***
Поздним вечером, когда врачи уже оставляют меня в покое, желудок наполнен не лучшего вкуса едой, а Венгрия давно находится дома, я выключаю свет в палате и ложусь в кровать, не имея другого выбора. Голова снова начинает кружиться. Кажется, если сделаю ещё хоть одно движение, меня вывернет на пол. До этого мне удалось осмотреть себя немного и оценить ситуацию. Гематома на бедре не просто пиздецки болит, но и выглядит устрашающе, а перебинтованный торс на деле скрывает воспаление в зоне поражения, которое мне смазывают какими-то мазями. Небольшие ссадины на лбу, руках и ногах, уже подсохшие за время моей отключки, не привлекают к себе особого внимания. Принятые таблетки обезболивающего заглушают боль. Сегодня к Германии я больше не ходил. Надеюсь, он не очнётся ближайшие дни. Завтра обязательно проверю снова где-то в середине дня, а сейчас, пожалуй, можно спать спокойно? Относительно. После встречи с Венгрией сегодня я заметно размяк и, увидев ещё один путь к спасению, позабыл о намерениях убить Германию. Я слишком устал от всего этого. Мне хочется простого человеческого зажить снова нормальной жизнью. И упечь Германию обратно в психушку. Да. Было бы славно. Сон не идёт. Яркий экран телефона загорается в окружающей темноте и быстро становится тусклее самостоятельно. Шестерёнки в голове крутятся, пытаясь придумать, чем заняться. Через минуту залезаю в интернет и ищу фильмы в жанре комедии. Наушников Вен мне не подогнал, однако не вижу в этом проблемы, на самом деле. В палате я один. На минимальном звуке смогу спокойно смотреть, что захочу, никто и не услышит ничего за дверью. Да и слышать-то меня некому. Эта ночь проходит, на удивление, спокойно. После неплохого фильма мне удаётся легко заснуть. Утро начинается с восьми, когда меня приходит проведать медсестра. Она интересуется моим состоянием, обрабатывает все повреждения и отводит на дыхательную гимнастику, после которой я прихожу в столовую. Сегодня там дают рыбные котлеты с кашей и компот. От котлет я отказываюсь. Терпеть не могу рыбные. На телефон во время завтрака приходит сообщение. Не зря взял его с собой. Венгрия пишет, что навестит сегодня в обед и принесёт чего-то вкусного для меня. Благословив его за это, на что он в ответ весело смеётся, с улыбкой откладываю телефон. В сердце расцветает чувство счастья и расслабления, как будто всё уже закончилось или вот-вот закончится. И всё бы хорошо, но в столовую заходит Германия. Взгляд моментально цепляется за его фигуру, рука выпускает ложку, и та звонко падает в тарелку. Дыхание замирает. Германская Империя не замечает меня. Он медленно подходит к раздаче. По его походке видна вся боль, которую он испытывает. Ему накладывают еду, и он оборачивается, оглядывая столовую в поиске лучшего места. Именно в этот момент наши взгляды пересекаются. Он улыбается и направляется к моему столу. Здесь не так много людей, он может сесть куда угодно, но разве это имеет значение, когда тут я? — Привет, — с хрипотцой говорит Германия. — Даже жаль, что нам не удалось вместе попасть на тот свет, зато мы вдвоём здесь, — он лучисто улыбается. Это выражение лица совсем не подходит его словам. — Я надеялся убить тебя… — аппетит пропадает. Делаю финальные глотки компота, убираю телефон в карман и встаю с целью сдать посуду и скорее покинуть столовую. Германия, на удивление, не останавливает меня. Он задумчиво кивает и начинает есть. Поспешно удаляюсь и поднимаюсь на свой этаж. Живот скручивает от ощущения нависшей угрозы. Когда он проснулся? Он знает, в какой я палате? Как он воспринял мои слова? Что-то вроде «я надеялся на двойное самоубийство»? Боже, надеюсь, блять, нет. Но именно так он и смог бы понять всё, что бы я там ни ляпнул. До двери палаты я чуть ли не добегаю и залетаю внутрь, перед этим быстро удостоверившись в том, что Германской Империи сзади нет. В телефоне строчу, совершая много опечаток, Венгрии о том, что мудила, чьего имени Вен так и не знает, очнулся. Ответ приходит почти сразу: Я сейчас приеду. Я бы только рад, правда, но боюсь, как бы Германия не навредил Венгрии. Он не в лучшем состоянии для этого, да, но… Помешает ли ему это? Помешкав, всё же прошу Венгрию не приезжать из опасений, что Германия не оставит его в покое. Он убил моих коллег из клуба в одной из жизней, сможет избавиться и от Вена, если посчитает его опасным. Я не желаю терять Венгрию ни в одном из перезапусков. А я не хочу, чтобы он крутился рядом с тобой. Здесь мы равны, знаешь ли. Ты меня не переубедишь, я приеду и лично дам по морде сталкеру. Глаза пробегаются по строчкам нового сообщения. С губ срывается нервный смешок. Так-то он прав… Но кто из нас двоих тут в петле застрял? Я уже умирал не раз, мне не привыкать. А Венгрии стоит скрыться до тех пор, пока меня не выпишут. Осталось продержаться и не помереть в больнице. На последующие мои сообщения Венгрия не отвечает. Я в панике строчу ему новые, умоляя не являться сюда, но он их игнорирует. Это конец… Первые минуты я меряю шагами комнату, вопреки постельному режиму. Мозг не может придумать выхода из ситуации. Тут либо молиться, чтобы Германия не застал Вена, либо пойти лично втащить ему и пригрозить. Оба варианта, к слову, обречены на провал. В первом Венгрия сам пойдёт к нему, во втором же Германия сам его найдёт. Схуяли ему меня слушать? Узнает о Венгрии — примчится к нам в гости в эту палату и наворотит дел. Если нет, Венгрия сам наломает дров… Бесконечный круг безнадёги. Наконец-то в голову приходит идея: встретить Венгрию внизу и элементарно не позволить ему подняться наверх. Как вариант, когда больше нет путей. Бездействие не выход, а так я хотя бы попытаюсь. Ведомый последней надеждой не погубить хотя бы эту жизнь, вылетаю из палаты и стремительно шагаю по направлению к лестнице. Далеко уйти не удаётся из-за медсестры. Она окликает меня. Приходится остановиться, обернуться и вернуться. — Вам нужно больше лежать, — хмурится сестра. — Я должен встретить друга внизу. — Врать ей не хочется. — Он поднимется к вам. Возвращайтесь в палату, — настоятельно просит она. — Эм, мне нужно в туалет? — называть прочие причины теперь уже глупо. Ни это, ни моя неловкая улыбка не убеждают её. — Туалет в другой стороне, — скептически говорит она и вздыхает, на секунду прикрыв глаза. — Возвращайтесь. — Хорошо, — в конце концов соглашаюсь и захожу в палату под чужим строгим надзором. — Ох, да, насчёт Германской Империи, который поступил с вами, — успевает притормозить меня медсестра. Замираю, так и не закрыв дверь, и устремляю на неё внимательный взгляд. — Он пришёл в себя ночью. Можете навестить, если хотите. — Нет, спасибо, — вежливо улыбаюсь и закрываюсь. Нужно подождать, когда она уйдёт, и снова попытаться выскользнуть на первый этаж. Думаю, минуты будет достаточно, чтобы медсестра куда-то делась. Засекаю время по часам телефона и снова выглядываю. Никого нет. Тихонько выхожу и тороплюсь к лестнице во второй раз. Этажом ниже встречается Германия, неторопливо поднимающийся по ступеням. Да ну блять. — Ох, Польша, — улыбается он. — Как себя чувствуешь? — Лучше, чем ты, мудила. Сдохни где-нибудь, ради бога, — раздражённо отвечаю и продолжаю путь вниз. Ожидаемо, мне не позволяют это сделать, ловя рукой под грудь и притягивая к себе спиной. Руки Германии мгновенно оказываются под футболкой и оглаживают бинты. — Что ты делаешь?! — сразу после возмущённого вопроса коротко негромко вскрикиваю от боли: он нажимает на воспалённую из-за ребра область. Бью его локтями, цепляюсь за волосы в попытках причинить побольше боли, и меня отпускают. Отпрыгиваю от Империи как от огня. Не успев глотнуть свободы, оказываюсь прижатым теперь к стене. Германия наклоняется чуть ниже, чтобы наши глаза находились на одном уровне. — Мне не хочется заставлять тебя ещё больше страдать. Мне жаль. — Он выглядит виноватым. — И что теперь? — фыркаю и закатываю глаза. — Убьёшь, чтобы не мучился больше на этом свете? — Вполне могу, — шепчет Германия, наклоняясь ближе. Достал. Бью его в грудь наугад и попадаю по воспалению. Он с кашлем сгибается пополам. К лестнице кто-то идёт, поэтому юркаю на нижний этаж и тороплюсь к выходу. Венгрии пока нет. Проверяю время на телефоне и сообщения. Скоро он должен приехать. Оставшийся на лестнице Германская Империя не выходит из мыслей. Мстить он не будет, это точно. Но убить из мести и из желания «спасти» это разные вещи. Кажется, придётся ещё встретиться с ним сегодня и побазарить на этот счёт, иначе я отброшу концы до того, как меня выпишут. Нужно вбить Империи в голову хотя бы то, что я ещё не могу умереть. Должно сработать. Венгрия не оказывается удивлён, когда видит меня напротив входа. Он берет меня под локоть и ведёт на лестницу. — Венгрия, милый, ну подожди! — умоляю его, пытаясь притормозить. — Нет, мы идём к нему прямо сейчас, — твёрдо отвечает Вен. — Зачем? Ну зачем? — Разъебать. — Что если он в ответ разъебет нас? — Пока мы поднимаемся, я с опаской смотрю на то место, где был Германия. Его не оказывается здесь. Наверное, уполз сам или ему помогли. Без разницы. Главное, пропал. — Он не в том состоянии, чтобы что-то сделать полностью здоровому человеку, — Венгрия махает рукой. — Как и ты, чтобы остановить меня. — Не дави на больное, — ною, дергая его за рукав кофты. На третьем этаже Венгрия спрашивает номер палаты Империи. Я молчу, как рыба. Но вот мы оба видим его, стоящим в коридоре, опираясь спиной о стену, и заходящимся в болезненном кашле. Венгрия оставляет меня и идёт чёткими быстрыми шагами в его сторону. Бегу за ним, чуть не падая в один момент. Ребра болят, мне нельзя напрягаться, но если не сделаю этого, может произойти что похуже. — Ну привет, — Венгрия раздражённо впечатывает ладонь в стену рядом с Германией, вторую руку упирает в бок. Я нагоняю его и обнимаю за локоть. Отдышка и кашель мешают вмешаться прямо сейчас. — Хватит преследовать Польшу, скотина, — говорит Вен. Выровняв дыхание, поднимаю голову. Германия внимательно смотрит на Венгрию, странно улыбаясь. — Я его не преследую, — он пожимает плечами и переводит взгляд на меня. — Верно? — Ага, щас прям. Иди нахуй. — Показываю ему средний палец, злобно опустив брови. На что он надеялся, прося от меня подтверждения? — Хорошо, а доказательства? — Он снова обращается к Вену. Осторожно складывает руки на груди, дабы не задеть рану. Всё ещё поражаюсь тому, что он хотя бы может ходить. Меня конкретно шатало, да и сейчас не особо легко, а он умудряется ещё меня к стене прижимать. Может, ему досталось не так сильно, как я хотел? — Мне не нужны доказательства, чтобы верить Поленьке. Сгинь! — Вен толкает его в грудь пальцем. — Исчезни из его жизни! Не видишь, как он страдает? Пока Венгрия разбирается с Германией, оглядываюсь по сторонам. Некоторые люди смотрят в эту сторону, но совсем недолго. Никто не хочет ввязываться в это. Ругаются и ругаются люди. Обычное дело. Правда, больница не особо для такого подходит. — Вижу, — кивает Германия. Бля-я, он же совсем не то видит, но если я хоть слово скажу, всё снова пойдёт по наклонной, ибо я не должен знать сейчас о его мотивах. Он мне пока о них не рассказал. — Зачем он тебе, скажи? — Я люблю его, — пожимает плечами Германия. Ну что правда, то не ложь. Он испытывает ко мне больное влечение. А вот глаза Венгрии по пять копеек. Он смотрит на меня, на него, снова на меня и ошарашенно выдаёт: — Где ты, твою мать, такого подцепил? — В клубе, вероятно? — пожимаю плечами. Однозначно в клубе, но откуда им знать, что я осведомлён буквально обо всём. — Но никто не позволял тебе вести за ним слежку, — возвращается Вен к Империи. — Это ненормально. Ты издеваешься? — Я искренне люблю его и желаю ему лучшего, — со святой улыбкой говорит Германия, приложив руку к сердцу. Не то чтобы он лжёт. Для него это самая что ни на есть реальность. В его понимании моя смерть — лучший исход. Венгрия выпадает в осадок. И ведь логично было предположить, что слежку Германия ведёт из сумасшедшей любви, но Вен всё же удивлён. Он хлопает глазами. — Какого хрена, — пораженно протягивает он куда тише. — Понимаю, — соглашаюсь я. — Пойдём, с ним бесполезно вести разговор. — Дёргаю Вена за руку. Он отлипает от стены и волочится за мной, не прекращая сверлить хмурым взглядом Империю, пока ему не мешает закрытая дверь палаты, перекрывая весь обзор на коридор. — Какого блядского хрена? — Венгрия всё ещё в шоке. Он ставит на кровать пакетик обещанной еды и присаживается. Я приземляюсь на кровать ближе к подушке, сложив ноги, и залезаю в пакет. Там лежат бананы, печенюшки, детское питание, любимое мною, вафельки и парочка маленьких соков. — Спасибочки за еду. — Достаю из пакета детскую пюрешку и открываю. Точнее, пытаюсь. Венгрия на мои жалкие попытки усмехается и помогает. — Почему ты так спокоен? — Достаточно дерьма успел поведать, чтобы сейчас пребывать в шоке, — пожимаю плечами и отпиваю жидкое пюре из упаковки. — Польша… Что случилось? Меня не было всего несколько дней. — Венгрия напряжен. Я прекрасно его понимаю. — Расскажу, когда пойму, что нам больше ничего не грозит. — Ну не могу я сейчас начать заливать ему про временные петли, мои бесчисленные смерти, период полного отчаяния и попытку убить Германию передозом мелатонина. Слишком много информации и слишком не вовремя. Для начала надо сбежать подальше. Туда, где Германия нас не достанет, а Венгрия сам не прикончит его в порыве негативных эмоций. Шаг влево, шаг вправо — и ты за чертой закона или в могиле. Тут уже как именно не повезёт. Вообще, удивлён, что ко мне до сих пор не заявились копы. Хотя если никто не докажет вины моей или Германии, под удар попадёт водитель. — Слушай, а что там насчёт, ну… Суда, расследования? — Не хочется возиться со всем этим, но поинтересоваться надо. — Разбираться будут, когда вы с Германией оправитесь, — невесело отвечает Вен. — То есть мы не сможем уехать, когда я выйду? — Надежды стремительно покрываются трещинами. — Можем попробовать договориться с водителем. Он вас не сбивал, вы не попадали под машину. Полиция подкуплена, суда нет. М? — Звучит заманчиво… — Ясен пень, я здесь главная звезда, мне и прилетит. Ещё покушение на человека повесят. Тогда будет лучше поскорее замять дело деньгами и слинять. — Так и сделаем. — Отлично. Теперь самое главное для тебя поправиться, понял? И этому ненормальному не попадаться, — Венгрия тычет в сторону двери, имея в виду, несомненно, всего одну персону. — Можешь проверить, он ведь нас не подслушивает? — шепчу на ухо Вену, наклонившись к нему. Становится неуютно. Вдруг нас правда слушают. Понимаю, со стороны такая картина выглядела бы максимально подозрительно, и стоять под дверью Германии никто бы не дал, но паранойя берет верх. Снаружи, однако же, никого не оказывается, к нашему счастью, и Венгрия возвращается, перед этим плотно закрыв дверь. Мне немного не нравится то, что его пыл быстро затушили слова Империи о любви ко мне. Я думал, Венгрия его как минимум ударит, как максимум убьет. Теперь же он пребывает в задумчивом состоянии, смотрит куда-то в пустоту и периодически хмурит брови, пока я подъедаю принесенные им угощения. — Ну… Это всё ещё не значит, что он не опасен, — заключает Вен спустя примерно три минуты, подняв одно плечо и скривив лицо в некой неуверенности. — Ты не представляешь, насколько ты прав, — охотно киваю ему и протягиваю упаковку печенья. Он берет одну штучку и откусывает. Резко, не задумываясь о том, что может накрошить. Соринки ожидаемо падают на его колени и пол. — Бфять, — с забитым печеньем ртом выдаёт он, вызывая у меня болезненный в прямом смысле смех. Хватаюсь за ребро, но продолжаю улыбаться и подрагивать, хихикая. Хочется продлить тот момент, когда мы вместе. Жаль, что ему придётся рано или поздно уехать, а мне остаться на ночь в больнице, с Германией через три палаты… Улыбка гаснет в момент. Точно… Всё ещё нужно поговорить с Империей. Наш разговор на лестнице не окончен. Сегодня придётся извертеться и чётко дать ему понять, что дохнуть малость рановато. Как минимум, на неделю, как максимум, сука, на несколько десятков блядских лет. Венгрия доедает печенюшку, салфетками убирает крошки с пола и выкидывает в небольшую урну в углу палаты. Он продолжает рассуждать о том, что Германию надо определённо сдать полиции, что слежка — дело незаконное и что он мог вести себя более адекватно, если его дело — показать свою любовь. А если он устроил весь этот цирк, то может в будущем захотеть и выкрасть, тем самым присвоив себе. Я, несомненно, согласен с такими доводами. Могу даже добавить ещё целый список того, что он может сделать. Но Венгрии пока об этом рано знать. К тому же, Германию не упечь в тюрьму или психушку, где ему самое место, ни за какие грехи, ибо он ничего ещё не успел сделать. Венгрия уходит с большой неохотой где-то через час или больше. Всё это время мы разговаривали с ним на как можно более отвлечённые темы, стараясь не затрагивать нынешнее положение дел. Он рассказал о том, как провёл время у Австрии, я, как помнил, рассказал, что делал, пока его не было, не заезжая в разговоре на эту бесконечную неделю. И ведь несмотря на то, что переписывались мы каждый день, в запасе всё равно что-то интересное да оставалось, о чём можно было переговорить вживую. И вот, близился обед, Вен уехал, наказав не приближаться к Германской Империи — то есть, сталкеру без имени — и избегать его. Даже жаль, что мне придётся разочек ослушаться. Если бы двери запирались изнутри, я был бы более спокоен за свою душу. На обеде, скорее всего, Германия пойдёт в столовую. Через час-два к нему можно зайти побазарить. А раз пока делать нечего, ложусь в кровать, укутываясь в одеяло, и залезаю в телефон в поиске чего интересного. Заниматься, откровенно, ничем не хочется, но и бездельничать не слишком-то охотно. Сон в таких условиях если не опасен, то просто сложен из-за понимания, кто может в любой момент лично нагрянуть. И чем прикажете развлекать себя? На вопрос отвечает приоткрывшаяся дверь палаты. Мне думается, это медсестра, и я спокойно разворачиваюсь, осторожно принимая сидячее положение, но в дверях стоит Германия. Его пижамная рубашка расстёгнута, и взору предстаёт плотный слой бинтов. Волосы по-прежнему растрёпаны и торчат в разные стороны. Как и у меня, собственно. — Ну и схерали ты тут? — плюю ему, а сам напрягаюсь. Он не станет совершать глупости. Не станет же? Империя закрывает дверь за спиной и подходит ближе. — Позвать на обед, — спокойно отвечает он и присаживается на постель. Отодвигаюсь к краю, сверля его подозрительным взглядом. — Нужно хорошо есть, чтобы быть здоровым, верно? — Ну да… — соглашаюсь на автопилоте. — Но я с тобой никуда не пойду. Не хочу откинуться где-то по дороге от того, что ты меня придушишь или засадишь вилку под ребро, — от упоминания последнего, грудь ноет. Даже просто представлять такую сцену больно. — У меня в планах не назначена смерть, слышишь? — Ну раз сам пришел, скажу ему всё сразу и буду гулять оставшиеся дни до выписки. — Я боюсь смерти, я хочу жить, понимаешь ты или нет?! — Руки хватаются за края его рубашки и тянут ближе. Чувствую, как глаз дёргается. Германия спокойно реагирует на мою агрессию. Он укладывает руки поверх моих и мягко улыбается. Его пристальный изучающий взгляд направлен в мои глаза. Выдержать контакт оказывается сложнее, чем я думал. Приходится посмотреть в сторону. — Все мы хотим быть счастливы. Ты тем более заслуживаешь этого. — Одна его рука перемещается на мою щеку. Тело прошибает холод. Его прикосновение тёплое, но мерзкое до дрожи. Неожиданно для меня же, из глаз начинают катиться слёзы. Если бы я не пережил всех тех ужасов, если бы не знал, что имеет в виду Германия, его слова звучали бы прекрасно. Заслуживаю быть счастлив… Ха… Сердце сжимается в груди. Кажется, что после таких слов он перережет мне горло, подарив то самое «счастье», но Германия не вооружён, а его пальцы не спешат сжаться на моей шее. Отпускаю его рубашку и скидываю руку с лица. Если бы я мог знать, чем обернётся эмоциональная поддержка незнакомца в клубе, никогда бы не сказал ему ничего и бросил в комнате для привата, пожав плечами. Не хочет танец — незачем там и оставаться. Да… Тогда всё обернулось бы иначе. Жаль, нельзя вернуться в прошлое дальше начала этой недели. — Заслуживаю ли я жизни? — утирая слёзы, задаю вопрос. — Даже большего, — расплывчато отвечает Империя. Он придвигается ближе и накрывает мои губы своими, игнорируя и пресекая попытки вырваться. Перетерпев несколько секунд до конца поцелуя, отталкиваю его и плююсь. — Пошёл ты нахуй, — встаю с другого края, чёткими шагами босых ног обхожу кровать, обуваю тапки и покидаю палату, на последок бросив: — Я жить хочу. У раковины в туалете несколько раз приходится прополоскать рот и помыть губы. Кем он себя возомнил, чтобы вот так смело целовать меня? Что подтолкнуло его к действиям? Моя попытка «попасть вместе с ним на тот свет», являвшаяся на деле покушением на жизнь? Он считает это романтичным? Хотя наверняка да. Его, вроде бы, правда привлекает идея умереть вместе. Лучше бы он организовал свой суицид как-то без меня.***
До вечера Германия не заявляется, а после приходит позвать на ужин. На обеде он явно не понял, что я не намерен идти с ним куда-либо и вместе принимать пищу. Приходится снова отвечать отказом и буквально выталкивать его из палаты. На этом приключение не кончается, и он заявляется снова через полчаса, пока я хомячу припасы от Венгрии, попутно переписываясь с ним же и заодно сообщая Нидерландам, появившемуся как по расписанию, о том, что я не смогу прийти в клуб. На его очередное явление моя реакция — нервный смех на грани слёз. Это уже не страшно. Это конкретно раздражает! — Да ты достал! — Он ловит кинутую мной в него подушку, ударяясь спиной о дверь и проскулив тихо от кольнувшей боли. Мне и самому становится от резких движений неприятно. — Как себя чувствуешь? — интересуется Германская Империя. Он возвращает подушку на её законное место у изголовья и усаживается за моей спиной. Приходится поспешно развернуться и спрятать телефон под подушку. — Отвратительно. Угадай, благодаря кому. — Цокаю и складываю руки на груди. — Сделать тебе массаж? — предлагает он, отходя от темы, и укладывает руки на мои плечи, массируя. — Ты слышал, что я сказал? — Спихиваю его ладони и отодвигаюсь назад. Империя хмыкает и забирается на кровать, медленно подбираясь ко мне на четвереньках. Сердце падает куда-то в пятки. — Слышал, я всё слышал. — Он ложится на меня, укладывая голову на живот, дабы не надавить на перебинтованный участок, и обнимает. Что за… — Я люблю тебя, мой милый ангел, — почти мурчит Германия и расслабленно выдыхает. Я же стараюсь изо всех сил не шевелиться, даже дышать перестаю, пока голова не начинает гудеть от нехватки кислорода. Пальцами Германия безостановочно поглаживает мою спину. На этом его действия кончаются. Он явно наслаждается близостью со мной. Телефон вибрирует под подушкой. Осторожно достаю его и смотрю сообщение от Венгрии. Прочитать удаётся только первое слово. Устройство ловко вынимают из рук и убирают куда-то. Германия, опираясь на руки, приближается к моему лицу. Его глаза недобро сверкают. — Отдай. — Нет, — отрезает Германия. — Мне не нравится твой друг. — Вот! Это именно то, чего я боялся! Блять, блять, блять… — Он мне друг, а вот ты никто, чтобы вести себя так. Отдай мне мой телефон и свали из моей палаты, — цежу через зубы. — И не смей приближаться ни к Вену, ни ко мне. — Это ты сейчас так говоришь, — усмехается Империя. — Поверь, я смогу помочь тебе. Сделать, как лучше. — Его дыхание ощущается на лице. Вжимаю голову в подушку и выставляю руки вперёд. — Притормози. С чего бы тебе знать, что для меня лучше? Ты намереваешься меня жизни лишить! Это неправильно! — Неправильно такому прекрасному созданию, как ты, находиться в стриптиз клубе. Это место полно извращенцев и больных людей, которые могут тебе навредить. — Говоря это, он невесомо проводит ладонью по моей щеке. — Ты же понимаешь, что извращенец и больной ублюдок здесь только ты? — В клубе, конечно, бывали те ещё кадры иногда, но не до такой степени. Германская Империя отличился больше всех. Может гордиться этим. — Я хочу помочь, — продолжает гнуть ту же линию он. Но что-то меняется в его взгляде. Мне начинает казаться, что до него спустя столько времени и попыток доходят мои слова, пока он не произносит следующее: — Наверное, стоит для начала устранить тех, кто туманит твой разум? — Я бы посмотрел, как ты совершаешь самоубийство, — нервно хихикаю. Где-то жужжит мой телефон, напоминая о себе. Венгрия… Германия определённо говорит о нём. Было бы нелогично, если бы он имел в виду моих коллег, когда как именно Вен находился рядом, именно он наезжал на Империю и защищал меня. Похоже, в этой жизни мне ничего не светит… Зато теперь я знаю, что можно сделать, и всё изменю в следующей. — Можешь… — сердце в груди замирает, — убить меня, но не трогай… — направляю полный решимости взгляд на Германию, — слышишь, не трогай Венгрию! — Посмотрим, — пожимает плечами Германия. — Не бойся, — он опускается и оставляет поцелуй на щеке; отворачиваю голову и натыкаюсь с другой стороны на его ладонь, которая возвращает моё лицо в прежнее положение, — и доверь всё мне. — Он снова накрывает мои губы, во втором за сегодня поцелуе. Мнёт их, облизывает, посасывает. Нежно, тягуче. Картинка перед глазами плывёт от слёз. Нет, нет, нет… Куда хуже потерять Венгрию хоть раз, чем умереть самому снова. Почему он не хочет убить меня сейчас, раз я уже согласился? Почему? Почему?! Мои всхлипы заставляют Германию прерваться. Закрываю лицо руками, схватившись за волосы, и сворачиваюсь, насколько позволяет положение. Чужая рука гладит по голове и мне безумно хочется, чтобы это был Венгрия. — Всё будет хорошо, я обещаю, — шепчет Германская Империя и целует в макушку. Он тихо исчезает из палаты и выключает свет. До сознания не сразу доходит пожелание спокойной ночи, сказанное напоследок. Ничего не будет хорошо.***
Ночь проходит в слезах и очередных уговорах Венгрии не показываться здесь и забрать меня уже непосредственно в день выписки. О причинах я молчу, но он и без этого понимает, где собака зарыта, из-за этого приходится рассказать о Германии. С горем пополам мне удаётся убедить его не встречаться с ним, однако навестить Вен меня обещает. Оставшаяся ночь проходит беспокойно. До самого утра я нахожусь на тонкой грани между сном и реальностью и только на рассвете отключаюсь. Слезы к тому времени высыхают, сил рыдать не остаётся. Будит меня уже пришедший Венгрия. Он сочувственно смотрит на мои растёртые припухшие глаза и полумёртвый взгляд. В сон клонит адски, приходится собрать всю волю, дабы принять вертикальное положение. И где было это состояние ночью? Бессильно тяну руки к Вену. В лучах солнца он выглядит как мираж или ангел. Сегодня суббота — день, который мне ни разу не удалось пережить. Это пугает. Заставляет волосы вставать дыбом. Мы с Венгрией располагаемся вместе на кровати. Он мягко прижимает меня к себе, зарывается рукой в волосы и массирует голову. Обнимаю его и медленно выдыхаю. — Значит, меня могут убить? — тихо спрашивает Вен. Киваю и утыкаюсь лбом в его грудь. Не хочется думать об этом… — Думаешь, ему хватит сил? — Он может, поверь. Давай сбежим? Пошла нахер больница, пошла нахер полиция. — Прости, но у нас будут большие проблемы, если мы так сделаем. — У нас будут проблемы ещё хуже, если мы это не сделаем. Венгрия тихонько вздыхает. — Он не убьёт тебя, пока не устранит меня, верно? — Да… — Если я не буду попадаться ему под руку, ты сможешь оправиться, и я заберу тебя потом. Вариант? — Вариант, — недолго помолчав, отвечаю, при этом неизменно пребывая в сомнениях. Но Вен прав. Германия не тронет меня до тех пор, пока не избавится от него. Это обеспечивает мне отсрочку. — А теперь поспи немного, — просит Венгрия, располагаясь вместе со мной поудобнее. — Я буду рядом. Вместе с Веном не возникает проблем уснуть. Биение его сердца умиротворяет, а поглаживания расслабляют. Как уютно. Сознание быстро утекает, а разум показывает выдуманные им картины во сне. Не страшные, а довольно приятные. Там мы с Венгрией покидаем навсегда город и живём в совершенно другом месте вдвоём, где нас никто и ничто не достанет. Где моя жизнь продолжается. Жаль, этому моменту суждено быстро закончиться. Распахиваю глаза я в тот же миг, когда слышится посторонний шорох в палате. Сначала думается, медсестра пришла позвать на завтрак, и разум предлагает ещё подремать, пока не вспоминает, кто ещё может заявиться с предложением поесть. Резко приподнимаюсь, смотря через задремавшего Венгрию на дверь, но Германия оказывается уже куда ближе входа. Он маниакально улыбается и, встретившись со мной взглядом, приставляет указательный палец к губам в просьбе быть тише. Заранее прости, Венгрия. Обхватываю Вена руками покрепче и оперативно перекатываю через себя, скидывая на пол нас обоих. Травма спасибо за это не говорит. Венгрия, проснувшийся от внепланового полёта, шипит и осматривается, анализируя обстановку, пока я рядом с ним кряхчу от более сильной боли. — Как жаль, Польша. Хотя я должен был догадаться, что работу мне придётся выполнять самому, — говорит наклонившийся к нам через кровать Германия. Венгрия матерится и хватает меня за руку. Мы вместе выбегаем из палаты. В дверях меня рывком тянут за вторую руку в обратную сторону. На какой-то момент кажется, что я сейчас порвусь. — Тебя посадят за убийство! — ничего лучше я не придумываю сказать. Империя тянет на себя, наши лица в считанных сантиметрах друг от друга. — Нет, если я убью нас сразу после. Пихаю его и убегаю с Венгрией по коридору. Германия слышен где-то за нами. Сейчас больница более пустая из-за выходного и раннего часа. Посетителей нет, а утром многие пациенты либо спят, либо завтракают в столовой. Никто не поможет нам сейчас. Из-за меня Венгрии приходится замедлиться. Сраная одышка и боль, не приглушенная утром обезболивающим. Повезло, что Германия в той же лодке. На лестнице нам встречаются две медсестры. Одна из них как раз приходила ко мне. По её красноречивому выражению лица можно понять всё, о чем она только думает. Извините, на этот раз для отговорок у меня нет времени. — Простите, очень надо, — тараторит Венгрия в попытках протиснуться через них. Женщины — непосредственно, из благих намерений — останавливают нас и настоятельно просят вернуться или хотя бы объяснить причину спешки куда-то. Они ясно видят моё состояние, оставляющее желать лучшего, и желают вернуть обратно. — Нас тут убить хотят. — Что за глупости? — скептически спрашивает вторая медсестра. Я смотрю назад, вижу совсем рядом Германию, и испуганно дёргаю Вена за руку. — Извиняюсь! — восклицает он и тянет меня наверх, раз вниз путь отрезан. Сестры кричат вслед, потом появляется Германия. Он спешит за нами, хватаясь за перила лестницы, чтобы не упасть. Целеустремленный пиздец. А дальше как во сне. Дикий страх быть пойманным, ноги спотыкаются чуть ли не о каждую ступень, преследование, дверь на крышу. Незапирающаяся дверь на крышу. И отдышка. Тело холодеет, спина прижимается к двери, в которую бьётся Германская Империя, а Венгрия судорожно набирает номер полиции и звонит. Пока он заплетающимся языком пытается объяснить, что происходит и где мы, из-за двери слышится голос Германии: — Польша, ну же, пропусти меня. Ты не понимаешь, что делаешь хуже? — Ой, да заткнись, — говорю скорее в пустоту. Слишком тихо, чтобы он услышал. — Скоро полиция будет здесь, — сообщает Венгрия. На его лице улыбка надежды, а у меня наворачиваются слезы. Ноги проезжаются по земле, дверь приоткрывается и отталкивается. Венгрия ловит меня и ставит на ноги. В голове загорается последняя идея, которая может изменить хотя бы что-то. — Хорошо! — вскрикиваю и выставляю руки вперёд, призывая Германию остановиться. — Я согласен, ладно? — Что? — Венгрия шокированно смотрит на меня. Поворачиваю к нему голову и подмигиваю тем глазом, который Империя не увидит из-за ракурса. Вен ничего всё ещё не понимает, но ему не остаётся ничего, кроме как довериться моему сумасшедшему плану, собранному в панике за секунду. — Я сам убью его. — Поворачиваю голову снова к Германии. — Это должен сделать я и никто больше. А после мы, — сглатываю комок в горле и опускаю руки, сжав их в кулаки: он не должен увидеть моей дрожи, — сможем вместе покинуть этот мир. Германия загорается. Его счастливая улыбка озаряется лучами солнца. — Это мне по нраву, — он улыбается, словно лис. Так, а вот теперь самая сложная часть плана. Я отвожу Венгрию к краю крыши. За низеньким бортом видно, как высоко будет отсюда падать. Душа переворачивается внутри. Я отшатываюсь и поворачиваюсь к Германии, оставшемуся наблюдать со стороны. — Мне нужна моральная поддержка. Не подойдёшь? Он на это улыбается и кивает. Оказывается рядом достаточно быстро, обнимает и, приободряюще поглаживая по спине, шепчет: — Ты сделал правильный выбор. Ты справишься. Уж надеюсь… Он меня отпускает. Подхожу к Венгрии на шаг. Он сжимает руки в кулаки, ждёт моих действий, в его глазах страх и вера. Вера в меня. Пячусь обратно и прикрываю рот ладонью. — Мне нужно собраться, я сейчас. — Глубоко вздыхаю и собираю все силы в кулак. Сейчас или никогда. Так или больше никак. Делаю резкий выпад в сторону Германии и толкаю из всех оставшихся сил к краю. Он отшатывается, поддаваясь мне, но успевает вовремя остановиться. Цепляется за мои запястья, оглядывается назад, смотря вниз. Упирается одной ногой в небольшую возвышенность у края крыши. Сила покидает. Запястья, сжатые чужими руками, болят. Венгрия появляется рядом и пихает Империю вместе со мной. И вот, победа у нас в кармане, что-то внутри переворачивается от радости и предвкушения свободы. Я уже представляю, как обниму Венгрию, празднуя конец ада, а эта неделя продолжится. Завтра наконец-то наступит, и всё отныне будет хорошо. Убийство Германии мы оправдаем самообороной, обязательно разберёмся с судом. Всё это рушится. Время замедляется. В ушах я слышу стук собственного сердца и ничего больше. Германия дёргает нас за собой, но Венгрия отталкивает меня в обратную сторону. Он улыбается. Секунда, за которую они исчезают из вида, а я падаю, откинутый на пол, длится вечность. Лицо Венгрии отпечатывается в разуме и всё ещё стоит перед глазами, даже когда его здесь больше нет, а внизу слышны крики ужаса. Сердце разбивается на миллионы осколков. Я чуть ли не буквально слышу этот треск. Грудь разрывает невидимым когтями, к глазам стремительно подступают слезы. — Нет… — я поднимаюсь со второй попытки и подшатываюсь к самому краю, заглядывая вниз. Два тела лежат там, в лужах крови, обезображенные от падения с высоты. Где-то вдали слышна сирена полицейской машины. Без Венгрии ничего не имеет смысла. Жив Германия или нет, смогу я теперь спастись из петли или нет… Нужно начать заново. Без раздумий я делаю шаг вперёд.