через пять. Империя лишь утирал слезы, мелко подрагивая, и шептал извинения, адресованные отнюдь не мне. Устав ждать, тяжело вздыхаю и кладу руку на плечо Германии, выдавливая кривую улыбку. После секса его и трогать-то больше не хочется. Свое я получил. Да выгнать его теперь вряд ли получится. Империя поднимает стеклянные глаза на меня, а в следующее мгновение утягивает в объятия и заваливается на кровать с моей тушей. Он окутывает меня не только руками, но ещё и ногами, полностью обездвиживая и уничтожая шансы на побег. — Люблю тебя, люблю. Прости, прошу… — продолжает он. Черт, во что я вляпался. Надо же было сморозить лишнего. Молния освещает комнату на короткое мгновение, за окном гремит гром. Я через силу обнимаю Германию в ответ и с фальшивым сожалением, настолько наигранным, что только идиот ничего не поймёт, говорю: — Всё хорошо, успокойся. Германская Империя не глуп, но именно в этой ситуации, когда у него замылен и взгляд, и разум, он принимает слова на веру и кивает. Германия утыкается в мою макушку и скоро успокаивается, а ещё через время слышится тихое сопение с его стороны. Шик. Что теперь? Вытягиваю из-под него руку и притягиваю к себе. Нужно выбираться. В тщетных попытках сбежать из объятий трепыхаюсь, совершаю самые разные телодвижения, однако ничего из этого не помогает мне приблизиться к свободе ни на шаг. Так и оставшись в ловушке, я сдаюсь. Сил больше нет, тянет в сон. Это единственный выход в данной ситуации. И время скоротаю, и отдохну. Именно поэтому я закрываю глаза и стараюсь тоже уснуть. Торопиться всё-таки некуда. У меня впереди целая вечность.***
Просыпаюсь я уже, как непривычно и удивительно, из-за Германской Империи: он зовёт меня на кухню, где заботливо успел накрыть на стол, пока я валялся в отключке, не видя снов. На кухне мы усаживаемся друг напротив друга на максимально возможное расстояние. Еду никто не спешит трогать. Мне противно, а он не осмелится начать без меня, если верно понимаю. — Я не намерен встречаться с тобой, — решаю начать именно с этого, дабы сразу обрубить все его надежды и возможные нежеланные темы для разговора. Судя по его поведению и мыслям о том, что я являюсь реинкарнацией его возлюбленного, он примерно этого и хотел: чтобы мы были вместе. Если вспомнить его нерадостную историю жизни и помешанность, из-за которой он лишил жизни своего любимого человека, а к этому прибавить его слова про второй шанс, воплощённый во мне, то можно сделать вывод, что убивать он меня не намерен, дабы не повторить ту же ошибку, но и оставлять не станет, потому как нам «суждено снова быть вместе». Подперев голову ладонью, наблюдаю за реакцией Германии. Он кивает и опускает голову. По его лицу видно, как он усердно о чём-то думает. — Ты всё ещё в обиде на меня за… Тот случай? — он избегает называть убийство убийством. Глубоко сожалеет о содеянном. — Да. Умирать неприятно, знаешь ли, — безэмоционально отвечаю, вскинув бровь. Можно ему немного подыграть. Это становится интересным. Если смогу заодно и моральную травму ему нанести, даже если этот мир перезапустится опять, я стану ещё больше удовлетворён. — Я больше не хочу иметь с тобой ничего общего. — Откидываюсь на спинку стула и складываю руки на груди, нагло улыбаясь. Ну, что на это скажешь? — Моя любовь такого не сказала бы, — Германия смотрит с лёгким прищуром. В его глазах разжигается пламя. Кажется, через похожий сюжет мы уже проходили. Только тогда он сказал, что я обманул его, заставив думать, что я божий ангелочек. Теперь он снова наговорит чего-то про обман и кинется меня убивать, потому как его любовь осквернять нельзя, верно? Весьма предсказуемо. — Ты не он. Как я мог так ошибиться. — Он горько усмехается, прикрывая лицо ладонью. — Ты пытался меня обмануть. — В общем-то, что и требовалось доказать. С каждой новой жизнью он становится всё более понятен для меня. Хотя и вопросов возникает больше. Германия неровно улыбается, его глаз дергается. Он сжимает кулаки и встаёт из-за стола. Он хватает один из ножей из подставки и в пару шагов оказывается рядом со мной, сидящим по-прежнему на месте и наблюдающим за ним скучающим взглядом. Германская Империя замахивается, валит меня на пол. Пытаюсь сопротивляться на автомате, подставляя ладони. Их пронзает резкая боль. Раздается сдавленный крик внезапно хрипло. Лишь когда на лицо текут горячие красные капли, понимаю, что голос был моим. Германия придавливает своим тяжелым телом мое так крепко, что уж точно теперь не вырваться. Ужасающее дежавю настигает снова, когда Германия нацеливает на мое горло лезвие, и попытки удержать его в миллиметрах не увенчиваются успехом. Его губы слабо шевелятся, показывая желание что-то сказать, а пальцы рук подрагивают: сомневается? Все. Я однозначно сейчас умру, и петля перезапустится. Но отчего-то не хочется отдавать право закончить это ему. Я сам. Резко убираю руки от ножа, нависшего над кадыком, и, собрав всю оставшуюся в весьма плачевном виде волю, подаюсь вперед, с ненавистью смотря в алые глаза. — Я отправлю тебя в ад, — шепчу по-змеиному и одним чётким движением, без доли сомнения, насаживаю на лезвие собственное горло.